Искусственный интеллект 10 страница

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 3. С. 3.

² См. там же. Т. 42. С. 162.

³ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 42. С. 92.

⁴ См. там же. Т. 12. С. 718.

имеют движения по употреблению ножа и вилки.

Человек обладает "органическим те­лом" как природной, естественной пред­посылкой его сознательной деятельности, и это тело, эта деятельность человека сами сформировались в процессе его обществен­ной истории и имеют общественную сущ­ность. Конечно, некоторые жизненные ха­рактеристики "органического тела" человека (например, на клеточном или на нервно-гуморальном уровнях) общие с животными. И в этой общности просту­пают закономерности собственно органи­ческих образований, но они не определя­ют сущности предметно-чувственной деятельности человека, хотя и влияют так или иначе на процесс ее онтогенетичес­кого развития.

Иногда происходит неправомерное отождествление терминов "природное" и "телесное" с термином "биологическое". Однако "природное" и "телесное" нельзя однозначно характеризовать как "биоло­гическое" в человеке. "Природное" и "те­лесное" в человеке лучше обозначить тер­мином "органическое".

Биологический способ существования, присущий только животным, имеет важ­нейшую характеристику: единство орга­нических нужд с врожденными механиз­мами их удовлетворения. Это "единство" как раз и служит основой инстинктов, присущих поведению животных. В процес­се же антропогенеза произошел разрыв между органическими нуждами животно­го существа и механизмами их удовлетво­рения, т.е. инстинкты у человека исчезли. Органические нужды, приобретшие форму потребностей, у человека, конечно, сохра­нились, но у него не осталось никаких врож­денных механизмов их удовлетворения¹.

Органические же потребности человека стали удовлетворяться прижизненно воз­никающими способами деятельности. Органика, телесность и в этом смысле "при-родность" человека остались, но "биологи­ческое" как способ существования живот­ных в мире у человека исчезло.

Необходимо различать "нужду" и "по­требность". Лишь потребность человека соотносится с его деятельностью и способа­ми ее выполнения, имеющими обществен­ное происхождение. Например, у человека, как и у животного, есть нужда в кислоро­де. Она удовлетворяется при непосредствен­ном наличии кислорода врожденными не­рвно-мышечными механизмами дыхания. Потребность же в кислороде появляется у человека как своеобразное отражение нуж­ды в его сознании лишь тогда, когда в ок­ружающей среде кислорода мало или он исчезает совсем. И эта потребность удов­летворяется уже посредством деятельнос­ти, способы выполнения которой человек получает прижизненно (простейший из спо­собов состоит в том, чтобы подойти в душ­ной комнате к окну и раскрыть его).

На наш взгляд, проблема "биосоци­альной природы человека" может быть конкретно решена лишь при междисци­плинарном исследовании особенностей ин­стинктов животных, их исчезновения в процессе антропогенеза, своеобразия связи "органического" и "неорганического" тел человека.

На пути создания междисциплинарной теории деятельности возникает много не­решенных проблем. Мы сформулировали лишь некоторые из них. Без их настой­чивого решения невозможно разработать теоретические подходы к практическому совершенствованию способов человеческой жизни.

¹ См.: Гальперин П. Я. К вопросу об инстинктах у человека // Вопросы психологии. 1976. №1. 296

Раздел

ЭВОЛЮЦИОННОЕ ВВЕДЕНИЕ В ПСИХОЛОГИЮ

Часть 1. Возникновение и развитие психики в филогенезе

А.Н.Леонтьев

ПРОБЛЕМА

ВОЗНИКНОВЕНИЯ

ОЩУЩЕНИЯ¹

I. Проблема

<...>Проблема возникновения, т. е. соб­ственно генезиса, психики и проблема ее развития теснейшим образом связаны между собой. Поэтому то, как теоретичес­ки решается вопрос о возникновении пси­хики, непосредственно характеризует об­щий подход к процессу психического развития.

Как известно, существует целый ряд по­пыток принципиального решения пробле­мы возникновения психики. Прежде все­го это то решение вопроса, которое одним

словом можно было бы обозначить как ре­шение в духе "антропопсихизма" и кото­рое связано в истории философской мыс­ли с именем Декарта. Сущность этого решения заключается в том, что возникно­вение психики связывается с появлением человека: психика существует только у человека. Тем самым вся предыстория человеческой психики оказывается вы­черкнутой вовсе. Нельзя думать, что эта точка зрения в настоящее время уже не встречается, что она не нашла своего отра­жения в конкретных науках. Некоторые исследователи до сих пор стоят, как изве­стно, именно на этой точке зрения, т. е. считают, что психика в собственном смысле является свойством, присущим только че­ловеку.

Другое, противоположное этому, реше­ние дается учением о "панпсихизме", т. е. о всеобщей одухотворенности природы. Такие взгляды проповедовались некото­рыми французскими материалистами, на­пример, Робине. Из числа известных в психологии имен можно назвать Фехне-ра, который тоже стоял на этой точке зре­ния. Между обоими этими крайними взглядами, с одной стороны, допускающи­ми существование психики только у че­ловека, с другой — признающими психи-

¹ Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 15—27, 34—37, 42—45, 48—57, 69—85, 120—123.

ку свойством всякой вообще материи, су­ществуют и взгляды промежуточные. Они пользуются наибольшим распростране­нием. В первую очередь это тот взгляд, который можно было бы обозначить тер­мином "биопсихизм". Сущность "биопси­хизма" заключается в том, что психика признается свойством не всякой вообще материи, но свойством только живой материи. Таковы взгляды Гоббса и мно­гих естествоиспытателей (К. Бернара, Гек-келя и др.)- В числе представителей пси­хологии, державшихся этого взгляда, можно назвать В.Вундта.

Существует и еще один, четвертый, спо­соб решения данной проблемы: психика признается свойственной не всякой во­обще материи и не всякой живой ма­терии, но только таким организмам, ко­торые имеют нервную систему. Эту точку зрения можно было бы обозначить как концепцию "нейропсихизма". Она вы­двигалась Дарвином, Спенсером и нашла широкое распространение как в совре­менной физиологии, так и среди психо­логов, прежде всего психологов-спенсери-анцев.

Можем ли мы остановиться на одной из этих четырех позиций как на точке зрения, в общем правильно ориентирую­щей нас в проблеме возникновения пси­хики?

Последовательно материалистической науке чуждо как то утверждение, что пси­хика является привилегией только чело­века, так и признание всеобщей одушев­ленности материи. Наш взгляд состоит в том, что психика — это такое свойство материи, которое возникает лишь на выс­ших ступенях ее развития — на ступени органической живой материи. Значит ли это, однако, что всякая живая материя об­ладает хотя бы простейшей психикой, что переход от неживой к живой материи яв­ляется вместе с тем и переходом к мате­рии одушевленной, чувствующей?

Мы полагаем, что и такое допущение противоречит современным научным знаниям о простейшей живой материи. Психика может быть лишь продуктом дальнейшего развития живой материи, дальнейшего развития самой жизни.

Таким образом, необходимо отказать­ся также и от того утверждения, что пси­хика возникает вместе с возникновением живой материи и что она присуща всему органическому миру.

Остается последний из перечисленных взглядов, согласно которому возникнове­ние психики связано с появлением у жи­вотных нервной системы. Однако и этот взгляд не может быть принят, с нашей точ­ки зрения, безоговорочно. Его неудовлет­ворительность заключается в произволь­ности допущения прямой связи между появлением психики и появлением нер­вной системы, в неучете того, что орган и функция хотя и являются неразрывно вза­имосвязанными, но вместе с тем связь их не является неподвижной, однозначной, раз и навсегда зафиксированной, так что ана­логичные функции могут осуществляться различными органами.

Например, та функция, которая впос­ледствии начинает выполняться нервной тканью, первоначально реализуется про­цессами, протекающими в протоплазме без участия нервов¹. У губок (stylotella), пол­ностью лишенных собственно нервных эле­ментов, установлено, однако, наличие насто­ящих сфинктеров, действие которых регулируется, следовательно, не нервными аппаратами (М. Паркер)². Мы не можем поэтому принять без дальнейшего конк­ретного рассмотрения, как это делают мно­гие современные физиологи, также и тот взгляд, согласно которому возникновение психики ставится в прямую и вполне од­нозначную связь с возникновением нервной системы, хотя на последующих этапах раз­вития эта связь не вызывает, конечно, ни­какого сомнения.

Таким образом, проблема возникно­вения психики до сих пор не может счи­таться решенной, даже в ее самой общей форме.

Такое состояние проблемы возникно­вения психики, естественно, приводило ряд естествоиспытателей именно в этом воп­росе к позициям агностицизма. В послед­ней четверти прошлого столетия Эмиль Дюбуа-Реймон — один из виднейших ес­тествоиспытателей своего времени — ука­зал в своей речи в честь Лейбница (1880)

¹ См. Child C.M. The Origin and Development of the Nervous System. Chicago, 1921.

² cm. Bianchi L. La mecanique du cerveau. Paris, 1921.

на семь неразрешимых для человеческой науки "мировых загадок"¹. Как известно, в их числе стоял и вопрос о возникнове­нии ощущения. Президент Берлинской академии, где Дюбуа-Реймон выступал с этим докладом, подводя итоги обсужде­ния проблемы непознаваемости для науки некоторых вопросов, отвел целый ряд "за­гадок", но сохранил три, подчеркнув их якобы действительную недоступность че­ловеческому познанию. В числе этих трех оказался и вопрос о первом возникнове­нии ощущений, вопрос, который Геккель не случайно назвал "центральной психо­логической тайной"².

Нет, понятно, ничего более чуждого пос­ледовательно материалистической науке, чем взгляды агностицизма, хотя бы и огра­ниченные одним только участком знания.

Первое, что встает перед исследовани­ем генезиса психики, — это вопрос о пер­воначальной, исходной форме психичес­кого. По этому поводу существуют два противоположных взгляда. Согласно одно­му из них, развитие психической жизни начинается с появления так называемой гедонической психики, т. е. с зарождения примитивного, зачаточного самосознания. Оно заключается в первоначально смут­ном еще переживании организмом своих собственных состояний, в переживании положительном при условии усиленного питания, роста и размножения и отрица­тельном при условии голодания, частич­ного разрушения и т. п. Эти состояния, являющиеся прообразом человеческих переживаний влечения, наслаждения или страдания, якобы и составляют ту глав­ную основу, на которой в дальнейшем раз­виваются различные формы "предвидя­щего" сознания, сознания, познающего окружающий мир.

Этот взгляд может быть теоретически оправдан только с позиций психовиталис­тического понимания развития, которое ис­ходит из признания особой, заключенной

в самом объекте силы, раньше действую­щей как чисто внутреннее побуждение и лишь затем "вооружающей" себя органа­ми внешних чувств. Мы не считаем, что этот взгляд может быть принят современ­ным исследованием, желающим остаться на научной почве, и не считаем необходи­мым вдаваться здесь в его критику.

Как теоретические, так и чисто факти­ческие основания заставляют нас рассмат­ривать жизнь прежде всего как процесс взаимодействия организма и окружающей его среды.

Только на основе развития этого про­цесса внешнего взаимодействия происхо­дит также развитие внутренних отноше­ний и состояний организма; поэтому внутренняя чувствительность, которая по своему биологическому значению связана с функциональной коадаптацией органов, может быть лишь вторичной, зависимой от "проталлаксических" (А. Н. Северцов) изменений. Наоборот, первичной нужно считать экстрачувствительность, функци­онально связанную с взаимодействием организма и его внешней среды.

Итак, мы будем считать элементарной формой психики ощущение, отражающее внешнюю объективную действительность, и будем рассматривать вопрос о возник­новении психики в этой конкретной его форме как вопрос о возникновении "спо­собности ощущения", или, что то же самое, собственно чувствительности.

Что же может служить критерием чув­ствительности, т. е. как можно вообще су­дить о наличии ощущения, хотя бы в самой простой его форме? Обычно практическим критерием чувствительности является критерий субъективный. Когда нас интере­сует вопрос о том, испытывает ли какое-нибудь ощущение данный человек, то, не вдаваясь в сложные рассуждения о методе, мы можем поступить чрезвычайно просто: спросить его об этом и получить совершен­но ясный ответ. Мы можем, далее, проверить

¹ См. Du Bois-Reumond E. Reden, В. 1—11. Berlin, 1912; русский перевод "О границах познания природы. Семь мировых, загадок", 2-е изд. М., 1901. См. также: Огнев И. Ф. Речи Э. Дюбуа-Реймо-на и его научное мировоззрение. // Вопросы философии и психологии. 1899. Кн. 48 (3). Повторяя вслед за Дюбуа-Реймоном положение о неразрешимости "загадки первых ощущений", О. Д. Хвольсон логически неизбежно приходит и к более общему положению "психологического агностицизма", а именно, что вообще проблемы психологии "фактически чужды естествознанию" (Хвольсон О. Д. Гегель, Геккель, Коссут и двенадцатая заповедь. Спб., 1911).

² Геккель Э. Мировые загадки. М., 1935.

правильность данного ответа, поставив этот вопрос в тех же условиях перед достаточно большим числом других людей. Если каждый из опрошенных или подавляющее большинство из них будет также отмечать у себя наличие ощущения, то тогда, разуме­ется, не остается никакого сомнения в том, что это явление при данных условиях дей­ствительно всегда возникает. Дело, однако, совершенно меняется, когда перед нами сто­ит вопрос об ощущении у животных. Мы лишены возможности обратиться к само­наблюдению животного, мы ничего не мо­жем узнать о субъективном мире не толь­ко простейшего организма, но даже и высокоразвитого животного. Субъектив­ный критерий здесь, следовательно, совер­шенно неприменим.

Поэтому когда мы ставим проблему критерия чувствительности (способности ощущения) как элементарнейшей формы психики, то мы необходимо должны поста­вить задачу отыскания не субъективного, но строго объективного критерия.

Что же может служить объективным критерием чувствительности, что может указать нам на наличие или отсутствие способности ощущения у данного живот­ного по отношению к тому или иному воз­действию?

Здесь мы снова должны прежде всего остановиться на том состоянии, в кото­ром находится этот вопрос. Р. Иеркс ука­зывает на наличие двух основных типов объективных критериев чувствительнос­ти, которыми располагает или якобы рас­полагает современная зоопсихология¹. Прежде всего это те критерии, которые называются критериями функциональны­ми. Это критерии, т. е. признаки психики, лежащие в самом поведении животных.

Можно считать — ив этом заключа­ется первое предположение, которое здесь возможно сделать, — что всякая подвиж­ность вообще составляет тот признак, по наличию или отсутствию которого можно судить о наличии или отсутствии ощуще­ния. Когда собака прибегает на свист, то совершенно естественно предположить, что она слышит его, т. е. что она чувствитель­на к соответствующим звукам.

Итак, когда этот вопрос ставится по отношению к такому животному, как, на-

пример, собака, то на первый взгляд дело представляется достаточно ясным; стоит, однако, перенести этот вопрос на живот­ных, стоящих на более низкой ступени раз­вития, и поставить его в общей форме, как тотчас же обнаруживается, что подвиж­ность еще не говорит о наличии у живот­ного ощущения. Всякому животному при­суща подвижность; если мы примем подвижность вообще за признак чувстви­тельности, то мы должны будем признать, что всюду, где мы встречаемся с явления­ми жизни, а следовательно, и с подвижнос­тью, существует также и ощущение как психологическое явление. Но это положе­ние находится в прямом противоречии с тем бесспорным для нас тезисом, что пси­хика, даже в своей простейшей форме, яв­ляется свойством не всякой органической материи, но присуща лишь высшим ее формам. Мы можем, однако, подойти к са­мой подвижности дифференцированно и поставить вопрос так: может быть, при­знаком чувствительности является не вся­кая подвижность, а только некоторые фор­мы ее? Такого рода ограничение также не решает вопроса, поскольку известно, что даже очень ясно ощущаемые воздействия могут быть вовсе не связаны с выражен­ным внешним движением.

Подвижность не может, следовательно, служить критерием чувствительности.

Возможно, далее, рассматривать в каче­стве признака чувствительности не форму движения, а их функцию. Таковы, напри­мер, попытки некоторых представителей биологического направления в психологии, считавших признаком ощущения способ­ность организма к защитным движениям или связь движений организма с предше­ствующими его состояниями, с его опытом. Несостоятельность первого из этих предпо­ложений заключается в том, что движения, имеющие защитный характер, не могут быть противопоставлены другим движени­ям, представляющим собой выражение простейшей реактивности. Отвечать так или иначе не только на положительные для живого тела воздействия, но, разумеется, также и на воздействия отрицательные, есть свойство всей живой материи. Когда, на­пример, амеба втягивает свои псевдоподии в ответ на распространение кислоты в ок-

'См. Yerkes R. M. Animal Psychological Criteria // J. of Philosophy. 1905. V. 11. N 6.

ружающеи ее воде, то это движение, несом­ненно, является защитным; но разве оно сколько-нибудь больше свидетельствует о способности амебы к ощущению, чем противоположное движение выпускания псевдоподий при схватывании пищевого вещества или активные движения "пресле­дования" добычи, так ясно описанные у простейших Дженнигсом?

Итак, мы не в состоянии выделить ка­кие-то специальные функции, которые могли бы дифференцировать движения, свя­занные с ощущением, и движения, с ощу­щением не связанные.

Равным образом не является специ­фическим признаком ощущения и факт зависимости реакций организма от его об­щего состояния и от предшествующих воз­действий. Некоторые исследователи (Бон и др.) предполагают, что если движение связано с опытом животного, т. е. если в своих движениях животное обнаружива­ет зачаточную память, то тогда эти движе­ния связаны с чувствительностью. Но и эта гипотеза наталкивается на совершен­но непреодолимую трудность: способность изменяться и изменять свою реакцию под влиянием предшествующих воздействий также может быть установлена решитель­но всюду, где могут быть установлены яв­ления жизни вообще, ибо всякое живое и жизнеспособное тело обладает тем свой­ством, которое мы называем мнемической функцией, в том широком смысле, в кото­ром это понятие употребляется Герингом или Семоном.

Говорят не только о мнемической фун­кции применительно к живой материи в собственном смысле слова, но и примени­тельно к такого рода неживым структу­рам, которые лишь сходны в физико-хи­мическом отношении с живым белком, но не тождественны с ним, т. е. применитель­но к неживым коллоидам. Конечно, мне-мическая функция живой материи пред­ставляет собой качественно иное свойство, чем "мнема" коллоидов, но это тем более дает нам основание утверждать, что в ус­ловиях жизни всюду обнаруживается и то свойство, которое выражается в зависимо­сти реакций живого организма от преж­них воздействий, испытанных данным органическим телом. Значит, и этот пос-

ледний момент не может служить крите­рием чувствительности.

Причина, которая делает невозможным судить об ощущении по двигательным функциям животных, заключается в том, что мы лишены объективных оснований для различения, с одной стороны, раздра­жимости, которая обычно определяется как общее свойство всех живых тел при­ходить в состояние деятельности под вли­янием внешних воздействий, с другой сто­роны — чувствительности, т. е. свойства, которое хотя и представляет собой извест­ную форму раздражимости, но является формой качественно своеобразной. Дей­ствительно, всякий раз, когда мы пробуем судить об ощущении по движению, мы встречаемся именно с невозможностью ус­тановить, имеем ли мы в данном случае дело с чувствительностью или с выраже­нием простой раздражимости, которая присуща всякой живой материи.

Совершенно такое же затруднение воз­никает и в том случае, когда мы оставля­ем функциональные, как их называет Иеркс, критерии и переходим к критери­ям структурным, т. е. пытаемся судить о наличии ощущений не на основании функ­ции, а на основании анатомической орга­низации животного. Морфологический критерий оказывается еще менее надеж­ным. Причина этого заключается в том, что, как мы уже говорили, органы и функ­ции составляют единство, но они, однако, связаны друг с другом отнюдь не непод­вижно и не однозначно¹. Сходные функ­ции могут осуществляться на разных сту­пенях биологического развития с помощью различных по своему устройству органов или аппаратов, и наоборот. Так, например, у высших животных всякое специфичес­кое для них движение осуществляется, как известно, с помощью нервно-мускульной системы. Можем ли мы, однако, утверж­дать на этом основании, что движение су­ществует только там, где существует нервно-мускульная система, и что, наобо­рот, там, где ее нет, нет и движения? Этого утверждать, конечно, нельзя, так как дви­жения могут осуществляться и без нали­чия нервно-мускульного аппарата. Тако­вы, например, движения растений; это тургорные движения, которые совершают-

¹ См.: Дорн А. Принцип смены функций. М., 1937.

ся путем быстро повышающегося давле­ния жидкости, прижимающей оболочку плазмы к клеточной оболочке и напряга­ющей эту последнюю. Такие движения могут быть очень интенсивны, так как дав­ление в клетках растений иногда достига­ет величины в несколько атмосфер (Г. Мо-лиш). Иногда они могут быть и очень быстрыми. Известно, например, что листья мухоловки (Dionaea muscipula) при при­косновении к ним насекомого моменталь­но захлопываются. Но подобно тому как отсутствие нервно-мускульного аппарата не может служить признаком невозмож­ности движения, так и отсутствие диффе­ренцированных чувствительных аппаратов не может еще служить признаком невоз­можности зачаточного ощущения, хотя ощущения у высших животных всегда свя­заны с определенными органами чувств.

Известно, например, что у мимозы эф­фект от поранения одного из лепестков конечной пары ее большого перистого ли­ста передается по сосудистым пучкам вдоль центрального черенка, так что по листу пробегает как бы волна раздраже­ния, вызывающего складывание одной пары за другой всех остальных лепестков. Является ли имеющийся здесь аппарат преобразования механического раздраже­ния, в результате которого наступает пос­ледующее складывание соседних лепест­ков, органом передачи ощущений? Понятно, что мы не можем ответить на этот вопрос, так как для этого необходимо знать, чем отличаются аппараты собственно чувстви­тельности от других аппаратов — преоб­разователей внешних воздействий. А для этого, в свою очередь, нужно умело разли­чать между собой процессы раздражимос­ти и процессы чувствительности.

Впрочем, когда мы переходим к струк­турным критериям, т. е. к анализу ана­томического субстрата функций, то на первый взгляд может показаться, что здесь открывается возможность воспользовать­ся данными сравнительно-анатомическо­го изучения и исходить не только из внешнего сравнения органов, но и из ис­следования их реальной генетической пре­емственности. Может быть, именно изу­чение преемственности в развитии органов поможет сблизить органы, функция кото-

рых нам хорошо известна у высших животных, с органами, совсем не похожи­ми на них, но связанными с ними генети­чески, и таким образом прийти к уста­новлению общности их функций? Если бы открылась такая возможность, то для ре­шения проблемы генезиса чувствительно­сти следовало бы просто двигаться по это­му пути: кропотливо изучать, как данный орган развивается и превращается в орган, имеющий другую структуру, но выполня­ющий аналогичную функцию. Но и на этом пути мы наталкиваемся на неодоли­мую трудность. Она заключается в том, что развитие органов подчинено принципу несовпадения происхождения органа, с од­ной стороны, и его функции — с другой.

Современная сравнительная анатомия выделяет два очень важных понятия — понятие гомологии и понятие аналогии. "В аналогии и гомологии, — говорит До­гель, — мы имеем перед собой две равно­ценные, хотя и разнородные, категории явлений. Гомологии выражают собой спо­собность организмов исходя из одного и того же материала (идентичные органы), в процессе эволюции под влиянием есте­ственного отбора применяться к различ­ным условиям и достигать различного эффекта: из плавников рыб вырабатыва­ются органы плавания, хождения, летания, копуляции и т. д. В аналогиях сказывает­ся способность организмов, исходя из раз­личного основного материала, приходить к одному и тому же результату и созда­вать образования, сходные как по функ­ции, так и по строению, хотя и не имею­щие между собой в филогенетическом отношении ничего общего, например, глаза позвоночных, головоногих и насекомых"¹.

Таким образом, путь прямого сравни­тельно-морфологического исследования также закрыт для разрешения проблемы возникновения ощущения благодаря тому, что органы, общие по своему происхожде­нию, могут быть, однако, связаны с различ­ными функциями. Может существовать го­мология, но может не существовать аналогии между ними, причем это несов­падение, естественно, будет тем резче, чем больший отрезок развития мы берем и чем ниже мы спускаемся по ступеням эволю­ции. Поэтому если на высших ступенях

¹ Догель В. А. Сравнительная анатомия беспозвоночных. Л., 1938. Ч. 1. С. 9.

биологической эволюции мы еще можем по органам достаточно уверенно ориенти­роваться в функциях, то, чем дальше мы отходим от высших животных, тем такая ориентировка становится менее надежной. Это и составляет основное затруднение в задаче различения органов чувствитель­ности и органов раздражимости.

Итак, мы снова пришли к проблеме чувствительности и раздражимости. Од­нако теперь эта проблема встала перед нами в иной форме — в форме проблемы различения органов ощущений и органов, которые раздражимы, но которые тем не менее не являются органами ощущения.

Невозможность объективно различать между собой процессы чувствительности и раздражимости привела физиологию последнего столетия вообще к игнориро­ванию проблемы этого различения. Поэто­му часто оба эти термина — чувствитель­ность и раздражимость — употребляются как синонимы. Правда, физиология на заре своего развития различала эти понятия: понятие чувствительности (sensibilitas), с одной стороны, и понятие раздражимости (irribilitas) — с другой (А. фон Галлер).

В наши дни вопрос о необходимости различения чувствительности и раздра­жимости снова стал значимым для фи­зиологии. Это понятно: современные фи­зиологи все ближе и ближе подходят к изучению таких физиологических про­цессов, которые непосредственно связаны с одним из высших свойств материи — с психикой. Не случайно поэтому у Л. А. Орбели мы снова встречаемся с мыслью о необходимости различать эти два поня­тия — понятие чувствительности и раз­дражимости. "Я буду стараться пользо­ваться понятием "чувствительность"... только в тех случаях, когда мы можем с уверенностью сказать, что раздражение данного рецептора и соответствующих ему высших образований сопровождается воз­никновением определенного субъективно­го ощущения... Во всех других случаях, где нет уверенности или не может быть уверенности в том, что данное раздраже­ние сопровождается каким-либо субъек­тивным ощущением, мы будем говорить

о явлениях раздражительности и возбу­димости"¹.

Таким образом, тот критерий, которым автор пользуется для различения раздра­жимости и чувствительности, остается по-прежнему чисто субъективным. Если для задач исследования на человеке субъек­тивный критерий чувствительности и яв­ляется практически пригодным, то для целей изучения животных он является попросту несуществующим. "Понятие ощущения, — писал один из зоопсихоло­гов, Циглер, — совершенно лишено цены в зоопсихологии". С точки зрения чисто субъективного понимания чувствительно­сти это, конечно, правильно. Но отсюда только один шаг до принципиальных вы­водов, которые в самом конце прошлого столетия были сделаны в ряде деклараций зоопсихологов (Бете, Бер, Икскюль), совер­шенно ясно и недвусмысленно выдвигав­ших следующий парадоксальный тезис: "Научная зоопсихология вовсе не есть на­ука о психике животных и никогда не смо­жет ею стать"².

Таким образом, проблема генезиса ощу­щений (т. е. чувствительности как элемен­тарной формы психики) стоит в конкрет­ных исследованиях совершенно так же, как она стоит и в общетеоретических взглядах. Вся разница заключается лишь в том, что в одних случаях мы имеем принципиаль­ное утверждение позиций агностицизма в проблеме возникновения психики, в дру­гом случае — фактические позиции аг­ностицизма, выражающиеся в отказе от реальных попыток проникнуть объектив­ным методом, — а это есть единственная возможность по отношению к животным, — в тот круг явлений, которые мы называ­ем явлениями психическими и которые в своей элементарной форме обнаруживают­ся в форме явлений чувствительности. Именно отсутствие объективного и вместе с тем прямого критерия чувствительности животных, естественно, приводило к тому, что проблема перехода от способности раз­дражимости к способности собственно чув­ствительности как проблема конкретного исследования полностью отрицалась боль­шинством теоретиков психологии на том