Искусственный интеллект 34 страница

Соотношение психического и физиоло­гического рассматривается во множестве психологических работ. В связи с учени­ем о высшей нервной деятельности оно наиболее подробно теоретически освещено С. Л. Рубинштейном, который развивал мысль, что физиологическое и психичес­кое — это одна и та же, а именно рефлек­торная отражательная деятельность, но рассматриваемая в разных отношениях и что ее психологическое исследование яв­ляется логическим продолжением ее фи­зиологического исследования². Рассмотре­ние этих положений, как и положений, выдвинутых другими авторами, выводит нас, однако, из намеченной плоскости ана­лиза. Поэтому, воспроизводя некоторые из высказывавшихся ими положений, я огра­ничусь здесь только вопросом о месте физиологических функций в структуре предметной деятельности человека.

Напомню, что прежняя, субъективно-эмпирическая психология ограничивалась

утверждением параллелизма психических и физиологических явлений. На этой ос­нове и возникла та странная теория "пси­хических теней", которая — в любом из ее вариантов,— по сути, означала собой от­каз от решения проблемы. С известными оговорками это относится и к последую­щим теоретическим попыткам описать связь психологического и физиологичес­кого, основываясь на идее их морфности и интерпретации психических и физиоло­гических структур посредством логичес­ких моделей³.

Другая альтернатива заключается в том, чтобы отказаться от прямого сопос­тавления психического и физиологичес­кого и продолжить анализ деятельности, распространив его на физиологические уровни. Для этого, однако, необходимо преодолеть обыденное противопоставление психологии и физиологии как изучающих разные "вещи".

Хотя мозговые функции и механизмы бесспорный предмет физиологии, но из это­го вовсе не следует, что эти функции и механизмы остаются вне психологическо­го исследования, что "кесарево должно быть отдано кесарю".

Эта удобная формула, спасая от физио­логического редукционизма, вместе с тем вводит в пущий грех — в грех обособления психического от работы мозга. Действи­тельные отношения, связывающие между собой психологию и физиологию, похожи скорее на отношения физиологии и биохи­мии: прогресс физиологии необходимо ве­дет к углублению физиологического анали­за до уровня биохимических процессов; с другой стороны, только развитие физиоло­гии (шире — биологии) порождает ту осо-

¹ Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность // Избранные психологические произведе­ния: В 2 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 2. С. 159—165.

² См.: Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. С. 219—221.

³ См., например: Пиаже Ж. Характер объяснения в психологии и психофизиологический па­раллелизм // Экспериментальная психология / Под ред. П.Фресса, Ж.Пиаже. М., 1966. Вып. I, П.

бую проблематику, которая составляет спе­цифическую область биохимии.

Продолжая эту — совершенно условную, разумеется,— аналогию, можно сказать, что и психофизиологическая (высшая физио­логическая) проблематика порождается развитием психологических знаний; что даже такое фундаментальное для физиоло­гии понятие, как понятие условного реф­лекса, родилось в "психических", как их первоначально назвал И.П.Павлов, опытах. Впоследствии, как известно, И.П.Павлов высказывался в том смысле, что психоло­гия на своем этапном приближении уяс­няет "общие конструкции психических образований, физиология же на своем эта­пе стремится продвинуть задачу дальше — понять их как особое взаимодействие фи­зиологических явлений"¹. Таким образом, исследование движется не от физиологии к психологии, а от психологии к физиоло­гии. "Прежде всего, — писал И.П.Павлов, — важно понять психологически, а потом уже переводить на физиологический язык"².

Важнейшее обстоятельство заключает­ся в том, что переход от анализа деятельно­сти к анализу ее психофизиологических ме­ханизмов отвечает реальным переходам между ними. Сейчас мы уже не можем под­ходить к мозговым (психофизиологичес­ким) механизмам иначе, как к продукту развития самой предметной деятельности. Нужно, однако, иметь в виду, что механиз­мы эти формируются в филогенезе и в ус­ловиях онтогенетического (особенно функ­ционального) развития по-разному и, соответственно, выступают не одинаковым образом.

Филогенетически сложившиеся меха­низмы составляют готовые предпосылки деятельности и психического отражения. Например, процессы зрительного восприя­тия как бы записаны в особенностях уст­ройства зрительной системы человека, но только в виртуальной форме — как их воз­можность. Однако последнее не освобожда­ет психологическое исследование воспри­ятия от проникновения в эти особенности. Дело в том, что мы вообще ничего не можем сказать о восприятии, не апеллируя к этим особенностям. Другой вопрос, делаем ли мы эти морфофизиологические особенности

самостоятельным предметом изучения или исследуем их функционирование в структуре действий и операций. Различие в этих подходах тотчас же обнаруживает­ся, как только мы сравниваем данные ис­следования, скажем, длительности зритель­ных послеобразов и данные исследования постэкспозиционной интеграции сенсор­ных зрительных элементов при решении разных перцептивных задач.

Несколько иначе обстоит дело, когда формирование мозговых механизмов про­исходит в условиях функционального раз­вития. В этих условиях данные механизмы выступают в виде складывающихся, так сказать, на наших глазах новых "подвиж­ных физиологических органов" (А.А.Ух­томский), новых "функциональных систем" (П.К.Анохин).

У человека формирование специфичес­ких для него функциональных систем про­исходит в результате овладения им оруди­ями (средствами) и операциями. Эти системы представляют собой не что иное, как отложившиеся, овеществленные в мозге внешнедвигательные и умственные, напри­мер логические, операции. Но это не про­стая их "калька", а скорее их физиологи­ческое иносказание. Для того чтобы это иносказание было прочитано, нужно пользоваться уже другим языком, другими единицами. Такими единицами являются мозговые функции, их ансамбли — функ­ционально-физиологические системы.

Включение в исследование деятельнос­ти уровня мозговых (психофизиологичес­ких) функций позволяет охватить очень важные реальности, с изучения которых, собственно, и началось развитие экспери­ментальной психологии. Правда, первые работы, посвященные, как тогда говорили, "психическим функциям" — сенсорной, мнемической, избирательной, тонической, оказались, несмотря на значительность сде­ланного ими конкретного вклада, теорети­чески бесперспективными. Но это про­изошло именно потому, что функции исследовались в отвлечении от реализуе­мой или предметной деятельности субъек­та, т. е. как проявления неких способнос­тей — способностей души или мозга. Суть дела в том, что в обоих случаях они рас-

¹ Павлов И. П. Павловские среды. М., 1934. Т. 1. С. 249—250.

² Павлов И. П. Павловские клинические среды. М.; Л., 1954. Т. 1. С. 275.

сматривались не как порождаемые деятель­ностью, а как порождающие ее.

Впрочем, уже очень скоро был выявлен факт изменчивости конкретного выраже­ния психофизиологических функций в за­висимости от содержания деятельности субъекта. Научная задача, однако, заклю­чается не в том, чтобы констатировать эту зависимость (она давно констатирована в бесчисленных работах психологов и физи­ологов), а в том, чтобы исследовать те пре­образования деятельности, которые ведут к перестройке ансамблей мозговых психо­физиологических функций.

Значение психофизиологических иссле­дований состоит в том, что они позволяют выявить те условия и последовательности формирования процессов деятельности, которые требуют для своего осуществления перестройки или образования новых ансам­блей психофизиологических функций, но­вых функциональных мозговых систем. Простейший пример здесь — формирова­ние и закрепление операций. Конечно, по­рождение той или иной операции опреде­ляется наличными условиями, средствами и способами действия, которые складыва­ются или усваиваются извне; однако спа­ивание между собой элементарных звень­ев, образующих состав операций, их "сжимание" и их передача на нижележа­щие неврологические уровни происходит, подчиняясь физиологическим законам, не считаться с которыми психология, конечно, не может. Даже при обучении, например, внешнедвигательным или умственным навыкам мы всегда интуитивно опираем­ся на эмпирически сложившиеся представ­ления о мнемических функциях мозга ("по­вторение — мать учения"), и нам только кажется, что нормальный мозг психологи­чески безмолвен.

Другое дело, когда исследование требу­ет точной квалификации изучаемых про­цессов деятельности, особенно деятельнос­ти, протекающей в условиях дефицита времени, повышенных требований к точно­сти, избирательности и т. п. В этом случае психологическое исследование деятельно­сти неизбежно включает в себя в качестве специальной задачи ее анализ на психофи­зиологическом уровне.

Наиболее, пожалуй, остро задача разло­жения деятельности на ее элементы, опре­деления их временных характеристик и пропускной способности отдельных реци­пирующих и "выходных" аппаратов вста­ла в инженерной психологии. Было введе­но понятие об элементарных операциях, но в совершенно другом, не психологическом, а логико-техническом, так сказать, смысле, что диктовалось потребностью распростра­нить метод анализа машинных процессов на процессы человека, участвующего в ра­боте машины. Однако такого рода дробле­ние деятельности в целях ее формального описания и применения теоретико-инфор­мационных мер столкнулось с тем, что в результате из поля зрения исследования полностью выпадали главные образующие деятельности, главные ее определяющие, и деятельность, так сказать, расчеловечива-лась. Вместе с тем нельзя было отказаться от такого изучения деятельности, которое выходило бы за пределы анализа ее общей структуры. Так возникла своеобразная контраверза: с одной стороны, то обстоя­тельство, что основанием для выделения "единиц" деятельности служит различие связей их с миром, в общественные отноше­ния к которому вступает индивид, с тем, что побуждает деятельность, с ее целями и пред­метными условиями, — ставит предел даль­нейшему их членению в границах данной системы анализа; с другой стороны, настой­чиво выступила задача изучения интраце-ребральных процессов, что требовало даль­нейшего дробления этих единиц.

В этой связи в последние годы была выдвинута идея "микроструктурного" ана­лиза деятельности, задача которого состо­ит в том, чтобы объединить генетический (психологический) и количественный (ин­формационный) подходы к деятельности¹. Потребовалось ввести понятия о "функци­ональных блоках", о прямых и обратных связях между ними, образующих струк­туру процессов, которые физиологически реализуют деятельность. При этом предпо­лагается, что эта структура в целом соот­ветствует макроструктуре деятельности и что выделение отдельных "функциональ­ных блоков" позволит углубить анализ, продолжая его в более дробных единицах.

¹ См.: Зинченко В. П. О микроструктурном методе исследования познавательной деятельности / / Труды ВНИИТЭ. М., 1972. Вып. 3.

Здесь, однако, перед нами встает сложная теоретическая задача: понять те отно­шения, которые связывают между собой интрацеребральные структуры и струк­туры реализуемой ими деятельности. Дальнейшее развитие микроанализа дея­тельности необходимо выдвигает эту зада­чу. Ведь уже сама процедура исследования, например, обратных связей возбужденных элементов сетчатки глаза и мозговых структур, ответственных за построение пер­вичных зрительных образов, опирается на регистрацию явлений, возникающих толь­ко благодаря последующей переработке этих первичных образов в таких гипотети­ческих "семантических блоках", функция которых определяется системой отношений, по самой природе своей являющихся экст­рацеребральными и, значит, не физиологи­ческими <...>.

Анализ структуры интрацеребральных процессов, их блоков или констелляций представляет собой, как уже было сказа­но, дальнейшее расчленение деятельности, ее моментов. Такое расчленение не толь­ко возможно, но часто и необходимо. Нужно только ясно отдавать себе отчет в том, что оно переводит исследование дея­тельности на особый уровень — на уро­вень изучения переходов от единиц деятельности (действий, операций) к еди­ницам мозговых процессов, которые их реализуют. Я хочу особенно подчеркнуть, что речь идет именно об изучении перехо­дов. Это и отличает так называемый микроструктурный анализ предметной деятельности от изучения высшей нерв­ной деятельности в понятиях физиологи­ческих мозговых процессов и их нейрон­ных механизмов, данные которого могут лишь сопоставляться с соответствующи­ми психологическими явлениями.

С другой стороны, исследование реали­зующих деятельность интерцеребральных процессов ведет к демистификации поня­тия о "психических функциях" в его пре­жнем, классическом значении — как пуч­ка способностей. Становится очевидным, что это проявления общих функциональ­ных физиологических (психофизиологи­ческих) свойств, которые вообще не суще­ствуют как отдельности. Нельзя же

представить себе, например, мнемическую функцию как отвязанную от сенсорной и наоборот. Иначе говоря, только физио­логические системы функций осуществ­ляют перцептивные, мнемические, двига­тельные и другие операции. Но, повторяю, операции не могут быть сведены к этим физиологическим системам. Операции всегда подчинены объективно-предметным, т. е. экстрацеребральным, отношениям.

По другому очень важному, намеченно­му еще Л. С. Выготским, пути проникнове­ния в структуру деятельности со стороны мозга идут нейропсихология и патопсихо­логия. Их общепсихологическое значение состоит в том, что они позволяют увидеть деятельность в ее распаде, зависящем от выключения отдельных участков мозга или от характера тех более общих нарушений его функций, которые выражаются в ду­шевных заболеваниях.

Я остановлюсь только на некоторых данных, полученных в нейропсихологии. В отличие от наивных психоморфологичес­ких представлений, согласно которым внешне психологические процессы одно­значно связаны с функционированием от­дельных мозговых центров (центров речи, письма, мышления в понятиях и т.д.), ней-ропсихологические исследования показали, что эти сложные, общественно-историчес­кие по своему происхождению, прижизнен­но формирующиеся процессы имеют ди­намическую и системную локализацию. В результате сопоставительного анализа об­ширного материала, собранного в экспери­ментах на больных с разной локализацией очаговых поражений мозга, выявляется картина того, как именно "откладываются" в его морфологии разные "составляющие" человеческой деятельности¹.

Таким образом, нейропсихология со своей стороны, т.е. со стороны мозговых структур, позволяет проникнуть в "испол­нительские механизмы" деятельности <...>. Системный анализ человеческой деятельности необходимо является также анализом поуровневым. Именно такой анализ и позволяет преодолеть противопо­ставление физиологического, психологичес­кого и социального, равно как и сведение одного к другому.

¹ См.: ЛурияА. Р. Высшие корковые функции человека. М., 1969; Цветкова Л. С. Восстанови­тельное обучение при локальных поражениях мозга. М., 1972.

А.Р.Лурия

[ПОРАЖЕНИЯ МОЗГА И МОЗГОВАЯ ЛОКАЛИЗАЦИЯ ВЫСШИХ ПСИХИЧЕСКИХ ФУНКЦИЙ]¹

В исследовании высших психических функций мы шли двумя путями: просле­живали их развитие и изучали процесс их распада в клинике локальных пора­жений мозга. В середине 20-х гг. Л. С. Выготский впервые предположил, что ис­следование локальных поражений мозга может быть очень плодотворным для анализа высших психических процессов. В то время ни структура самих высших психических процессов, ни функциональ­ная организация мозга не были достаточ­но изучены.

В объяснениях того, как работает мозг, тогда превалировали два диаметрально противоположных подхода. С одной сто­роны, сторонники узкой локализации пы­тались непосредственно соотнести каждую психическую функцию с определенной узкоограниченной зоной мозга, а с другой — представители антилокализационного подхода считали, что все области мозга эк­випотенциальны и равно ответственны за психические функции, выраженные в по­ведении. Согласно этой точке зрения ха­рактер дефектов определялся не местом повреждения, а объемом поврежденного мозга.

Научные исследования нарушений сложных психических процессов в кли­нике локальных поражений мозга нача-

лись в 1861 г., когда французский ана­том Поль Брока дал описание мозга боль­ного, который не мог говорить, хотя и понимал устную речь. После смерти боль­ного Брока смог получить точную инфор­мацию о пораженной зоне мозга. Брока первым показал, что моторная речь, т. е. двигательные координации, результатом которых является произнесение слов, свя­заны с задней третью нижней лобной извилины левого полушария. Брока ут­верждал, что эта зона является "центром моторных образов слов" и что поврежде­ние в этой зоне ведет к особому виду нарушения экспрессивной речи, которое он первоначально назвал "афемией"; поз­же это нарушение получило название "афазия", как оно и называется в наше время. Открытие Брока представляло со­бой первый случай, когда сложная пси­хическая функция, подобная речи, была четко локализована на базе клинических наблюдений. Это наблюдение дало также Брока возможность дать первое описание различия функций левого и правого по­лушарий мозга.

За открытием Брока последовало отк­рытие Карла Вернике, немецкого пси­хиатра. В 1874 г. Вернике опубликовал описание нескольких случаев, когда по­вреждения задней трети верхней височной извилины левого полушария вызывали потерю способности понимать слышимую речь. Он назвал эту зону "центром сенсор­ных образов слов", или центром понима­ния устной речи.

Открытия Брока и Вернике вызвали огромный энтузиазм в неврологической науке. В течение короткого времени обна­ружили много других мозговых "центров": "центр понятий" в нижней теменной зоне левого полушария и "центр письма" в пе­редней части средней лобной извилины левого полушария и др. К 1880-м годам неврологи и психиатры начали создавать "функциональные карты" коры головного мозга. Создавалось впечатление, что про­блема отношений между структурой моз­га и психической деятельностью уже ре­шена.

С теорией узкого локализационизма с самого начала не соглашались некоторые ученые. Среди них выделялся английский

¹ Лурия А.Р. Этапы пройденного пути: Научная автобиография. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С. 110—121, 130—138.

невролог Хьюлингс Джэксон. Он утверж­дал, что мозговая организация психичес­ких процессов бывает различной в зави­симости от сложности психического процесса.

Идеи Джэксона возникли на основе наблюдений, которые шли вразрез с ло-кализационной теорией Брока. В своих исследованиях двигательных и речевых нарушений Джэксон установил, что огра­ниченные повреждения отдельной зоны мозга никогда не вызывают полной поте­ри функции. Возможны, казалось бы, па­радоксальные случаи, которые никак не согласовывались с концепцией узкого ло-кализационизма. Например, больной не мог выполнить просьбу: "Произнесите сло­во "нет"", хотя и пытался сделать это. Однако несколько позже в состоянии аффекта больной мог сказать: "Нет, док­тор, я не могу сказать "нет"".

Объяснение таким парадоксам, когда произнесение слова одновременно и воз­можно, и невозможно, Джэксон находил в том, что все психические функции имеют сложную "вертикальную" организацию. Согласно Джэксону, каждая функция пред­ставлена на трех уровнях: на "низком" уровне — в спинном мозге или стволе, на "среднем" — сенсорном или моторном уровне коры головного мозга и, наконец, на "высоком" уровне — в лобных долях мозга.

Он рекомендовал тщательно изучать уровень, на котором осуществляется дан­ная функция, а не искать ее локализацию в одной определенной зоне мозга.

Гипотеза Джэксона, оказавшая огром­ное влияние на нашу работу, была по-на­стоящему оценена лишь 50 лет спустя, когда она вновь возникла в трудах таких неврологов, как Антон Пик (1905), фон Монаков (1914), Генри Хэд (1926) и Курт Гольдштейн (1927, 1944, 1948). Не отри­цая того, что элементарные психологичес­кие "функции", например зрение, слух, кожная чувствительность и движение, представлены в четко определенных зонах мозга, эти неврологи выражали сомнения относительно применимости принципа узкой локализации к сложным формам психической деятельности человека. Од­нако, забывая выводы Джэксона, они под­ходили к сложной психической деятель­ности с прямо противоположной точки

зрения. Так, отмечая сложный характер психической деятельности человека, Мо­наков пытался описать ее при помощи туманного термина "семантический харак­тер поведения", Гольдштейн говорил об "абстрактных установках" и "категори­альном поведении" и т. д. Они или про­сто постулировали, что сложные психи­ческие процессы, которые они называли "семантикой" или "категориальным по­ведением", являются результатом деятель­ности всего мозга, или совершенно отры­вали их от работы мозга и выделяли в особую "духовную сущность".

С нашей точки зрения ни одна из этих двух позиций не обеспечивала необходи­мой научной базы для дальнейших иссле­дований в этой области. Мы отвергали хо­листические антилокализационные тео­рии, так как абсурдно поддерживать устаревшее мнение о раздельности "духов­ной жизни" и мозга и отрицать возмож­ность обнаружения материальной базы мышления. Эта теория возродила идеи о некоем "потенциале массы", которые мы считали неприемлемыми, согласно кото­рым мозг представляет собой однородную недифференцированную массу, одинаково функционирующую во всех своих отделах.

Равным образом мы отвергали и узко-локализационные теории, считая их несо­стоятельными. Приступая к изучению проблемы "мозг и психические функции", мы видели прежде всего необходимость пересмотреть понятие "функция".

Большинство исследователей, рассмат­ривавших вопрос о локализации элемен­тарных функций в коре головного мозга, понимали термин "функция" как функ­цию той или иной ткани. Так, выделение желчи есть функция печени, а выделение инсулина — функция поджелудочной же­лезы. Казалось бы, столь же логично рас­сматривать восприятие света как функ­цию светочувствительных элементов сетчатки глаза и связанных с нею высоко­специализированных нейронов зрительной коры. Однако такое определение не исчер­пывает всех аспектов понятия "функция".

Даже когда мы говорим о такой фи­зиологической функции, как функция ды­хания, ее понимание как функции оп­ределенной ткани является явно недоста­точным. Конечной "задачей" дыхания является доведение кислорода до легоч-

ных альвеол и его диффузия через стен­ки альвеол в кровь. Весь этот процесс осу­ществляется не как простая функция осо­бой ткани, а как целая функциональная система, включающая много звеньев, рас­положенных на разных уровнях секре­торного, двигательного и нервного ап­паратов. Такая "функциональная систе­ма" — термин, введенный П. К.Анохиным в 1935г., — отличается не только слож­ностью своего строения, но и пластичнос­тью своих составных частей. Исходная "задача" дыхания (восстановление нару­шенного гомеостаза) и его конечный ре­зультат (доведение кислорода до легочных альвеол) остаются явно инвариантными. Однако способ выполнения этой задачи может сильно варьироваться. Например, если диафрагма, основная группа мышц, работающих при дыхании, перестает по­чему-либо действовать, в работу включа­ются межреберные мышцы, но если поче­му-либо и эти мышцы повреждены, моби­лизуются мышцы гортани и человек (или животное) начинает заглатывать воздух, который затем доводится до легочных альвеол совершенно иным путем. Нали­чие инвариантной задачи, выполняемой с помощью вариативных механизмов, явля­ется одной из основных особенностей, свойственных работе каждой "функцио­нальной системы".

Второй отличительной чертой функци­ональной системы является ее сложный состав, всегда включающий ряд афферент­ных (настраивающих) и эфферентных (осу­ществляющих) звеньев. Это сочетание мож­но продемонстрировать, например, на функции движения, которая была деталь­но проанализирована советским физиоло­гом-математиком Н. А. Бернштейном. Движения человека, стремящегося перей­ти из одного места в другое, попасть в ка­кую-то точку или выполнить какое-то дей­ствие, никогда не осуществляются просто посредством эфферентных, двигательных импульсов. Движение в принципе неуп­равляемо одними эфферентными импуль­сами, так как двигательный аппарат чело­века с его подвижными суставами имеет много степеней свободы, и в любом движе­нии участвуют различные группы суста­вов и мышц, причем каждая стадия дви­жения изменяет первоначальный тонус мышц. Чтобы движение осуществилось,

необходима постоянная коррекция его афферентными импульсами, которые ин­формируют мозг о положении движущей­ся конечности в пространстве и об измене­нии тонуса мышц. Это сложное строение двигательного аппарата необходимо для обеспечения возможности в любых усло­виях сохранить инвариантность задачи и выполнить ее разными вариативными сред­ствами. Тот факт, что каждое движение имеет характер сложной функциональной системы и что многие элементы, составля­ющие его, могут быть взаимозаменяемы, очевиден, поскольку один и тот же резуль­тат может быть достигнут совершенно раз­личными способами.

В опытах Вальтера Хантера крыса в лабиринте достигала цели, бегая по опре­деленному пути, но когда один фрагмент лабиринта заменили водой, крыса достиг­ла цели посредством плавательных дви­жений. В опытах Карла Лешли крыса, на­тренированная проходить определенный путь, радикальным образом меняла струк­туру своих движений после удаления моз­жечка. Она уже не могла передвигаться обычным образом, но достигала своей цели, передвигаясь кубарем. Тот же самый вза­имозаменяемый характер движений, необ­ходимых для достижения определенной цели, отчетливо виден при тщательном анализе любых локомоторных актов чело­века, как, например, попадания в цель, осу­ществляемого различным набором движе­ний в зависимости от исходного положения тела, манипулирования предметами, кото­рое можно осуществить различными спо­собами, письма, которое можно осуществить или карандашом или ручкой, правой или левой рукой, или даже ногой и т. д.

Это "системное" строение характерно для всех сложных форм психической дея­тельности. Можно с полным основанием сказать, что элементарные функции, подоб­ные светоразличительной функции сетчат­ки глаза, непосредственно связаны с опре­деленным типом клеток, однако нам казалось абсурдным считать, что сложные функции также можно рассматривать как прямой результат работы ограниченной группы клеток и что их можно связывать с работой определенных участков коры мозга. Наш подход к строению функцио­нальных систем в целом и высших пси­хических функций в частности заставил

нас поверить в необходимость коренного пересмотра идей локализации, выдвинутых теоретиками начала века.

Основываясь на наших с Л.С. Выготс­ким представлениях о строении высших психических функций, которые вытекали из результатов нашей работы с детьми, мы считали, что высшие психические функции представляют собой сложные функцио­нальные системы, опосредованные по свое­му строению. Они включают сформировав­шиеся в ходе исторического развития символы и орудия. Мозговая организация высших функций должна отличаться от того, что мы наблюдаем у животных. Более того, поскольку для формирования челове­ческого мозга потребовались миллионы лет, а история человечества насчитывает лишь тысячи лет, теория мозговой организации высших психических функций должна объяснять такие процессы, как процесс письма, чтения, счет и т.д., зависящие от исторически обусловленных символов. Иными словами, Л. С. Выготский считал, что его исторический подход к развитию таких психических процессов, как произ­вольное запоминание, абстрактное мышле­ние и др., должен найти свое отражение и в принципах их мозговой организации.

Изучение развития высших психичес­ких функций у детей привело Л. С. Выгот­ского также к выводу, что роль мозга в организации высших психических процес­сов должна изменяться в процессе разви­тия индивидуума. Наше исследование по­казало, что любая сложная сознательная психическая деятельность сначала носит развернутый характер. На первых этапах абстрактное мышление требует ряда вне­шних опорных средств, и только позднее, в процессе овладения определенным видом деятельности, логические операции автома­тизируются и превращаются в "умственные навыки". Можно предположить, что в про­цессе развития меняется не только функ­циональная структура мышления, но и его мозговая организация. Участие слуховых и зрительных зон коры, существенное на ранних этапах формирования различной познавательной деятельности перестает играть такую роль на поздних этапах, ког­да мышление начинает опираться на совме­стную деятельность разных систем коры мозга. Например, у ребенка сенсорные зоны коры создают базу для развития познава-

тельных процессов, включая речь. Но у взрослых с уже развитыми речью и слож­ными познавательными процессами сен­сорные зоны теряют эту функцию и позна­вательная способность становится менее зависящей от сенсорной информации. Рас­суждая таким образом, Л. С. Выготский объяснил, почему ограниченные поражения зон коры могут иметь совершенно различ­ные последствия в зависимости от того, произошло повреждение в раннем детстве или в зрелом возрасте. Например, пораже­ние зрительных сенсорных отделов коры в раннем детстве приводит к недоразвитию познавательной способности и мышления, в то время как у взрослого такое же пора­жение может компенсироваться влиянием уже сформировавшихся высших функ­циональных систем.