В палатку входят командующий, полковой священник

И Эйлиф.

Командующий (похлопывая Эйлифа по плечу). Ну, сынок, входи к своему

командующему и садись по правую руку от меня. Ты совершил подвиг, ты

настоящий благочестивый воин. То, что ты сделал, ты сделал во имя бога, в

войне за веру, это я особенно ценю, ты получишь золотой браслет, как только

я возьму город. Мы пришли спасти их души, а они что, бессовестное, грязное

мужичье! Они угоняют от нас скот! Зато попов своих они кормят до отвала. Но

ты им дал урок хорошего поведения. Я налью тебе кружку красного, и мы с

тобой выпьем. (Пьют.) Священнику не дадим ни хрена, он у нас святоша. А чего

бы ты хотел на обед, душа моя?

Эйлиф. От куска мяса я бы не отказался.

Командующий. Повар, мяса!

Повар. И он еще приводит гостей, когда и так есть нечего.

Мамаша Кураж знаком велит ему замолчать, потому что она прислушивается

к разговору в палатке.

Эйлиф. Повозишься с крестьянами, поколотишь их -- и сразу есть хочется.

Мамаша Кураж. Иисусе, это же мой Эйлиф!

Повар. Кто?

Мамаша Кураж. Мой старший. Два года я его не видала. У меня украли его

на дороге. Он здесь, видно, в большом фаворе, если сам командующий

приглашает его на обед, а что у тебя за обед? Дерьмо! Ты слышал, чего

пожелал гость: мяса! Послушай меня, забирай каплуна, он стоит один гульден.

Командующий (садится за стол с Эйлифом и полковым священником, орет).

Тащи обед, Ламб, не то убью тебя, чертов повар!

Повар. Давай сюда, черт с тобой, вымогательница.

Мамаша Кураж. А я думала, это паршивенькая птичка.

Повар. Черт с ней, давай ее сюда, цена твоя бешеная, пятьдесят

геллеров.

Мамаша Кураж. Я сказала: один гульден. Для моего старшего, для дорогого

гостя господина командующего, мне ничего не жаль.

Повар (дает ей деньги). Ну так ощипай его хотя бы, пока я разведу

огонь.

Мамаша Кураж (садится, ощипывает каплуна). Хотела бы я знать, какое он

сделает лицо, когда меня увидит. Это мой смелый и умный сын. У меня есть еще

и дурачок, но дурачок честный. Дочь -- пустое место. Но она, по крайней

мере, молчит, это уже кое-что.

Командующий. Выпей еще, сынок, это мое любимое фалернское, у меня

осталась еще одна бочка, самое большее -- две, но мне его не жалко, когда я

вижу, что есть еще у моих ребят настоящая вера. А пастырь пускай опять на

нас посмотрит, он только проповедует, а как дело делается, он не знает. Ну,

а теперь, Эйлиф, сын мой, доложи нам подробнее, как ты перехитрил крестьян и

захватил двадцать волов. Надеюсь, они скоро будут здесь.

Эйлиф. Через день, на худой конец -- через два.

Мамаша Кураж. Какая предусмотрительность со стороны моего Эйлифа: волов

пригонят только завтра. А то бы вы на моего каплуна и смотреть не стали.

Эйлиф. Значит, дело было так. Я узнал, что крестьяне тайком, по ночам,

сгоняют в одно место волов, которых они от нас прятали по всему лесу. Оттуда

волов должны были погнать в город. Я не стал мешать крестьянам. Пускай,

думаю, сгоняют своих волов, им легче искать их в лесу, чем мне. А людей

своих я довел до того, что они только о мясе и думали. Два дня я урезал и

без того скудный паек. У них слюнки текли, когда они слышали какое-нибудь

слово на "м", например "мята".

Командующий. Ты поступил умно.

Эйлиф. Возможно. Все остальное уже мелочи. Разве только вот, что у

крестьян были дубинки и их было втрое больше, чем нас. Они зверски на нас

напали. Четверо мужиков загнали меня в кустарник, вышибли у меня меч из рук

и кричат: "Сдавайся!" Что делать, думаю, они же сделают из меня фарш.

Командующий. Как же ты поступил?

Эйлиф. Я стал смеяться.

Командующий. Что-что?

Эйлиф. Стал смеяться. Завязался разговор. Я давай торговаться. Двадцать

гульденов за вола, говорю, это мне не по карману. Предлагаю пятнадцать. Как

будто я собираюсь платить. Они в замешательстве, чешут затылки. Тут я

наклоняюсь, хватаю свой меч и рублю мужиков на мелкие части. В нужде

побудешь -- заповедь забудешь, правда?

Командующий. А ты что на это скажешь, пастырь?

Полковой священник. Строго говоря, таких слов в Библии нет, но господу

богу ничего не стоило из пяти хлебов сделать пятьсот, так что и нужды,

собственно говоря, не было, и он вполне мог требовать любви к ближнему; еще

бы, все были сыты. Сейчас времена не те.

Командующий (смеется). Совсем не те. Так и быть, на этот раз дадим

хлебнуть и тебе, фарисей. (Эйлифу.) Значит, ты их изрубил. Ну что ж, ты

поступил правильно, моим храбрым солдатам будет что пожевать. Разве не

сказано в Писании: "Что сотворил ты самому ничтожному из братьев моих, то ты

мне сотворил"? А что ты им сотворил? Ты устроил им отличный обед из

говядины, ведь они же не привыкли есть хлеб с плесенью. Прежде, бывало, они

сперва наливали в шлем вино и крошили в него булочки, а уж потом шли в бой

за веру.

Эйлиф. Да, я тут же наклонился, схватил свой меч и изрубил их на мелкие

части.

Командующий. В тебе сидит молодой цезарь. Тебе бы увидеть короля.

Эйлиф. Я его видел издали. В нем есть что-то светлое. Мне хочется во

всем подражать ему.

Командующий. У тебя уже есть какое-то сходство с ним. Я ценю таких

солдат, как ты, Эйлиф, храбрых, мужественных. Они для меня как родные дети.

(Ведет Эйлифа к карте.) Ознакомься с обстановкой, Эйлиф, тут еще много сил

придется положить.

Мамаша Кураж (она слышала разговор в палатке и теперь ощипывает каплуна

со злостью). Это, наверно, очень плохой командующий.

Повар. Прожорливый -- верно, но почему плохой?

Мамаша Кураж. Потому что ему нужны храбрые солдаты, вот почему. Если у

него хватает ума на хороший план разгрома врага, то зачем ему непременно

храбрые солдаты? Обошелся бы и обыкновенными. Вообще, когда в ход идут

высокие добродетели -- значит, дело дрянь.

Повар. А я думал, это хороший знак.

Мамаша Кураж. Нет, плохой. Если какой-нибудь командующий или король --

дурак набитый и ведет своих людей прямо в навозную кучу, то тут, конечно,

нужно, чтобы люди не боялись смерти, а это как-никак добродетель. Если он

скряга и набирает слишком мало солдат, то солдаты должны быть сплошными

геркулесами. А если он бездельник и не хочет ломать себе голову, тогда они

должны быть мудрыми как змеи, иначе им крышка. И верность нужна ему тоже

какая-то особая, потому что он всегда требует от них слишком многого. Одним

словом, сплошные добродетели, которые в порядочной стране, при хорошем

короле или главнокомандующем, никому не нужны. В хорошей стране добродетели

ни к чему, там можно быть обыкновенными людьми, не шибко умными и, по мне,

даже трусами.

Командующий. Готов об заклад биться -- твой отец был солдат.

Эйлиф. Еще какой, говорят. Мать меня поэтому всегда предостерегала... Я

знаю одну песню.

Командующий. Спой нам! (Орет.) Скоро будет обед?

Эйлиф. Она называется: "Песня о солдате и бабе". (Поет, отплясывая

военный танец с саблей в руке.)

Одних убьет ружье, других проткнет копье.

А дно речное -- чем не могила?

Опасен лед весной, останься со мной --

Солдату жена говорила.

Но гром барабана и грохот войны

Солдату милее, чем речи жены.

Походной понюхаем пыли!

Мы будем шагать за верстою версту,

Копье мы сумеем поймать на лету --

Солдаты в ответ говорили.

Дают совет благой -- ты вникни, дорогой,

Не в удали, а в мудрости -- сила.

На всех и вся плевать -- добра не видать --

Солдату жена говорила.

Мы бабам не верим -- трусливый народ.

Река на пути -- перейдем ее вброд,

Мундиры отмоем от пыли.

Когда загорится над крышей звезда,

Твой муж возвратится к тебе навсегда --

Солдаты жене говорили.

Мамаша Кураж (подхватывает в кухне песню, отбивая такт ложкой по

горшку).

Ах, подвиги его не греют никого,

От подвигов нам радости мало.

Пропал мой муженек, храни его бог --

Жена про солдата сказала.

Эйлиф. Это что такое?

Мамаша Кураж (продолжает петь).

В мундире, с копьем неразлучным в руке

Солдат угодил в быстрину на реке,

И льдины его подхватили.

Над самою крышей горела звезда,

Но что же, но что же, но что же тогда

Солдаты жене говорили?

Ах, подвиги его не грели никого,

И дно речное -- та же могила.

На всех и вся плевать -- добра не видать --

Солдату жена говорила.

Командующий. Они у меня на кухне совсем распоясались!

Эйлиф (идет в кухню. Обнимает мать). Вот так встреча! А где остальные?

Мамаша Кураж (в объятьях сына). Все живы-здоровы. Швейцеркас теперь

казначей Второго Финляндского. Хоть в бой-то у меня его не пошлют. Совсем

удержать его в стороне никак не удалось.

Эйлиф. А как твои ноги?

Мамаша Кураж. По утрам через силу надеваю ботинки.

Командующий (подходит к ним). Ты, стало быть, его мать. Надеюсь, у тебя

найдутся для меня еще сыновья такие, как этот.

Эйлиф. Ну разве мне не везет! Ты сидишь здесь в кухне и слышишь, как

привечают твоего сына!

Мамаша Кураж. Да, я слышала. (Дает ему пощечину.)

Эйлиф (хватается за щеку). Это за то, что я захватил волов?

Мамаша Кураж. Нет, это за то, что ты не сдался, когда на тебя напали

четверо и хотели сделать из тебя фарш! Разве я не учила тебя думать о себе?

Эх ты, обормот финляндский!

Командующий и полковой священник смеются, стоя в дверях.

Еще через три года мамаша Кураж вместе с остатками Финляндского полка

попадает в плен. Ей удается спасти дочь и фургон, но ее честный сын

погибает.

Бивак. Вторая половина дня. На шесте -- полковое знамя. Между фургоном,

обильно увешанным разнообразными товарами, и огромной пушкой протянута

веревка. Мамаша Кураж снимает с веревки белье и вместе с Катрин складывает

его на лафете. Одновременно она торгуется с интендантом из-за мешка пуль.

Швейцеркас, в форме военного казначея, наблюдает за ними.

Красивая особа по имени Иветта Потье что-то пришивает к пестрой шляпке.

Перед ней стакан водки. Она в чулках. Ее красные туфельки на каблучках стоят

рядом.

Интендант. Я отдам вам мешок с пулями за два гульдена. Это дешево, но

мне нужны деньги, потому что полковник уже два дня пьет с офицерами, и весь

ликер вышел.

Мамаша Кураж. Это боеприпасы. Если у меня их найдут, меня будет судить

военно-полевой суд. Вы продаете пули, негодяи, а солдатам нечем стрелять по

врагу.

Интендант. Помилосердствуйте, рука руку моет.

Мамаша Кураж. Военного имущества я не беру. По такой цене.

Интендант. Вы сегодня же вечером можете тихонько продать этот мешок

интенданту четвертого за пять гульденов, даже за восемь, если дадите ему

расписку на двенадцать. У него вообще не осталось боеприпасов.

Мамаша Кураж. Почему же вы сами ему не продадите?

Интендант. Потому что я ему не доверяю, мы с ним приятели.

Мамаша Кураж (берет мешок). Ну, давай. (Катрин.) Снеси мешок и уплати

ему полтора гульдена. (В ответ на протест интенданта.) Я сказала, полтора

гульдена.

Катрин уносит мешок в глубь сцены, интендант идет за ней.

(Швейцеркасу.) Вот, получай свои подштанники. Смотри береги их, уже

октябрь на дворе, того и гляди, может наступить осень, я сознательно говорю

"может", а не "должна", я уже поняла, что ни на что нельзя полагаться, даже

на времена года. Но что бы ни стряслось, твоя полковая касса должна быть в

порядке. Касса в порядке?

Швейцеркас. В порядке, мать.

Мамаша Кураж. Помни, казначеем тебя назначили потому, что ты честен и

не так смел, как твой брат. А главное -- потому, что ты простак. Тебе-то уж

не придет в голову улизнуть с кассой. Это меня успокаивает. Смотри же, не

потеряй подштанники.

Швейцеркас. Не потеряю, мать, я спрячу их под матрац. (Хочет уйти.)

Интендант. Пойдем вместе, казначей.

Мамаша Кураж. Только не учите его своим штучкам.

Интендант, не прощаясь, уходит с Швейцеркасом.

Иветта (им вдогонку). Мог бы и попрощаться, интендант!

Мамаша Кураж (Иветте). Не люблю, когда они вместе. Это плохая компания

для моего Швейцеркаса. А война разворачивается на славу. Она, как миленькая,

протянется еще лет пять, прежде чем все страны в нее ввяжутся. Немножко

дальновидности, немножко осторожности, и дела мои пойдут будь здоров. Ты

что, не знаешь, что с твоей болезнью нельзя пить натощак?

Иветта. Кто сказал, что я больна. Это клевета.

Мамаша Кураж. Все говорят.

Иветта. Все врут. Мамаша Кураж, я в полном отчаянии, ведь из-за этого

вранья все воротят от меня нос, как от тухлятины. И зачем только я вожусь со

своей шляпкой? (Бросает в сердцах шляпку.) Вот я и пью с утра, раньше я так

не делала, от этого появляются морщины, но теперь мне все равно. Во Втором

Финляндском меня все знают. Лучше бы я осталась дома, когда мой первый меня

бросил. Нашему брату гордость не пристала. Не научишься глотать дерьмо -- не

пробьешься.

Мамаша Кураж. Сейчас опять начнется все сначала -- какой был Питер да

как это случилось. Пощади хоть мою невинную дочь.

Иветта. Ей как раз полезно послушать, будет закалена, любовь ее не

проймет.

Мамаша Кураж. Тут женщине никакая закалка не поможет.

Иветта. Я все равно расскажу, потому что мне от этого становится легче.

Начну с того, что я выросла в прекрасной Фландрии. Ведь иначе я с ним и не

встретилась бы и не торчала бы сейчас в Польше, потому что он был военный

повар, блондин, голландец, но худой. Катрин, берегись худых, а я этого тогда

не знала еще, и не знала я, что у него уже тогда была другая и что его уже

вообще называли "Питер с трубкой", потому что даже во время этого самого он

не вынимал изо рта трубки, такой это был для него пустяк. (Поет "Песню о

братании".)

Семнадцать лет мне было,

Наш город пал весной.

Вполне миролюбиво

Противник вел себя со мной.

На утренней заре

Полк строился в каре,

И трепетало все кругом.

А с наступленьем темноты

В лесу, где травка и кусты,

Братались мы с врагом.

Моим врагом был повар,

Но вот в чем вся беда:

Он был мне ненавистен

Лишь днем, а ночью -- никогда.

Ведь утром, на заре,

Полк строился в каре,

И трепетало все кругом.

А с наступленьем темноты

В лесу, где травка и кусты,

Братались мы с врагом.

Сильней людских законов

Любви святая власть.

Внушал мне неприятель,

Увы, не ненависть, а страсть.

Однажды на заре

В холодном октябре

Все полетело кувырком.

Под барабанный дробный бой

С полком ушел мой дорогой,

Расстались мы с врагом...

На свое несчастье, я поехала его догонять. Нигде я его так и не

встретила, вот уже пять лет прошло. (Шатаясь, уходит за фургон.)

Мамаша Кураж. Подняла бы свою шляпку.

Иветта. Пусть берет кто хочет.

Мамаша Кураж. Вот тебе урок, Катрин. Не заводи шашни с солдатьем.

Любовь во власти высших сил, имей в виду. Даже и с теми, кто не в армии,

любовь -- не сахар. Сначала он говорит, что готов целовать следы твоих

ног,-- кстати, ты их помыла вчера? -- а потом ты становишься его служанкой.

Твое счастье, что ты немая, тебе не нужно отказываться от своих слов и не

нужно проклинать свой язык за то, что он сказал правду. Немота -- это дар

божий. А вот и повар командующего, что ему здесь надо?

Входят повар и полковой священник.

Полковой священник. Я к вам по поручению вашего сына Эйлифа, а повар

увязался со мной, вы на него произвели впечатление.

Повар. Я пошел с ним, чтобы подышать свежим воздухом.

Мамаша Кураж. Можете дышать сколько угодно, если будете вести себя

прилично. А если нет, то все равно я с вами справлюсь. Что ему от меня

нужно? Лишних денег у меня нет.

Полковой священник. Я должен переговорить, собственно, с его братом, с

господином казначеем.

Мамаша Кураж. Его здесь нет, и вообще нигде его нет. Швейцеркас своему

брату не казначей. И нечего ему вводить брата в соблазн и впутывать его в

нехорошие дела. (Дает полковому священнику деньги из сумки, которая висит у

нее на плече.) Передайте ему вот это. Грешно спекулировать на материнской

любви, постыдился бы.

Повар. Скоро это кончится, он уйдет с полком. Кто знает, может быть, на

смерть. Лучше прибавьте, а то будете потом раскаиваться. Вы, бабы, сначала

упрямитесь, а потом каетесь. Стаканчик водки -- это же пустяк, но, когда он

нужен, вы его не поднесете, а потом, глядишь, лежит себе человек под зеленой

травкой, и вы его уже оттуда не выкопаете.

Полковой священник. Не надо расстраиваться, повар. Погибнуть на войне

-- это счастье, а не неприятность. Это же священная война. Не обычная война,

а особая, во имя веры, и, значит, богоугодная.

Повар. Это верно. С одной стороны, это война, где жгут, режут, грабят

да и насилуют помаленечку, но, с другой стороны, она отличается от всех

других войн тем, что ведется во имя веры, это ясно. Но вы должны признать,

что и на такой войне человеку хочется промочить горло.

Полковой священник (мамаше Кураж, указывая на повара). Я пытался его

удержать, но он говорит, что вы его обворожили, он бредит вами.

Повар (раскуривает маленькую трубку). Ничего дурного не было у меня на

уме. Мне хотелось получить стаканчик водки из прекрасных рук -- только и

всего. Но я уже и за это наказан: всю дорогу священник отпускал такие

шуточки, что я, наверно, и сейчас краснею.

Мамаша Кураж. Это в пасторском-то одеянии! Придется дать вам выпить, а

то вы еще, чего доброго, со скуки пристанете ко мне с гнусными

предложениями.

Полковой священник. Это искушение, как говорил один придворный

священник, когда не мог устоять. (На ходу, оборачиваясь к Катрин.) А это что

за привлекательная особа?

Мамаша Кураж. Это не привлекательная особа, а порядочная девушка.

Полковой священник и повар уходят с мамашей Кураж за фургон. Катрин

смотрит им вслед, потом оставляет белье и подходит к шляпке. Она поднимает

ее, надевает, садится и обувается в красные туфельки. Слышно, как за

фургоном мамаша Кураж рассуждает о политике с полковым священником и

товаром.

Этим полякам, которые живут здесь, в Польше, нечего было вмешиваться.

Что правда, то правда, король наш вторгся к ним с пехотой и конницей. Но

вместо того, чтобы сохранять мир, поляки вмешались в свои собственные дела и

напали на короля, хотя он их не трогал. И значит, это они нарушили мир, и

вся кровь падет на их голову.

Полковой священник. Наш король заботился только о свободе. Император

всех угнетал -- и поляков и немцев. И король обязан был их освободить.

Повар. Верно, водка у вас отменная, ваше лицо меня не обмануло, а что

касается короля, то свобода, которую он хотел ввести в Германии, влетела ему

в копеечку. В Швеции он ввел налог на соль, а это, как я сказал, беднякам

влетело в копеечку. Потом у него было еще много хлопот с немцами. Нужно было

сажать их за решетку и четвертовать, потому что они привыкли быть рабами у

императора. Еще бы, с теми, кто не хотел быть свободным, король намаялся.

Сначала он хотел защитить от злодеев, особенно от императора, только Польшу,

но во время еды аппетит разгорелся, и он защитил всю Германию. А она давай

сопротивляться. Так что добрый король получил одни неприятности в награду за

доброту и расходы, а расходы ему, конечно, пришлось покрывать налогами, это

вызвало недовольство, но он на это плевал. На его стороне было как-никак

слово божие. А то бы еще пошли толки, будто он делает все это из корысти.

Так что совесть у него всегда была чиста, а для него это главное.

Мамаша Кураж. Сразу видно, что вы не швед, а то вы бы не стали так

говорить о короле-герое.

Полковой священник. В конце концов, вы едите его хлеб.

Повар. Я не ем его хлеб, а пеку ему хлеб.

Мамаша Кураж. Победить его нельзя, нет, его народ верит в него.

(Серьезно.) Послушать больших начальников, так они воюют только из страха

божия, за доброе и прекрасное дело. А присмотришься -- они совсем- не такие

дураки, и воюют они ради выгоды. Да и маленькие люди, вроде меня, не стали

бы иначе в этом участвовать.

Повар. Точно.

Полковой священник. Вам, как голландцу, надо бы, находясь в Польше,

сначала посмотреть, какой флаг здесь развевается, а уж потом высказывать

свое мнение.

Мамаша Кураж. Мы здесь все, слава богу, евангелической веры. Будем

здоровы!

Надев шляпку, Катрин подражает кокетливой походке Иветты. Внезапно

раздаются канонада и ружейные выстрелы. Барабанный бой. Мамаша Кураж, повар

и полковой священник выбегают из-за фургона, у обоих мужчин еще стаканы в

руках. Появляются интендант и солдат. Они бросаются к пушке и пытаются

оттащить ее в сторону.

В чем дело? Дайте мне сначала убрать белье, болваны. (Пытается спасти

свое белье.)

Интендант. Католики! Внезапное нападение. Вряд ли успеем уйти.

(Солдату.) Убери отсюда орудие! (Убегает.)

Повар. Бог ты мой, мне нужно к командующему. Кураж, я на днях снова

приду, и мы побеседуем! (Бросается прочь.)

Мамаша Кураж. Постойте, вы забыли, трубку.

Повар (издалека). Сохраните ее! Она мне понадобится.

Мамаша Кураж. Надо же, как раз тогда, когда у нас пошли заработки.

Полковой священник. Да, пойду-ка и я. Конечно, когда враг так близко,

это опасно. Блаженны миролюбивые -- вот правило войны. Если бы мне накинуть

плащ...

Мамаша Кураж. Я не даю плащей напрокат, даже если дело идет о жизни и

смерти. Я уже обожглась на этом.

Полковой священник. Но ведь моя вера подвергает меня особой опасности.

Мамаша Кураж (достает ему плащ). Я поступаю против своей совести.

Бегите уж.

Полковой священник. Покорнейше благодарю, вы очень великодушны, но,

может быть, лучше мне посидеть здесь, я, пожалуй, вызвал бы подозрение и

привлек бы к себе внимание врага, если бы пустился бежать.

Мамаша Кураж (солдату). Оставь пушку в покое, осел, кто тебе за это

заплатит? Я приму ее у тебя на хранение, ты же из-за нее погибнешь.

Солдат (убегая). Вы подтвердите, я пытался...

Мамаша Кураж. Подтвержу, клянусь тебе. (Замечает дочь в шляпке.) Ты

зачем надела шляпку, ты что, шлюха? Сейчас же долой ее, ты совсем спятила?

Это когда враг на пороге! (Срывает шляпу с головы Катрин.) Хочешь, чтобы они

заметили тебя и сделали потаскухой? И туфли она тоже надела, эта блудница

вавилонская! К черту туфли! (Хочет разуть ее.) Иисусе, помоги мне, господин

священник, заставьте ее разуться. Я сейчас вернусь. (Бежит к фургону.)

Иветта (входит, пудрясь). Как вам это понравится, католики наступают?

Где моя шляпа? Кто ее истоптал? Ведь не могу же я оставаться в таком виде,

когда вот-вот придут католики. Что они обо мне подумают? Зеркала у меня тоже

нет. (Священнику.) Как я выгляжу? Не слишком ли много пудры?

Полковой священник. Нет, как раз в меру.

Иветта. А где красные башмаки? (Не находит их, потому что Катрин прячет

ноги под юбку.) Я оставила их здесь. Придется мне идти в свою палатку.

Босиком! Позор! (Уходит.)

Вбегает Швейцеркас с маленькой шкатулкой в руках.

Мамаша Кураж (возвращается с полными пригоршнями золы. Катрин). Вот

зола. (Швейцеркасу.) Что это ты тащишь?

Швейцеркас. Полковую кассу.

Мамаша Кураж. Брось ее! Отказначеился.

Швейцеркас. Мне ее доверили. (Идет в глубь сцены.)

Мамаша Кураж (полковому священнику). Сними-ка лучше пасторский сюртук,

священник, а то и плащ не поможет. (Мажет золой лицо Катрин.) Стой спокойно.

Вот так, немного грязи, и ты вне опасности. Вот несчастье! Во всем

сторожевом охранении не было ни одного трезвого. Теперь знай зарывай свой

талант в землю. Солдат, особенно католик, и чистое личико -- и сразу на

свете одной потаскухой больше. По целым неделям они ходят не жравши, а уж

когда нажрутся, награбив, то на баб просто кидаются. Ну, теперь сойдет.

Покажись-ка. Неплохо. Как будто в грязи вывалялась. Не дрожи. Теперь ничего

с тобой не случится. (Швейцеркасу.) Куда ты дел свою кассу?

Швейцеркас. Я спрятал ее в фургоне, а что?

Мамаша Кураж (возмущенно). Что, в моем фургоне? Какая богопреступная

глупость! Отвернуться не успела -- и на тебе. Да они же повесят нас, всех

троих!

Швейцеркас. Ну так я спрячу ее в другое место или убегу с ней!

Мамаша Кураж. Ты останешься здесь, теперь уже поздно.

Полковой священник (он переодевается в глубине сцены). Знамя, ради

бога, знамя!

Мамаша Кураж (снимает полковое знамя). Матка бозка! Оно мне уже

примелькалось. Двадцать пять лет оно у меня.

Канонада становится громче.