Искусственный интеллект 14 страница

бы оказаться не совсем или даже совсем не подходящим в данной актуальной си­туации. А ведь жертва не стала бы ждать повторения, и неудачное действие привело бы к потере благоприятной возможности.

Известный полярник Э. Кренкель при­водит следующее описание охоты белого медведя на тюленя (сделанное им без вся­кой связи с проблемами психологии). "В бинокль с мыса Выходного, на расстоянии примерно около километра, а может быть поменьше, я увидел однажды, как к лежа­щему тюленю (а они очень чуткие) по-пла­стунски подкрадывался белый медведь. Самое интересное, что тюлень изредка под­нимает голову, оглядывается — все ли в порядке, все ли спокойно, можно ли про­должать отдых, но медведя не замечает. А тот подкрадывался предельно осторожно, распластавшись на снегу, как меховой пла­ток. Он полз на брюхе и одной лапой при­крывал свой черный нос, чтобы не выде­лялся на фоне белого снега.

Наконец, медведь оказался совсем ря­дом, а его жертва так ничего и не замеча­ла. Медведь прыгнул. Но... видимо, это был молодой зверь. Он не рассчитал прыжок и примерно на полметра перемахнул через тюленя. Оглянулся — тюленя не было. И что бы вы думали, сделал медведь? Он по­шел обратно и два раза прыгал на лунку, пока не отработал достаточной точности прыжка. Молодой охотник за тюленями

явно тренировался......Зверь твердо знал,

что, если он не отработает номер, останется голодным".

Чтобы не пропасть с голоду, животно­му нужно хорошо отработать точную оцен­ку расстояний и усилий прыжка, которые нельзя ни повторить, ни изменить на ходу. И молодой зверь, о котором рассказывает Кренкель, уже "твердо знал" это.

У подвижных животных возникают чрезвычайно непостоянные отношения меж­ду ними и объектами, в которых они заин­тересованы. А это ведет к тому, что никакой прошлый опыт — ни видовой, ни индивиду­альный — при его стереотипном повторе­нии (а ведь повторен он может быть только в том виде, в каком он прежде был успешно выполнен и получил подкрепление) не мо­жет быть достаточен для успешного действия в наличных, каждый раз несколько изме­ненных обстоятельствах. Именно для того, чтобы прошлые действия могли быть эф-

фективно использованы в этих индивиду­альных обстоятельствах, эти действия нуж­но несколько изменить, подогнать, приспосо­бить к наличным обстоятельствам. И это надо сделать или до начала действия, или (если возможно) по ходу действия, но во вся­ком случае до его завершения.

Схема основных уровней действия

Мы рассматриваем психику, точнее ориентировочную деятельность, как важ­нейший вспомогательный аппарат поведе­ния, аппарат управления поведением. Этот аппарат возникает на том уровне разви­тия активных животных, когда в резуль­тате их подвижности и возрастающей из­менчивости отношений между ними и объектами среды животные оказываются в непрерывно меняющихся, индивидуаль­ных, одноразовых ситуациях. С этого уров­ня возникает необходимость приспосабли­вать действия к этим одноразовым условиям. Такое приспособление достига­ется с помощью примеривания, экстрапо­ляции и коррекции действий в плане об­раза наличной ситуации, что и составляет жизненную функцию ориентировочной де­ятельности. Понимая так психическую де­ятельность, мы можем представить себе ее место в общем развитии мира, если рас­смотрим отдельную единицу поведения — отдельное действие — со стороны отноше­ния между его результатом и его меха­низмом, с точки зрения того, поддерживает ли результат действия производящий его механизм. Тогда общую линию эволюции действия — от неорганического мира до человека включительно — можно схема­тически разделить на четыре большие сту­пени, каждой из которых соответствует определенный тип действия: физическое действие, физиологическое действие, дей­ствие субъекта и действие личности.

Уровень физического действия. У нас нет оснований исключить действие физи­ческих тел из группы тех явлений, кото­рые на всех языках обозначаются словом "действие". Наоборот, физическое действие составляет основное содержание понятия о действии; оно должно быть нами приня­то в качестве исходного. Особенность и ограниченность физического действия в

интересующем нас аспекте заключается в том, что в неорганическом мире механизм, производящий действие, безразличен к его результатам, а результат не оказывает ни­какого, кроме случайного, влияния на со­хранение породившего его механизма. "Вода точит камень" — таково действие воды на камень, но результаты этого дей­ствия безразличны для источника и не поддерживают ни его существование, ни этого его действия. Существование потока, который прокладывает себе путь через скалы, зависит вовсе не от этого пути, а от того, что снова и снова пополняет воды потока.

Если мы возьмем машины, созданные человеком, то их можно снабдить програм­мой управления, механизмом обратной связи, с помощью которых регулируется действие этой машины. Но результат, ко­торый служит объектом обратной связи, не поддерживает существование такой машины. Он только регулирует ее рабо­ту. Но работа машины и этого регули­рующего механизма ведет к их износу и разлаживанию, к сбою. Если предоставить машину самой себе, то вместе со своим регулирующим механизмом она в конце концов будет давать такой продукт, ко­торый будет негоден с точки зрения че­ловека, построившего эту машину. Не результат действий машины, а человек, заинтересованный в этом результате, за­ботится о сохранении такого механизма (или о его замене более совершенным); результат действия машины не поддер­живает ее существование.

Уровень физиологического действия. На этом уровне мы находим организмы, ко­торые не только выполняют действия во внешней среде, но и заинтересованы в оп­ределенных результатах этих действий, а следовательно, и в их механизмах. Здесь результаты действий не только регулиру­ют их исполнение, но если эти результаты положительны, то они и подкрепляют ме­ханизм, производящий эти действия.

Однако для этого нового уровня разви­тия действий характерно одно существен­ное ограничение — результаты действу­ют лишь после того, как они физически достигнуты. Такое влияние может иметь не только конечный, но и промежуточный результат, однако лишь результат, матери­ально уже достигнутый. На уровне чисто

физиологических отношений такой кор­рекции вполне достаточно.

Уровень действия субъекта. Как мы видели выше, условия подвижной жизни в сложно расчленной среде постоянно при­водят животное к таким одноразовым вариантам ситуаций, в которых прошлый опыт недостаточен для успешного выпол­нения действий. Наоборот, воспроизведе­ние действий в том виде, в каком они были успешны в прошлом опыте, может привес­ти к неудаче в новых, несколько изменив­шихся условиях. Здесь необходимо при­способление действия и до его начала, и по ходу исполнения, но обязательно до его окончания. А для этого необходимо при­бегнуть к примериванию действий или к их экстраполяции в плане образа. Лишь это позволяет внести необходимые поправ­ки до физического выполнения или, по меньшей мере, до завершения этих дей­ствий и тем обеспечить их успешность.

Принципиальное значение в расшире­нии приспособительных возможностей животного на этом уровне действия за­ключается именно в том, что животное по­лучает возможность установить пригод­ность действия и внести в него изменения еще до его физического исполнения или завершения. Здесь тоже действуют прин­ципы обратной связи, необходимых кор­рекций, подкрепления удачно исполненных действий, но они действуют не только в физическом поле, но и в плане образа. Новые, более или менее измененные значе­ния объектов (по сравнению с теми значе­ниями, которые они имели в прошлом опы­те) используются без их закрепления, только для одного раза. Но зато каждый раз процедура может быть легко повторе­на, действие приспособлено к индивидуаль­ным, единичным обстоятельствам и удач­ный результат подкрепляет не только исполнительный, но и управляющий ме­ханизм действия.

Уровень действия личности. Если дей­ствие животного отличается от чисто фи­зиологических отношений с окружающей средой тем, что его коррекции возможны в плане образа, восприятия открывающейся перед животным среды, то действие лич­ности означает принципиально новый шаг вперед. Здесь субъект действия учитывает не только свое восприятие предметов, но и накопленные обществом знания о них, и

не только их естественные свойства и от­ношения, но также их социальное значе­ние и общественные формы отношения к ним. Человек не ограничен индивидуаль­ным опытом, он усваивает и использует общественный опыт той социальной груп­пы, внутри которой он воспитывается и живет.

И у человека в его целенаправленных предметных действиях полностью сохраня­ются принципы кибернетического управ­ления. Но условия этих действий, факторы, с которыми считается такое управление, — это прежде всего общественная оценка и ха­рактеристика целей, вещей и намечаемых действий.

У животного намечаемый план дей­ствия выступает лишь как непосредствен­но воспринимаемый путь среди вещей; у человека этот план выделяется и оформ­ляется в самостоятельный объект, наряду с миром вещей, среди которых или с кото­рыми предстоит действовать. Таким об­разом, в среду природных вещей вводится новая "вещь" — план человеческого дей­ствия. А с ним и цель в прямом смысле слова, т.е. в качестве того, чего в готовом виде нет и что еще должно быть сделано, произведено.

Соотношение основных эволюционных уровней действия. Каждая более высокая ступень развития действия обязательно включает в себя предыдущие. Уровень физиологического действия, конечно, вклю­чает физическое взаимодействие и физи­ческие механизмы действия. Уровень жи­вотного как субъекта действия включает физиологические механизмы, обеспечива­ющие только физиологическое взаимодей­ствие с внешней средой, однако над ними надстраиваются физиологические меха­низмы высшего порядка, осуществляющие психические отражения объективного мира и психологическое управление дей­ствиями. Наконец, уровень личности вклю­чает и физические, и физиологические, и психические механизмы поведения. Но у личности над всем этим господствует но­вая инстанция — регуляция действия на

основе сознания общественного значения ситуации и общественных средств, образ­цов и способов действия.

Поэтому каждую более высокую фор­му действия можно и нужно изучать со стороны участвующих в ней более простых механизмов, но вместе с тем для изучения каждой более высокой ступени одного изу­чения этих более простых механизмов принципиально недостаточно. Недостаточ­но не в том смысле, что эти высшие меха­низмы не могут возникнуть из более про­стых, а в том, что образование высших из более простых не может идти по схемам более простых механизмов, но требует но­вого плана их использования. Этот новый план возникает вследствие включения в новые условия, в новые отношения. Воз­никновение живых существ выдвигает новые отношения между механизмом дей­ствия и его результатом, который начина­ет подкреплять существование механизма, производящего полезную реакцию. Воз­никновение индивидуально изменчивых одноразовых ситуаций диктует необходи­мость приспособления наличных реакций в плане образа и, следовательно, необходи­мость психических отражений. Возникно­вение таких общественных форм совмест­ной деятельности (по добыванию средств существования и борьбы с врагами), кото­рые недоступны даже высшим животным, диктует необходимость формирования тру­да и речи, общественного сознания.

Таким образом, основные эволюцион­ные уровни действия намечают, собствен­но говоря, основную линию развития ма­терии: от ее неорганических форм — к живым существам, организмам, затем — к животным, наделенным психикой, и от них — к человеку с его общественным сознанием. А сознание, по меткому заме­чанию Ленина, "...не только отражает объективный мир, но и творит его"¹. Тво­рит по мере того, как становится все бо­лее полным и глубоким отражением ме­ханизмов общественной жизни и веду­щим началом совокупной человеческой деятельности.

¹ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 194.

А.Н.Леонтьев

РАЗВИТИЕ

ПСИХИКИ

В ЖИВОТНОМ МИРЕ¹

Два главных вопроса, нуждающихся в предварительном решении, неизбежно встают перед исследователем, подходящим к проблеме развития психики животных.

Первый, самый важный из них, это — вопрос о критерии, пригодном для оцен­ки уровня психического развития. С точ­ки зрения, свободной от сложившихся в зоопсихологических исследованиях тради­ций, решение этого вопроса кажется са­моочевидным: если речь идет о развитии психики — свойства, выражающегося в способности отражения, то, следовательно, таким критерием и должно быть не что иное, как развитие самого этого свойства, то есть форм самого психического отра­жения. Кажется очевидным, что суще­ственные изменения и не могут состоять здесь ни в чем другом, кроме как в пере­ходе от более элементарных форм психи­ческого отражения к формам более слож­ным и более совершенным. С этой независимой, пусть наивной, но зато, не­сомненно, верной точки зрения весьма парадоксально должна выглядеть всякая теория, говорящая о развитии психики и вместе с тем выделяющая стадии этого развития по признаку, например, врож­денности или индивидуальной изменяемо­сти поведения, не связывая с данными признаками никакой конкретной харак­теристики тех внутренних состояний

субъекта, которые представляют собой со­стояния, отражающие внешний мир.

В современной научной зоопсихологии вопрос о том, какова же собственно пси­хика, какова высшая форма психическо­го отражения, свойственная данной сту­пени развития, звучит как вопрос почти неуместный. Разве недостаточно для на­учной характеристики психики различ­ных животных огромного количества точ­но установленных фактов, указывающих на некоторые закономерности поведения той или иной группы исследуемых жи­вотных? Мы думаем, что недостаточно, что вопрос о психическом отражении все же остается для зоопсихологии основным вопросом, а то, что делает его неуместным, заключается вовсе не в том, что он явля­ется излишним, а в том, что с теоретичес­ких позиций современной зоопсихологии на него нельзя ответить. С этих пози­ций нельзя перейти от характеристики поведения к характеристике собственно психики животного, нельзя вскрыть не­обходимую связь между тем и другим. Ведь метод (а это именно вопрос метода) лишь отражает движение, найденное в самом содержании; поэтому если с само­го начала мыслить мир поведения замк­нутым в самом себе (а значит, с другой стороны, мыслить замкнутым в самом себе и субъективно психический мир), то в дальнейшем анализе невозможно най­ти никакого перехода между ними.

Таким образом, в проблеме развития психики полностью воспроизводит себя то положение вещей, с которым мы уже встре­тились в проблеме ее возникновения. Оче­видно, и принципиальный путь преодоле­ния этого положения остается одинаковым здесь и там. Мы не будем поэтому снова повторять нашего анализа. Достаточно указать на конечный вывод, к которому мы пришли: состояния субъекта, представ­ляющие собой определенную форму пси­хического отражения внешней объек­тивной действительности, связаны внут­ренне-закономерно и, следовательно, необходимо — с определенным же строе­нием деятельности. И наоборот, определен­ное строение деятельности необходимо свя­зано, необходимо порождает определенную

¹ Леонтьев А.Н. Философия психологии. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994. С. 112—141.

форму психического отражения. Поэтому исследование развития строения деятель­ности может служить прямым и адек­ватным методом исследования развития форм психического отражения действи­тельности.

Итак, мы можем не обходить пробле­мы и поставить вопрос о развитии пси­хики животных прямо, то есть именно как вопрос о процессе развития психического отражения мира, выражающегося в пере­ходе ко все более сложным и совершен­ным его формам. Соответственно основа­нием для различения отдельных стадий развития психики будет служить для нас то, какова форма психического отраже­ния, которая на данной стадии является высшей.

Второй большой вопрос, который нуж­дается в предварительном решении, это — вопрос о связи развития психики с общим ходом биологического развития животных.

Упрощенное, школьное и по существу своему неверное представление об эволю­ции рисует этот процесс как процесс ли­нейный, в котором отдельные зоологичес­кие виды надстраиваются один над другим, как последовательные геологические пла­сты. Это неверное и никем не защищае­мое представление, однако, необъяснимым образом проникло в большинство зоопси-хологических теорий. Именно этому пред­ставлению мы во многом обязаны и выде­лению в качестве особой генетической стадии, пресловутой стадии инстинкта, су­ществование которой доказывается фак­тами, привлекаемыми почти исключитель­но из наблюдений над насекомыми, пауками и, реже, — птицами. При этом игнориру­ется самое важное, а именно, что ни одно из этих животных не представляет основ­ной линии эволюции, ведущей к высшим ступеням зоологического развития — к приматам и человеку; что, наоборот, эти животные не только представляют собой особые зоологические типы в обычном смысле этого слова, но что им свойствен­ны и особые типы приспособления к среде, глубоко своеобразные и заметным обра­зом не прогрессирующие; что никакой реальной генетической связи, например,

между насекомыми и млекопитающими вообще не существует, а вопрос о том, стоят ли они "ниже" или "выше", например, пер­вичных хордовых, биологически неправо­мерен, ибо любой ответ будет здесь иметь совершенно условный смысл. Что представ­ляет собой более высокий уровень биоло­гического развития — покрытосеменные растения или инфузория? Достаточно по­ставить этот вопрос, чтобы его нелепость сразу же бросилась бы в глаза: прежде всего это представители качественно раз­личных типов приспособления, различных типов жизни — жизни растительной и жизни животной; можно вести сравнение внутри этих типов, можно сравнивать сами эти типы жизни, но невозможно сравни­вать между собой отдельных конкретных представителей этих различных типов. То, что выступает здесь в своем грубом и об­наженном виде, принципиально сохраня­ется при любом "прямолинейном" со­поставлении, игнорирующем реальные генетические связи, реальную генетичес­кую преемственность видов.

Именно в зоопсихологии это особенно важно подчеркнуть, потому что, если срав­нительно-анатомическая или сравнитель­но-физиологическая точка зрения вносит с собой достаточную определенность и этим исключает ложные сближения, то, наобо­рот, традиционный для зоопсихологии спо­соб рассмотрения фактов неизбежно про­воцирует ошибки. Слепого следования за генетико-морфологической или генетико-физиологической классификацией, выте­кающего из идеи "структурных" или "функциональных" (то есть физиологичес­ких) критериев психики, здесь еще недо­статочно, ибо, как мы уже много раз под­черкивали, прямого совпадения типа строения деятельности и морфологическо­го или физиологического типа не суще­ствует.

Именно отсюда рождается так называ­емый психологический "парадокс" про­стейших¹. В чем собственно состоит этот мнимый парадокс? Его основу составляет следующее противоречие: морфологичес­кий признак, признак одноклеточности, объединяет соответствующие виды в еди­ный зоологический тип, который действи-

¹ См. Ruyer R. Le paradoxe de I'amibe // Journal de psychologie, 1938. P. 472; Crow R. The Protista i the Primitive Forms of Life // Scientia, 1933. V. LIV.

тельно является именно как морфологичес­кий тип более простым, чем тип многокле­точных; с другой стороны, деятельность, возникающая в развитии этого простейше­го типа, является относительно сложной. Конечно, в действительности никакого раз­рыва между деятельностью и ее анатоми­ческой основой и здесь нет, потому что внутри данного простейшего общего морфо­логического типа мы наблюдаем огромное, хотя и весьма своеобразное, усложнение анатомического строения. С каждым но­вым шагом в развитии исследований мор­фологии одноклеточных принцип "малое — простое" все более и более обнаруживает свою несостоятельность, как и лежащие в его научной основе теоретические попытки обосновать физическую невозможность сложного строения микроскопических животных (А. Томпсон), попытки, пороч­ность которых состоит уже в том, что все рассуждение ведется с точки зрения интер­молекулярных процессов и отношений, в то время как в действительности мы имеем в этом случае дело с процессами и отноше­ниями также и интрамолекулярными. На­сколько можно об этом судить по первона­чально полученным данным, развитие новой техники электронной микроскопии еще более усложнит наши представления о строении одноклеточных. "В термине "про­стейшие", — писал лет двадцать тому назад В. Вагнер, — заключено больше иронии, чем правды". В наше время еще легче по­нять всю справедливость этого вывода.

Путь развития, отделяющий гипотети­ческих первобытных монер или даже пер­вичных броненосцев от ресничных инфу­зорий, конечно, огромен и нет ничего парадоксального в том, что у этих выс­ших представителей своего типа мы уже наблюдаем весьма сложную деятельность, осуществляющую по-видимому опосред­ствованные отношения к витально значи­мым свойствам среды, деятельность, не­обходимо предполагающую, следовательно, наличие внутренних состояний, отража­ющих воздействующие свойства в их свя­зях, то есть согласно нашей гипотезе, на­личие состояний чувствительности. Нет ничего, конечно, парадоксального и в том, что, переходя к многоклеточным живот-

ным, более высоким по общему типу сво­ей организации, мы наблюдаем на низ­ших ступенях развития этого типа, наобо­рот, более простую "до-психическую" жизнь, более простую по своему строению деятельность. Чтобы сделать это очевид­ным, достаточно указать, например, на тип губок, у которых, кстати говоря, ясно вы­ражена и главная особенность примитив­ного типа деятельности низших много­клеточных, а именно — подчеркнутая "автономика" отдельных реакций¹.

Мы подробно остановились на этом сложном соотношении, так как мы встре­чаемся с ним на всем протяжении разви­тия, причем его игнорирование неизбеж­но ведет к ошибочным умозаключениям. Конечно, мы не сможем вовсе отказаться от сближений, выходящих за пределы ре­альной генетической преемственности ви­дов, хотя бы уже потому, что в изучении деятельности палеонтологический метод вовсе не применим и мы должны будем иметь дело только с современными видами животных; но в этом и нет никакой необ­ходимости — достаточно избежать прямых генетических сближений данных, относя­щихся к представителям таких зоологи­ческих типов, которые представляют раз­личные, далеко расходящиеся между собой линии эволюции.

Мы должны, наконец, сделать и еще одно, последнее предварительное замечание.

Подходя к изучению процесса развития психики животных с точки зрения задачи наметить главнейшие этапы предыстории психики человека, мы естественно ограни­чиваем себя рассмотрением лишь основ­ных генетических стадий, или формаций, характеризующихся различием общей формы психического отражения; поэтому наш очерк развития далеко не охватывает ни всех типов, ни всех ступеней внутри каждой данной его стадии. <...>

Мы видели, что возникновение чув­ствительности живых организмов связа­но с усложнением их жизнедеятельнос­ти. Это усложнение заключается в том, что выделяются процессы внешней дея­тельности, опосредствующие отношения организма к свойствам среды, от которых непосредственно зависит сохранение и раз-

¹ См. McNair G. Т. Motor Reactions of the Fresh-water Sponge Ephydatia fliviatilis // Biol. Bulletin. 1923. 44. P. 153.

витие его жизни. Именно с появлением раздражимости к этим, опосредствующим основные витальные свойства организма, воздействиям связано появление и тех специфических внутренних состояний организма — состояний чувствительнос­ти, ощущений, функция которых заклю­чается в том, что они с большей или мень­шей точностью отражают объективные свойства среды в их связях.

Итак, главная особенность деятельнос­ти, связанной с чувствительностью организ­ма, заключается, как мы уже знаем, в том, что она направлена на то или иное воздей­ствующее на животное свойство, которое, однако, не совпадает с теми свойствами, от которых непосредственно зависит жизнь данного животного. Она определяется, сле­довательно, не отдельно взятыми или совме­стно воздействующими свойствами среды, но их отношением.

Мы называли такое отражаемое живот­ным отношение воздействующего свойства к свойству, удовлетворяющему одну из его биологических потребностей, инстинк­тивным смыслом того воздействия, на ко­торое направлена деятельность, то есть ин­стинктивным смыслом предмета.

Что же представляет собой такая дея­тельность в своей простейшей форме, и на каком конкретном этапе развития жиз­ни она возникает?

Исследуя условия перехода от явлений простой раздражимости к явлениям чув­ствительности, то есть к способности ощу­щения, мы вынуждены были рассматривать простейшую жизнь в ее весьма абстракт­ной форме. Попытаемся теперь несколько конкретизировать наши представления.

Обычное наиболее часто приводимое гипотетическое изображение первоначаль­ного развития жизни дается примерно в такой схеме (по М. Ферворну, упрощено; см. рис.1).

Таким образом, уже на низших сту­пенях развития жизни мы встречаемся с ее разделением на два главнейших общих ее типа: на жизнь растительную и жизнь животную. Это и рождает первую специ­альную проблему, с которой мы сталки­ваемся: проблему чувствительности рас­тений.

Существуют ли ощущения у растений? Этот вопрос, часто отвергаемый, и отверга­емый без всяких, в сущности, оснований,

Метазоа

Протофиты

Протозоа

Протисты

Гипотетические монеры

Рис. 1.

является с нашей точки зрения совершен­но правомерным. Современное состояние фактических знаний о жизни раститель­ных организмов позволяет полностью пе­ренести этот вопрос из области фехнеров-ских фантазий о "роскошно развитой психической жизни растений" на почву точного конкретно-научного исследования.

Мы, однако, не имеем в виду специаль­но заниматься здесь этой проблемой; ее постановка имеет для нас прежде всего лишь то значение, что, рассматривая ее с точки зрения нашей основной гипотезы о генезисе чувствительности, мы получаем возможность несколько уточнить и раз­вить эту гипотезу. При этом мы должны раньше всего поставить вопрос о раздра­жимости растений, так как только на высших ступенях развития раздражимос­ти возможен переход к той ее форме, кото­рую мы называем чувствительностью.

Два основных факта, важных в этом отношении, можно считать установленны­ми. Первый из них — это факт раздражи­мости, по крайней мере высших, растений по отношению к достаточно многочислен­ным воздействиям, общим с теми воздей­ствиями, которые способны вызвать реак­цию также и у большинства животных: это температурные изменения, изменения влажности, воздействие света, гравитация, раздражимость по отношению к газам, к некоторым питательным веществам, нар­котикам и, наконец, к механическим раз­дражениям. Как и у животных, реакции растений на эти воздействия могут быть положительными или негативными. В не­которых случаях пороги раздражимости растений значительно ниже порогов, уста­новленных у животных; например, X. Фу-лер (1934) приводит величину давления,

достаточную для того, чтобы вызвать ре­акцию растения, равную 0,0025 мг.

Другой основной факт заключается в том, что, хотя чаще всего раздражимость растений является диффузной, в некото­рых случаях мы все же можем уверенно выделить специализированные зоны и даже органы раздражимости, а также зоны специальной реакции. Значит существу­ют и процессы передачи возбуждения от одних зон к другим. <...>

Уже в прошлом столетии был постав­лен вопрос о приложимости к растениям закона Вебера (М. Массар, 1888). Дальней­шее развитие исследования подкрепило возможность выразить отношение между силой раздражения (степень концентрации вещества в растворе, сила света) и реакци­ей растения (П. Парр, 1913; П. Старк, 1920)¹.

Если к этим данным присоединить тот, уже указанный нами выше факт, что жизнедеятельность высших растений осу­ществляется в условиях одновременного действия многих внешних факторов, вы­зывающих соответствующую сложную реакцию, то принципиально можно допу­стить также и наличие у них раздражи­мости по отношению к воздействиям, вы­полняющим функцию соотнесения организма с другими воздействующими свойствами, то есть наличие опосредство­ванной деятельности, а следовательно, и чувствительности. <...>

Итак, с точки зрения развиваемой нами гипотезы о генезисе чувствительно­сти наличие чувствительности, в смысле способности собственно ощущения, у рас­тений допущено быть не может. Вместе с тем, некоторые растения, по-видимому, все же обладают некой особой формой раз­дражимости, отличной от ее простейших форм. Это — раздражимость по отноше­нию к таким воздействиям, реакция на которые посредствует основные витальные процессы растительного организма. Свое­образие этих отношений у растений, по сравнению с подобными же отношениями у животных, состоит, однако, в том, что в

то время как у последних эти отношения и связанные с ними состояния способны к изменению и развитию, в результате чего они выделяются и начинают подчи­няться новым специфическим закономер­ностям,— у растений эти отношения хотя и возникают, но не способны к развитию и дифференциации; разделение воздей­ствующих свойств, обозначенных нами символами а и а, возможно и у растения, но их несовпадение, несоответствие не разрешается в его деятельности, и эти отношения не могут стать отношениями, порождающими развитие соответствую­щих им внутренних состояний.