Я подумалъ: терпеньемъ мужика не удивишь.

-Слушайте,- сказалъ я, вставши,- если нужна эта половица, я займу другую, а вонъ не пойду, и перешелъ въ другой уголъ. Они съ изумлен\емъ посмотрели на меня и всё вышли. Затёмъ вошелъ ко мнё монахъ и вежливо спросилъ: позвольте узнать, кто вы и зачёмъ здёсь? Я отвёчалъ: вашъ начальникъ знаетъ хорошо обо мнё, не угодно ли вамъ спросить его, а меня прошу не безпокоить. День склонялся къ вечеру, ко мнё не вошелъ никто, и я переночевалъ одинъ. На другой день идетъ ко мнё самъ начальникъ въ сопровожден\и казначея и другихъ монаховъ. Увидя меня, онъ сказалъ:

-Да это все тотъ же, я, кажется, вамъ отказалъ, чего же еще вы ждете? Скажите, чего вы хотите?

-Одного хочу - быть монахомъ Данилова монастыря,- отвёчалъ я.

-Гдё вамъ въ монахи,- сказалъ онъ,- привыкли разпоряжаться, а не подчиняться; ведь здёсь надо забыть себя.

Я отвёчалъ:

-Ваше высокопреподоб\е, однажды навсегда сказалъ я, что здёсь хочу остаться, надёясь на ваши святые молитвы. Думаю, что ваша спец\альная опытность сможетъ и меня подготовить въ послушники.

Онъ, разсмёявшись, сказалъ казначею:

-Видно намъ дуракамъ не отыграться отъ полкового,- и, обратясь ко мнё, промолвилъ: ну, буди по глаголу твоему.

Я поклонился ему въ ноги, и онъ тутъ же включилъ меня въ число братства. Затёмъ скоро постригли въ монахи и впослёдств\и сдёлали гробовымъ.

Въ бытность въ К\евё одной изъ посётительницъ Ивана Яковлевича случайно она разговорилась тамъ съ лаврскимъ \еромонахомъ объ Иванё Яковлевичё, и оказалось, что онъ также изъ учеников его, съ которымъ хотя и былъ двадцать пять лётъ въ разлукё, но выражался о своемъ дорогомъ учителё, какъ будто разстался съ нимъ за двадцать пять минутъ, и съ разтроганной душою говорилъ: если бы не онъ, гдё бы мнё достать благословен\е Пречистой Богородицы! И крупные слезы убёждали въ искренности его разположен\я къ дорогому учителю.

Изъ природныхъ дворянъ дёвицу, Вёру Афанас\евну, фамил\и не знаю, никогда никуда не путешёствовавшую, Иванъ Яковлевичъ во время бунта въ 1825 году благословилъ сходить помолиться за царя и усмирен\е бунта въ К\евъ и, вручая ей на дорогу новый гривенничекъ, сказалъ: на вотъ тебё, на всю дорогу достанетъ и съ остачею, гряди съ миромъ; но день выхода изъ Москвы не опредёлилъ. Была она у него вечеромъ, а на другой день утромъ погода хорошая, хотя и осенняя, Вёра Афанас\евна, одёвшись въ шелковый капотъ, накинувши на плёчи турецкую шаль, на голову надёла шляпку и съ зонтикомъ въ рукахъ пошла въ Успёнск\й соборъ помолиться, а по окончан\и службы въ соборё отправилась къ находившемуся въ то время въ Симоновомъ монастырё уважаемому всёми по своей строгой аскетической жизни отцу Пимену, обладавшему особеннымъ умёньемъ разъяснять загадочные выражен\я словъ Ивана Яковлевича, и только что она вступила въ коридоръ, гдё находилась келл\я о. Пимена, какъ онъ, увидя ее въ оконцё, закричалъ:

-Скорее, скорее! Ахъ, Боже мой, насилу я дождался. Вотъ и просфора тебё. Бёги безъ оглядки, давно бы надо идти.

-Куда же, батюшка, вы такъ меня понуждаете?- садясь, спросила она его.- Дайте хоть немножко отдохнуть, ведь была въ соборё.

-Какой тутъ отдыхъ,- торопитъ о. Пименъ,- за заставой отдохнешь, тамъ и самоваръ тебё приготовленъ, а у меня ведь ничего нётъ, кромё просфоры. Ну, иди съ Богомъ, да смотри, домой не ворочайся.

-Батюшка,- сказала она,- какъ же не воротиться: со мной ничего нётъ для дороги.

-Какъ нётъ?- возразилъ о. Пименъ.- А вчера получила отъ Ивана Яковлевича на всю дорогу и съ остачей.

Вёра Афанас\евна, съ любовью преданная указателямъ истины, не осмелилась противиться и пошла прямо на заставу. Въ первой же деревнё позвали ее напиться чаю и угостили обёдомъ; а къ вечеру ее въ слёдующей деревнё пригласили на ужинъ и предложили отличный ночлегъ; такъ и во всю дорогу она совершенно не имёла нужды ни въ чемъ; даже въ К\евё не дотронулась она до своего гривенника и ни у кого ничего не просила, а каждый день встречала какъ бы новую родню, желавшую оказать ей всякое пособ\е. На возвратномъ пути разбивш\еся башмаки заставили ее размёнять гривенникъ; по совёту другихъ она купила лапти за пять копёекъ, а остальной пятачокъ берегла на свою кончину, говоря: глаза мои прикройте этой монетой изъ благословеннаго капитала.

Одинъ господинъ, хотя и часто посёщавш\й Ивана Яковлевича, не проникнутъ былъ его учен\емъ и имёлъ природную склонность къ наживё и зависти, и вотъ однажды, какъ онъ разсказываетъ самъ, во время моего посёщен\я пришла къ Ивану Яковлевичу какая-то барыня, у которой я увидалъ очень хорош\й и дорогой платокъ и позавидовалъ. Вдругъ Иванъ Яковлевичъ началъ обшаривать вокруг себя, чего-то ища.

-Что вы, батюшка, чего ищете,- спросила барыня, у которой былъ тотъ платокъ.

-Чёмъ это такъ сильно пахнетъ и отъ кого это,- сказалъ онъ, обводя глазами всёхъ насъ, а насъ было болёе шестидесяти человёкъ и удивительнымъ казалось замётить какой-либо запахъ въ такой толпё. Но дёло не въ томъ, что много было народа; оказалось совсемъ иное.

-Чей платокъ такъ пахнетъ?- спросилъ опять Иванъ Яковлевичъ, обратись къ той барынё.

-Ахъ, батюшка,- отвёчала она,- это мой, вамъ, вёроятно, нравятся духи, если вамъ угодно, я въ слёдующ\й разъ цёлый флаконъ принесу.

-Флакона не надо,- сказалъ онъ,- а платокъ дайте.

-Извольте, извольте,- съ поспёшностью отвёчала та. Взявши платокъ, онъ взглянулъ на меня и со вздохомъ сказалъ:

-На, убери, спрячь его.

-Какъ? вы мой платокъ отдаете другому?- съ изпугомъ замётила барыня,- я ни за что не отдамъ его. Пожалуйте назадъ, ни-ни не имёетъ права возпользоваться чужой собственностью.

А я, будучи алченъ къ подобной собственности, поспёшилъ уйти, унося съ собою мнё не принадлежащее. Но когда, выходя изъ комнаты, поднялъ я ногу перешагнуть черезъ порогъ, точно шиломъ пропоролъ мнё кто большой палецъ на ногё, и я чуть не упалъ. Съ большимъ трудомъ спустился я съ лестницы, а какъ довезли меня до двора - этого уже и не помню; тутъ же слегъ я въ постель, жесточайшая боль открылась въ большомъ пальцё правой ноги и въ нёсколько дней вырвала ноготь. Въ такомъ мучительномъ состоян\и находился я почти два мёсяца, не было ни пищи, ни сна; думалось, что и въ аду мучен\я будутъ легче. Наканунё Бориса и Глеба, это было въ \юлё мёсяцё, къ вечеру, я впалъ въ легк\й сонъ, и едва закрылъ глаза, какъ слышу, что надо мною говорятъ. Одинъ спрашиваетъ другого: а здёсь что лежитъ? Тотъ отвёчаетъ, что тутъ хворостъ выжигаютъ. Я открылъ глаза и увидёлъ, что прошли близъ меня, но по воздуху. Въ это время заблаговёстили ко всенощной. Спрашиваю домашнихъ: что за праздникъ? Они сказали мнё: завтра Бориса и Глеба. Съ того дня мнё стало легче. При первой возможности мнё желательно было посётить Ивана Яковлевича, и только я вошелъ въ его комнату и поклонился, а онъ, печально взглянувъ на меня, прикоснулся ногой къ больному пальцу и сказалъ: "А еще пищу и одёян\е имёемъ, тёмъ и довольны да будемъ. Сказано: не пожелай дому искренняго твоего, ни села его, ни скота его, ни всего того, что видишь въ рукахъ ближняго твоего"- и улыбнулся.

Передаю тоже разсказъ одного господина, прежде преданнаго безпросыпному п\янству. Въ изходё десятаго года подобной жизни вздумалось мнё отъ нечего дёлать сходить къ Ивану Яковлевичу. Усёвшись близъ него,, я слегка вздохнулъ, а Иванъ Яковлевичъ лежалъ на полу. Въ ту же минуту онъ спросилъ:

-Которая животина тамъ вздыхаетъ?

-Это я,- говорю,- батюшка!

-Что же ты такъ тяжело вздыхаешь, какъ обремененная лошадь?- спросилъ Иванъ Яковлевичъ.

-Кому же и вздыхать, какъ не мнё,- съ горечью отвёчалъ я.

-Тяжело тебё проводить дни,- сказалъ Иванъ Яковлевичъ,- а ты продай хозяину: ну тебя съ твоей тяжестью, не одолёю возить.

-Что же будетъ послё?- спросилъ я.

-А что же? Баба съ колесъ, колесамъ легче,- сказалъ Иванъ Яковлевичъ и подалъ мнё руку, которую я поцёловавши, пошелъ домой, размышляя о сказанномъ. Незамётно дошелъ я домой до своего двора, мысль толкнула меня: что же забылъ по дорогё зайти выпить? и сейчасъ же думаю, ну что же, что не зашелъ, развё нельзя дома выпить. Взойдя, по обыкновен\ю, въ ту комнату, гдё у меня постоянно стояло вино, я хотя и видёлъ налитый виномъ графинъ, но смотрелъ на него такъ же, какъ бы онъ налитъ былъ водою; то же самое повторилось и на другой, и на трет\й день. Видя, что у меня не возвращается влечен\е къ вину, я понялъ шутку Ивана Яковлевича, понялъ, какъ въ одну минуту уничтожилъ онъ десятилётн\е мои страдан\я, разстроивш\е и мое здоровье, и благосостоян\е семьи. На четвертый день я пошелъ поблагодарить своего благодётеля, но нашелъ его уже въ гробё.

Одна женщина, нынё уже почтенных лётъ старушка Авдотья Савишна, живущая въ настоящее время въ селё Черкизовё близъ Преображенской больницы, оставшись въ молодыхъ лётахъ вдовою, посвятила себя странствован\ю по святымъ мёстамъ Росс\и. Была въ К\евё, Почаевё, на святыхъ горахъ, въ Воронежё, Задонскё, Вышинскомъ монастырё, Саровской пустынё, въ Муромё, Владимирё, Суздалё и у Соловецкихъ чудотворцевъ и обходя такимъ образомъ, поклоняясь святынё, прошла въ Ярославль, гдё проживалъ въ одномъ изъ монастырей на покоё, арх\епископъ Ириней, у котораго она пожелала на дальнёйшее странствован\е принять благословен\е, и святитель благословилъ ее идти въ Москву, въ которой она отъ роду жизни не была ни разу, посётить Ивана Яковлевича въ безумномъ домё; далъ ей на это и денегъ, говоря, что у Ивана Яковлевича придется въ кружку класть по 20 коп. за каждое посёщен\е, а посёщен\й будетъ много; Иванъ Яковлевичъ изъ Москвы тебя не пуститъ. Пришла она въ Москву, какъ въ лёсъ, едва отыскала безумный домъ, а въ немъ Ивана Яковлевича, къ которому, когда она вошла, народу было очень много, и онъ народъ этотъ разодвинулъ и далъ ей свободный къ нему доступъ, принялъ ее очень ласково и предложилъ ей закусить, подавъ ей принесенный кёмъ-то пирожокъ съ капустой, чему она очень обрадовалась, потому что была голодна; затёмъ привязалъ руки ея къ кровати и сказалъ ей: теперь не утечешь никуда, и дёйствительно, она въ Москвё осталась навсегда и болёе двадцати пяти лётъ ежедневно посёщала Ивана Яковлевича; все вышеописанное большей частью совершилось при ея личности.

Во время составлен\я мною сего жизнеописан\я она 4 ноября 1892 года, бывши у меня, передавала мнё, что, привыкши въ молодыхъ лётахъ къ страннической жизни, она надумалась однажды посётить Старый Iерусалимъ, поклониться Гробу Господню, и стала передавать это желан\е свое Ивану Яковлевичу; но онъ, выслушавши ее, сказалъ: "Посиди у моря, подожди погодки"; она жъ, не придавая никакого значен\я этимъ словамъ, выправила заграничный паспортъ и отправилась, дошла до Одессы, гдё наутро должна была сёсть на корабль, но въ ночь такая разыгралась на морё буря, что не только на другой день, но нёсколько дней невозможно было подплыть къ кораблю, а при этомъ стало извёстнымъ, что на морё несчаст\е: два корабля затонули и много погибло народа; страхъ за свою жизнь заставилъ ее вернуться въ Москву, и тутъ-то только она вспомнила слова Ивана Яковлевича: "Посиди у моря, подожди погодки".

У Ивана Яковлевича предъ иконами постоянно были три неугасимые лампады, и вотъ однажды кто-то изъ усердствующихъ лицъ прислалъ деревяннаго масла; но только что хотёли этимъ масломъ наполнить лампадки, какъ Иванъ Яковлевичъ остановилъ изполнявшихъ это дёло. Это масло не годится, ступайте, вылейте его; въ немъ крыса. Принесшая масло дёвушка въ сопровожден\и Авдотьи Савишны пошли къ самой жертвовательницё означеннаго масла и передали ей слова Ивана Яковлевича; причемъ Авдотья Савишна, изполняя буквально приказан\е Ивана Яковлевича, при самой жертвовательницё вылила это масло во дворё; но въ этой небольшой посудинё крысы не оказалось. Тогда Авдотья Савишна просила показать ту посудину, изъ которой налито масло для иконъ Ивана Яковлевича. Посудина та была большая бутыль, и чтобы убёдиться, нётъ ли чего на днё ея, стали переливать масло въ другую подходящую посудину, и когда масло все уже было изъ бутыли вылито, то на днё бутыли дёйствительно оказалась дохлая крыса, попавшая въ горло бутыли, когда ее на ночь забыли закупорить.

Въ одинъ изъ лётнихъ дней народу у Ивана Яковлевича собралось много, въ это время приходитъ изъ какой-то пустыни монахъ. Иванъ Яковлевичъ, замётивши его, спрашиваетъ:

-Зачёмъ, чернецъ, ко мнё пожаловалъ?

-Пришелъ просить благословен\я вашего, батюшка, на переходъ въ Московск\й монастырь.

-Какая же тому треба?

-Да въ здёшнихъ монастыряхъ, батюшка, жить полегче,
труда такого нётъ и доходцы есть; а въ общежит\и, сами
знаете, работаешь какъ водовозная лошадь; ломаешь,
ломаешь спину, а гроша меднаго не получишь, да притомъ
неприятностей и изкушен\й не оберешься.

Иванъ Яковлевичъ посмотрелъ на него, улыбнулся и, вмёсто просимаго благословен\я, сказалъ экспромтомъ стихи, которые тогда же многими и были записаны. Стихи эти слёдующего содержан\я:

Ты, любезнёйш\й мой братъ,

Хуже пахаря въ сто кратъ,

Самъ изъ м\ра удалился,

Жить въ пустынё поселился.