Утробная меланхолия «душной» материи

Нагота души воздела платье плоти,

и познала голод, немощь, боль и холод.

И пока материя не износилась,

выше темечка душа не возносилась.

Боли возжелало тело.

Жизнь судьбу на плоть одела.

Правды дело захотело,

и душа, трудясь, взопрела.

То похмелье от безделья, То отрыжка вялой славы, –

Как шампанское без газа, Как кишки остывшей лавы.

То ритмичная икота

(вспоминает видно кто-то)

То для сердца нет работы,

то корячится в три пота…

Я вчера или сегодня

Через миг или века

Не явлюсь, и не убуду

Ни оттуда, ни туда.

МОНО МЕНТАЛЬНОЕ ВСКРЫТИЕ

Давят смрадные повозки

пешеходные полоски.

Нарисованному слову,

верим больше, чем живому.

Первородная тоска

крутит пальцем у виска…

В храмах драмы – парки зоо.

В барах норах – звёзды шоу.

Мамки кошки. Детки мыши.

В тьму распахнутые крыши.

И из глины исполины.

И уха из петуха.

И подсказки умористов, –

где хи-хи! А где ха-ха!…

Раз мужчинка, два мужчинка:

пузо, лысина, ширинка,

корм, диван, футбол, газета,

пиво, геморрой, диета…

Безпездетные клиенты

удаляют рудименты.

Сев у лесополосы,

бреют грудки и усы.

Спорят, – кто отец, кто мама, – двое.

Две. Нет, – дво Адама.

– С дамским днём восьмого марта!

– Дама? – Дама, – это карта?

– Ну, а если я не дам?

– Нарываетесь, мадам!…

Зацепившись атавизмом

за сухое жизни древо

искушает искуситель

пепси-комой бабку Еву:

– Помнишь, каменная баба,

с мятым фаллосом в руке,

как на первое свиданье

шла с резинкой в кулаке?

На тусовке – драма срама,

сродни маленькой беде.

Презентабельная дама

(при отсутствии биде),

По большой нужде оправясь,

перемазалась бедняга,

проколовши маникюром

туалетную бумагу…

Сеют вирусов посевы

такса-дырчатые девы,

и умнейшие тупицы

из столицы,

и чистейшие засланцы

иностранцы,

и заплечных дел

мордатые трудяги,

и бедняги олигархи

из тюряги,

шайки – хомопопрошайки,

телеелеугадайки,

полупсихоаналитик,

парапсихоахмыритик,

семясуковыжималки,

себясамопожиралки,

елевтелепатриоты,

экстросуперидиоты,

безземельные земляне

и дворняжные дворяне,

и не чтение, а чтиво,

и не титулы, а ксива,

не заслуги, а понты…

Но куранты бьют – кранты!

Полетят снежки из грязи

в пни-колоды на плечах,

и в расчёсы на затылках,

и в затылки на очах…

К счастью, жизнь

бывает сольной.

Вольно жить

бывает больно.

– Эй, народ, признайся честно,

– жить СЛУЧАЙНО – интересно?

Отфутболив глобус боли

бескорыстною ногой,

разверну я своё тело

в направлении Домой.

Колокольная сирена воет,

– пена, пена, пена…

Зело весело живём,

– что посеем –

то почём?

КРАСНЫЙ ФРЕЙД

Дефлорирован наш разум

жидкоплазмотвёрдым газом:

Миром, сотканным толпою.

Эпитафией чужою.

Правдой недоказанной.

Сплетней перемазанной.

Сверхбезбедности бедою.

Не единою едою.

Фразой, прозой захламлённой.

Строчкой, точкой осквернённой.

Страхом краха красоты.

И величьем пустоты…

Спят под плитами идей

трупы жарких трудодней.

Всё живое режет серп,

не живое крошит молот,

на уделанном гербе,

той страны, где вечный холод.

Где ломают пятаки

за бутылку мужики.

За околицей – край света.

На целковый – два билета.

Жизнь – за глаз. Язык – за ухо.

Коммуналок групповуха.

Демонстрация в цепях…

(корень «демон» или «страх»?)

– Ты почто нахмурил брови?

Флаги наши ярче крови.

Ставят в стойла нас вожди:

– Эй, товарищ! Подожди!

Чтоб в критические дни

вы страдали не одни,

миллиарды с гаком

мы поставим раком.

Шар расколем пополам!

Наше – нам. Полмира вам,

гости иноземные

раскосые да тёмные.

Вспять, от Киевской Руси

до Московской Украины

шли имперские полки:

янычары, сарацины…

«В светлом будущем» туманном

исстари-ческий завет

обещает без обмана

всем в конце туннеля свет.

Так что, бисер не мечи, –

На орала все мечи!

Мир, путём оральным,

станет либеральным.

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

Опалённая купина,

паутина, плесень, тина,

безопасная любовь,

и искусственная кровь.

Бесконтактные контакты

интернетовские акты,

чата беспросветного,

чуда контрацептного.

Воздух растаможенный.

Ветер обезноженный.

И бездетные отцы.

И отпетые певцы.

И невиданные виды.

И неслыханные слухи.

И премудрые младенцы.

И прекрасные старухи…

Приклозетные газеты

льют заветные наветы.

Что попало, тянет в рот,

заколдованный народ.

Режут новые настрои,

уз уставшие устои.

Супротив противного

благолепья дивного.

Установленные лица

ограничили границы.

Тверди атомом трясут,

хляби башнями скребут.

Солнце бледное в зените

красит хной седые нити.

Доедает жёлтый снег

нежный снежный человек…

Присолив солёным словом

сладко-гладкий разговор,

отослал свою дружину

к тёткам дядька Черномор.

Бросил Бог в планету камень.

Смок укрыл чело земли.

И излился кродный пламень,

залпом. По команде – пли!…

Сам летает самолёт,

засевая пеплом лёд.

Паровозы возят пар

и едва живой товар.

Бобылинные герои

пьют лечебные настои.

Танки люками звенят…

Гуси-Лебеди летят!

БЕЗ ЛОЖНОЙ ЧЕСТИ

По беспутнейшей пустыне,

по вихляющей тропе,

скачет ложь к бесцельной цели

на хромой босой ноге.

На руках вползает в гору,

на спине гребёт по дну,

с астматической душою

возлежащей на кону,

посреди фольклорных храмов,

и корыстных миражей,

между глянцевых кумиров

среднеполых типажей.

Посреди роскошных свалок

и уродливых красот,

с милым гадом, вкусным ядом

насЛОЖЬдается народ.

Эпилогом к предисловью,

не вписав судьбу в сюжет,

унавоженной тропою

не плетись за ложью вслед.

Честь не вносят в номинанты,

в бюллетени и в бюджет,

в наградные формуляры

и в картонный партбилет.

Говорят, – «не догоняет»,

чьё кому, и кто почём.

Честь, «имея», отвечает:

«Я, при прочем, не при чём!»

Ваша, правда, – правда, ваша,

спора не было, и нет, –

я, свою тропинку, торя,

догоняю лишь рассвет.