Кровообращение и дыхание 23 страница

Теория "обманутого ожидания". В пси­хологической литературе мы встречаем теорию, которая, казалось бы, вполне отве­чает поставленному здесь нами вопросу. Это — теория "обманутого ожидания". Правда, при ее разработке упомянутые нами аналоги иллюзии веса были еще не­известны: они были впервые опубликова­ны нами в связи с проблемой об основах данной иллюзии позднее¹. Тем больше внимания заслуживает эта теория сейчас, когда наличие этих аналогов определенно указывает, что в основе интересующих здесь нас феноменов должно лежать нечто, имеющее по существу лишь формальное значение и потому могущее оказаться год­ным для объяснения тех случаев, которые, касаясь материала различных чувственных модальностей, столь сильно отличаются друг от друга со стороны содержания.

Теория "обманутого ожидания" пыта­ется объяснить иллюзию веса следующим образом: в результате повторного подни­мания тяжестей (или же для объяснения наших феноменов мы могли бы сейчас до­бавить — повторного воздействия зритель­ного, слухового или какого-либо другого впечатления) у испытуемого вырабатыва­ется ожидание, что в определенную руку ему будет дан всегда более тяжелый пред­мет, чем в другую, и когда в критическом опыте он не получает в эту руку более тя­желого предмета, чем в другую, его ожида­ние оказывается обманутым, и он, недооце­нивая вес полученного им предмета, считает его более легким. Так возникает, согласно этой теории, впечатление контра­ста веса, а в соответствующих условиях и другие обнаруженные нами аналоги этого феномена.

Нет сомнения, что теория эта имеет определенное преимущество перед мюлле-ровской, поскольку она в основе признает возможность проявления наших феноме­нов всюду, где только может идти речь об "обманутом ожидании", следовательно, не

¹ См. Узнадзе Д. Об основном законе смены установки. 170

только в одной, но и во всех наших чув­ственных сферах. Наши опыты именно и показывают, что интересующая здесь нас иллюзия не ограничивается сферой одной какой-нибудь чувственной модальности, а имеет значительно более широкое распро­странение.

Тем не менее принять эту теорию не представляется возможным. Прежде всего она мало удовлетворительна, поскольку не дает никакого ответа на существенный в нашей проблеме вопрос — вопрос о том, почему, собственно, в одних случаях возни­кает впечатление контраста, а в других — ассимиляции. Нет никаких оснований считать, что субъект действительно "ожи­дает", что он и в дальнейшем будет полу­чать то же соотношение раздражителей, какое он получал в предварительных опы­тах. На самом деле такого "ожидания" у него не может быть, хотя бы после того, как выясняется после одной—двух экспо­зиций, что он получает совсем не те раз­дражения, которые он, быть может, действи­тельно "ожидал" получить. Ведь в наших опытах иллюзии возникают не только после одной—двух экспозиций, но и далее.

Но и независимо от этого соображения теория "обманутого ожидания" все же дол­жна быть проверена и притом проверена, если возможно, экспериментально; лишь в этом случае можно будет судить оконча­тельно о ее приемлемости.

Мы поставили специальные опыты, ко­торые должны были разрешить интересу­ющий здесь нас вопрос о теоретическом значении переживания "обманутого ожи­дания". В данном случае мы использова­ли состояние гипнотического сна, посколь­ку оно предоставляет в наше распоряжение выгодные условия для разрешения постав­ленного вопроса. Дело в том, что факт ра­порта, возможность которого представля­ется в состоянии гипнотического сна, и создает нам эти условия.

Мы гипнотизировали наших испытуе­мых и в этом состоянии провели на них предварительные опыты. Мы давали им в руки обычные шары — один большой, дру­гой — малый и заставляли их сравнивать эти шары по объему между собой. По окон­чании опытов, несмотря на факты обыч­ной постгипнотической амнезии, мы все же специально внушали испытуемым, что они должны основательно забыть все, что с ними

делали в состоянии сна. Затем отводили испытуемого в другую комнату, там буди­ли его и через некоторое время, в бодр­ствующем состоянии, проводили с ним наши критические опыты, т. е. давали в руки равные по объему шары с тем, чтобы испытуемый сравнил их между собой.

Наши испытуемые почти во всех слу­чаях находили, что шары эти не равны, что шар слева (т.е. в той руке, в которую в предварительных опытах во время гипно­тического сна они получали больший по объему шар) заметно меньше, чем шар справа.

Таким образом, не подлежит сомнению, что иллюзия может появиться и под вли­янием предварительных опытов, проведен­ных в состоянии гипнотического сна, т. е. в состоянии, в котором и речи не может быть ни о каком "ожидании". Ведь совер­шенно бесспорно, что наши испытуемые не имели ровно никакого представления о том, что с ними происходило во время гипноти­ческого сна, когда над ними проводились критические опыты, и "ожидать" они, ко­нечно, ничего не могли. Бесспорно, теория "обманутого ожидания" оказывается несо­стоятельной для объяснения явлений на­ших феноменов.

8. Установка как основа этихиллю­зий. Что же, если не "ожидание", в таком случае определяет поведение человека в рассмотренных выше экспериментах? Мы видим, что везде, во всех этих опытах, ре­шающую роль играет не то, что специ­фично для условий каждого из них, — не сенсорный материал, возникающий в осо­бых условиях этих задач, или что-нибудь иное, характерное для них, — не то обсто­ятельство, что в одном случае речь идет, скажем, относительно объема, гаптическо-го или зрительного, а в другом — отно­сительно веса, давления, степени освеще­ния или количества. Нет, решающую роль в этих задачах играет именно то, что яв­ляется общим для них всех моментом, что объединяет, а не разъединяет их.

Конечно, на базе столь разнородных по содержанию задач могло возникнуть одно и то же решение только в том случае, если бы все они в основном касались одного и того же вопроса, чего-то общего, представленного в своеобразной форме в каждом отдельном случае. И действи­тельно, во всех этих задачах вопрос сво-

дится к определению количественных отношений: в одном случае спрашивает­ся относительно взаимного отношения объемов двух шаров, в другом — относи­тельно силы давления, веса, количества. Словом, во всех случаях ставится на раз­решение вопрос как будто об одной и той же стороне разных явлений — об их ко­личественных отношениях.

Но эти отношения не являются в на­ших задачах отвлеченными категориями. Они в каждом отдельном случае представ­ляют собой вполне конкретные данности, и задача испытуемого заключается в оп­ределении именно этих данностей. Для того, чтобы разрешить, скажем, вопрос о величине кругов, мы сначала предлага­ем испытуемому несколько раз по два не­равных, а затем, в критическом опыте, по два равных круга. В других задачах он получает в предварительных опытах со­всем другие вещи: два неодинаково силь­ных впечатления давления, два неодина­ковых количественных впечатления, а в критическом опыте — два одинаковых раздражения. Несмотря на всю разницу материала, вопрос остается во всех случа­ях по существу один и тот же: речь идет всюду о характере отношения, которое мыслится внутри каждой задачи. Но от­ношение здесь не переживается в каком-нибудь обобщенном образе. Несмотря на то, что оно имеет общий характер, оно дается всегда в каком-нибудь конкретном выражении. Но как же это происходит?

Решающее значение в этом процессе, нужно полагать, имеют наши предваритель­ные экспозиции. В процессе повторного предложения их у испытуемого выраба­тывается какое-то внутреннее состояние, которое подготовляет его к восприятию дальнейших экспозиций. Что это внутрен­нее состояние действительно существует и что оно действительно подготовлено по­вторным предложением предварительных экспозиций, в этом не может быть сомне­ния: стоит произвести критическую экс­позицию сразу, без предварительных опы­тов, т.е. предложить испытуемому вместо неравных сразу же равные объекты, чтобы увидеть, что он их воспринимает адекват­но. Следовательно, несомненно, что в наших опытах эти равные объекты он восприни­мает по типу предварительных экспози­ций, а именно как неравные.

Как же объяснить это? Мы видели выше, что об "ожидании" здесь говорить нет оснований: нет никакого смысла счи­тать, что у испытуемого вырабатывается "ожидание" получить те же раздражите­ли, какие он получал в предварительных экспозициях.

Но мы видели, что и попытка объяс­нить все это вообще как-нибудь иначе, ссы­лаясь еще на какие-нибудь известные пси­хологические факты, тоже не оказывается продуктивной. Поэтому нам остается об­ратиться к специальным опытам, которые дали бы ответ на интересующий здесь нас вопрос. Это наши гипнотические опыты, о которых мы только что говорили.

Результаты этих опытов даны в табл. 4 (в процентах).

Таблица 4

Реакция	+	-	=
16 испытуемых, % ...

Мы видим, что результаты эти в основ­ном точно те же, что и в обычных наших опытах (табл. 1), а именно: несмотря на то, что испытуемый, вследствие постгипноти­ческой амнезии, ничего не знает о предва­рительных опытах, не знает, что в одну руку он получал больший по объему шар, а в другую меньший, одинаковые шары кри­тических опытов он все же воспринимает как неодинаковые: иллюзия объема и в этих условиях остается в силе.

О чем же говорят нам эти результаты? Они указывают на то, что, бесспорно, не имеет никакого значения, знает испытуе­мый что-нибудь о предварительных опы­тах или он ничего о них не знает: и в том, и в другом случае в нем создается какое-то состояние, которое в полной мере обус­ловливает результаты критических опы­тов, а именно, равные шары кажутся ему неравными. Это значит, что в результате предварительных опытов у испытуемого по­является состояние, которое, несмотря на то, что его ни в какой степени нельзя на­звать сознательным, все же оказывается фактором, вполне действенным и, следова­тельно, вполне реальным фактором, направ­ляющим и определяющим содержание нашего сознания. Испытуемый ровно ни­чего не знает о том, что в предварительных опытах он получал в руки шары неодина­кового объема, он вообще ничего не знает

об этих опытах, и, тем не менее, показания критических опытов самым недвусмыс­ленным образом говорят, что их резуль­таты зависят в полной мере от этих пред­варительных опытов.

Можно ли сомневаться после этого, что в психике наших испытуемых существует и действует фактор, о наличии которого в сознании и речи не может быть, — состоя­ние, которое можно поэтому квалифици­ровать как внесознателъный психический процесс, оказывающий в данных условиях решающее влияние на содержание и тече­ние сознательной психики.

Но значит ли это, что мы допускаем существование области "бессознательного" и, таким образом, расширяя пределы пси­хического, находим место и для отмечен­ных в наших опытах психических актов? Конечно, нет! Ниже, когда мы будем гово­рить специально о проблеме бессознатель­ного, мы покажем, что в принципе в широ­ко известных учениях о бессознательном обычно не находят разницы между созна­тельными и бессознательными психи­ческими процессами. И в том, и в другом случае речь идет о фактах, которые, по-ви­димому, лишь тем отличаются друг от друга, что в одном случае они сопровождаются сознанием, а в другом — лишены такого сопровождения; по существу же содержа­ния эти психические процессы остаются одинаковыми: достаточно появиться созна­нию, и бессознательное психическое содер­жание станет обычным сознательным пси­хическим фактом.

Но в нашем случае речь идет не о та­кого рода различии между сознательны­ми душевными явлениями и теми специ­фическими процессами, которые, будучи лишены сознания, протекают вне его пре­делов. Здесь вопрос касается двух различ­ных областей психической жизни, из ко­торых каждая представляет собой особую, самостоятельную ступень развития пси­хики и является носительницей специфи­ческих особенностей. В нашем случае речь идет о ранней, досознательной сту­пени психического развития, которая на­ходит свое выражение в констатирован­ных выше экспериментальных фактах и, таким образом, становится доступной научному анализу.

Итак, мы находим, что в результате предварительных опытов в испытуемом

создается некоторое специфическое состо­яние, которое не поддается характеристи­ке как какое-нибудь из явлений сознания. Особенностью этого состояния является то обстоятельство, что оно предваряет появле­ние определенных фактов осознания или предшествует им. Мы могли бы сказать, что это состояние, не будучи сознательным, все же представляет своеобразную тенденцию к определенным содержаниям сознания. Правильнее всего было бы назвать это со­стояние установкой субъекта, и это пото­му, что, во-первых, это не частичное со­держание сознания, не изолированное психическое содержание, которое противо­поставляется другим содержаниям созна­ния и вступает с ними во взаимоотношения, а некоторое целостное состояние субъек­та; во-вторых, это не просто какое-нибудь из содержаний его психической жизни, а момент ее динамической определенности. И, наконец, это не какое-нибудь определен­ное, частичное содержание сознания субъекта, а целостная направленность его в определенную сторону на определенную активность. Словом, это, скорее, установка субъекта как целого, чем какое-нибудь из его отдельных переживаний, — его основ­ная, его изначальная реакция на воздей­ствие ситуации, в которой ему приходит­ся ставить и разрешать задачи.

Но если это так, тогда все описанные выше случаи иллюзии представляются нам как проявление деятельности уста­новки. Это значит, что в результате воз­действия объективных раздражителей, в нашем случае, например, шаров неодина­кового объема, в испытуемом в первую очередь возникает не какое-нибудь содер­жание сознания, которое можно было бы формулировать определенным образом, а скорее, некоторое специфическое состоя­ние, которое лучше всего можно было бы характеризовать как установку субъек­та в определенном направлении.

Эта установка, будучи целостным со­стоянием, ложится в основу совершенно определенных психических явлений, воз­никающих в сознании. Она не следует в какой-нибудь мере за этими психически­ми явлениями, а, наоборот, можно сказать, предваряет их, определяя состав и тече­ние этих явлений.

Для того, чтобы изучить эту установку, было бы целесообразно наблюдать ее дос-

таточно продолжительное время. А для это-то было бы важно закрепить, зафиксиро­вать ее в необходимой степени. Этой цели служит повторное предложение испытуе­мому наших экспериментальных раздра­жителей. Эти повторные опыты мы обыч­но называем фиксирующими или просто установочными, а самую установку, воз­никающую в результате этих опытов, фик­сированной установкой.

Чтобы подтвердить высказанные здесь нами предположения, дополнительно были проведены следующие опыты. Мы давали испытуемому нашу обычную предвари­тельную или, как мы будем называть в дальнейшем, установочную серию — два шара неодинакового объема.

Новый момент был введен лишь в кри­тические опыты. Обычно в качестве кри­тических тел испытуемые получали в руки шары, по объему равные меньшему из ус­тановочных. Но в этой серии мы пользова­лись в качестве критических шарами, ко­торые по объему были больше, чем больший из установочных. Это было сде­лано в одной серии опытов. В другой се­рии критические шары заменялись дру­гими фигурами — кубами, а в оптической серии опытов — рядом различных фигур.

Результаты этих опытов подтвердили высказанное нами выше предположение: испытуемым эти критические тела каза­лись неравными — иллюзия и в этих слу­чаях была налицо.

Раз в критических опытах в данном случае принимала участие совершенно новая величина (а именно шары, которые отличались по объему от установочных, были больше, чем какой-нибудь из них), а также ряд пар других фигур, отличающих­ся от установочных, и, тем не менее, они воспринимались сквозь призму выработан­ной на другом материале установки, то не подлежит сомнению, что материал устано­вочных опытов не играет роли и установ­ка вырабатывается лишь на основе соот­ношения, которое остается постоянным, как бы ни менялся материал и какой бы чув­ственной модальности он ни касался.

Еще более яркие результаты получим мы в том же смысле, если проведем на этот раз не критические, как выше, а уста-

новочные опыты при помощи нескольких фигур, значительно отличающихся друг от друга по величине¹.

Например, предлагаем испытуемому тахистоскопически, последовательно друг за другом, ряд фигур: сначала треугольни­ки — большой и малый, затем квадраты, шестиугольники и ряд других фигур по­парно в том же соотношении.

Словом, установочные опыты построе­ны таким образом, что испытуемый полу­чает повторно лишь определенное соотно­шение фигур: например, справа — большую фигуру, а слева — малую; сами же фигуры никогда не повторяются, они меняются при каждой отдельной экспозиции.

Надо полагать, что при такой поста­новке опытов, когда постоянным остает­ся лишь соотношение (большой—малый), а все остальное меняется, у испытуемых вырабатывается установка именно на это соотношение, а не на что-нибудь другое. В критических же опытах они получают пару равных между собой фигур (напри­мер, пару равных кругов, эллипсов, квад­ратов и т.п.), которые они должны срав­нить между собой.

Каковы же результаты этих опытов? Остановимся лишь на тех из них, которые представляют непосредственный интерес с точки зрения поставленного здесь вопро­са. Оказывается, что, несмотря на непре­рывную меняемость установочных фигур, при сохранении нетронутыми их соотно­шений, факт обычной нашей иллюзии уста­новки остается вне всякого сомнения. Ис­пытуемые в ряде случаев не замечают равенства критических фигур, причем гос­подствующей формой иллюзии и в этом случае является феномен контраста.

Нужно, однако, отметить, что в услови­ях абстракции от конкретного материала, т.е. в предлагаемых вниманию читателя опытах, действие установки оказывается, как правило, менее эффективным, чем в условиях ближайшего сходства или пол­ного совпадения установочных и крити­ческих фигур. Это, однако, вовсе не озна­чает, что в случаях совпадения фигур установочных и критических опытов мы не имеем дела с задачей оценки соотноше­ния этих фигур. Задача по существу и в

¹ См. Ходжава 3. Фактор фигуры в действии установки // Труды Тбилис. гос. ун-та, 1941. Т. XVIII.

этих случаях остается та же. Но меньшая эффективность этих опытов в случаях пол­ной абстракции от качественных особен­ностей релятов становится понятной сама собою.

Подводя итоги сказанному, мы можем утверждать, что вскрытые нами феноме­ны самым недвусмысленным образом указывают на наличие в нашей психике не только сознательных, но и досознателъ-ных процессов, которые, как выясняется, мы можем характеризовать как область наших установок. <...>

<...> Но если допустить, что, помимо обычных явлений сознания, у нас имеется и нечто другое, что, не являясь содержани­ем сознания, все же определяет его в зна­чительной степени, то тогда перед нами открывается возможность судить об явле­ниях или фактах, подобных Einsicht, с но­вой точки зрения, а именно: открывается возможность обосновать наличие этого "другого" и, что особенно важно, вскрыть в нем определенное реальное содержание.

Если признать, что живое существо обладает способностью реагировать в со­ответствующих условиях активацией ус­тановки, если считать, что именно в ней — в этой установке — мы находим новую сферу своеобразного отражения действи­тельности, о чем мы будем говорить под­робнее ниже, то тогда станет понятным, что именно в этом направлении и следует ис­кать ключ к пониманию действительного отношения живого существа к условиям среды, в которой ему приходится строить свою жизнь.

Основные условия деятельности

Мы должны исходить из мысли о на­личии двух основных условий, без ко­торых акты поведения человека или ка­кого-либо другого живого существа были бы невозможны. Это прежде всего на­личие какой-либо потребности у субъ­екта поведения, а затем и ситуации, в ко­торой эта потребность могла бы быть удовлетворена. Это — основные усло­вия возникновения всякого поведения и прежде всего установки к нему. Нам не­обходимо ближе познакомиться с этими условиями.

1. Потребность.В науке нередко при­ходится встречаться с термином "потреб­ность". Особенно часто используется он в экономических науках. Здесь, однако, мы не думаем лишь о том значении, которое мыслится в понятии потребности спе­циально с позиций экономических наук. В данном случае мы имеем в виду самое широкое значение этого слова — не толь­ко экономическое. Если представить себе, что организм испытывает нужду в чем-нибудь, например, в экономическом благе, в какой-нибудь другой ценности — прак­тической или теоретической безразлично, в самой активности или, наоборот, в отды­хе и т.п., то во всех этих случаях можно говорить, что мы имеем дело с той или иной потребностью. Словом, как пот­ребность можно квалифицировать всякое состояние психофизического организма, ко­торый, нуждаясь в изменениях окру­жающей среды, дает импульсы к необхо­димой для этой цели активности.

При этом нужно помнить, что актив­ность должна быть понимаема в данном случае не только как прием, гарантирую­щий нам средства удовлетворения потреб­ностей, а одновременно и как источник, дающий возможность непосредственного их удовлетворения.

Дело в том, что необходимо различать два основных рода потребностей — по­требности субстанциональные и потреб­ности функциональные.

В первом случае мы имеем в виду по­требности, для удовлетворения которых необходимо что-нибудь субстанциональное, нечто, по получении чего потребность ока­зывается удовлетворенной. Так, например, состояние голода представляет собой при­мер определенной субстанциональной по­требности: для того, чтобы утолить голод, необходимо иметь, например, хлеб.

Но эта категория еще не исчерпывает всех имеющихся у нас потребностей. Как мы только что отметили, в живом орга­низме намечается стремление к тому или иному виду активности. В организме кон­статируется не нужда в чем-либо субстан­циональном: он стремится к активности как таковой, он нуждается просто в самой деятельности. Это значит, что естествен­ное состояние живого организма вовсе не заключается в неподвижности. Наоборот, живой организм находится в состоянии

постоянной подвижности. Он прекращает ее лишь временно и условно. Это — тогда, когда организм принужден обратиться к отдыху, хотя, впрочем, и здесь абсолютной приостановки деятельности у него никогда не бывает: органические процессы и в этих случаях, как и во всех других, продолжа­ют быть активными. В зависимости от условий, в которых приходится жить ор­ганизму в каждый данный момент, у него появляется потребность к деятельности и функционированию в том или ином на­правлении. Этого рода потребности мы и называем функциональными потребно­стями¹.

Эти две основные группы исчерпыва­ют все богатства потребностей, имеющих­ся у животных. Но они же служат основ­ными категориями и тех потребностей, какие появляются у человека по мере раз­вития условий его социальной, его куль­турной жизни. Культура порождает у него ряд новых потребностей, и чем дальше она развивается, тем обширнее становится их круг. В качестве примера потребности, которую можно было бы считать чисто че­ловеческой, можно назвать теоретическую потребность. Правда, в литературе мы не­редко имеем случаи, когда речь заходит относительно таких, как я думаю, чисто человеческих признаков у животных, в частности у обезьян, каким является, на­пример, любознательность. Но, строго го­воря, нет оснований антропоморфизировать даже признаки высших обезьян. Сейчас я хочу лишь отметить, что, бесспорно, в ка­честве своеобразной группы потребностей, выработавшихся у человека, можно назвать группу теоретических потребностей.

Но являются ли эти последние чем-либо новым, с точки зрения той основной группировки потребностей, которую мы на­метили выше? Субстанциональной считать теоретическую потребность или функцио­нальной?

Если мы вдумаемся в понятие теорети­ческой потребности, мы найдем, что речь идет здесь о случаях, в которых субъект, стоящий перед теоретическим разрешени­ем задачи, останавливается, прекращает соответствующие манипуляции, к кото­рым он прибегает в процессе работы над

задачей, и обращает ее, эту задачу, в спе­циальный объект своего размышления. Вот, собственно, перед нами момент объектива­ции (о чем мы будем говорить ниже), за которым начинается процесс теоретичес­кого отношения к задаче².

Спрашивается: что мы имеем здесь? К какой категории можно отнести потреб­ность, которую мы стремимся удовлетво­рить в этом случае?

Конечно, говорить здесь о функциональ­ных потребностях вряд ли имеются ос­нования. Акты теоретической мысли на­правлены, несомненно, не на цель удовлет­ворения той или иной функциональной потребности. Они, эти акты, нужны для вполне определенных целей, скажем, для разрешения вопроса о том, в чем, собствен­но, заключается задача или какие прави­ла было бы целесообразнее всего приме­нить при ее решении. Нет сомнения, что задача теоретического отношения к пред­мету стоит несравненно ближе именно к этой категории потребностей, чем к ка­тегории функциональных потребностей. При разрешении задач последней катего­рии нет никакой нужды в теоретической работе: наличная в этих случаях потреб­ность вовсе не требует процессов осозна­ния, часто необходимых в случаях удов­летворения потребностей субстанциональ­ных. И в этом нет ничего удивительного, поскольку при удовлетворении субстанци­ональных потребностей всегда может воз­никнуть вопрос, как и в какой степени данный материал способен удовлетворить наличную потребность. А это — уже воп­рос, который требует осознания в теорети­ческом плане, прежде чем взяться за его практическое разрешение.

Таким образом, теоретические потреб­ности возникают лишь в помощь нашим субстанциональным потребностям. По­скольку они рассчитаны всегда на то, что­бы обеспечить удовлетворение этих послед­них, мы могли бы сказать, что теорети­ческие потребности представляют собой лишь дальнейшее осложнение субстанци­ональных потребностей. Не касаясь сей­час высших ступеней развития теоретичес­кого мышления, мы можем утверждать, что оно — на начальных стадиях своего разви-

'См. Узнадзе Д.Н. Психология ребенка, 1946.

² См. Узнадзе Д.Н. Проблема внимания // Психология. 1947. Вып.4.

тия во всяком случае — ничего иного не представляет, как форму дальнейшего ос­ложнения процесса удовлетворения суб­станциональных потребностей.

Правда, мы знаем немало случаев дей­ствий, направленных на удовлетворение функциональных потребностей. Но это бывает обычно лишь при возникновении какого-нибудь из препятствий, затрудня­ющих нас при выполнении актов, необхо­димых для удовлетворения этих потреб­ностей. Однако возникающая в данном случае задача — определить, что же яв­ляется причиной этих затруднений, — это уже задача вовсе не функционального ха­рактера. Она является самостоятельной задачей, разрешение которой требуется в данном случае в интересах субъекта, на­строенного на удовлетворение функ­циональных потребностей, но — не непосредственно, а лишь косвенно, как не­обходимое условие для достижений его прямых целей.

Коротко говоря, в данном случае мы имеем дело с ситуацией, в которой для осуществления прямых целей субъекта — удовлетворения его функциональных по­требностей — предварительно требуется разрешение теоретической задачи — вы­яснения причин, затрудняющих осуществ­ление этих целей.

Таким образом, потребности теорети­ческого характера могут иметь место и в случаях удовлетворения функциональных потребностей, но от этого сами они далеко еще не становятся потребностями функ­ционального содержания.

Итак, мы находим, что одним из основ­ных условий активности субъекта явля­ется наличие в нем какой-нибудь опреде­ленной потребности, которая может быть субстанциональной или функциональной. На человеческой ступени развития мы ста­новимся свидетелями выступления нового вида потребностей, т. е. теоретической потребности. Но анализ показывает, что она относится, скорее, к категории субстанци­ональных, чем функциональных потребно­стей.

2. Ситуация. Необходимым условием появления установки в определенном на­правлении, кроме потребности, является и наличие соответствующей ей ситуации. Если ее нет, то нет и установки: без нали­чия факта совместного и согласованного

воздействия ситуации и потребности на субъект нет основания к тому, чтобы в этом последнем образовалась установка и что­бы, следовательно, он был готов к действию.

Конечно, потребность может существо­вать и вне ситуации, делающей возмож­ным ее удовлетворение. Но в таком слу­чае она не имеет законченного, индивиду­ально определенного характера. Она получает его лишь в результате воздей­ствия наличной ситуации, могущей при­нести ей удовлетворение: потребность кон­кретизируется, она становится индиви­дуально определенной потребностью, удовлетворение которой возможно в кон­кретных условиях данной ситуации лишь при наличии этой последней. Пока такой ситуации нет, потребность продолжает ос­таваться неиндивидуализированной. Но до­статочно появиться определенной ситуа­ции, нужной для удовлетворения этой по­требности, чтобы в субъекте возникла конкретно очерченная установка и он по­чувствовал бы в себе импульс к деятельно­сти в совершенно определенном направле­нии.