Для тёхъ людей, кто зналъ Ивана Яковлевича такимъ, какъ объясняю я, мнё кажется, небезынтересно будетъ узнать и его прошлое.

Москва, 2010 годъ

ПРЕДИСЛОВIЕ

Мног\е изъ старожиловъ Москвы, вёроятно, помнятъ то время, когда въ Преображенской больницё для умалишенныхъ находился извёстный всей Москвё "Иванъ Яковлевичъ", который, получивъ высшее академическое образован\е и обладая отъ природы умомъ свётлымъ, былъ для многихъ камнемъ преткновен\я какъ образомъ своей юродствующей жизни, такъ и своими дёйств\ями, шедшими вразрёзъ съ обычаями м\ра, и поэтому посёщавш\е его изъ одной лишь любознательности уходили съ полнымъ убёжден\емъ, что видёли сумасшедшего; тогда какъ въ то же время люди, чаще другихъ бывавш\е у него и съ религ\озной точки зрён\я глубже всматривавш\еся въ его жизнь и дёйств\я, видёли предъ собою не только сумасшедшего, но даже и не простого смертнаго, а великаго по терпён\ю своему подвижника, добровольно презрёвшего м\ръ со всёми его благами и принявшего вольную нищету и юродство, которое и св. отцами церкви признается за самое высокое подвижничество.

Всё мы, смертные, не лишены желан\я и питаемъ надежды быть участниками вёчнаго блаженства, не обращая при этомъ серьезнаго вниман\я на то, что для желающего быть на пути къ небу предварительно нужно силою собственной воли заставить себя отрёшиться навсегда отъ всёхъ страстей и земныхъ привязанностей, освободиться отъ похотей плоти, чтобы предаться влечен\ю духа, попрать все земное, чтобы мудрствовать горняя, извергнуть м\ръ изъ сердца, чтобы оно было свободно для безпредёльной любви къ безконечному Богу.

Так\е люди если и встречаются въ жизни намъ, мученикамъ суеты м\рской, то дёйствительно кажутся какими-то странньми и по образу жизни своей ненормальными, какъ казался многимъ и Иванъ Яковлевичъ, потому что м\ръ, по убёжден\ю большинства, дарованъ для пользован\я и наслажден\я его благами, а подобные Ивану Яковлевичу не только не пользуются благами м\ра, но даже издеваются надъ самымъ м\ромъ и ни во что вмёняютъ его обычаи.

А между тёмъ, если бы мы, мученики суеты м\рской, потрудились въ свое время повнимательней всмотреться въ дёйств\я и жизнь Ивана Яковлевича убёдиться въ томъ, что предъ нами не психически больной, а добровольный страдалецъ, человёкъ высокаго ума и образован\я, тогда невольно приняли бы во вниман\е даже то одно обстоятельство: какое, напримёръ, нужно бъло самоотвержен\е здравомыслящему человёку, чтобы сорокъ три года находиться въ сообществё умалишенныхъ, доставляя имъ установленнымъ больницею сборомъ за входъ къ нему улучшенное содержан\е и не получая отъ нихъ, какъ сумасшедшихъ, никакой за это благодарности. Если вполнё здоровому человёку пришлось бы одинъ мёсяцъ пролежать на койкё среди обыкновенныхъ больныхъ, и то покажется время это тяжелымъ крестомъ, а здёсь десятки лётъ въ кругу не такихъ больныхъ, съ которыми можно бы было хотя словомъ перекинуться, а въ кругу людей, лишенныхъ разсудка и смысла человёческаго,- въ которыхъ никакое слово не могло находить отголоска.

Для тёхъ людей, кто зналъ Ивана Яковлевича такимъ, какъ объясняю я, мнё кажется, небезынтересно будетъ узнать и его прошлое.

Настоящее второе издан\е дополнено новыми свёден\ями изъ жизни Ивана Яковлевича, доставленными старушкою Авдотьею Савишною, которая болёе двадцати пяти лётъ ходила ежедневно въ Преоб­раженскую больницу прислу­живать Ивану Яковлевичу.

ЖИЗНЬ и ДЁЯНIЯ

ИВАНА ЯКОВЛЕВИЧА

Иванъ Яковлевичъ, по фамил\и Корейшъ, былъ сынъ священника, уроженецъ города Смоленска. Первоначальное образован\е получилъ въ Смоленской Духовной Семинар\и; закончивъ Духовную Академ\ю и не пожелавъ принять санъ священника, былъ опредёленъ учителемъ въ Духовное училище.

Съ самыхъ юныхъ лётъ онъ любилъ уединен\е и духовно-нравственные книги, избёгалъ товарищества, а тёмъ болёе ихъ увлечен\й и удовольств\й; съ возрастомъ же жажда научныхъ познан\й увеличилась и онъ уже совершенно сталъ избёгать людей, уединяясь постоянно тамъ, гдё никого не было и никто бы ему не мешалъ въ занят\яхъ изучен\я Священнаго Писан\я; наконецъ и самое зван\е учителя, какъ отвлекавшее его отъ духовныхъ его созерцан\й, онъ оставилъ и ушелъ изъ Смоленска съ цёлью поклониться святынямъ русскимъ: такъ, онъ былъ въ Соловецкомъ монастырё, въ Киевё, а затёмъ посётилъ Нилову пустынь, гдё и остался, работая три года вмёстё съ брат\ею и изполняя всё возлагаемые на него настоятелемъ послушан\я; по минован\и же трехъ лётъ онъ опять возвратился въ Смоленскъ, принявши вторично обязанности учителя. Но какъ занят\е это, во всякомъ случаё, болёе свётское, гдё онъ невольно долженъ былъ вращаться въ кругу людей, которыхъ онъ, по свойству харак­тера своего, избёгалъ съ самого дётства; а къ тому же эта м\рская суета постоянно разсёивала его богодуховное настроен\е ума и не давала возможности всецёло углубляться въ созерцан\е тайнъ Бож\ихъ, почерпаемыхъ имъ изъ книгъ Священнаго Писан\я; а поэтому онъ, предположивши оставить учительское свое занят\е, но не желая тёмъ обидёть своихъ учениковъ и ихъ роди­телей, которые глубоко его уважали за честное и добросовёстное его отношен\е къ своимъ обязанностямъ преподавателя, притворился какъ бы помешаннымъ и сталъ проявлять въ дёйств\яхъ своихъ юродство. Жители г. Смоленска, зная непорочную жизнь его съ юныхъ лётъ и привыкнувъ смотреть на него не какъ на обыкновеннаго смертнаго, но какъ на человёка болёе ихъ достойнаго по жизни, а по нравственнымъ качествамъ стоящего и выше ихъ, то и признали въ мнимомъ его безум\и и юродствё Божьего въ немъ человёка, а потому и стали надоедать ему разными житейскими дрязгами, требуя отъ него совётовъ, что совершено не соотвётствовало ни его смирен\ю, ни настроен\ю его духа, ни его единственному стремлен\ю - быть дальше отъ людей и жить въ безмятежномъ уединен\и. А такъ какъ онъ духовную мудрость свою прикрывалъ юродствомъ, то скоро и нашелъ средство, которое бы препятствовало по возможности нежеланнымъ посётителямъ нарушать его одиночество, онъ поселился жить на огородё, въ опустёломъ строен\и, бывшемъ прежде банею. На наружной стёнё этой бани онъ наклеилъ письменное объявлен\е, чтобы желающ\й посётить его и пользоваться его бесёдою входилъ къ нему не иначе какъ ползя въ дверь на колёнахъ. Понятно, что подобное требован\е въ иныхъ оскорбляло самолюб\е, друг\е не рёшались рвать и грязнить одежду, а потому и уходили, не тревожа обитателя бани. Каждое почти раннее утро слышно было Ивана Яковлевича, поющего въ своемъ незавидномъ по­мёщен\и духовные псалмы, а особенно его любимое нижеслёдующее стихотворен\е:

Господи, кто обитаетъ

Кто съ Тобою населяетъ

Тотъ, кто ходитъ непорочно,

Правду навсегда творитъ

Какъ языкомъ говоритъ.

Ближнимъ не наноситъ бёдъ,

Хитрыхъ сётей не сплетаетъ,

Чтобы въ нихъ увязъ сосёдъ.

Презираетъ всёхъ лукавыхъ,

Хвалитъ Вышняго рабовъ

И предъ Нимъ душою правыхъ

Держится присяжныхъ словъ.

Тотъ вовёки не падетъ.

Въ этой обстановкё протекала жизнь его нёсколько лётъ, такъ что въ 1812 году, во время нашеств\я непр\ятеля на Росс\ю, Иванъ Яковлевичъ оставался въ Смоленскё; мног\е видали его, какъ юродиваго, близъ лагеря непр\ятельскихъ арм\й, гдё враги наносили ему неоднократно оскорблен\я, а по оставлен\и непр\ятелемъ Росс\и Иванъ Яковлевичъ опять сталъ продолжать ту же отшельническую жизнь и въ той же банё, допуская, впрочёмъ, по временамъ къ себё желающихъ получить отъ него совётъ и наставлен\е въ обычныхъ житейскихъ невзгодахъ и предпр\ят\яхъ. Этимъ обстоятельствомъ возполь­зовался и изконный врагъ рода человёческаго, который, конечно, не могъ быть равнодушнымъ зрителемъ аскетической жизни Ивана Яковлевича и замыслилъ нанести ему зло слёдующимъ образомъ. Въ началё 1817 года одному вельможё, человёку далеко уже не молодому, но при богатствё, съ пеленокъ избалованному удачами въ жизни, приглянулась проёздомъ чрезъ Смоленскъ красавица, дочь одной бёдной вдовы чиновника. Разузнавъ, кто она такая, и убёдившись въ неподкупности быть его содержанкой, онъ рёшился для достижен\я цёли употребить обманъ. Выдавъ себя за холостого человёка, сталъ офиц\ально просить ея руки, но съ тёмъ однако, что бракъ долженъ быть совершенъ по пр\ёздё ихъ въ Петербургъ.

Бёдная мать невёсты при такомъ лестномъ предложен\и богача-вельможи просто голову потеряла, не зная, на что рёшиться: съ одной стороны - въ перспективё рисуетъ ея воображен\е счастье дочери и при этомъ, конечно, обезпечен\е въ матер\альномъ положен\и и ее самой; а съ другой стороны - боязнь, нерёшительность и сомнен\е: какъ отпустить дочь съ незнакомымъ ей вполнё человёкомъ, хотя и вельможей по обстановкъ и увёрен\ю начальствующихъ лицъ Смоленска, и отпустить притомъ одну и въ такую невёдомую ей даль? Действительно было надъ чёмъ призадуматься, тёмъ болёе что и посовётоваться-то въ такомъ важномъ дёлё ей положительно было не съ кёмъ; обычные же кумушки и сосёдки, тё только ахали, даже и не безъ зависти выпадающему на долю ея счаст\ю. Наконецъ нашелся одинъ добрый человёкъ, который, хотя самъ собственно ничего не могъ ей сказать въ пользу, но посовётовалъ ей сходить къ Ивану Яковлевичу и объяснить ему откровенно свое затрудни­тельное положен\е. Такъ она и сдёлала. Выслушавши ее, Иванъ Яковлевичъ приказалъ ей дочь свою ни въ какомъ случаё не отпускать съ вельможей, ибо у него жена и трое дётей, а при живой женё никакого законнаго брака быть не можетъ. Услыхавши такую поразительную вёсть, бёдная вдова-мать почла уже за безчест\е принимать къ себё въ качествё жениха дочери вельможнаго обманщика и поэтому отъ просимой руки дочери наотрёзъ ему отказала. Оскорбленное самолюб\е вельможи и разоблаченный обманъ не имёли границъ злобё его, и вотъ онъ, добившись истины о томъ, кто виновникъ разоблачен\я придуманнаго имъ обмана, всю месть свою сосредоточиваетъ на Иванё Яковлевичё и посредствомъ связей своихъ достигаетъ того, что Ивана Яковлевича, какъ бы вторгающегося въ м\рные семейные дёла и разстраивающего ихъ основы своими безумными совётами, долёе оставлять на свободё признаютъ вреднымъ для общества. А какъ въ то время въ Смоленскё домъ умалишенныхъ былъ непр\ятелемъ разрушенъ, то, по предварительномъ сношен\и съ московскими властями, рёшено было препроводить его въ Москву. А чтобы не возбудить тёмъ неудовольств\я въ жителяхъ Смоленска, большинство которыхъ душевно было разпо­ложено къ Ивану Яковлевичу, находя въ немъ всегда добраго совётника въ своихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, то Ивана Яковлевича, связаннаго по рукамъ и ногамъ, въ простой телегё, покрытаго рогожами, вывезли изъ города тайно, такъ что жители, встречаясь съ ёдущею телегою, и не подозрёвали, что въ ней лежитъ живое существо.

По доставлен\и въ Москву онъ 17 октября 1817 года сданъ былъ, какъ человёкъ буйнаго будто бы характера и опасный для общества, въ Преображенскую больницу умалишенныхъ, гдё и водворенъ былъ, со всёми предосторожностями, въ одиночномъ подвальномъ помёщен\и женскаго отдёлен\я прикованнымъ къ стёнё въ углу подвала; брошенъ ему былъ для спанья клокъ соломы, прислугою была назначена грубая, воплощенное зло, женщина, приносившая ему, и то не каждый день, а когда ей вздумается, ломоть хлёба и кружку воды для пропитан\я. Въ этомъ положен\и и помёщен\и онъ содержался три года[1].

Впослёдств\и нерёдко самъ Иванъ Яковлевичъ при всёхъ посётителяхъ передавалъ этотъ переёздъ его изъ Смоленска въ Москву и содержан\е въ подвалё слёдующими словами:

"Когда суждено было Ивану Яковлевичу переправляться въ Москву, то ему предоставили и лошадь, но только о трехъ ногахъ, четвертая была сломана. Конечно, по причинё лишен\я силъ несчастное животное выдерживало всеобщее осужден\е, питаясь болёе прохладою собственныхъ слезъ, нежели травкою. При такомъ изнуренномъ ея положен\и мы обязаны были своей благодарностью благотворному зефиру, по Божьему попущен\ю принявшему въ насъ участ\е. Ослабёвшая лошадь едва могла передвигать три ноги, а четвертую поднималъ зефиръ, и, продолжая такъ путь, достигли мы Москвы, а октября 17 взошли и въ больницу. Это начало скорбямъ. Возчикъ мой передалъ обо мнё обвинительный актъ, и въ тотъ же день, по приказу строжайшего повелён\я, Ивана Яковлевича опустили въ подвалъ, находящ\йся въ женскомъ отдёлен\и. Въ сообразность съ помёщен\емъ дали ему и прислугу, которая, по сердобол\ю своему, соломы сырой пукъ бросила, говоря: чего же тебё еще? Дорогой и этого не видалъ; да вотъ еще корми его всяк\й день, подавай воды съ хлёбомъ, а въ банё жилъ, что ёлъ? Погоди, я сумёю откормить тебя; у меня забудешь прорицать!"

Здёсь я позволю себё прервать нить моего разсказа и коснуться судьбы той невёсты вельможи, чрезъ котораго такъ жестоко пришлось страдать Ивану Яковлевичу. Она, ском­прометированная передъ жителями Смоленска поступкомъ вельможи, замужъ идти ни за кого не пожелала, а поступила, въ монастырь, гдё впослёдств\и была игумен\ей и до самой смерти поддерживала переписку съ Иваномъ Яковлевичемъ.

Въ концё трехлётняго заточен\я Промыслъ Бож\й указалъ Ивана Яковлевича многимъ, истинно искавшимъ пользы духовной. Случай этотъ произошелъ слёдующимъ образомъ.

Въ Преображенской больницё, гдё содержался Иванъ Яковлевичъ, жилъ съ давнихъ лётъ одинъ блаженный, звали его Александръ Павловичъ, изъ крестьянъ Костромской губерн\и. Къ этому блаженному мног\е обращались съ вопросами, ихъ интересующими, на которые постоянно получали ясные и прямые отвёты. Въ числё почитателей его чаще всёхъ ходилъ къ нему для бесёды одинъ богатый фабрикантъ-суконщикъ Лука Афанас\евичъ, молодой и холостой человёкъ, уроженецъ Калужской губерн\и. Александръ Павловичъ, въ свою очередь, былъ тоже къ нему разположенъ и принималъ его всегда съ особымъ радуш\емъ. Однажды Лука Афанас\евичъ въ день своего ангела прямо отъ обёдни отправился къ Александру Павловичу съ тёмъ благимъ христ\анскимъ намёрен\емъ, чтобы устроить для призрёваемыхъ, - какъ ежегодно въ этотъ день дёлывалось,- обёдъ, и не успёлъ онъ еще переступить порога въ помёщен\е Александра Павловича, какъ тотъ встретилъ его съ разпростертыми объят\ями, чего съ нимъ никогда прежде не бывало, и началъ его цёловать, приговаривая: "Какъ ты счастливъ! какъ ты счастливъ, радость моя! истинно благо­словенъ часъ рожден\я твоего",- и опять бросился цёловать. Такой необычайный привётъ до того удивилъ молодого фабри­канта, что онъ не зналъ, чему все это приписать: если, думаетъ, причина восторга - предполагаемое имъ угощен\е въ больницё, то подобные обёды имъ устраивались неод­нократно и никогда такихъ привётств\й не было, а Александръ Павловичъ уже замётилъ его недоумён\е и сказалъ: "Ты вотъ, другъ мой, смущаешься, а я радуюсь за тебя, радуюсь тому, что Богъ удостоилъ тебя послужить не одному мнё, а гораздо выше меня, то постарайся, ангелъ мой! постарайся съ любов\ю послужить доброму дёлателю винограда Хри­стова, за то и самъ получишь награду; ступай, отыщи его, онъ находится подъ нами, въ подвалё". Молодой человёкъ, заинтересовавшись такимъ иносказан\емъ, сейчасъ же отправился къ знакомой ему администрац\и богадёльни и, не жалёя никакихъ матер\альныхъ затратъ, былъ допущенъ въ подвальное помёщен\е больницы. Помёщен\е это имёло подоб\е темной, тёсной ямы, въ углу которой онъ увидёлъ Ивана Яковлевича въ ужасной обстановкё и положен\и.

По доброму почину фабриканта стали и мног\е быть допускаемы въ этотъ подвалъ посидёть на сырой землё возлё прикованнаго страдальца.

Въ изходё двадцатыхъ годовъ въ Преображенскую больницу назначенъ былъ старшимъ докторомъ весьма гуманный и не старый еще лётами, съ душою, полною любви къ бёдст­вующему человёчеству, г. Саблеръ. При первомъ же его посёщен\и ввёренной ему больницы онъ обошелъ всёхъ больныхъ, внимательно и сердечно относясь къ каждому; наконецъ спустился въ подвальное помёщен\е Ивана Яковлевича, и когда онъ увидалъ его лежавшимъ на промозглой, сырой соломё въ углу тёсной темной ямы и прикованнаго къ стёнё, то онъ, въ ужасё отступивши, возкликнулъ: "Боже! слабый человёкъ, и можетъ выдерживать такую пытку; за что, скажите, пожалуйста (обращаясь къ препровождавшимъ его), онъ такъ жестоко, такъ безчеловёчно содержится?" Ему показали бумаги, на основан\и которыхъ онъ принятъ. -"Да ведь онъ уже скелетъ и не въ силахъ встать безъ посторонней помощи, а вы держите его на цёпи. Стыдно! позорно!" Всё молчатъ, потому что они сами сюда и не заглядывали. - "Извольте сейчасъ же цёпь снять, вынести его наверхъ, въ чистую комнату, и пере­мёнить бёлье!" Засуетилась прислуга, и появились носилки, и Иванъ Яковлевичъ былъ водворенъ въ новомъ помёщен\и.

Съ этого времени положен\е Ивана Яковлевича совершенно измёнилось до неузнаваемости. Ему назначили просторную свётлую комнату, докторъ особенное отъ прочихъ больныхъ обратилъ на него вниман\е, стараясь всёми мёрами привести физическ\е его силы въ нормальное состоян\е, весьма часто навёщалъ его, подавая тёмъ примёръ внима­тельности къ нему и прочимъ служащимъ въ больницё; при этомъ дозволилъ свободный входъ къ нему постороннимъ во всякое время, а впослёдств\и, когда посётителей умножилось до 60 человёкъ ежедневно, тогда администрац\ей больницы поставлена была кружка и каждый приходящ\й къ Ивану Яковлевичу обязанъ былъ предварительно опускать въ эту кружку двадцать копёекъ. Деньги эти употреблялись на улучшен\е содержан\я безумныхъ, такъ что съ этого времени пища для больныхъ подавалась свежая и здоровая, бёлье чистое и, кромё того, для умалишенныхъ введены были разнообразные и полезные занят\я и развлечен\я, не изключая даже билл\арда и роялей; запущенный въ прежнее время садъ при больницё также былъ разчищенъ и приведенъ въ образцовый порядокъ, гдё въ лётнее время больные проводили большую часть дня подъ надзоромъ прислуги.

Занявши просторную и свётлую комнату, Иванъ Яковлевичъ нисколько не думалъ о своемъ покоё. Онъ и въ просторномъ помёщен\и нашелъ прежнюю свою тёсноту: въ углу, около печки, на полу, въ размёрё двухъ квадратныхъ аршинъ, онъ опредёлилъ себё пристанище и, какъ осужденный какой, не смёлъ протянуть ноги за одинъ разъ опредёленную имъ черту; остальную же часть комнаты, со всею мебелью и даже кроватью, онъ оставилъ для приходящихъ, а себё собственно ни въ чемъ не давалъ покоя и ничему не потворствовалъ: ни тёлу, ни вкусу, ни обонян\ю; съ перваго дня входа въ это помёщен\е и въ продолжен\е сорока лётъ онъ никогда не садился, а или лежалъ на полу, когда крайнё утомлялся, или постоянно все дёлалъ, стоя на ногахъ, даже когда писалъ что-нибудь или ёлъ, и только впослёдств\и, въ глубокой старости; больше лежалъ, какимъ засталъ уже его я.

Чтобы не давать покоя тёлу, а вмёстё съ тёмъ и быть въ движен\и, онъ постоянно занимался толчен\емъ камней, бутылокъ, костей и прочихъ предметовъ, удобоподдающихся въ рукё его булыжнику, обращая все это въ мельчайш\й поро­шокъ, и, перемёшавъ съ пескомъ, приказывалъ выносить и доставлять новый матер\алъ. Находивш\йся при Иванё Яковлевичё служащ\й изъ отставныхъ солдатъ, котораго Иванъ Яковлевичъ не иначе звалъ, какъ Миронкой, человёкъ вполнё простой и добросердечный, но постоянно ворчавш\й, вынося и принося означенный для изтреблен\я матер\алъ, снизходя только потому, что признавалъ всё дёйств\я Ивана Яковлевича дёйств\ями безумнаго. Бывало спросишь его: "Ну что, Миронъ, какъ живется?" - "Какая, - скажетъ, - жизнь съ безумнымъ человёкомъ: ни днемъ, ни ночью покоя нётъ, какъ каторжный; днемъ, видите сами, чёмъ онъ занимается: шумъ, стукъ, голова треснуть хочетъ; потомъ эти посётители, и зачёмъ лезутъ, не понимаю; а ночью ляжетъ животомъ на полъ, да на локоткахъ противъ иконы и до самаго разсвёта невёсть что лопочетъ, уснуть-то какъ слёдуетъ не даетъ".

Въ толчен\и камней и бутылокъ принимали участ\е нёкоторые и изъ посётителей, которыхъ Иванъ Яковлевичъ приглашалъ потрудиться; такъ, напримёръ, мой отецъ очень часто изполнялъ эти работы.

Работая, Иванъ Яковлевичъ иногда напёвалъ такъ: "Хвалу Небесному Владыкё потщися, духъ мой, возпёть; я буду пёть о Немъ всечасно, пока живу, могу дышать"; но дальше продолжен\я не помню.

Чтобы не давать услажден\я вкусу своему, Иванъ Яковлевичъ употреблялъ такой способъ, изготовляя себё что-либо въ пищу (при этомъ замётить надо, онъ ложекъ не имёлъ, а ёлъ руками); напримёръ, разъ принесли казенныхъ щей и каши, а изъ посётителей въ это время кто-то принесъ ему въ подарокъ лимонъ, другой - ананасъ, а трет\й - фунтъ семги, и вотъ Иванъ Яковлевичъ первое кашу вваливаетъ во щи, въ которые выжимаетъ лимонъ; туда же опускаетъ ананасъ и часть семги и, рукою все это смёшавъ, ёстъ, приглашая съ сардонической улыбкой раздёлить съ нимъ трапезу или какую-нибудь изъ посётительницъ, разфранченную купчиху, или сластолюбца барича; но, по немощи человёческой, всё подъ разными предлогами отказывались; а другихъ угощалъ какимъ-нибудь однимъ кушаньемъ, не смёшивая, съ прочими. Смотря на таковые его дёйств\я, мног\е уходили разочарованными относительно подвижничества Ивана Яковлевича, опредёляя все видённое безум\емъ его.

Приношен\й отъ посётителей изъ какихъ-либо предметовъ, вещей и денегъ Иванъ Яковлевичъ въ свою пользу никогда не употреблялъ, развё только одинъ нюхательный табакъ, которымъ онъ посыпалъ голову и одежу свою; но затёмъ передавалъ или умалишеннымъ, или кому-либо изъ посётителей. Плодами же, какъ-то: апельсинами, лимонами, яблоками и т.п. онъ теръ стёны своей комнаты - и только, а деньгамъ не придавалъ никакого значен\я. "У насъ, - говорилъ онъ приносившему, - одежонка пошита и хоромина покрыта, находи нуждающихся и помогай имъ!" Иногда даже приказывалъ, бывало, кому-либо изъ состоятельныхъ посётителей лично при немъ помочь или бёдной вдовё, или какому-нибудь просто бёдняку, пришед­шимъ также спросить что-либо у Ивана Яковлевича. Но въ общемъ онъ такъ хитро маскировалъ свои дёйств\я передъ на­родомъ, что грёшно осуждать тёхъ, кто его принималъ за сумасшедшего; нужны были и время, и особое настроен\е души, чтобы видёть въ немъ истиннаго подвижника.

Къ нему, напримёръ, кромё ежедневной массы посёти­телей, присылалась тоже масса записочекъ съ вопросами, на которыхъ приходилось Ивану Яковлевичу писать отвёты. А когда Иванъ Яковлевичъ былъ уже слабъ отъ старости, то отвёты эти подъ его диктовку писали посёщавш\е его ежедневно отставной д\аконъ или молодой, блестяще образованный дворянинъ Павелъ Абрамовичъ Аладьинъ.

Предлагаю для наглядности нёсколько отвётовъ, писанныхъ его рукою, на присланные ему записки съ вопросами[2], изъ которыхъ читатель легко можетъ убёдиться, въ состоян\и ли подобные отвёты на вопросы писать сумасшедш\й:

-Что ожидаетъ Петра?

-Я не думала и не гадала ни о чемъ въ свётё тужить, а придетъ времечко - начнетъ грудь томить.

-Идти ли мнё въ мона­стырь?

-Черная риза не спасетъ и бёлая въ грёхъ не введетъ. Будьте мудры, яко зм\и, и кротки, яко голуби. 185Д рока mensis \юля XXII. Студентъ хладныхъ водъ Iоаннъ Яковлевъ.

-Выйду ли я замужъ?

-Эта хитрая штука въ своей силё, что въ ротъ носили.

-Скоро ли X. разбога­тёетъ?

-Не скоро, а животи здорово!

-Продастся ли деревня?

-Никогда.

-Любитъ ли А-у Н-й?

-Н-й любитъ Екатерину.

-Что мое дёло?

-Воды льются всюду, но не всё равны сосуды.

-Богато ли будетъ жить раба N?

-Богъ богатъ: надо думать, что будетъ богата chemenif

-Ёхать ли намъ этою зимой въ Петербургъ?

-Какъ вамъ угодно!

-Будутъ ли мнё рады въ Петербургё?

-Богъ лучше радуется о спасен\и бреннаго чело­вёка, нежели о 9-10 праведныхъ соспасенныхъ.

-За кого выйдетъ дёвица А. замужъ?

-За Iосифа прекраснаго.

-Что ожидаетъ рабу N?

-Миръ нетлён\я.

-Счастливъ ли будетъ мой сынъ Александръ старш\й?

-Пока счаст\е прозябаетъ, много друзей бываетъ, когда счаст\е же проходитъ, тогда ни единъ другъ не приходитъ.

-Въ пользу ли рабы N. кон­чится дёло въ Сенатё?

-Половину дёла тотъ маетъ, кто добрый началъ обретаетъ.

-Кто будетъ рабъ Николай?

-Архид\аконъ.

-Что будетъ рабу Кон­стантину?

-Жит\е, а не роскошная масляница.

Въ пятидесятыхъ годахъ, когда мой отецъ, а вмёстё съ нимъ иногда и я, стали посёщать Ивана Яковлевича, въ то время онъ былъ уже старъ, но еще бодръ, одетъ былъ во все темное - и рубашка, и халатъ были изъ темнаго кубоваго ситца, под­поясывался мочаломъ или полотенцемъ, сверхъ халата надёвалъ иногда таковой же другой халатъ съ овчиннымъ воротникомъ, шея и грудь съ висёвшимъ на ней крестомъ постоянно были разстегнуты; лежалъ онъ на полу, въ правой сторонё отъ входной двери, въ углу на стёнё висёли иконы, противъ которыхъ стоялъ пожертвованный кёмъ-то большой высеребренный подсвёчникъ съ мёстной свёчой. Въ числё иконъ находился драгоцённый образъ, на тыльной сторонё котораго вырёзана надпись о томъ, кёмъ икона эта была пожертвована по случаю изцёлен\я жертвователя отъ тяжкой болёзни Иваномъ Яковлевичемъ.

Отецъ мой, уроженецъ города Тулы, лишившись въ молодыхъ лётахъ безумно любимой имъ жены, а моей матери, стал вести жизнь крайнё невоздержную, чрезъ что имёвш\йся у него въ Тулё прекраснёйш\й домъ, только что при жизни матери выстроенный, былъ имъ проданъ за безцёнокъ, какое послё матери осталось достоян\е, прожито, и самъ онъ перешелъ на службу въ Москву; но и здёсь по временамъ не оставлялъ кутежей, продолжавшихся недёлями. Я въ то время былъ лётъ шестнадцати, а сестра моя гораздо моложе; кто-то, не помню, изъ знакомыхъ отца, человёкъ добросердечный, видя наше (дётей безъ матери, при постоянномъ отсутств\и отца) такое грустное положен\е, сталъ первоначально укорять отца за таковой образъ жизни, а затёмъ совётовалъ съёздить въ Преображенскую больницу къ Ивану Яковлевичу, увёряя его, что онъ такихъ господъ, какъ отецъ, сумёетъ образумить; но отецъ такихъ совётовъ и слышать не хотёлъ, называя и самого совётовавшего пошлымъ дуракомъ, доказывая ему, въ свою очередь, что для того, чтобы рёшиться ёхать къ сумасшедшему, надо самому быть сначала ид\отомъ. При такихъ убёжден\яхъ отца прошло немало времени; наконецъ какъ-то отецъ, закутивши, не ночевалъ дома. Мы, дёти, крайнё, конечно, безпокоились, не спавши ночь, ожидая его; но настало утро другого дня, затёмъ время обёда, а его все нётъ. Стало темнёть, и наступалъ вечеръ; мы находились въ такомъ тревожномъ настроен\и, что не знали, что подумать и что предпринять, какъ вдругъ звонокъ! Я весь бледный, зная буйный характеръ отца въ такомъ состоян\и, отпираю дверь. Дёй­ствительно онъ, но - о чудо! - совершенно трезвый и, по обыкновен\ю, въ такомъ видё всегда ласковый. Мы, разумёется, обрадовались, бросились къ нему съ разспро­сами: "Гдё былъ?" Отвётъ его яснымъ остался до сихъ поръ въ моей памяти; впрочёмъ, онъ и по совершеннолёт\и моемъ раз­сказывалъ не одинъ разъ: "Прокутивши, - такъ началъ отецъ, - далеко за полночь, ночевалъ я въ нумёрныхъ баняхъ, а утромъ, со страшною головной болью, не зная, гдё бы убить время отъ гнетущей меня тоски, я надумалъ, ради развлечен\я, поёхать въ Преображенскую больницу посмотреть, кто такой этотъ Иванъ Яковлевичъ? Пр\ёзжаю и вхожу въ коридоръ больницы. Дёйствительно, направо и налёво вездё сумасшедш\е. Одинъ подбёгаетъ ко мнё и проситъ табаку; другой рекомендуется какимъ-то выходцемъ съ того свёта, а трет\й протягиваетъ руку, какъ давнишн\й знакомый, и несетъ околесную. Оторопь меня взяла; куда, думаю, я попалъ и зачёмъ пр\ёхалъ. Но, слава Богу, сейчасъ же указали мнё дверь къ Ивану Яковлевичу, куда я и поспёшилъ войти. Народа почти полна комната, и впереди всёхъ, задомъ къ посётителямъ, стоитъ среднего роста плешивеньк\й старичокъ, третъ апельсиномъ стёну, приговаривая: "Федоръ (имя моего отца), Федоритесъ Федоритиссимусъ; баней-то, баней-то какъ запахло!" Меня просто слова эти поразили; откуда, думаю себё, онъ знаетъ и имя мое, и о томъ, что я прямо изъ бани; но не успёлъ я собраться съ мыслями, какъ Иванъ Яковлевичъ, быстро обернувшись ко мнё, проговорилъ: "Здравствуй, сосна! гдё ты только росла; ну, дядя, будетъ, довольно, пора за работу. Ну-ка, Миронка, - обращаясь къ служащему: - Давай бутылокъ!" - которые сейчасъ же были принесены. - "Ну, дядя, садись и сокрушай, вотъ такъ!" - и передалъ мнё въ руки булыжникъ. Битыхъ два часа я трудился надъ этой работою; а отецъ, надо замётить, былъ изъ себя рослый и довольно тучный. Въ потъ и въ жаръ меня ударяетъ, поясницу больно, голова съ похмелья трещитъ, а Иванъ Яковлевичъ только покрикиваетъ на меня: "Сокрушай, - говоритъ, - мельче, скоро адмирал­тейск\й часъ настанетъ!" Въ это время отъ сильнаго удара отлетёвшимъ осколкомъ стекла разрёзало мнё щеку и показалась кровь. Я пр\остановился, отирая щеку, а Иванъ Яковлевичъ, приблизившись ко мнё, захватилъ щепоть песка съ мелкимъ стекломъ съ пола и началъ терёть мнё щеку. Кровь остановилась. Бьетъ 12 часовъ, Иванъ Яковлевичъ приказываетъ служителю принести отъ смотрителя чашку, простого вина: "Скажи, что проситъ Иванъ Яковлевичъ". Приноситъ служитель неполную чайную чашку вина. Иванъ Яковлевичъ, отхлебнувъ изъ нее немного, перекрестилъ и подалъ мнё. Я съ жадностью выпилъ; но странно, что когда я проглотилъ, то ощущалъ вкусъ не простого вина, а вина церковнаго". Тёмъ и кончилъ отецъ свой разсказъ. Съ этого памятнаго для насъ, дётей, дня отецъ двёнадцать лётъ не могъ видёть никакого вина. Наутро, когда онъ сталъ бриться и вспомнилъ, что онъ наканунё разрёзалъ осколкомъ стекла щеку, то не только шрама или даже царапины, а и мёста самого, гдё былъ обрёзъ, не нашелъ.

Въ слёдующее затёмъ воскресенье отецъ возвратился отъ Ивана Яковлевича очень грустный и задумчивый, почти ни съ кёмъ ничего не говорилъ. Оказалось, что Иванъ Яковлевичъ вродё повёсти кому-то изъ посётителей изложилъ до мельчайшихъ подробностей всю прошлую жизнь отца, напомнивъ даже ему так\е обстоятельства, которые онъ давнымъ-давно забылъ. Съ этихъ поръ отецъ вполнё увёровалъ въ прозорливость Ивана Яковлевича и относился къ нему съ невольною робостью, какъ человёкъ грёшный, но вмёстё съ тёмъ и съ полнымъ разположен\емъ. Послёдств\емъ, вёроятно, невоздержной жизни у отца образовалось потемнен\е хрусталика глаза, или катаракта, такъ что бёлые предметы ему казались уже грязными и покрытыми пылью, но онъ въ началё не обращалъ на это серьезнаго вниман\я, а когда сталъ плохо уже видёть и обратился къ врачебной помощи, то доктора объявили ему, что лёчить такой запущенный катарактъ невозможно, а необходима операц\я. Отецъ при одномъ словё "операц\я" уже робёлъ и "лучше ослёпну, - говорилъ, - совсемъ, а никогда ни на какую операц\ю не соглашусь". Такъ продолжалось довольно долгое время, а зрён\е становилось все слабёе, и вотъ какъ-то, бывши у Ивана Яковлевича, онъ, между прочимъ, сталъ жаловаться ему на свое ослабёвающее зрён\е. "А ты, - говоритъ тотъ, - дядя, вотъ что сдёлай: возьми шкаликъ водки, влей туда рюмку уксуса, положи гранъ камфары, взболтай да утречкомъ и примачивай, а послё настоемъ сенной трухи промывай, и Боже благослови будетъ". Началъ отецъ изполнять совётъ Ивана Яковлевича, и зрён\е стало становиться лучше. Онъ сталъ продолжать, и зрён\е улучшалось; наконецъ настолько хорошо сталъ видёть, что счелъ уже излишнимъ употреблять означенное средство, и такъ до самой смерти зрён\е у него было прекрасное, не нуждавшееся ни въ какихъ оптическихъ пособ\яхъ. Было одно время, когда отецъ лишился занят\й, а въ Москвё безъ заработка и безъ припасенныхъ средствъ, всякому уже извёстно, что жизнь крайнё трудна, а тёмъ болёе съ семьей. Все, что было у насъ возможнымъ продать или заложить, было продано и заложено, такъ что ни ёсть нечего, ни за квартиру, платить нечёмъ. Отецъ, какъ ни крёпился, надёясь на помощь свыше, но, не видя въ будущемъ никакого изхода къ лучшему, упалъ духомъ и даже сталъ по немощи человёческой роптать и на Промыселъ Бож\й, не ровняющ\й всёхъ одинаковымъ достаткомъ, и на Ивана Яковлевича, нисколько положен\ю его не сочувствующего, а напротивъ, какъ бы глумящегося надъ нимъ; потому что, когда отецъ былъ въ достаткё и при занят\и, то онъ называлъ его "дядей", а въ этомъ безвыходномъ его положен\и сталъ величать его "арх\ереемъ"; но несмотря на все это, отецъ въ обычное время отправился къ Ивану Яковлевичу. Помню, что въ отсутств\е его я получилъ на имя отца въ запечатанномъ конвертё какую-то бумагу. Вечеромъ, когда возвратился отецъ, я отдать тотчасъ же полученный конвертъ забылъ, а увлекся, слушая отца объ Иванё Яков­левичё. Вошелъ, говоритъ, я усталый и измученный, да и на душё-то невесело, а Иванъ Яковлевичъ ко мнё съ особымъ какъ бы почетомъ, арх\ереемъ такъ и величаетъ, а мнё уже не до того; уселся я на первое свободное мёсто, такъ безучастнымъ ко всему окружающему и сидёлъ почти весь день. Только предъ уходомъ моимъ Иванъ Яковлевичъ поднимаетъ съ полу валявш\йся лоскутъ бумаги, разрываетъ его на части, которые всё кладетъ мнё въ карманъ жилета, строго приказывая въ Москвё ихъ не вынимать изъ кармана, а сосчитать ихъ въ томъ городё, гдё дёло кончишь, и дальше со мной ни слова. Такъ, ничего не понявши, я и ушелъ ни съ чёмъ. Въ это время, когда отецъ стал говорить про валявш\йся лоскутъ бумаги, я вспомнилъ про конвертъ и сейчасъ же подалъ его отцу. Прочитавши, онъ просто переродился, повеселёлъ и объявилъ намъ, что завтра онъ уёзжаетъ въ Коломну недёли на двё для приведен\я въ порядокъ поручаемыхъ ему какихъ-то дёлъ и получен\я за это, конечно, вознагражден\я. На другой день онъ гдё-то досталъ немного денегъ, далъ намъ на продовольств\е, отдалъ за квартиру и уёхалъ, совершенно забывши, что у него въ карманё жилетки лежатъ таинственные клочки бумажекъ, которые, впрочёмъ, о себё дали знать сами уже въ Коломнё. Спустя недёли полторы по пр\ёздё, въ тотъ именно день, когда онъ, окончивши дёло и получивши за труды по договору 1800 руб. сотенными, возвратился къ себё въ нумёръ, гдё, раздёваясь, бросилъ жилетку на диванъ и такъ небрежно, что изъ кармана ея посыпались эти клочки бумажекъ, которые онъ сейчасъ же подобралъ и счелъ; ихъ оказалось ровно восем­надцать.

Съ получен\я отцомъ означеннаго заработка мы замётно стали поправляться, пошли у отца дёла, а вскорё онъ получилъ и хорошее мёсто, такъ что между подчиненными онъ дёйствительно былъ какъ бы "арх\ерей". Жили мы тогда на Малой Якиманкё, въ домё д\акона; а какъ квартира наша была въ отдёльномъ флигелё и взрослыхъ мужчинъ въ семьё, кромё отца, никого не было, онъ же по дёламъ своимъ цёлые дни нахо­дился въ отсутств\и, то и нанятъ имъ былъ въ качествё какъ бы дворника подмосковный крестьянинъ по имени Артемъ. Какъ сейчасъ его помню, простецъ былъ въ полномъ смыслё. Съ первыхъ же дней мы съ нимъ сдружились, и онъ меня звалъ не иначе, какъ "Ляксандромъ". Для характеристики его приведу въ примёръ даже слёдующ\й случай: въ семьё у насъ столовая посуда была вся съ изображен\емъ на ней разныхъ рисунковъ. Какъ-то Артемъ меня и спрашиваетъ, показывая миску, что изображаетъ на днё ея рисунокъ, а рисунокъ изображалъ какую-то швейцарскую загородную дачу со шпилями на крышё. Я, смёясь, и сказалъ ему, что это церковь; онъ и успокоился. Послё этого я вечеромъ неожиданно вошелъ къ нему въ кухню; онъ только что поужиналъ. Пустая миска стояла на столё ребромъ, подпертая солонкой сзади, а Артемъ передъ миской этой на колёняхъ молится, борода и усы въ остаткахъ каши; стало быть, прикладывался послё ужина. Вотъ до какой степени не развитъ и простъ былъ человёкъ. По нёкоторомъ времени сталъ я замёчать, что Артемъ постоянно и внимательно прислушивается къ разсказамъ отца объ Иванё Яковлевичё, осо