Закон Божий и закон человеческий.

Расскажу тебе один случай, свидетелем которому пришлось быть. В лагерях погибал священник, совсем превратился в «доходягу». Он был такой высокий, нескладный, робкий, слабый здоровьем. Быстро дошел иеромонах до того состояния, когда и ноги-то пере­ставлять стало трудно. А норму ни кто не уменьшал, наоборот, старались нагрузить несчастного без меры. Как за него не вступались, но все без толку, ни на легкие работы, ни, тем более, в лазарет беднягу не переводили. Все объясняли тяжестями построения социализма, индустриализацией, коллективизацией... Кроме того, необходимостью служителям культа искупать свою вину, перед пролетариатом.

Подученные лагерным начальством уголовники, поначалу также страшно докучали всем нам, особенно отбиранием и без того скудной пищи. Впрочем, и пищей-то это трудно было назвать. Но батюшка жил. Казалось, вопреки всем законам природы - он жил! Хотя как раз он-то и жил по законам природы, но только не в законах земного бытия смерти. С полной верой принимая советы находившихся там старцев, он даже благословлял преступников, отбиравших еду, и они на отобранном у него скудном пайке набирали вес! Скоро всем в лагере было известно, что лучше съесть сухарик из рук молодого «попа» с благословением, чем лишний полный паек, краденный, или выигранный в карты у такого же заключенного.

Потом произошло следующее. Батюшка, едва дошедший до лесосгона, стал свидетелем жесточайших мук уголовника от случившегося заворота кишок. Бедняга умудрился, отобрав ли, украв ли, но съесть просто не мыслимое для лагерника количество пищи. Страдания были ужасны, и несчастный умолял охрану хотя бы из одного сострадания пристрелить его.

Уголовники подошли к батюшке и стали просить его о помощи. Священник взял в руку снег, благословил его, коротко помолился, и дал болящему. Тот, было, воспринял происходящее за насмешку, но уговоры стоявших рядом уголовников возымели свое дело. Умирающий открыл рот и проглотил кусочек благо­словленного снега. И, о чудо! Буквально через несколько секунд преступнику стало легче, а по прошествии получаса уголовник уже встал на ноги.

Я уж не буду говорить, что после этого уголовники нас не трогали, даже где-то опекали. Дело не в этом. Человек жил по законам Божьим, и, естественно, они восторжествовали над законами мира сего».

«Отец Антоний, - перебиваю старца, - я уже слышал этот рассказ, и говорили, что это были вы!».

«А это так важно?! Люди всякого наговорят, были бы желающие выслушать. Какая разница в том, кто это был, важно другое - живущий по законам Божьим всегда побеждает и бесовские наваждения, и суемудрения человеческие. Вот смотри, сейчас все кому ни лень ищут виновных в негораздах своей жизни: волхователей, колдунов и чародеев. Они - «причина всех бед», они - «источник всех проблем» людских. И книги пишут по этому поводу, и лекции читают... Причем на страницах книг, в словах лекций (мне тут как-то кассеты крутили) царят две крайности - первая такая: колдунов, как людей общающихся с духами злобы нет и быть не может; вторая: вера в существование колдунов и полное их всесилие. Но ведь даже Апостольские правила говорят о наличии; гадателей, волхователей, облакоотгнателей и преду­сматривают суровые наказания за подобное нечестие. А открой ты Деяния, мало там описаний борьбы Апостолов со слугами духов злобы и победы над ними?! А Жития святых? Но вопрос-то в другом, разве мешало наличие языческого нечестия становлению Церкви? Нет. И на жизнь каждого последователя Христа влияла степень ревности его к исполнению заповеданного Спасителем, а отнюдь не «наговоры».

Нет, отче, в том случае, о котором я тебе рассказал, важно не кто победил, важно - как. А победа возможна только исполнением закона Божьего, закона любви, при полном попрании законов падшего человечества, законов смерти. Один святой древности рассказывал, что принял крещение после того, как в чужом городе их, воинов-новобранцев, христиане накормили, не спрашивая о вероисповедании.

Предуготавливать же тело и душу к законопослушанию следует постом и молитвой, кто поспорит со Спасителем? Слава Богу, открыто до этого еще не дошло - это начнется чуть позже. Пост и молитва - вот лучшие друзья на пути спасения, ибо пост усмиряет разжение плоти, ее жажду неумеренности в похоти, а молитва усмиряет ту же плоть в желании рассеянности и соединяет ее с Богом. Все, что вне этого - перекладины на лестнице в ад. Впрочем, и лестницы-то нет, а есть страшное падение в кромешную мглу.:

Старец, под духовным водительством которого я был почти десять лет, не уставал повторять слова одного святого подвижника: «Лучше дело без слов, чем слова без дела». Помнишь слова псалма: «Грешнику рече Бог: векую ты поведавши оправдания Моя, и восприемлиши завет Мой усты твоими; ты же возненавидел еси наказание, и отвергл еси словеса Моя вспять» (Пс.49; 16-18)5. Если судить по словам, наше время - время одних праведников. Кто ж закончив даже какую-нибудь «энскую» духовную школу будет рассказывать то, что обличило бы его как грешника? Миряне уже спорят с духовенством, слова святоотеческие нанизывая, как та белка грибы на ветки.

А катастрофы продолжаются, и непросто про­должаются, но увеличивается их количество со страшной быстротою. Так где же праведники?! Ведь мы исповедуем неизменность Бога и верим Святому Письму, в котором описано, как Господь миловал города и народы ради избранных Своих. Значит, нет тех, ради которых стоило бы Божьей волей остановить разрушение, сотворенное грехами слуг диавола. Все борются с чем угодно, только не со своим грехом и не со своими страстями.

Сколько было Апостолов и верных учеников - сто, двести, пускай триста человек. Горстка исповедующих в вере и верой Господа Иисуса Христа. А обратили к вере весь мир. Вдумайся, отче, жрецы бесовские имели какой огромный опыт общения с нечистой силой, и «чудеса» творили, которым люди верили. Рассказывали о прошлом и предрекали будущее. А против всей этой нечисти выступила горстка малограмотных в большинстве своем «галилеян». Но выступила с той верой, при которой и горе прикажи, - передвинется! Христос - Воскрес! Это они несли людям, но и сами, прежде всего, жили в со­ответствии с этой Истиной. «Вера без дел мертва есть».

Смотри, Саровский чудотворец, он как бы смеется над неумеренностью мира и делами обличает ее - мир стремиться к наполнению чрева яствами, а он ест траву.

В миру счастьем является возможность безделья - он трудится в поте лица своего, а плоды труда дарит ближним. Мир занят стяжательством, как будто надеясь на вечное пребывание свое на земле, а он ставит в келье гроб! Тысячи и тысячи ученых уже вскоре будут мудрить над тем, как бы без Бога да с хлебушком быть. А он показывает всем нам безмерную глупость такой вави­лонской мысли, - молитесь, и все будете иметь, сохранив верность, чистоту!».

Мне было страшно. Он говорил так, как будто видел воочию и прошлое, и будущее. Это было какое-то окно в человеческую душу и во все творимое адом ради погубления ее. Спорить было просто невозможно - любое возражение находило ответ и ответ Евангельский и святоотеческий. Поражало и другое - все, что говорил отец Антоний, не было спрятано где-то далеко в глубинах богословия. Нет, все это было на поверхности, приво­димые ним цитаты читаны-перечитаны. Увы - не поняты! Точнее, толкование их было использовано на потребу своих слабостей, чтоб не сказать страстей. И в этом-то и был весь ужас - знал, верил, но не исполнял. Хотя, какая это вера, бесы верят и хотя бы трепещут, а мы?!

Чаепитие.

Между тем в комнату вошла женщина и напомнила отцу Антонию, что пора пить чай, а мне предложила к ним присоединиться. Старец благословил, и вскоре внесли большой старинный русский самовар. К самовару сошлись все домашние. Была непринужденная об­становка, женщины копошились возле стола. Когда все было предуготовлено, отец Антоний, встав возле кровати, прочитал молитву и благословил. Чай он пил уже в кровати, полулежа.

Перед этим ему принесли маленькую чашечку какого-то травяного отвара. Поймав мой, несколько удивленный взгляд, он сказал: «Травка, отче, это жизнь, это то, что Господь дал человеку во здравие, в подкрепление немощи нашей. Нет хвори телесной, которую бы не осилила былина земная. А чай вот - дело спорное. Во многих монастырях со строгими уставами запрещали его откушивать, тем паче - с сахаром! Бдели отцы».

У самого отца Антония на блюдечке лежал малю­сенький кусочек колотого рафинада.

«Я в лагерях поистине возлюбил чаепитие, - продолжал старец. - Нет, не сам чай, - откуда ему там было взяться! На праздники что-то подобное давали, да и уголовники под конец нет-нет, и угостят. Но не к этому душа рвалась, а к чаепитию, как в нашем родительском доме. Чтоб за самоваром весь дом собирался - и хозяева, и братья Христовы меньшие. Чтобы текла мирная беседа, от которой душа оттаивает, а в голове разуму прибавляется».

После чаепития было чтение Евангелия, Страстей Господних. Читал стоя молодой человек, старец молился, и лишь изредка вырывались из его уст слова: «Как Он страдал!».

Отец Антоний всегда, когда упоминалось, или сам упоминал имя Господнее, крестился, приподнимаясь на кровати. Когда же слова касались пусть даже косвенно, страданий Спасителя, он крестился трижды, тихонько шепча или Иисусову молитву, или приговаривая: «Как Он страдал!» Как правило, из глаз его в это время капали слезы.

После прочтения опять потекла неторопливая беседа. Я боялся, что в силу возраста, отец Антоний потеряет нить повествования, но он продолжал как будто и не отвле­кался на разговор о чем-то другом.

«Так вот, душа моя, все сейчас находится в когтистых лапах рассеянности. Жизнь частная в большом городе начинается только с темнотой, при которой и малое искушение превращается в страсть. Какое уж тут: «Бдите!». Напротив, вся жизнь «окультуренная» адом направлена на то, чтобы заглушить даже слабые голоски совести, голоса еще не окончательно погибших душ. И что эта «культура» несет? Идеи «нравственной свободы» суть - культы Ваала и Астарты, культы пьянства, разврата, обжорства или культы человеческого тела… Никто ничего нового предложить не может - либо языческая рассеянность и неумеренность, либо Божественная бдительность и осмотрительность в потреблении».