Утро, три дня спустя. Пушки нет. Мамаша Кураж, Катрин, полковой

священник и Швейцеркас завтракают. Вид у всех озабоченный.

Швейцеркас. Третий день уже я здесь бездельничаю, и господин

фельдфебель,-- он всегда был добр ко мне,-- господин фельдфебель, наверно,

спрашивает, куда же это наш Швейцеркас делся с солдатским жалованьем?

Мамаша Кураж. Радуйся, что на твой след не напали.

Полковой священник. А я что? Я тоже не могу отслужить здесь молебен,

потому что боюсь. Сказано: чем сердце полно, о том и язык глаголет, но беда

мне, если он у меня возглаголет!

Мамаша Кураж. Такие-то дела! Один навязал мне на шею свою веру, а

другой -- свою кассу. Не знаю, что опаснее.

Полковой священник. Теперь мы воистину в руках божьих.

Мамаша Кураж. Не думаю, что наши дела уж так плохи, но по ночам я

все-таки не могу уснуть. Без тебя, Швейцеркас, было бы легче. Я, кажется, с

ними уже поладила. Я им сказала, что я против антихриста-шведа, у него,

дескать, рожки, я сама видела -- левый рожок немножко стерся. Во время

допроса я вставила словечко насчет свечей для мессы; где бы их закупить по

сходной цене? У меня это хорошо получилось, потому что отец Швейцеркаса был

католик и он любил острить насчет свечей. Они мне не очень-то верят, но у

них в полку нет маркитантов. Поэтому они смотрят на меня сквозь пальцы.

Полковой священник. Молоко хорошее. А что касается количества, то нам

придется умерить наши шведские аппетиты. Мы все-таки побеждены.

Мамаша Кураж. Кто побежден? Победы и поражения больших начальников

совпадают с победами и поражениями маленьких людей, далеко не всегда. Бывает

даже, что поражение выгодно маленьким людям. Только что честь потеряна, а

все остальное в порядке. В Лифляндии, помню, враг так всыпал нашему

командующему, что мне в суматохе досталась даже лошадка из обоза. Целых семь

месяцев она возила мой фургон, а потом мы победили, и началась ревизия. А в

общем, можно сказать, что нам, людям простым, и победы и поражения обходятся

дорого. Для нас лучше всего, когда политика топчется на месте.

(Швейцеркасу.) Ешь!

Швейцеркас. Мне кусок в рот не идет. Как же фельдфебель будет

выплачивать жалованье солдатам?

Мамаша Кураж. Когда удирают, какое уж тут жалованье.

Швейцеркас. Все равно, это их право. Бесплатно им незачем удирать. Они

и шагу не обязаны делать бесплатно.

Мамаша Кураж. Швейцеркас, твоя добросовестность меня почти пугает. Я

учила тебя быть честным, ведь умом ты не блещешь, но и честность имеет свои

границы. А теперь мы со священником пойдем покупать католическое знамя и

мясо. Никто так не умеет выбирать мясо, как он. Он это делает безошибочно,

как лунатик. Я думаю, он определяет лучшие куски по тому, что при виде их у

него слюнки текут. Слава богу, что они разрешают мне торговать. У торговца

спрашивают не о вере, а о цене. А лютеранские штаны тоже греют.

Полковой священник. Когда кто-то сказал, что лютеране все опрокинут

вверх дном -- и город и деревню, один нищенствующий монах на это ответил:

ничего, нищие всегда будут нужны.

Мамаша Кураж исчезает в фургоне.

Из-за шкатулки ей все-таки неспокойно. До сих пор на нас не обращали

внимания, словно мы все состоим при фургоне, но долго ли так будет?

Швейцеркас. Я могу ее унести.

Полковой священник. Это, пожалуй, еще опаснее. Вдруг кто увидит! У них

шпиков хватает. Вчера утром один появился передо мной прямо из канавы, когда

я справлял там нужду. Я от испуга чуть молитву не сотворил. Молитва бы меня

выдала. Они чуть ли не испражнения готовы нюхать, чтобы по запаху распознать

лютеранина. Этот шпик -- маленький такой заморыш с повязкой на глазу.

Мамаша Кураж (вылезая из фургона с корзинкой в руках). Что я нашла,

бесстыдница ты этакая! (Она торжествующе поднимает вверх красные туфельки.)

Красные туфельки Иветты! Она их преспокойно присвоила. Потому что вы внушили

ей, что она привлекательная особа. (Кладет туфельки в корзинку.) Я возвращу

их. Украсть у Иветты туфли! Та губит себя за деньги, это я понимаю. А ты

хочешь погубить себя даром, удовольствия ради. Я уже говорила тебе: нужно

подождать, пока подпишут мир. Только не за солдата! Дождись мира, а потом уж

воображай о себе!

Полковой священник. По-моему, она не воображает.

Мамаша Кураж. Еще как воображает! Пускай лучше будет незаметна, как

камень в Даларне, где одни камни, и пусть люди говорят: "Этой убогой не

видно, не слышно". Зато с ней ничего не случится. (Швейцеркасу.) Не трогай

шкатулку, слышишь? И следи за своей сестрой, за ней нужно следить. Вы меня

совсем в гроб загоните. Лучше стадо блох пасти, чем с вами возиться. (Уходит

с полковым священником.)

Катрин убирает посуду.

Швейцеркас. Скоро уже нельзя будет сидеть на солнце в одной рубашке.

Катрин указывает на дерево.

Да, листья уже желтые.

Катрин жестами спрашивает его, не хочет ли он выпить.

Нет, я не хочу пить. Я думаю.

Пауза.

Она говорит, что потеряла сон. Надо бы мне все-таки убрать шкатулку, я

нашел для нее тайник. Налей-ка мне, пожалуй, стаканчик.

Катрин уходит за фургон.

Я спрячу ее в кротовую нору у реки, а потом я ее возьму оттуда. Может

быть, уже сегодня ночью, к утру поближе, я ее оттуда возьму и доставлю в

полк. За три дня им далеко не убежать. Господин фельдфебель вытаращит глаза

от изумления. "Ты меня приятно удивил, Швейцеркас,-- вот что он скажет.-- Я

доверил тебе кассу, и ты ее возвращаешь".

Выйдя из-за фургона с наполненным стаканом, Катрин видит перед собой

двух мужчин. Один из них в мундире фельдфебеля. Другой учтиво размахивает

перед ней шляпой. На одном глазу у него повязка.

Человек с повязкой. Здравствуйте, милая барышня! Не видали ли вы здесь

парня из ставки Второго Финляндского?

Перепуганная Катрин бежит к просцениуму, расплескав водку. Заметив

Швейцеркаса, незнакомцы переглядываются и удаляются.

Швейцеркас (выйдя из раздумья). Половину ты расплескала. Что ты

кривляешься? Глаз ушибла, что ли? Не понимаю я тебя. Мне нужно уйти, так я

решил, это самое лучшее. (Он встает. Катрин всячески старается предупредить

его об опасности. Он отмахивается от нее.) Хотел бы я знать, что у тебя на

уме. Конечно, на уме у тебя только добро, бедняжка, да вот сказать ты не

можешь. Ничего, что ты расплескала водку, выпью еще не один стаканчик, на

этом свет клином не сошелся. (Достает из фургона шкатулку и прячет ее за

пазуху.) Я сейчас вернусь. Нет, ты меня не задерживай, а то я рассержусь.

Конечно, на уме у тебя только добро. Если бы ты могла говорить...

Катрин хочет его задержать, но Швейцеркас целует ее, вырывается и

уходит.

Катрин в отчаянии бегает взад-вперед, издавая тихие нечленораздельные

звуки. Возвращаются полковой священник и мамаша Кураж. Катрин бросается к

матери.

Мамаша Кураж. В чем дело, в чем дело? Ты сама не своя. Тебя кто-нибудь

обидел? Где Швейцеркас? Расскажи мне все толком, Катрин. Твоя мать понимает

тебя. Что, этот балбес все-таки взял шкатулку? Я запущу шкатулкой ему в

морду, прохвосту. Успокойся, перестань верещать, покажи руками, я не люблю,

когда ты скулишь, как собака, что подумает священник? Он же от страха с ума

сойдет. Здесь был одноглазый?

Полковой священник. Одноглазый -- это шпик, Они взяли Швейцеркаса?

Катрин трясет головой, пожимает плечами.

Мы пропали.

Мамаша Кураж (извлекает из корзинки католическое знамя, полковой

священник прикрепляет его к флагштоку). Поднимите новое знамя!

Полковой священник (с горечью). Мы здесь все, слава богу, католической

веры.

В глубине сцены раздаются голоса. Фельдфебель и одноглазый приводят

Швейцеркаса.

Швейцеркас. Пустите меня, у меня нет ничего. Не выкручивай мне руки, я

ни в чем не виновен.

Фельдфебель. Это все одна компания. Вы друг друга знаете.

Мамаша Кураж. Мы? Откуда?

Швейцеркас. Я их не знаю. Откуда мне знать, кто это, мне до них дела

нет. Я обедал у них, заплатил десять геллеров. Возможно, что вы меня здесь

тогда и видели, а обед они пересолили.

Фельдфебель. Кто вы такие, а?

Мамаша Кураж. Мы порядочные люди. Это правда, он у нас обедал за

деньги. Он нашел, что еду мы пересолили.

Фельдфебель. Значит, вы делаете вид, будто его не знаете?

Мамаша Кураж. Откуда мне его знать? Я не могу всех знать. Я не могу

каждого спрашивать, как его зовут и не язычник ли он. Раз платит, значит не

язычник. Разве ты язычник?

Швейцеркас. Вовсе нет.

Полковой священник. Он вел здесь себя вполне пристойно и не раскрывал

рта, разве только когда ел. А тут уж нельзя иначе.

Фельдфебель. А ты кто такой?

Мамаша Кураж. Это всего-навсего мой буфетчик. А вы, наверно, не прочь

промочить горло, я налью вам по стаканчику водки, вы, конечно, бежали и

запарились.

Фельдфебель. Не пьем при исполнении служебных обязанностей.

(Швейцерпасу.) Ты что-то унес. Ты что-то спрятал на берегу. Когда ты уходил

отсюда, куртка у тебя была оттопырена.

Мамаша Кураж. Да он ли это был?

Швейцеркас. Вы, наверно, имеете в виду кого-то другого. Я видел здесь

одного, у него действительно куртка была оттопырена. Я -- не тот.

Мамаша Кураж. Тут, по-моему, недоразумение, что ж, это бывает. Я в

людях разбираюсь, я -- Кураж, вам это известно, меня все знают, и я вам

говорю, что у него вид честного человека.

Фельдфебель. Мы ищем полковую кассу Второго Финляндского, и нам

известны приметы парня, у которого она хранится. Мы искали его два дня. Это

ты.

Швейцеркас. Нет, не я.

Фельдфебель. И если ты ее не отдашь, тебе крышка, так и знай. Где она?

Мамаша Кураж (горячо). Он, конечно, отдал бы ее, если иначе ему крышка.

Он бы сразу сказал: да, она у меня, берите ее, вы сильнее. Он же не

настолько глуп. Говори же, господин фельдфебель дает тебе возможность

спастись, дурак ты этакий.

Швейцеркас. А если у меня ее нет?!

Фельдфебель. Тогда пойдем с нами. Мы развяжем тебе язык.

Уводят его.

Мамаша Кураж (кричит вдогонку). Он сказал бы. Он же не настолько глуп.

И не выкручивайте ему руки! (Бежит за ними.)

В тот же вечер. Полковой священник и немая Катрин полощут стаканы и

чистят ножи.

Полковой священник. Такие случаи, когда кто-то гибнет, для истории

религии не новость. Напомню страсти господни. Об этом давно сложена песня.

(Поет песню "Часы".)

Как убийца и подлец,

Наш господь когда-то

Приведен был во дворец

Понтия Пилата.

Что Исус не лиходей,

Не мастак на плутни,

Было ясного ясней

К часу пополудни.

Понтий, хитрая лиса,

Не нарушил правил,

Он Исуса в три часа

К Ироду отправил.

Божий сын побит плетьми,

В кровь исполосован.

Бессердечными людьми

Наш господь оплеван.

Он шагает тяжело

С ношею суровой,

И усталое чело

Жжет венец терновый.

В шесть он распят на кресте

Под насмешки черни.

Вся одежда на Христе -- Л

ишь венок из терний.

Для потехи смочен рот

Уксусом и желчью.

Дотемна резвился сброд,

Все сносил он молча.

В девять умер сын твой, бог,

Застонав от боли,

И копьем Исусу бок

Люди прокололи.

Скалы громом сметены,

Вместо тверди -- бездна,

И врата отворены

В царствие небесно.

А из раны -- кровь с водой...

Да и как не течь им?

Вот что сделал род людской

С сыном человечьим.

Мамаша Кураж (вбегает взволнованная). Дело идет о жизни и смерти. Но,

кажется, с фельдфебелем можно договориться. Только ни в коем случае они не

должны знать, что это наш Швейцеркас, а то получится что мы его укрывали.

Дело только за деньгами. Где же достать денег? Иветты здесь не было? Я ее

встретила. Она уже подцепила полковника, может быть, он купит ей

маркитантский фургон.

Полковой священник. Вы в самом деле хотите его продать?

Мамаша Кураж. Откуда же мне достать деньги для фельдфебеля?

Полковой священник. А на какие средства вы будете жить?

Мамаша Кураж. То-то и оно.

Входит Иветта Потье со старым-престарым полковником.

Иветта (обнимает мамашу Кураж). Кураж, дорогая, вот как скоро мы

увиделись снова! (Шепотом.) Он не возражает. (Громко.) Это мой близкий друг,

он дает мне деловые советы. Я случайно узнала, что в силу обстоятельств вы

продаете свой фургон. Я бы, пожалуй, подумала о вашем предложении.

Мамаша Кураж. Не продаю, а хочу отдать в залог, нельзя действовать

опрометчиво, не так-то просто снова купить такой фургон в военное время.

Иветта (разочарованно). Ах, только в залог, а я думала -- продаете. Не

знаю, представит ли это для меня интерес. (Полковнику.) Как ты думаешь?

Полковник. Я полностью разделяю твое мнение, милая.

Мамаша Кураж. Да, только в залог.

Иветта. Я думала, вам нужны деньги.

Мамаша Кураж (твердо). Да, мне нужны деньги, но лучше я себе напрочь

ноги стопчу в поисках человека, который даст мне под заклад денег, чем так

сразу и продам фургон. Как можно, он ведь нас кормит. Не упускай случая,

Иветта, кто знает, когда еще представится такая возможность и будет вдобавок

добрый друг, который может дать хороший совет. Разве не так?

Иветта. Да, мой друг полагает, что мне нужно согласиться, но я сама не

знаю. Если только в залог... ведь ты тоже считаешь, что лучше нам сразу

купить?

Полковник. Я тоже так считаю.

Мамаша Кураж. Тогда тебе нужно поискать, где продается. Может, что и

найдешь; если твой друг походит с тобой, скажем, неделю или две, то,

пожалуй, и найдешь что-нибудь подходящее.

Иветта. Да, походим, поищем, я люблю ходить и искать, мы походим с

тобой, Польди, ведь это же сплошное удовольствие ходить с тобой, правда? И

даже если это продлится две недели! А когда бы вы вернули деньги, если бы их

получили?

Мамаша Кураж. Через две недели, а то и через одну.

Иветта. Я никак не могу решиться, Польди, cheri, посоветуй, как быть.

(Отводит полковника в сторону.) Я знаю, она должна продать, об этом мне

беспокоиться нечего. И прапорщик, этот блондин, ты его знаешь, предлагает

мне деньги в долг. Он втрескался в меня, я, говорит, ему кого-то напоминаю.

Что ты мне посоветуешь?

Полковник. Я хочу тебя от него предостеречь. Он плохой человек. Он это

использует. Я ведь обещал тебе что-нибудь купить, не правда ли, зайчик?

Иветта. Я не могу принять от тебя такой подарок. Но если ты считаешь,

что прапорщик может это использовать... Польди, я приму это от тебя.

Полковник. Разумеется.

Иветта. Ты советуешь?

Полковник. Я советую.

Иветта (возвращаясь к Кураж). Мой друг мне советует. Пишите расписку и

укажите, что по истечении двух недель фургон со всем содержимым принадлежит

мне. Содержимое мы осмотрим сейчас, а двести гульденов я принесу потом.

(Полковнику.) Тебе придется одному идти в лагерь, я приду позднее, я должна

все как следует осмотреть, чтобы ничего не пропало из моего фургона. (Целует

его. Он уходит. Она взбирается на фургон.) Ну, сапог тут немного.

Мамаша Кураж. Иветта, сейчас не время осматривать твой фургон, если он

твой. Ты обещала мне, что поговоришь с фельдфебелем о моем Швейцеркасе,

нельзя терять ни минуты, говорят, через час его будет судить полевой суд.

Иветта. Дай мне сосчитать только полотняные рубашки.

Мамаша Кураж (за юбку стаскивает ее с фургона). Ах ты, гиена

безжалостная, дело идет о жизни Швейцеркаса. Смотри, ни слова о том, от кого

эти деньги, притворись, будто хлопочешь за своего возлюбленного, а то мы все

погибнем как его сообщники.

Иветта. Я велела одноглазому прийти в лесок; наверно, он уже там.

Полковой священник. И не нужно сразу предлагать ему все двести,

остановись на ста пятидесяти, хватит и этого.

Мамаша Кураж. Разве это ваши деньги? Прошу вас не вмешиваться. Свою

луковую похлебку вы и так получите. Беги и не торгуйся, дело идет о жизни

Швейцеркаса. (Выталкивает Иветту.)

Полковой священник. Я не хочу вмешиваться, но на что мы будем жить? У

вас на шее нетрудоспособная дочь.

Мамаша Кураж. Вы забыли о полковой кассе, а еще лезете в мудрецы. Уж

издержки-то они ему должны простить.

Полковой священник. А она не подведет?

Мамаша Кураж. Она ведь заинтересована в том, чтобы я истратила ее две

сотни, ей же достанется фургон. Зевать ей не приходится, кто знает, надолго

ли хватит ее полковника. Катрин, если ты чистишь ножи, то возьми пемзу. И вы

тоже не стойте, как Иисус у горы Елеонской, пошевелитесь, вымойте стаканы, а

то вечером явится этак с полсотни кавалеристов, и вы опять запоете: "Ах, я

не привык бегать, ах, мои ноги, во время церковной службы бегать не нужно".

Я думаю, они его отпустят. Слава богу, взятки они берут. Ведь они же не

звери, а люди, и на деньги падки. Продажность человеческая и милосердие

божие -- это одно и то же. Только на продажность мы и можем рассчитывать. До

тех пор, пока она существует на свете, судьи нет-нет да будут выносить

мягкие приговоры, и даже невиновного могут, глядишь, оправдать.

Иветта (вбегает запыхавшись). Они согласны только за двести. И медлить

нельзя. Там дело делается быстро. Лучше всего мне сейчас же пойти с

одноглазым к моему полковнику. Он признался, что шкатулка была у него, они

зажали ему пальцы тисками. Но он бросил ее в реку, когда увидел, что за ним

следят. Плакала шкатулочка. Ну что, бежать мне за деньгами к полковнику?

Мамаша Кураж. Шкатулки нет? Откуда же я возьму две сотни?

Иветта. Ах, вы думали, что возьмете их из шкатулки? Хорошо бы я влипла,

нечего сказать. Можете не надеяться. Придется вам выложить денежки, если

хотите спасти Швейцеркаса, или, может быть, мне плюнуть на это дело, чтобы

сохранить вам ваш фургон?

Мамаша Кураж. На это я никак не рассчитывала. Не наседай, ты и так

получишь фургон, его у меня уже нет, он семнадцать лет мне служил. Дай мне

только минутку подумать, это все как снег на голову, что мне делать, две

сотни я не могу дать, ты бы поторговалась. Я должна себе что-то оставить, а

то ведь первый встречный столкнет меня в канаву. Пойди и скажи, что я даю

сто двадцать гульденов, иначе дело не пойдет, фургон я и так уж теряю.

Иветта. Они не уступят. Одноглазый и так уж торопился, он все время

озирается от волнения. Не лучше ли мне сразу дать им две сотни?

Мамаша Кураж (в отчаянье). Я не могу дать этих денег. Тридцать лет я

работала. Ей уже двадцать пять, а мужа у нее еще нет. Она ведь тоже на мне.

Не уговаривай меня, я знаю, что делаю. Скажи им: или сто двадцать, или дело

не пойдет.

Иветта. Вам виднее. (Быстро уходит.)

Мамаша Кураж, не глядя ни на полкового священника, ни на дочь, садится

рядом с Катрин и помогает ей чистить ножи.

Мамаша Кураж. Не разбейте стаканы, они уже не наши. Следи за тем, что

делаешь, а то порежешься. Швейцеркас вернется, я отдам и двести, если

понадобится. Твой брат будет с тобой. На восемьдесят гульденов мы накупим

целую корзину товара и начнем все сначала. Не мытьем, так катаньем.

Полковой священник. Господь все обратит во благо, как говорится в

Писании.

Мамаша Кураж. Вытирайте досуха.

Они молча чистят ножи. Катрин вдруг, всхлипывая, убегает за фургон.

Иветта (вбегает). Они не согласны. Я вас предупреждала. Одноглазый

хотел тут же уйти, потому что дело пропащее. С минуты на минуту он ждет

барабанного боя, а это, сказал он, значит, что приговор вынесен. Я

предложила сто пятьдесят. Он и бровью не повел. Еле упросила его остаться,

чтобы мне еще раз с вами поговорить.

Мамаша Кураж. Скажи ему, я дам две сотни. Беги.

Иветта убегает. Они сидят молча. Полковой священник перестал мыть

стаканы.

Кажется, я слишком долго торговалась.

Издалека доносится барабанная дробь. Священник встает и уходит в глубь

сцены. Мамаша Кураж не поднимается с места. Свет гаснет. Барабанный бой

прекращается. Снова зажигается свет. Мамаша Кураж сидит в той же позе.

Иветта (появляется очень бледная). Ну, вот доторговались, фургон при

вас. Он получил одиннадцать пуль, всего-навсего. Вы не стоите того, чтобы я

вообще о вас заботилась. Но я кое-что разнюхала. Они не верят, что касса на

самом деле в реке. Они подозревают, что она здесь и, вообще, что вы были с

ним связаны. Они хотят принести его сюда: вдруг вы, увидев его, себя

выдадите. Предупреждаю вас, сделайте вид, что вы его не знаете, не то все

пропадете. Они идут сюда, скажу уж сразу. Увести Катрин?

Мамаша Кураж качает головой.

Она здесь? Может быть, она не слыхала насчет барабанов или не поняла?

Мамаша Кураж. Она знает. Приведи ее.