Часть девятая (Женщины Раваны)
Полйоджаны вширь, а в длину равен йоджане целой,
Предстал Хануману дворец ослепительно белый.
Сверкали ступени златые у каждой террасы,
Оконницы из хрусталя и другие украсы.
Площадки висячие золотом были одеты,
И в нем переливно отсвечивали самоцветы.
Блестели в дворцовом полу жемчуга и кораллы,
Сверкали смарагды зеленые, алые лалы.
И красный сандал, золотым отливающий глянцем,
Дворец наполнял восходящего солнца багрянцем.
На Пушнаку влез Хануман и, повиснув па лапах,
Услышал еды и питья соблазнительный запах.
Манящее благоуханье сгустилось чудесно,
Как будто бы в нем божество воплотилось телесно.
И не было для Ханумана родней аромата,
Чей зов уподобился голосу кровного брата:
«Пойдем, я тебе помогу разыскать супостата!»
Советник Сугривы последовал этим призывам
И вдруг очутился в покое, на редкость красивом.
С прекрасной наложницей Раваны мог бы, пожалуй,
Мудрец обезьяний сравнить златостолиную залу.
Сверкали в хрустальных полах дорогие вкрапленья,
Резная слоновая кость, жемчуга и каменья.
С оглавьями крылообразными были колонны.
Казалось, парил в поднебесье дворец окрыленный.
Четвероугольный, подобно земному пространству,
Ковер драгоценный величья прибавил убранству.
Пернатыми певчими, благоуханьем сандала
Был полон дворец и его златостолппая зала.
Какой белизной лебединой сияла обитель,
Где жил пожирателей мяса единый властитель!
Дымились курильницы, пахли гирлянды, враждебный
Чертог был под стать Камадхену — корове волшебной,
Способной сердца веселить, разрумянивать лица,
Поскольку она исполненьем желаний доится!
И чувствам пяти был отрадой дворец исполинский.
Он их услаждал, убаюкивал их матерински!
«У Индры я, что ли, в обители златосиянной
Иль в райском селенье? — подумала вслух обезьяна. —
Открылась ли мне запредельного мира нирвана?»
Златые светильники на драгоценном помосте
Склонились в раздумье, под стать проигравшимся в кости.
«Соблещет величие Раваны этим горящим
Светильникам и украшеньям обильно блестящим!» —
Сказал Ханумап и приблизился к женщинам спящим.
Их множество было, с небесными девами схожих.
В роскошных одеждах они возлежали на ложах.
Полночи для них протекло в неуемном веселье,
Покуда красавиц врасплох не застигло похмелье.
Запястья, браслеты ножные на сборище сонном
Затихли и слух по тревожили сладостным звоном.
Так озеро, полное лотосов, дремлет в молчанье,
Пчела не жужжит, лебединое смолкло ячанье.
На лица, как лотосы, благоуханные, некий
Покой опустился, смежая прекрасные веки.
Раскрыть лепестки и светило встречать в небосводе,
А ночью сомкнуться — у лотосов нежных в природе!
Сын Ветра воскликнул: «О дивные лотосы-лица!
К вам пчелы стремятся прильнуть и нектаром упиться.
Как осенью — небо, где светятся звезд мириады,
Престольная зала сверкает и радует взгляды.
Вы — сонмы светил перед ликом властителя грозным.
Си — месяц-владыка в своем окружении звездном».
И впрямь ослепительны эти избранницы были.
Как с неба упавшие звезды-изгнанницы были!
Уснувшие девы, прекрасные ликом и станом,
Раскинулись, будто опоены сонным дурманом.
Разбросаны были венки, дорогое убранство,
И кудри свалялись, и тилаки стерлись от пьянства.
Одни растеряли ножные браслеты с похмелья,
С других соскользнули жемчужные их ожерелья.
Поводья отпущенные кобылиц распряженных, —
Висят поясные завязки у дев обнаженных.
Они — как лианы, измятые стадом слоновьим.
Венки и подвески разбросаны по изголовьям.
Округлы и схожи своей белизной с лебедями,
У многих красавиц жемчужины спят меж грудями.
Как селезни, блещут смарагдовые ожерелья—
Из темно-зеленых заморских каменьев изделья.
На девах нагрудные цепи красивым узором
Сверкают под стать чакравакам — гусям златоперым.
Красавицы напоминают речное теченье,
Где радужных птиц переливно блестит оперенье.
А тьмы колокольчиков на поясном их уборе —
Как золото лотосов мелких на водном просторе.
И легче в реке избежать крокодиловой пасти,
Чем власти прельстительниц этих и женственной страсти.
Цветистых шелков переливчатое колыханье
И трепет серег вызывало уснувших дыханье.
Раскинув прекрасные руки в браслетах, иные
С себя дорогую одежду срывали, хмельные.
Одна у другой возлежали на бедрах, на лонах,
На ягодицах, на руках и грудях обнаженных.
Руками сплетаясь, к вину одержимы пристрастьем,
Во сне тонкостанные льнули друг к дружке с участьем.
И, собранные воедино своим властелином,
Казались гирляндой, облепленной роем пчелиным,—
Душистою ветвью, лиан ароматных сплетеньем,
Что в месяце мадхава пчел охмелили цветеньем.
И Раваны жены, объятые сонным покоем,
Казались таким опьяненным, склубившимся роем.
Тела молодые, уборы, цветы, украшенья —
Где — чье? — различить невозможно в подобном смешенье!