Искусственный интеллект 27 страница

Все совершенствование социальной личности заключается в замене низшего суда над собой высшим; в лице Верховно­го Судии идеальный трибунал представ­ляется наивысшим; и большинство людей или постоянно, или в известных случаях жизни обращаются к этому Верховному Судии. Последнее исчадие рода человечес­кого может таким путем стремиться к высшей нравственной самооценке, может признать за собой известную силу, извест­ное право на существование.

Для большинства из нас мир без внут­реннего убежища в минуту полной утра­ты всех внешних социальных личностей был бы какой-то ужасной бездной. Я го­ворю "для большинства из нас", ибо ин­дивиды, вероятно, весьма различаются по степени чувств, какие они способны пере­живать по отношению к Идеальному Су­ществу. В сознании одних лиц эти чув­ства играют более существенную роль, чем в сознании других. Наиболее одарен­ные этими чувствами люди, наверное, наи­более религиозны. Но я уверен, что даже те, которые утверждают, будто совершен­но лишены их, обманывают себя и на са­мом деле хоть в некоторой степени обла­дают этими чувствами. Только нестадные животные, вероятно, совершенно лишены этого чувства. Может быть, никто не в состоянии приносить жертвы во имя пра­ва, не олицетворяя до некоторой степени принцип права, ради которого совершает-

ся известная жертва, и не ожидая от него благодарности. Другими словами, полней­ший социальный альтруизм едва ли мо­жет существовать; полнейшее социальное самоубийство едва ли когда приходило человеку в голову. <.„>

Телеологическое значение забот осво­ей личности.На основании биологичес­ких принципов легко показать, почему мы были наделены влечениями к самосохра­нению и эмоциями довольства и недоволь­ства собой. <.„> Для каждого человека прежде всего его собственное тело, затем его ближайшие друзья и, наконец, духов­ные склонности должны являться в выс­шей степени ценными объектами. Начать с того, что каждый человек, чтобы суще­ствовать, должен иметь известный мини­мум эгоизма в форме инстинктов теле­сного самосохранения. Этот минимум эгоизма должен служить подкладкой для всех дальнейших сознательных актов, для самоотречения и еще более утонченных форм эгоизма. Если не прямо, то путем переживания приспособленнейшего все духи привыкли принимать живейший интерес в участии своих телесных оболо­чек, хотя и независимо от интереса к чистому "я", интереса, которым они так­же обладают.

Нечто подобное можно наблюдать и по отношению к судьбам нашей личности в воображении других лиц. Я бы теперь не существовал, если бы не научился пони­мать одобрительные или неодобрительные выражения лиц, среди которых протекает моя жизнь. Презрительные же взгляды, которые окружающие меня люди бросают друг на друга, не должны производить на меня особенно сильного впечатления. Мои духовные силы также должны интересо­вать меня более, чем духовные силы окру­жающих, и на том же основании. Меня бы не было в той среде, где я теперь нахожусь, если бы я не влиял культурным образом на других и не оказывал бы им поддерж­ки. При этом закон природы, научивший меня однажды дорожить людскими отно­шениями, с тех пор навсегда заставляет меня дорожить ими.

Телесная, социальная и духовная лич­ности образуют естественную личность. Но все они являются, собственно говоря, объектами мысли, которая во всякое вре­мя совершает свой процесс познания; по-

этому при всей правильности эволюцион­ной и биологической точек зрения нет ос­нований думать, почему бы тот или другой объект не мог первичным инстинктивным образом зародить в нас страсть или инте­рес. Явление страсти по происхождению и сущности всегда одно и то же, независимо от конечной цели; что именно в данном случае является объектом наших стрем­лений — это дело простого факта. Я могу в такой же степени и так же инстинктив­но быть увлечен заботами о физической безопасности моего соседа, как и моей соб­ственной телесной безопасности. Это и наблюдается на наших заботах о теле соб­ственных детей. Единственной помехой для чрезмерных проявлений неэгоистических интересов является естественный отбор, ко­торый искореняет все то, что было бы вред­ным для особи и для ее вида. Тем не менее

многие из подобных влечений остаются не­упорядоченными, например, половое влече­ние, которое в человечестве проявляется, по-видимому, в большей степени, чем это необходимо; наряду с этим еще остаются наклонности (например, наклонность к опь­янению алкоголем, любовь к музыке, пе­нию), влечения, не поддающиеся никаким утилитарным объяснениям. Альтруисти­ческие и эгоистические инстинкты, впро­чем, координированы. Стоят они, насколь­ко мы можем судить, на том же психоло­гическом уровне. Единственное различие между ними в том, что так называемые эгоистические инстинкты гораздо много­численнее.

Итог.Следующая таблица может слу­жить итогом сказанного выше. Эмпири­ческая жизнь нашей личности может быть подразделена следующим образом.

	Материальная	Социальная	Духовная
Самосо­хранение	Телесные по­требности и	Желание нравиться, быть замеченным и	Интеллектуальные, моральные и

инстинкты. Любовь т.д. Общительность, к нарядам, фран- соревнование,за-товство, умение висть, любовь, че-приобретать столюбие и т.д.

средства, со­здавать себе обстановку

религиозные стремления, доб­росовестность

Самооценка

Личное тщесла­вие, скромность. Гордое сознание обеспеченности, страх бедности

Социальная и се­мейная гордость, тщеславие, погоня за модой;

приниженность, стыд и т.д.

Чувство нравст­венного и умст­венного превосход­ства, чистоты и т.д.. чувство вины

Э. Фромм

[ДВА ОСНОВНЫХ СПОСОБА СУЩЕСТВОВАНИЯ: ОБЛАДАНИЕ И БЫТИЕ]¹

Первый взгляд

Значение различия между обладанием и бытием

Альтернатива "обладание или бытие" противоречит здравому смыслу. Облада­ние представляется нормальной функци­ей нашей жизни: чтобы жить, мы должны обладать вещами. Более того, мы должны обладать вещами, чтобы получать от них удовольствие. Да и как может возникнуть такая альтернатива в обществе, высшей целью которого является иметь — и иметь как можно больше — ив котором один человек может сказать о другом: "Он сто­ит миллион долларов"? При таком поло­жении вещей, напротив, кажется, что сущ­ность бытия заключается именно в обладании, что человек — ничто, если он ничего не имеет.

И все же великие Учители жизни от­водили альтернативе "обладание или бы­тие" центральное место в своих системах. Как учит Будда, для того чтобы достичь наивысшей ступени человеческого разви­тия, мы не должны стремиться обладать имуществом. Иисус учит: "Ибо, кто хо­чет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее. Ибо что пользы человеку

приобресть весь мир, а себя самого погу­бить или повредить себе?" [Евангелие от Луки, IX, 24—25]. Согласно учению Май-стера Экхарта, ничем не обладать и сде­лать свое существо открытым и "незапол­ненным", не позволить "я" встать на своем пути — есть условие обретения духовно­го богатства и духовной силы. По Марк­су, роскошь — такой же порок, как и нищета; цель человека быть многим, а не обладать многим. (Я говорю здесь об истинном Марксе — радикальном гума­нисте, а не о той вульгарной фальшивой фигуре, которую сделали из него совет­ские коммунисты.)

Долгие годы различие между бытием и обладанием глубоко интересовало меня, и я пытался найти его эмпирическое под­тверждение в конкретном исследовании индивидов и групп с помощью психоана­литического метода. Полученные резуль­таты привели меня к выводу, что разли­чие между бытием и обладанием, так же как и различие между любовью к жизни и любовью к смерти, представляет собой коренную проблему человеческого суще­ствования; эмпирические антропологичес­кие и психоаналитические данные свиде­тельствуют о том, что обладание и бытие являются двумя основными способами су­ществования человека, преобладание од­ного из которых определяет различия в индивидуальных характерах людей и типах социального характера.

Примеры из различных поэтических произведений

Чтобы лучше пояснить различие меж­ду этими способами существования — об­ладанием и бытием, — я хотел бы сначала проиллюстрировать его на примере двух близких по содержанию стихотворений, к которым покойный Д. Т. Судзуки обра­щался в своих "Лекциях по дзэн-буддизму". Одно из них — хокку² японского поэта XVII века Басе (1644-1694), другое принад­лежит перу английского поэта XIX века — Теннисона. Оба поэта описали сходные пе­реживания: свою реакцию на цветок, уви­денный во время прогулки. В стихотворе­нии Теннисона говорится:

¹ Фромм Э. Иметь или быть? М.: Прогресс, 1990. С. 21—27, 74—98, 103—114.

² Хокку — жанр японской поэзии, нерифмованное трехстишие.— Прим. перев.

Возросший средь руин цветок, Тебя из трещин древних извлекаю, Ты предо мною весь — вот корень, стебелек, здесь, на моей ладони. Ты мал, цветок, но если бы я понял, Что есть твой корень, стебелек,

и в чем вся суть твоя, цветок, Тогда я Бога суть и человека суть познал бы.

Трехстишие Басе звучит так:

Внимательно вглядись! Цветы "пастушьей сумки" Увидишь под плетнем!¹

Поразительно, насколько разное впе­чатление производит на Теннисона и Басе случайно увиденный цветок! Первое же­лание Теннисона — обладать им. Он срывает его целиком, с корнем. И хотя он завершает стихотворение глубокомыслен­ными рассуждениями о том, что этот цве­ток может помочь ему проникнуть в суть природы бога и человека, сам цветок об­рекается на смерть, становится жертвой проявленного таким образом интереса к нему. Теннисона, каким он предстает в этом стихотворении, можно сравнить с типичным западным ученым, который в поисках истины умертвляет все живое.

Отношение Басе к цветку совершенно иное. У поэта не возникает желания со­рвать его; он даже не дотрагивается до цветка. Он лишь "внимательно вгляды­вается", чтобы "увидеть" цветок. Вот как комментирует это трехстишие Судзуки: "Вероятно, Басе шел по проселочной до­роге и увидел у плетня нечто малопри­метное. Он подошел поближе, вниматель­но вгляделся и обнаружил, что это всего лишь дикое растение, довольно невзрач­ное и не привлекающее взгляда прохоже­го. Чувство, которым проникнуто описа­ние этого незамысловатого сюжета, нельзя назвать особенно поэтическим, за исклю­чением, может быть, последних двух сло­гов, которые по-японски читаются как "kana". Эта частица часто прибавляется к существительным, прилагательным или наречиям и привносит ощущение восхи­щения или похвалы, печали или радости

и может быть при переводе в некоторых случаях весьма приблизительно передана с помощью восклицательного знака. В данном хокку все трехстишие заканчи­вается восклицательным знаком".

Теннисону, как представляется, необхо­димо обладать цветком, чтобы постичь природу и людей, и в результате этого об­ладания цветок погибает. Басе же хочет просто созерцать, причем не только смот­реть на цветок, но стать с ним единым целым — и оставить его жить. Разли­чие в позициях Теннисона и Басе в пол­ной мере объясняет следующее стихотво­рение Гете:

НАШЕЛ²

Бродил я лесом... В глуши его Найти не чаял Я ничего. Смотрю, цветочек В тени ветвей, Всех глаз прекрасней, Всех звезд светлей.

Простер я руку, Но молвил он: "Ужель погибнуть Я осужден?"

Я взял с корнями Питомца рос И в сад прохладный К себе отнес.

В тиши местечко Ему отвел, Цветет он снова, Как прежде цвел.

Гете прогуливался в лесу без всякой цели, когда его взгляд привлек яркий цве­ток. У Гете возникает то же желание, что и у Теннисона: сорвать цветок. Но в отли­чие от Теннисона Гете понимает, что это означает погубить его. Для Гете этот цве­ток в такой степени живое существо, что он даже говорит с поэтом и предостерега­ет его; Гете решает эту проблему иначе, нежели Теннисон или Басе. Он берет цве-

¹ Перевод с японского В. Марковой. Цит. по.: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетна­ма, Японии. М.: Худож. лит. 1977. С. 743.

² Перевод с немецкого Н. Миримского. Цит. по : Гете И.-В. Избр. произв.: В 2 т. М.: Правда, 1985. Т.1. С. 158.

ток с корнями и пересаживает его в сад прохладный", не разрушая его жизни. По­зиция Гете является промежуточной меж­ду позициями Теннисона и Басе: в решаю­щий момент сила жизни берет верх над простой любознательностью. Нет нужды добавлять, что в этом прекрасном стихот­ворении Гете выражена суть его концеп­ции исследования природы. Отношение Теннисона к цветку является выражени­ем принципа обладания, или владения, но обладания не чем-то материальным, а зна­нием. Отношение же Басе и Гете к цветку выражает принцип бытия. Под бытием я понимаю такой способ существования, при котором человек и не имеет ничего, и не жаждет иметь что-либо, но счастлив, про­дуктивно использует свои способности, пре­бывает в единении со всем миром. Гете, безмерно влюбленный в жизнь, один из вы­дающихся борцов против одностороннего и механистического подхода к человеку, во многих своих стихотворениях выразил свое предпочтительное отношение к бытию, а не к обладанию. Его "Фауст" — это яр­кое описание конфликта между бытием и обладанием (олицетворением последнего выступает Мефистофель). В небольшом стихотворении "Собственность" Гете с ве­личайшей простотой говорит о ценности бытия:

СОБСТВЕННОСТЬ

Я знаю, не дано ничем мне обладать,

Моя — лишь мысль, ее не удержать,

Когда в душе ей суждено родиться,

И миг счастливый — тоже мой,

Он благосклонною судьбой

Мне послан, чтоб сполна им насладиться.

Различие между бытием и обладани­ем не сводится к различию между Вос­током и Западом. Это различие касается типов общества — одно ориентировано на человека, другое — на вещи. Ориентация на обладание — характерная особенность западного индустриального общества, в котором главный смысл жизни состоит в погоне за деньгами, славой и властью. В обществах, в которых отчуждение вы­ражено в меньшей степени и которые не заражены идеями современного "прогрес­са", например в средневековом обществе, у индейцев зуни и африканских племен, существуют свои Басе. Возможно, что

через несколько поколении в результате индустриализации и у японцев появятся свои Теннисоны. Дело не в том, что (как полагал Юнг) западный человек не может до конца постичь философские системы Востока, например, дзэн-буддизм, а в том, что современный человек не может понять дух общества, которое не ориентировано на собственность и алчность. И действи­тельно, сочинения Майстера Экхарта (ко­торые столь же трудны для понимания, как и произведения Басе или дзэн-буд­дизм) и Будды — это в сущности лишь два диалекта одного и того же языка.

Идиоматические изменения

Некоторое изменение смыслового зна­чения понятий "бытие" и "обладание" на­шло в последние несколько столетий отра­жение в западных языках и выразилось во все большем использовании для их обо­значения существительных и все меньшем — глаголов.

Существительное — это обозначение вещи. Я могу сказать, что обладаю веща­ми [имею вещи], например: у меня есть [я имею] стол, дом, книга, автомобиль. Для обозначения действия или процесса слу­жит глагол, например: я существую, я люблю, я желаю, я ненавижу и т. д. Одна­ко все чаще действие выражается с помо­щью понятия обладания, иными словами, вместо глагола употребляется существи­тельное. Однако подобное обозначение дей­ствия с помощью глагола "иметь" в со­четании с существительным является неправильным употреблением языка, так как процессами или действиями владеть нельзя, их можно только осуществлять или испытывать.

Давние наблюдения

Пагубные последствия этой ошибки были замечены еще в XVIII веке. Дю Маре очень точно изложил эту проблему в своей посмертно опубликованной рабо­те "Истинные принципы грамматики" (1769). Он пишет: "Так, в высказывании "У меня есть [я имею] часы" выражение "У меня есть [я имею] " следует понимать буквально; однако в высказывании "У меня есть идея [я имею идею]" выраже­ние "У меня есть [я имею]" употребляет-

ся лишь в переносном смысле. Такая форма выражения является неестествен­ной. В данном случае выражение "У меня есть идея [я имею идею]" означает "Я думаю", "Я представляю себе это так-то и так-то". Выражение "У меня есть жела­ние" означает "Я желаю"; "У меня есть намерение" — "Я хочу", и т. д.".

Спустя столетие после того, как Дю Маре обратил внимание на это явление замены глаголов существительными, Маркс и Энгельс в "Святом семействе" об­суждали эту же проблему, но только бо­лее радикальным образом. Их критика "критической критики" Бауэра включа­ет небольшое, но очень важное эссе о люб­ви, где приводится следующее утвержде­ние Бауэра: "Любовь... есть жестокая богиня, которая, как и всякое божество, стремится завладеть всем человеком и не удовлетворяется до тех пор, пока человек не отдаст ей не только свою душу, но и свое физическое "я". Ее культ, это — стра­дание, вершина этого культа — самопо­жертвование, самоубийство".

В ответ Маркс и Энгельс пишут: Бау­эр "превращает любовь в "богиню", и при­том в "жестокую богиню", тем, что из лю­бящего человека, из любви человека он делает человека любви,— тем, что он от­деляет от человека "любовь" как особую сущность и, как таковую, наделяет ее са­мостоятельным бытием" (Маркс К., Эн­гельс Ф. Соч.Т. 2. С. 22-23). Маркс и Энгельс указывают здесь на важную осо­бенность — употребление существи­тельного вместо глагола. Существитель­ное "любовь" как некое понятие для обозначения действия "любить" отрыва­ется от человека как субъекта действия. Любовь превращается в богиню, в идола, на которого человек проецирует свою лю­бовь; в результате этого процесса отчуж­дения он перестает испытывать любовь, его способность любить находит свое вы­ражение в поклонении "богине любви". Он перестал быть активным, чувствую­щим человеком; вместо этого он превра­тился в отчужденного идолопоклонни­ка. <...>

Что такое модус обладания?

Общество приобретателей — основа модуса обладания

Наши суждения чрезвычайно предвзя­ты, ибо мы живем в обществе, которое зиж­дется на трех столпах: частной собствен­ности, прибыли и власти. Приобретать, владеть и извлекать прибыль — вот свя­щенные и неотъемлемые права индивида в индустриальном обществе¹. Каковы источ­ники собственности — не имеет значения, так же как и сам факт владения собствен­ностью не налагает никаких обязательств на ее владельцев. Принцип таков: "Где и каким образом была приобретена соб­ственность, а также как я собираюсь по­ступить с ней, никого, кроме меня, не каса­ется; пока я действую в рамках закона, мое право на собственность абсолютно и ничем не ограничено".

Такой вид собственности можно назвать частной, приватной собственностью (от латинского "privare" — "лишать"), так как личность или личности, владеющие соб­ственностью, являются ее единственными хозяевами, облеченными всей полнотой вла­сти лишать других возможности употре­бить ее для своей пользы или удоволь­ствия. Хотя предполагается, что частная собственность является естественной и уни­версальной категорией, история и предыс­тория человечества, и в особенности исто­рия неевропейских культур, где экономи­ка не играла главенствующей роли в жизни человека, свидетельствует о том, что на са­мом деле она скорее исключение, чем пра­вило. Помимо частной собственности, суще­ствуют еще и созданная своим трудом собственность, которая является всецело результатом труда своего владельца; огра­ниченная собственность, которая ограни­чена обязанностью помогать своим ближ­ним; функциональная, или личная, соб­ственность, которая распространяется либо на орудия труда, либо на объекты пользо-

¹ Книга Р. Тауни "The Acquisitive Society" (1920) остается непревзойденной по глубине понима­ния современного капитализма и возможных перспектив социального и человеческого развития. Работы Макса Вебера, Брентано, Шапиро, Паскаля, Зомбарта и Крауса также содержат важные и глубокие мысли о влиянии индустриального общества на человека.

вания; общая собственность, которой совме­стно владеет группа людей, связанных уза­ми духовного родства, как, например, киб-буцы — фермы или поселения-коммуны в Израиле.

Нормы, в соответствии с которыми функционирует общество, формируют так­же и характер членов этого общества ("со­циальный характер"). В индустриальном обществе такими нормами является стрем­ление приобретать собственность, сохранять ее и приумножать, то есть извлекать при­быль, и владеющие собственностью стано­вятся предметом восхищения и зависти как существа высшего порядка. Однако подавляющее большинство людей не вла­деют никакой собственностью в полном смысле этого слова — то есть капиталом или товарами, в которые вложен капитал, и в связи с этим возникает такой озадачи­вающий вопрос: как же эти люди могут удовлетворять свою страсть к приобрете­нию и сохранению собственности и как они могут справляться с этой обуреваю­щей их страстью? Иначе говоря, как им удается чувствовать себя владельцами соб­ственности, если они ее практически не имеют?

Естественно, напрашивается следую­щий ответ на этот вопрос: как бы беден ни был человек, он все-таки чем-нибудь владеет и дорожит этой малостью так же, как владелец капитала — своим богат­ством. И точно так же, как крупных соб­ственников, бедняков обуревает стремле­ние сохранить то немногое, что у них есть, и приумножить пусть даже на ничтожно малую величину (к примеру, сэкономив на чем-либо жалкие гроши). Кроме того, наивысшее наслаждение состоит, возмож­но, не столько в обладании материаль­ными вещами, сколько в обладании жи­выми существами. В патриархальном обществе даже самые обездоленные пред­ставители мужского населения из бедней­ших классов могут быть собственниками: по отношению к жене, детям, домашним животным или скоту они могут чувство­вать себя полновластными хозяевами. Для мужчины в патриархальном обществе большое число детей есть единственный путь к владению людьми без необходи­мости зарабатывать право на эту соб­ственность, к тому же не требующий больших капиталовложений. Учитывая,

что все бремя рождения ребенка ложит­ся на женщину, вряд ли можно отрицать, что произведение на свет детей в патри­архальном обществе является результа­том грубой эксплуатации женщин. Од­нако у матерей в свою очередь есть свой вид собственности — малолетние дети. Итак, круг бесконечен и порочен: муж эк­сплуатирует жену, жена — маленьких де­тей, а мальчики, став юношами, вскоре присоединяются к старшим и тоже на­чинают эксплуатировать женщин, и так далее.

Гегемония мужчин в патриархальном обществе сохранялась примерно 6 или

7 тысячелетий и по сей день преобладает в слаборазвитых странах и среди бедней­ших классов. Эта гегемония тем не ме­нее постепенно теряет силу в более раз­витых обществах — эмансипация женщин, детей и подростков увеличивается вместе с повышением уровня жизни общества.

8 чем же будут находить удовлетворение своей страсти к приобретению, сохране­нию и приумножению собственности про­стые люди в хорошо развитом индустри­альном обществе по мере постепенного исчезновения устаревшего патриархально­го типа собственности на людей? Ответ на этот вопрос лежит в расширении рамок собственности, которая может включать в себя и друзей, возлюбленных, здоровье, путешествия, произведения искусства, бога, собственное "я". Блестящая картина бур­жуазной одержимости собственностью дана Максом Штирнером. Люди превра­щаются в вещи; их отношения друг с другом принимают характер владения собственностью. "Индивидуализм", кото­рый в позитивном смысле означает осво­бождение от социальных пут, в негатив­ном есть "право собственности на самого себя", то есть право — и обязанность — посвятить всю свою энергию достижению собственных успехов. Наше "я" является наиболее важным объектом, на который направлено наше чувство собственности, поскольку оно включает в себя многое: наше тело, имя, социальный статус, все, чем мы обладаем (включая наши знания), наше представление о самих себе и тот образ, который мы хотим создать о себе у других людей. Наше "я" — это смесь реальных качеств, таких, как знания и профессиональные навыки, и качеств фик-

тивных, которыми обросло наше реальное "я". Однако суть не в том, каково содер­жание нашего "я", а скорее в том, что оно воспринимается как некая вещь, которой обладает каждый из нас, и что именно эта "вещь" лежит в основе нашего самосоз­нания .

При обсуждении проблемы собственно­сти необходимо иметь в виду, что основной тип отношения к собственности, распрост­раненный в XIX веке, начал после первой мировой войны постепенно исчезать и в наши дни стал редкостью. В прежние вре­мена человек относился ко всему, чем он владел, бережно и заботливо, и пользовал­ся своей собственностью до тех пор, пока она могла ему служить. Делая покупку, он хотел надолго сохранить ее, и лозунгом XIX века вполне могло бы быть: "Все старое прекрасно!" В наше время акцент перене­сен на сам процесс потребления, а не на сохранение приобретенного и сегодня че­ловек покупает, чтобы в скором времени выбросить покупку. Будь то автомобиль, одежда или какая-нибудь безделушка — попользовавшись своей покупкой в тече­ние некоторого времени, человек устает от нее и стремится избавиться от "старой" вещи и купить последнюю модель. Приоб­ретение — временное обладание и пользо­вание — выбрасывание (или, если возмож­но, выгодный обмен на лучшую модель) — новое приобретение — таков порочный круг потребительского приобретения. Лозунгом сегодняшнего дня поистине могли бы стать слова: "Все новое прекрасно!"

Наиболее впечатляющим примером феномена современного потребительского приобретения является, вероятно, личный автомобиль. Наше время вполне заслужи­вает названия "века автомобиля", посколь­ку вся наша экономика строится вокруг производства автомобилей и вся наша жизнь в очень большой степени определя­ется ростом и снижением потребительс­кого спроса на автомобили. Владельцам автомобилей они представляются жизнен­ной необходимостью. Для тех же, кто еще не приобрел автомобиль, особенно для лю­дей, живущих в так называемых социали­стических странах, автомобиль — символ счастья.

Очевидно, однако, что любовь к соб­ственной машине не столь глубока и посто­янна, а скорее напоминает мимолетное ув-

лечение, так как владельцы автомобилей склонны их часто менять; двух лет, а иног­да и одного года достаточно, чтобы владелец автомобиля устал от "старой машины" и стал предпринимать энергичные попытки заключить "выгодную сделку" с целью за­получить новый автомобиль. Вся процеду­ра от приценивания до собственно покуп­ки кажется игрой, главным элементом которой может иной раз стать даже наду­вательство, а сама "выгодная сделка" дос­тавляет такое же, если не большее, удоволь­ствие, как и получаемая в конце награда: самая последняя модель в гараже.

Чтобы разрешить загадку этого на пер­вый взгляд вопиющего противоречия меж­ду отношением владельцев собственности к своим автомобилям и их быстро угаса­ющим интересом к ним, следует принять во внимание несколько факторов. Во-пер­вых, в отношении владельца к автомоби­лю присутствует элемент деперсонализа­ции; автомобиль является не каким-то конкретным предметом, дорогим сердцу его обладателя, а неким символом статуса владельца, расширяющим границы его власти: автомобиль творит "я" своего об­ладателя, ибо, приобретая автомобиль, вла­делец фактически приобретает некую но­вую частицу своего "я". Второй фактор заключается в том, что, приобретая новую машину каждые два года вместо, скажем, одного раза в шесть лет, владелец испыты­вает больший трепет и волнение при по­купке; сам акт приобретения новой ма­шины подобен дефлорации — он усиливает ощущение собственной силы и чем чаще повторяется, тем больше возбуждает и захватывает. Третий фактор состоит в том, что частая смена автомобиля увеличивает возможности заключения "выгодных сде­лок" — извлечения прибыли путем обме­на. Склонность к этому весьма характер­на сегодня как для мужчин, так и для женщин. Четвертый фактор, имеющий большое значение,— это потребность в новых стимулах, поскольку старые очень скоро исчерпывают себя и теряют привле­кательность. Рассматривая проблему сти­мулов в своей книге "Анатомия человечес­кой деструктивности", я проводил различие между стимулами, "повышающими актив­ность", и стимулами, "усиливающими пассивность", и предложил следующую формулировку: "Чем больше стимул

способствует пассивности, тем чаще долж­на изменяться его интенсивность и (или) его вид; чем больше он способствует ак­тивности, тем дольше сохраняется его сти­мулирующее свойство и тем меньше необ­ходимость в изменении его интенсивности и содержания". Пятым и самым важным фактором является изменение социально­го характера, которое произошло за послед­нее столетие,— замена "накопительского" характера "рыночным" характером. Хотя это изменение и не свело на нет ориента­цию на обладание, оно привело к серьез­нейшей ее модификации. <...>