Искусственный интеллект 20 страница

Особенность двухфазной интеллекту­альной деятельности животных состоит, как мы видели, в том, что связь между собой обеих (или даже нескольких) фаз определяется физическими, вещными свя­зями и соотношениями — пространствен­ными, временными, механическими. В ес­тественных условиях существования животных это к тому же всегда природ­ные, естественные связи и соотношения. Психика высших животных соответствен­но и характеризуется способностью отра­жения этих вещных, естественных связей и соотношений.

Когда животное, совершая обходный путь, раньше удаляется от добычи и лишь затем схватывает ее, то эта сложная дея­тельность подчиняется воспринимаемым животным пространственным отношени-

ям данной ситуации; первая часть пути — первая фаза деятельности с естественной необходимостью приводит животное к воз­можности осуществить вторую ее фазу.

Решительно другую объективную ос­нову имеет рассматриваемая нами форма деятельности человека.

Вспугивание дичи загонщиком приво­дит к удовлетворению его потребности в ней вовсе не в силу того, что таковы есте­ственные соотношения данной вещной си­туации; скорее наоборот, в нормальных случаях эти естественные соотношения таковы, что вспугивание дичи уничтожа­ет возможность овладеть ею. Что же в та­ком случае соединяет между собой непос­редственный результат этой деятельности с конечным ее результатом? Очевидно, не что иное, как то отношение данного ин­дивида к другим членам коллектива, в силу которого он и получает из их рук свою часть добычи — часть продукта со­вместной трудовой деятельности. Это от­ношение, эта связь осуществляется благо­даря деятельности других людей. Значит, именно деятельность других людей состав­ляет объективную основу специфическо­го строения деятельности человеческого индивида; значит, исторически, т. е. по способу своего возникновения, связь мо­тива с предметом действия отражает не естественные, но объективно-общественные связи и отношения.

Итак, сложная деятельность высших животных, подчиняющаяся естественным вещным связям и отношениям, превраща­ется у человека в деятельность, подчиняю­щуюся связям и отношениям изначально общественным. Это и составляет ту непос­редственную причину, благодаря которой возникает специфически человеческая форма отражения действительности — сознание человека.

Выделение действия необходимо пред­полагает возможность психического отра­жения действующим субъектом отноше­ния объективного мотива действия и его предмета. В противном случае действие невозможно, оно лишается для субъекта своего смысла. Так, если обратиться к на­шему прежнему примеру, то очевидно, что действие загонщика возможно только при условии отражения им связи между ожи­даемым результатом лично им совершае­мого действия и конечным результатом

всего процесса охоты в целом — нападе­нием из засады на убегающее животное, умерщвлением его и, наконец, его потреб­лением. Первоначально эта связь высту­пает перед человеком в своей еще чувствен­но воспринимаемой форме — в форме реальных действий других участников труда. Их действия и сообщают смысл предмету действия загонщика. Равным об­разом и наоборот: только действия загон­щика оправдывают, сообщают смысл дей­ствиям людей, поджидающих дичь в засаде, если бы не действия загонщиков, то и уст­ройство засады было бы бессмысленным, неоправданным.

Таким образом, мы снова здесь встре­чаемся с таким отношением, с такой свя­зью, которая обусловливает направление деятельности. Это отношение, однако, в корне отлично от тех отношений, которым подчиняется деятельность животных. Оно создается в совместной деятельности лю­дей и вне ее невозможно. То, на что на­правлено действие, подчиняющееся этому новому отношению, само по себе может не иметь для человека никакого прямого био­логического смысла, а иногда и противоре­чить ему. Так, например, спугивание дичи само по себе биологически бессмысленно. Оно приобретает смысл лишь в условиях коллективной трудовой деятельности. Эти условия и сообщают действию человечес­кий разумный смысл.

Таким образом, вместе с рождением действия, этой главной "единицы" деятель­ности человека, возникает и основная, об­щественная по своей природе "единица" человеческой психики — разумный смысл для человека того, на что направлена его активность.

На этом необходимо остановиться спе­циально, ибо это есть весьма важный пункт для конкретно-психологического понима­ния генезиса сознания. Поясним нашу мысль еще раз.

Когда паук устремляется в направле­нии вибрирующего предмета, то его дея­тельность подчиняется естественному от­ношению, связывающему вибрацию с пищевым свойством насекомого, попада­ющего в паутину. В силу этого отноше­ния вибрация приобретает для паука био­логический смысл пищи. Хотя связь между свойством насекомого вызывать вибрацию паутины и свойством служить

пищей фактически определяет деятель­ность паука, но как связь, как отношение она скрыта от него, она "не существует для него". Поэтому-то, если поднести к паутине любой вибрирующий предмет, например звучащий камертон, паук все равно устремляется к нему.

Загонщик, спугивающий дичь, также подчиняет свое действие определенной связи, определенному отношению, а имен­но отношению, связывающему между со­бой убегание добычи и последующее ее захватывание, но в основе этой связи ле­жит уже не естественное, а общественное отношение — трудовая связь загонщика с другими участниками коллективной охоты.

Как мы уже говорили, сам по себе вид дичи, конечно, еще не может побудить к спугиванию ее. Для того чтобы человек принял на себя функцию загонщика, нуж­но, чтобы его действия находились в соот­ношении, связывающем их результат с конечным результатом коллективной де­ятельности; нужно, чтобы это соотноше­ние было субъективно отражено им, чтобы оно стало "существующим для него"; нуж­но, другими словами, чтобы смысл его дей­ствий открылся ему, был осознан им. Со­знание смысла действия и совершается в форме отражения его предмета как созна­тельной цели.

Теперь связь предмета действия (его цели) и того, что побуждает деятельность (ее мотива), впервые открывается субъек­ту. Она открывается ему в непосредствен­но чувственной своей форме — в форме деятельности человеческого трудового коллектива. Эта деятельность и отража­ется в голове человека уже не в субъек­тивной слитности с предметом, но как объективно-практическое отношение к нему субъекта. Конечно, в рассматривае­мых условиях это всегда коллективный субъект, и, следовательно, отношения от­дельных участников труда первоначаль­но отражаются ими лишь в меру совпа­дения их отношений с отношениями трудового коллектива в целом.

Однако самый важный, решающий шаг оказывается этим уже сделанным. Дея­тельность людей отделяется теперь для их сознания от предметов. Она начинает со­знаваться ими именно как их отношение. Но это значит, что и сама природа — пред-

меты окружающего их мира — теперь так­же выделяется для них и выступает в сво­ем устойчивом отношении к потребнос­тям коллектива, к его деятельности. Таким образом, пища, например, воспри­нимается человеком как предмет опре­деленной деятельности — поисков, охоты, приготовления и вместе с тем как пред­мет, удовлетворяющий определенные потребности людей независимо от того, испытывает ли данный человек непосред­ственную нужду в ней и является ли она сейчас предметом его собственной деятель­ности. Она, следовательно, может выделять­ся им среди других предметов действи­тельности не только практически, в самой деятельности и в зависимости от налич­ной потребности, но и "теоретически", т. е. может быть удержана в сознании, может стать "идеей".

2. Становление мышления и речи

Выше мы проследили общие условия, при которых возможно возникновение сознания. Мы нашли их в условиях совместной трудо­вой деятельности людей. Мы видели, что только при этих условиях содержание того, на что направлено действие человека, выде­ляется из своей слитности с его биологичес­кими отношениями.

Теперь перед нами стоит другая про­блема — проблема формирования тех спе­циальных процессов, с которыми связано сознательное отражение действительности.

Мы видели, что сознание цели трудово­го действия предполагает отражение пред­метов, на которые оно направлено, незави­симо от наличного к ним отношения субъекта.

В чем же мы находим специальные условия такого отражения? Мы снова на­ходим их в самом процессе труда. Труд не только изменяет общее строение дея­тельности человека, он не только порожда­ет целенаправленные действия; в процессе труда качественно изменяется содержание деятельности, которое мы называем опе­рациями.

Это изменение операций совершается в связи с возникновением и развитием орудий труда. Трудовые операции чело­века ведь и замечательны тем, что они

осуществляются с помощью орудии, средств труда.

Что же такое орудие? "Средство труда, — говорит Маркс, — есть вещь или ком­плекс вещей, которые человек помещает между собой и предметом труда и кото­рые служат для него в качестве провод­ника его воздействий на этот предмет"¹. Орудие есть, таким образом, предмет, ко­торым осуществляют трудовое действие, трудовые операции.

Изготовление и употребление орудий возможно только в связи с сознанием цели трудового действия. Но употребление ору­дия само ведет к сознанию предмета воздей­ствия в объективных его свойствах. Упот­ребление топора не только отвечает цели практического действия; оно вместе с тем объективно отражает свойства того предме­та — предмета труда, на который направле­но его действие. Удар топора подвергает бе­зошибочному испытанию свойства того материала, из которого состоит данный пред­мет; этим осуществляется практический анализ и обобщение объективных свойств предметов по определенному, объективиро­ванному в самом орудии признаку. Таким образом, именно орудие является как бы носителем первой настоящей сознательной и разумной абстракции, первого настояще­го сознательного и разумного обобщения.

Необходимо, далее, учесть еще одно об­стоятельство, которое характеризует ору­дие. Оно заключается в том, что орудие есть не только предмет, имеющий опреде­ленную форму и обладающий определен­ными физическими свойствами. Орудие есть вместе с тем общественный предмет, т. е. предмет, имеющий определенный спо­соб употребления, который общественно выработан в процессе коллективного тру­да и который закреплен за ним. Напри­мер, топор, когда мы рассматриваем его как орудие, а не просто как физическое тело, — это не только две соединенные между собой части — та часть, которую мы называем топорищем, и та, которая является собственно рабочей частью. Это вместе с тем тот общественно-выработан­ный способ действия, те трудовые опера­ции, которые материально оформлены, как бы кристаллизованы в нем. Поэтому-то владеть орудием — значит не просто

обладать им, но это значит владеть тем способом действия, материальным сред­ством осуществления которого оно яв­ляется.

"Орудие" животных тоже осуществля­ет известную операцию, однако эта опе­рация не закрепляется, не фиксируется за ним. В тот самый момент, когда палка вы­полнила в руках обезьяны свою функцию, она снова превращается для нее в безраз­личный предмет. Она не становится по­стоянным носителем данной операции. Поэтому, кстати говоря, животные специ­ально и не изготовляют своих орудий и не хранят их. Наоборот, человеческие орудия — это то, что специально изготов­ляется или отыскивается, что хранится человеком и само хранит осуществляе­мый им способ действия.

Таким образом, только рассматривая орудия как орудия трудовой деятельнос­ти человека, мы открываем их действи­тельное отличие от "орудий" животных. Животное находит в "орудии" только ес­тественную возможность осуществить свою инстинктивную деятельность как, напри­мер, притягивание к себе плода. Человек видит в орудии вещь, несущую в себе опре­деленный общественно выработанный спо­соб действия.

Поэтому даже с искусственным специ­ализированным человеческим орудием обезьяна действует лишь в ограниченных пределах инстинктивных способов своей деятельности. Наоборот, в руках человека нередко простейший природный предмет становится настоящим орудием, т. е. осу­ществляет подлинно орудийную, обществен­но выработанную операцию.

У животных "орудие" не создает ни­каких новых операций, оно подчиняется их естественным движениям, в систему которых оно включено. У человека про­исходит обратное: сама его рука вклю­чается в общественно выработанную и фиксированную в орудии систему опера­ций и ей подчиняется. Это детально по­казывают современные исследования. Поэтому если применительно к обезьяне можно сказать, что естественное развитие ее руки определило собой употребление ею палки в качестве "орудия", то в отно­шении человека мы имеем все основания

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 190.

утверждать, что сама орудийная деятель­ность создала специфические особеннос­ти его руки.

Итак, орудие есть общественный пред­мет, есть продукт общественной практи­ки, общественного трудового опыта. Сле­довательно, и то обобщенное отражение объективных свойств предметов труда, которое оно кристаллизует в себе, также является продуктом не индивидуальной, а общественной практики. Следователь­но, даже простейшее человеческое позна­ние, совершающееся еще в непосредствен­но практическом трудовом действии, в действии посредством орудий, не ограни­чено личным опытом человека, а совер­шается на основе овладения им опытом общественной практики.

Наконец, человеческое познание, перво­начально совершающееся в процессе тру­довой орудийной деятельности, способно в отличие от инстинктивной интеллектуаль­ной деятельности животных переходить в подлинное мышление.

Мышлением в собственном значении слова мы называем процесс сознательно­го отражения действительности в таких объективных ее свойствах, связях и отно­шениях, в которые включаются и недо­ступные непосредственному чувственному восприятию объекты. Например, человек не воспринимает ультрафиолетовых лучей, но он тем не менее знает об их существо­вании и знает их свойства. Как же воз­можно такое познание? Оно возможно опосредствованным путем. Этот путь и есть путь мышления. В общем своем принципе он состоит в том, что мы под­вергаем вещи испытанию другими веща­ми и, сознавая устанавливающиеся отно­шения и взаимодействия между ними, судим по воспринимаемому нами изме­нению о непосредственно скрытых от нас свойствах этих вещей.

Поэтому необходимым условием воз­никновения мышления является выделе­ние и осознание объективных взаимодей­ствий — взаимодействий предметов. Но осознание этих взаимодействий невозмож­но в пределах инстинктивной деятельно­сти животных. Оно опять-таки впервые совершается лишь в процессе труда, в про­цессе употребления орудий, с помощью

которых люди активно воздействуют на природу. "Но существеннейшей и бли­жайшей основой человеческого мышления, — говорит Энгельс, — является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как че­ловек научался изменять природу"¹.

Этим мышление человека радикально отличается от интеллекта животных, ко­торый, как показывают специальные опы­ты, осуществляет лишь приспособление к наличным условиям ситуации и не мо­жет иначе как случайным образом изме­нить их, так как их деятельность в целом всегда остается направленной не на эти ус­ловия, а на тот или иной предмет их био­логической потребности. Другое дело — у человека. У человека "фаза подготовления", из которой и вырастает его мышление, ста­новится содержанием самостоятельных, целенаправленных действий, а впослед­ствии может становиться и самостоятель­ной деятельностью, способной превращать­ся в деятельность целиком внутреннюю, умственную.

Наконец, мышление, как и вообще че­ловеческое познание, принципиально отли­чается от интеллекта животных тем, что его зарождение и развитие также возмож­но лишь в единстве с развитием обществен­ного сознания. Общественными по своей природе являются не только цели челове­ческого интеллектуального действия; об­щественно выработанными, как мы уже видели, являются также и его способы и средства. Впоследствии, когда возникает отвлеченное речевое мышление, оно тоже может совершаться лишь на основе овла­дения человеком общественно выработан­ными обобщениями — словесными поня­тиями и общественно же выработанными логическими операциями.

Последний вопрос, на котором мы должны специально остановиться, — это вопрос о форме, в какой происходит созна­тельное отражение человеком окружаю­щей его действительности.

Сознательный образ, представление, по­нятие имеют чувственную основу. Одна­ко сознательное отражение действи­тельности не есть только чувственное пе­реживание ее. Уже простое восприятие

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 545.

предмета есть отражение его не только как обладающего формой, цветом и т. д., но вместе с тем как имеющего определен­ное объективное и устойчивое значение, например, как пищи, орудия и т. п. Дол­жна, следовательно, существовать особая форма сознательного отражения действи­тельности, качественно отличающаяся от непосредственно чувственной формы пси­хического отражения, свойственной жи­вотным.

Что же является той конкретной фор­мой, в которой реально происходит созна­ние людьми окружающего их объектив­ного мира? Этой формой является язык, который и представляет собой, по словам Маркса, "практическое сознание" людей. Сознание неотделимо поэтому от языка. Как и сознание человека, язык возникает лишь в процессе труда и вместе с ним. Как и сознание, язык является продук­том деятельности людей, продуктом кол­лектива и вместе с тем его "самоговоря­щим бытием" (Маркс); лишь поэтому он существует также и для индивидуально­го человека.

"Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым су­ществующее также и для меня самого, дей­ствительное сознание..."¹.

Возникновение языка может быть по­нято лишь в связи с появившейся у людей в процессе труда потребностью что-то ска­зать друг другу.

Как же формировались речь и язык? В труде, как мы видели, люди необходимо вступают в отношения друг к другу, в об­щение друг с другом. Первоначально соб­ственно трудовые их действия и их обще­ние представляют собой единый процесс. Трудовые движения человека, воздействуя на природу, воздействуют также и на дру­гих участников производства. Значит, дей­ствия человека приобретают при этих ус­ловиях двоякую функцию: функцию непосредственно производственную и функ­цию воздействия на других людей, функ­цию общения.

В дальнейшем обе эти функции разде­ляются между собой. Для этого достаточ­но, чтобы опыт подсказал людям, что в тех

условиях, когда трудовое движение не при­водит по тем или иным причинам к прак­тическому результату, оно все же способно воздействовать на других участников про­изводства, например способно привлечь их к совместному выполнению данного дей­ствия. Таким образом, возникают движе­ния, сохраняющие форму соответствующих рабочих движений, но лишенные практи­ческого контакта с предметом и, следова­тельно, лишенные также того усилия, ко­торое превращает их в подлинно рабочие движения. Эти движения вместе с сопро­вождающими их звуками голоса отделя­ются от задачи воздействия на предмет, отделяются от трудового действия и со­храняют за собой только функцию воздей­ствия на людей, функцию речевого обще­ния. Они, иначе говоря, превращаются в жест. Жест и есть не что иное, как движе­ние, отделенное от своего результата, т. е. не приложенное к тому предмету, на кото­рый оно направлено.

Вместе с тем главная роль в общении переходит от жестов к звукам голоса; воз­никает звуковая членораздельная речь.

То или иное содержание, означаемое в речи, фиксируется, закрепляется в языке. Но для того чтобы данное явление могло быть означено и могло получить свое от­ражение в языке, оно должно быть выде­лено, осознано, а это, как мы видели, пер­воначально происходит в практической деятельности людей, в производстве. "...Люди, — говорит Маркс, — фактичес­ки начали с того, что присваивали себе предметы внешнего мира как средства для удовлетворения своих собственных потреб­ностей и т.д. и т.д.; позднее они прихо­дят к тому, что и словесно обозначают их как средства удовлетворения своих по­требностей, — каковыми они уже служат для них в практическом опыте, — как предметы, которые их "удовлетворяют"².

Производство языка, как и сознания, и мышления, первоначально непосредствен­но вплетено в производственную деятель­ность, в материальное общение людей.

Непосредственная связь языка и речи с трудовой деятельностью людей есть то главнейшее и основное условие, под влия­нием которого они развивались как носи-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 29.

² Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 378.

те ли "объективированного", сознательного отражения действительности. Означая в трудовом процессе предмет, слово выделя­ет и обобщает его для индивидуального сознания именно в этом объективно-обще­ственном его отношении, т. е. как обще­ственный предмет.

Таким образом, язык выступает не только как средство общения людей, он выступает и как средство, как форма че­ловеческого сознания и мышления, так­же не отделенного еще от материального производства. Он становится формой, но­сителем сознательного обобщения дей­ствительности. Именно поэтому вместе с происходящим впоследствии отделением языка и речи от непосредственно прак­тической деятельности происходит также и абстракция словесных значений от ре­ального предмета, которая делает возмож­ным существование их только как фак­та сознания, т. е. только в качестве мысли, только идеально.

Рассматривая условия перехода от до-сознательной психики животных к созна­нию человека, мы нашли некоторые черты, характеризующие особенности этой выс­шей формы психического отражения.

Мы видели, что возникновение созна­ния возможно лишь в условиях, когда от­ношение к природе человека становится опосредствованным его трудовыми связя-

ми с другими людьми. Сознание, следова­тельно, есть именно "изначально-истори­ческий продукт" (Маркс).

Мы видели далее, что сознание стано­вится возможным лишь в условиях ак­тивного воздействия на природу — в усло­виях трудовой деятельности посредством орудий, которая является вместе с тем и практической формой человеческого по­знания. Следовательно, сознание есть фор­ма активно-познающего отражения.

Мы видели, что сознание возможно лишь в условиях существования языка, возникающего одновременно с ним в про­цессе труда.

Наконец — и это мы должны особен­но подчеркнуть — индивидуальное созна­ние человека возможно лишь в условиях существования сознания общественного. Сознание есть отражение действительно­сти, как бы преломленное через призму общественно выработанных языковых зна­чений, понятий.

Эти черты, характеризующие сознание, являются, однако, лишь наиболее общими и абстрактными его чертами. Сознание же человека представляет собой конкретно-историческую форму его психики. Оно приобретает разные особенности в зависи­мости от общественных условий жизни людей, изменяясь вслед за развитием их экономических отношений.

А.Н.Леонтьев

РАЗВИТИЕ ВЫСШИХ ФОРМ ЗАПОМИНАНИЯ¹

В той форме памяти, которая возника­ет на основе употребления вспомогатель­ных стимулов-средств, делающих наше вос­произведение произвольным, уже заклю­чаются все признаки, отличающие высшую память человека от его низшей, биологи­ческой памяти.

Ее дальнейшее развитие идет как бы по двум отдельным взаимосвязанным лини­ям: по линии развития и усовершенствова­ния средств запоминания, остающихся в форме действующих извне раздражителей, и по линии превращения этих средств за­поминания в средства внутренние. Эта пер­вая линия в ее конечном продолжении есть линия развития письменности; развиваясь и дифференцируясь, внешний мнемотехни-ческий знак превращается в знак письмен­ный. Вместе с тем его функция все более специализируется и приобретает новые специфические черты; в своей вполне раз­витой форме письменный знак уже полно­стью отрицает ту функцию — память, с которой связано его рождение. Эта линия развития лежит вне поля зрения нашего исследования.

Вторая линия — линия перехода от употребления внешних средств запомина­ния к употреблению средств внутренних — есть линия развития собственно высшей логической памяти. Как и первая, она не-

посредственно связана с общим процессом культурного, исторического развития чело­вечества. Та социальная, культурная среда, под влиянием которой формируется выс­шая память человека, с другой стороны, дей­ствует в направлении разрушения ее ста­рых биологических форм. "Мы не в состоянии измерить, — говорит один из исследователей памяти, — всего того ущер­ба, который был нанесен натуральной памя­ти употреблением печатных книг, навыка­ми письма, потреблением карандаша или пера для заметок, вообще говоря, всеми теми искусственными средствами, которые не только приходят на помощь к памяти, но и избавляют нас от необходимости ею пользоваться"². Тем не менее современный человек обладает памятью, гораздо более мо­гущественной, чем даже поражающая сво­ей точностью естественная память. Память современного человека, будучи даже слабее по своей органической основе, чем память человека примитивной культуры, вместе с тем является гораздо более вооруженной. Подобно тому как мы превосходим своих отдаленных предков не прочностью наше­го скелета или силой нашей мускулатуры, не остротой зрения и тонкостью обоняния, но теми средствами производства и теми техническими навыками, которыми мы владеем, подобно этому и наши психологи­ческие функции превосходят функции пер­вобытного человека благодаря историчес­ки приобретенным ими более высоким формам своей организации.

В своем изложении мы не пытались построить сколько-нибудь законченной теории филогенетического развития выс­ших форм памяти. Мы воспользовались несколькими искусственно соединенны­ми историко-культурными и этнографи­ческими фактами лишь для того, чтобы на этом конкретном материале подготовить ту гипотезу, которая является рабочей для нашего исследования. Ее основная мысль заключается в том, что та высшая память, которая в своих наиболее развитых фор­мах представляется нам совершенно от­личной и даже противоположной по своей природе памяти биологической, в сущнос­ти является лишь продуктом нового типа

¹ Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 449—451, 463— 469, 474—479.

² Dugas. La memoire et Poubli. Paris, 1929. P. 164.

психического развития человека, а имен­но его культурно-исторического развития. Эта социальная, историческая форма па­мяти так же не похожа на основу, из кото­рой она развивается, как не похож дуб на тот желудь, из которого он вырастает. Спе­цифический механизм этой высшей па­мяти заключается в том, что она действует как функция опосредствованная, т. е. опи­рающаяся на двойной ряд стимулов.

Эти положения, как мы уже отмечали, являются для нас пока только гипотезой. Обоснование этой гипотезы и представля­ет собой центральную задачу настоящего экспериментального исследования.

Разумеется, мы не можем искать в дан­ных нашего исследования, проведенного на онтогенетическом материале, полного со­впадения их с той схемой филогенетичес­кого развития памяти, предварительный набросок которой мы сделали. Современ­ный ребенок развивается в совершенно иной социальной и культурной среде, чем та среда, которая окружала первобытного человека; те приемы и средства поведения, формировавшие память человечества, ко­торые оно завоевало в процессе своего куль­турного развития, наследуются ребенком не биологически, а исторически, т. е. он усваивает их под влиянием социальной среды, которая, таким образом, не только выступает перед ним в качестве объекта приспособления, но которая вместе с тем сама создает условия и средства для это­го приспособления.

В соответствии с той центральной иде­ей, которая лежит в основе нашей общей гипотезы, находится и методика нашего эксперимента. Исходя из того положения, что развитие высших форм памяти проис­ходит на основе перехода от натурального запоминания к приемам запоминания опосредствованного, заключающегося в том, что оно совершается с помощью вспомога­тельных — безразлично, внутренних или внешних — стимулов-средств, мы должны были в нашем эксперименте вынести на­ружу этот процесс, сделать его доступным нашему наблюдению. Эту возможность и дает нам разработанная Л.С. Выготским и А.Р. Лурия "функциональная методика двойной стимуляции", которая строится по принципу введения в экспериментальную задачу, предлагаемую испытуемым, кроме основных исходных стимулов еще второго

дополнительного ряда стимулов (стимулов-средств), могущих служить испытуемым тем "психологическим инструментом", с помощью которого они могут решить дан­ную задачу. <...>

Резюмируя все изложенное выше, мы могли бы представить процесс развития памяти в следующей предварительной схе­ме. Первый этап развития памяти — это развитие ее как естественной способности к запечатлению и воспроизведению. Этот этап развития заканчивается в нормаль­ных случаях, вероятно, уже в дошкольном возрасте. Следующий, типичный для пер­вого школьного возраста этап характери­зуется изменением структуры процессов запоминания, которые становятся опосред­ствованными, но которые протекают с пре­обладающей ролью внешнего средства. В свою очередь, опосредствованное запоми­нание развивается по двум линиям: по линии развития и совершенствования при­емов употребления вспомогательных средств, которые продолжают оставаться в форме извне действующих раздражителей, и по линии перехода от внешних средств к средствам внутренним. Такая память, ос­нованная на высокоразвитой способности инструментального употребления внутрен­них по преимуществу элементов опыта (внутренних "средств-знаков"), и составляет последний и высший этап ее развития.