Уотсон (Watson) Джон Бродес 8 страница

Теперь рассмотрим вторую серию, полученную точно таким же образом, но несколько более длинную и проведенную с лицами более старшего возраста.

1. На картине изображен внутренний вид помещения, возможно
конюшни или какого-то деревянного строения. В верхней части
картины видна крыша, сделанная, вероятно, из досок. На заднем
плане находится какое-то решетчатое сооружение из досок, а да­
лее— сплошной фон из досок, образующих заднюю стену дома.
Справа, там, где кончается дом, прямо к наблюдателю обращен
лес. Через открытую дверь видно водяное колесо. Перед входом
в дом протекает ручей. На переднем плане картины много каких-
то деревянных и металлических конструкций. На картине изоб­
ражены два человека: налево — женщина, везущая тачку
камней; направо — мужчина, возможно, кузнец, держащий в ру­
ке над наковальней щипцы, в которых зажат кусок металла.
В отдалении в левой части картины видна женщина, уходящая
через дверь. Направо, над ее головой, на балке сидит какая-то
птица.

2. Картина, кажется, изображает конюшню, деревянную конюш­
ню с деревянной крышей. Посередине картину пересекает дере­
вянная решетка, позади которой находится сооружение из досок.
Правая стена обращена к наблюдателю, в ней имеется дверь, че­
рез которую видны водяное колесо и ручей. В доме два человека —
женщина с тачкой, в которой лежат камни, и мужчина, держащий
щипцами кусок металла на наковальне. На переднем плане — ка­
кие-то деревянные и металлические конструкции. В левом углу
картины женщина, уходящая через дверь, а над дверью — брус,
на котором сидит птица.

3. На картине — деревянная конюшня, позади которой — дере­
вянная решетка. Правая стена обращена к наблюдателю, и через
дверь видно водяное колесо, поднимающее воду. В центре карти­
ны два человека: один из них — женщина с тачкой, полной кам­
ней, а другой — кузнец, держащий щипцами кусок металла на на­
ковальне. С левой стороны картины — женщина, выходящая через
дверь. Над дверью — брус, на котором видна птица...

5. В центре картины — конюшня, и в центре конюшни — дере­
вянная перегородка, позади которой — деревянная решетка. В пра­
вой стене — дверь. В левой стороне картины — другая дверь, че­
рез которую уходит женщина. В передней части картины два чело­
века — мужчина и женщина. Женщина держит тачку, полную
камней. Мужчина, по-видимому кузнец, держит наковальню и уда­
ряет ею по камню.

6. В центре картины — конюшня. В центре конюшни — дере­
вянная решетка. В правой части конюшни — дверь, а в левой —
еще дверь, через которую уходит женщина. На переднем плане —
мужчина и женщина. У женщины — тачка, полная камней, а муж­
чина, по-видимому кузнец, держит наковальню и ударяет ею по
камню.

7. В центре картины — конюшня. В центре конюшни — дере­
вянная решетка. С правой стороны конюшни — дверь, а с левой —
еще дверь, через которую уходит женщина. В передней части кар­
тины два человека: женщина, которая катит тачку, полную камней,
и мужчина, похожий на кузнеца, ударяющий камнем по нако­
вальне.

8. В центре картины — конюшня с деревянной решеткой. По
обеим сторонам конюшни имеются двери. Через левую дверь как
раз выходит женщина. В передней части этого изображения —
женщина с тачкой, нагруженной камнями, и мужчина, похожий на
кузнеца, который ударяет камнем по наковальне.

9. На картине — конюшня с деревянной решеткой. В конюшню
ведут две двери, и через одну из них как раз выходит женщина.
На картине изображен кузнец, ударяющий куском камня по нако­
вальне.

10. На картине — конюшня с деревянной решеткой. Женщина
как раз выходит через дверь. В помещении находится кузнец; он
ударяет куском камня по наковальне.

Здесь мы наблюдаем тот же самый выраженный процесс не­медленного забывания, который идет таким же путем. Расположе­ния упрощаются, изменяются и выпадают из рассказа. Наблюда­ется то же самое прогрессирующее забывание несущественных деталей, причем несколько единиц остаются доминирующими (в первой серии — это стол, птичья клетка и слова, а во второй — два человека и наковальня).

Некоторые детали этой серии особо интересны, потому что они наводят на мысль о причине того, что некоторые части отчетов преимущественно изменяются или исчезают совсем. В первом опи­сании говорится, что на картине изображено два человека, хотя в дальнейшем оказывается, что их трое. В первой попытке припом­нить описание этот факт упорядочивается: два человека помеща­ются внутри дома, а третий — выходит из него. Но все же то, что женщина с тачкой, полной камней, оказывается внутри «дома», который также описывался как «конюшня», кажется несколько странным.

Из следующего отчета исчезает «дом», а люди размещают­ся в «центре картины». Наблюдатель № 4 заставляет кузнеца ударять «по наковальне», что, конечно, является совершенно есте­ственным для него действием. Но в следующем отчете заклады­вается основание для некоторых более существенных изменений, так как из него исчезают щипцы кузнеца и заменяются камнем (возможно, взятым из тачки), а человека заставляют держать на­ковальню и ударять ее по камню. Это действие кажется необычай­ным, и вскоре взаимоотношение изменяется, и кузнец «ударяет камнем по наковальне». Наконец, женщина с тачкой исчезает, ос­тается единственный камень, и кузнец пользуется камнем просто как молотком.

Опять-таки можно было бы на основании последнего описания

7* 99

восстановить картину, которая имела бы в общих чертах сходство с оригиналом, но не более.

Если вы захотите провести целый ряд экспериментов такого типа, вы обнаружите вновь и вновь те же самые характерные черты — тен­денцию опускать побочные детали или связывать их таким обра-> зом, что они просто кажутся чем-то вроде инвентарного списка предметов; большое количество неточностей, касающихся отно­сительного расположения предметов; сильную тенденцию помещать один или два предмета где-то посередине и в конечном счете опус« кать остальные; большую путаницу и забывание в отношении ка­честв предметов, в особенности цветов, размеров и форм; большую вероятность того, что названия и имена будут забыты, а фразы — изменены; не меньшую вероятность того, что необычные и стран­ные взаимоотношения, например то, что наковальню держат и бьют ею по камню, сохранятся на короткое время, но в конце концов или полностью исчезнут, или примут форму, более соответ­ствующую нормальной практике ...

МАК МЫ ЗАПОМИНАЕМ

Любопытно, что большинство людей, пытавшихся выяснить, ка­
ким образом происходит запоминание, начинали с особого случая
запоминания — с заучивания наизусть. Давайте попытаемся уста­
новить, какие закономерности выступят, если мы начнем с гораз­
до более обычного случая — запоминания в повседневной жизни.
Очевидно, этот процесс является основным, а любая другая, более
специальная, форма вырастает из него под влиянием специальных
условий.

Одно является совершенно ясным. Обычно не бывает так, что, увидев или услышав что-либо, мы автоматически формируем си­стему следов, которая хранится в памяти и которую мы можем из­влечь вновь, когда это потребуется, точно в таком же виде, как она там запечатлелась. В действительности на протяжении всей своей жизни мы накапливаем массу более или менее организованного опыта, отдельные части которого всегда склонны влиять друг на друга и всевозможными путями изменять одна другую. Таким об­разом, говоря о следах в памяти, которые мы используем при при­поминании, мы должны рассматривать их скорее как учебный ма­териал, который постоянно подвергается пересмотру; при каждом его пересмотре вносится новый материал, а старый выпадает или изменяется.

Равным образом очевидно и то, что мы не просто нагроможда­ем в памяти общую массу спутанного материала. Накопленный ма­териал всегда находится при нас, и мы припоминаем его, когда он нам нужен, большими рабочими группами, которые, более чем что-либо иное, соответствуют направлению наших интересов. Опыт спортивных игр образует одну группу, трудовой опыт — другую, и обе эти очень большие группы подразделяются на большое число

других, соответственно нашим особым интересам, связанным с оп­ределенными видами игр или труда.

Для чего вообще нам приходится пользоваться памятью? Для того чтобы прошлый опыт оказал нам помощь в решении непо­средственно стоящих перед нами проблем. Но условия, с которыми мы встречаемся в настоящем, никогда не являются точным вос­произведением прошлых условий, и требования, предъявляемые нам в настоящем, за исключением особых и довольно искусствен­ных случаев, очень редко полностью совпадают с требованиями, существовавшими в прошлом. Следовательно, чаще всего мы стре­мимся к тому, чтобы преобразовать прошлое, а не просто повто­рить его.

Но не только материал, накопленный в процессе жизненного опыта, организуется в эти живые, растущие и видоизменяющиеся массы, обычно и сами интересы, играющие главную роль в процес­се их формирования, вступают во взаимосвязь . . .

Теперь, вероятно, начинает становиться яснее, почему, если мы знаем, что от нас потребуется буквальное и точное воспроизведем ние, нам приходится прибегать к особым приемам, имеющим спе­циальные названия, например, к «заучиванию наизусть». Факти­чески во всех подобных случаях дело сводится к тому, что мы пы­таемся создать какой-то особый род интереса к материалу, подлежащему изучению и сохраняющему его на необходимый срок. Часто это бывает «экзаменационный интерес» или интерес, имею­щий целью удовлетворить требования отдельного преподавателя, или возможно, интерес, связанный с каким-либо диспутом или об­суждением. Чем лучше интерес сохраняется в изолированном со­стоянии, тем более вероятно, что запоминание в границах данного интереса будет точным и буквальным. Неудивительно, что мно­гие из нас считают это очень трудным. Нам приходится при этом использовать, например, стихи, песню и танец, а также специаль­ные способы запоминания, называемые мнемическими приемами. И все же повседневные привычки окажутся слишком сильными и изменения будут вкрадываться в запоминание, хотя нам и может казаться, что никаких изменений нет ...

Выводы

1. Нетрудно доказать, что многие вещи, которые кажутся непо­
средственно наблюдаемыми, фактически возникают в сознании
в результате прошлого опыта, т. е. вспоминаются.

2. Обычные эксперименты по заучиванию наизусть показыва­
ют, что имеется нормальная и постоянная кривая забывания и что:

а) при запоминании всякого материала, но в особенности бес­
смысленного, большое количество материала забывается
вскоре после запоминания;

б) результатом «усилия запомнить» часто оказывается быстрое
непосредственное забывание;

в) расположение отдельных единиц или материала в той после­
довательности, в какой нужно запомнить, играет большую
роль при припоминании, причем лучшие для запоминания
положения — начальное и конечное;

г) сон может остановить забывание и, возможно, таким обра­
зом увеличить вероятность точного воспроизведения;

д) при заучивании материала до известной степени можно опре­
делить, в течение какого периода будет возможно его точное
сохранение;

е) при запоминании большого или трудного словесного матери­
ала распределенное повторение на стадии заучивания обыч­
но оказывается более экономным, чем концентрированное;

ж) это, однако, может быть связано с естественной склонностью
завершать недоконченные или неполные действия, как толь­
ко это позволят время и условия.

3. Запоминание в повседневной жизни очень редко представля­
ет собой точное повторение оригинала. Если бы это было так, оно
было бы совершенно бесполезным, потому что мы вспоминаем про­
исшедшее в одних условиях для того, чтобы это помогло нам раз­
решить проблемы, возникающие в иных условиях.

4. Самым быстрым и наглядным способом показать те огром-.
ные изменения, которые обычно имеют место при запоминании
в повседневной жизни, является эксперимент по последовательно­
му припоминанию, в котором принимают участие несколько чело­
век один за другим. Почти такое же количество изменений того
же характера происходит при повторном припоминании материала
отдельным человеком. Хотя в этом случае процесс может быть
очень длительным.

5. Если мы попытаемся представить себе, что делает возмож­
ным запоминание в той форме, которую оно обычно принимает,
мы должны представить себе материал; накопленный в результате
прошлого опыта, как постоянно организующийся и перестраиваю­
щийся в большие группы, главным образом под влиянием ряда
взаимосвязанных специальных интересов. Обычное запоминание го­
раздо в большей степени является реконструкцией, чем точным
повторением, которое требует применения особых приемов заучи­
вания.

6. Если мы считаем, что «хорошая память» — это способность
правильно й с буквальной точностью припоминать материал, то
секрет ее заключается в длительной упорной работе при заучива­
нии и в развитии интересов, каждый из которых совершенно само­
стоятелен и изолирован от других. Если же, как и следует, под
«хорошей памятью» мы понимаем запоминание того, что является
наиболее полезным для успешного приспособления к требованиям,
предъявляемым нам жизнью, то ее секрет заключается в организа­
ции прошлого опыта под воздействием многосторонних интересов,
тесно связанных между собой.

Фрейд (Freud) Зигмунд (6 мая

1856—23 сентября 1939) — австрий­ский врач и психолог, основополож­ник психоанализа. Проф. Венского университета с 1902 г. С захватом Ав­стрии фашистами был выслан и по­следние годы своей жизни прожил в Лондоне. Можно выделить несколько фаз в развитии фрейдовского учения. Первая (1890—1897), представлен­ная совместной работой Фрейда с И. Брейером «Исследование истерии» (1896), связана с выработкой так называемого катартического метода в лечении истерии. Во второй период (1897—11914) Фрейд отказывается от применения гипноза и разрабатывает основной психоаналитический метод — метод свободных ассоциаций. В это же время формируются основные по­ложения фрейдовского учения о бес­сознательном: понятие о сопротивле­нии и учение о вытеснении, представ­ление об образовании симптомов и психология сновидений, представле­ния об основных типах влечений и стадиях их развития, понятие так называемого «Эдипова комплекса» и т. д. Принципиальное значение при­обретает анализ так называемого фе­номена перенесения. В третий период (после '1914)происходят изменения и дополнения в учении о влечениях, вводится представление о двух основ­ных влечениях: «эросе» и «танатосе» (влечении к смерти). Принимает окон­чательный вид представление об ос­новных инстанциях личности: «Я», «Оно», и «Сверх-Я». В это время у Фрейда все чаще встречаются голово­кружительные философско-мифологи-

ческие спекуляции, уже не опирающи­еся на его клинический опыт.

Публикуемые в хрестоматии
фрагменты взяты из ранней и наи­
более популярной при жизни Фрейда
его работы «Психопатология обы­
денной жизни» (1904). Здесь Фрейд
еще предельно близок к анализируе­
мому материалу: опискам, обмолвкам,
различным случаям забывания и т. п,
взятому из обыденной жизни. Прин­
ципиальным является тезис Фрейда о
неслучайном характере этих ошибоч­
ных действий, о возможности каж­
дый раз установить их смысл, свое­
образную мотивированность. Тем са­
мым Фрейд одновременно ставит рас­
смотрение этих феноменов в контекст
анализа мотивационной сферы лич­
ности в целом. Эти установки Фрей­
да были чрезвычайно важным шагом
на пути преодоления механицизма и
атомизма господствовавшей в то вре­
мя ассоциационистской психологии.
Кроме того, они стали мощным им­
пульсом для последующей постанов­
ки и разработки аналогичных проб­
лем в рамках собственно научной
экспериментальной психологии (преж­
де всего в школе К. Левина).
Сочинения: Тотем и табу. М., 1912;
Лекции по введению в психоанализ,
т. 1,2, М, 1923; Основные психологиче­
ские теории в психоанализе. М., 1923;
Методика и техника психоанализа. М.,
1923; Психоанализ детских неврозов.
М„ 1923; Я и Оно. М., 1924.
Литература: Волошиноз

В. Н. Фрейдизм. М., 1927; Б о ж о-в и ч Л. И. Личность и ее развитие в детском возрасте. М., 1968.

3. Фрейд

ЗАБЫВАНИЕ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ'

Слова, обычно употребляемые в нашем родном языке, по-видимо­му, защищены от забывания в пределах нормально функционирую ющей памяти. Иначе обстоит дело, как известно, со словами ино­странными. Предрасположение к забыванию их существует по от­ношению ко всем частям речи, и первая ступень функционального расстройства сказывается в той неравномерности, с какой мы рас­полагаем запасом иностранных слов в зависимости от нашего об-щего состояния и от степени усталости. Позабывание это происхо­дит в ряде случаев -путем того же механизма, который был рас­крыт перед нами в примере «Синьорелли». Чтобы доказать это, я приведу анализ всего только одного, но имеющего целый ряд особенностей, случая, когда забыто было иностранное слово (не существительное) из латинской цитаты. Позволю себе изложить этот небольшой эпизод подробно и наглядно.

Прошлым летом я возобновил — опять-таки во время вакацион­ного путешествия — знакомство с одним молодым человеком, уни­верситетски образованным, который, как я вскоре заметил, читал некоторые мои психологические работы. В разговоре мы косну­лись — не помню уже почему — социального положения той народ­ности, к которой мы оба принадлежим, и он, как человек честолю­бивый, стал жаловаться на то, что его поколение обречено, как он выразился, на захирение, не может развивать своих талантов и удовлетворять свои потребности. Он закончил свою страстную речь известным стихом из Виргилия, в котором несчастная Дидона за­вещает грядущим поколениям отмщение Энею: «Exoriare» ... и т. д. Вернее он хотел так закончить.; ибо восстановить цитату ему не удалось, и он попытался замаскировать явный пропуск при помо­щи перестановки слов: «exoriar (e) ex nostris ossibus ultor». В конце концов он с досадой сказал мне: «Пожалуйста, не стройте тако го насмешливого лица, словно бы вы наслаждаетесь моим смуще­нием; лучше помогите мне. В стихе чего-то не хватает. Как он, соб­ственно, гласит в полном виде?»

— Охотно, — ответил я и процитировал подлинный текст: «Exoriar (e) aliquis nostris ex ossibus ultor».

«Как глупо позабыть такое слово! Впрочем, вы ведь утвержда­ете, что ничего не забывается без основания. В высшей степени интересно было бы знать, каким образом я умудрился забыть это неопределенное местоимение «aliquis».

Я охотно принял вызов, надеясь получить новый вклад в свою коллекцию. «Сейчас мы это узнаем,— сказал я ему,— я должен вас только попросить сообщить мне откровенно не критикуя все, что вам придет в голову, лишь только вы без какого-либо опреде

¹ См.: Зигмунд Фрейд. Психопатология обыденной жизни. М., 1924.

ленного намерения сосредоточите свое внимание на позабытом слове»².

«Хорошо. Мне приходит в голову курьезная мысль: расчленить слово следующим образом: а и liqu'is».

«Зачем?» — «Не знаю». — «Что вам приходит дальше на мысль?» — «Дальше идет так: реликвии, ликвидация, жидкость, флюид. Дознались вы уже до чего-нибудь?».

«Нет, далеко еще нет. Но продолжайте».

Я думаю,— продолжал он с ироническим смехом,— о Симоне Триентском, реликвии которого я видел два года тому назад в од­ной церкви в Триенте. Я думаю об обвинении в употреблении христианской крови, выдвигаемом как раз теперь против евреев, и о книге Kleinpaul'a, который во всех этих якобы жертвах видит новые воплощения, так сказать, новые издания Христа».

«Эта мысль не совсем чужда той теме, о которой мы с вами беседовали, когда вы позабыли латинское слово».

«Верно. Я думаю, далее, о статье в итальянском журнале, который я недавно читал. Помнится она была озаглавлена...

«Что говорит св. Августин о женщинах? Что вы с этим сдела­ете?»

— Я жду.

«Ну теперь идет нечто такое, что уже, наверное, не имеет ника­кого отношения к нашей теме».

«Пожалуйста, воздержитесь от критики и...»

«Знаю. Мне вспоминается чудесный старый господин, с кото­рым я встретился в пути на прошлой неделе. Настоящий оригинал. Имеет вид большой хищной птицы. Его зовут, если хотите знать, Бенедикт».

«Получаем, по крайней мере, сопоставление святых и отцов церкви — св. Симон, св. Августин, св. Бенедикт. Один из отцов церкви назывался, кажется, Оригин. Три имени из перечисленных встречаются в наше время, равно как и имя Paul (Павел) из Kleinpaul».

«Теперь мне вспоминается святой Януарий и его чудо с кровью — но мне кажется, что это идет дальше уже чисто механи­чески».

«Оставьте; и святой Януарий, и святой Августин имеют оба отношение к календарю. Не напомните ли вы мне, в чем состояло чудо с кровью святого Януария?»

«Вы, наверное, знаете это. В одной церкви в Неаполе хранит­ся в склянке кровь св. Януария, которая в определенный праздник чудесным образом становится вновь жидкой. Народ чрезвычайно дорожит этим чудом и приходит в сильное возбуждение, если оно почему-либо медлит случиться; как это и было раз во время фран­цузской оккупации. Тогда командующий генерал — или, может

² Это обычный путь, чтобы довести до сознания скрытые от него элементы представлений.

быть, это был Гарибальди?—отвел в сторону священника и, весь­ма выразительным жестом указывая на выстроенных на улице солдат, сказал, что он надеется, что чудо вскоре совершится...»

«Ну дальше? Почему вы запнулись?»

«Теперь мне действительно пришло нечто в голову... Но это слишком интимно для того, чтобы я мог рассказать.... К тому же я не вижу никакой связи и никакой надобности рассказывать об этом».

«О связи уже я позабочусь. Я, конечно, не могу заставить вас рассказывать мне неприятные для вас вещи; но тогда уже и вы не требуйте от меня, чтобы я вам объяснил, каким образом, вы забыли слово «aliquis».

«В самом деле? Вы так думаете? Ну так я внезапно подумал об одной даме, от которой я могу получить известие, очень непри­ятное для нас обоих».

— О том, что у нее не наступило месячное нездоровье?

«Как вы могли это отгадать?»

«Теперь это уже не трудно, вы меня достаточно подготовили. Подумайте только о календарных святых, о переходе крови в жид­кое состояние в определенный день, о возмущении, которое вспы­хивает, если событие не происходит, и недвусмысленной угрозе, что чудо должно совершиться, не то...»

«Вы сделали из чуда св. Януария прекрасный намек на нездо­ровье вашей знакомой».

«Сам того не зная. И вы думаете действительно, что из-за этого тревожного ожидания я был не в состоянии воспроизвести словеч­ко aliquis?»

«Мне представляется это совершенно несомненным. Вспомните только ваше расчленение а — liquis и дальнейшие ассоциации ре­ликвии, ликвидации, жидкость... Я мог еще включить в комбина­цию принесенного в жертву ребенком св. Симона, о котором вы подумали в связи со словом религия».

«Нет уже, не надо. Я надеюсь, что вы не примите всерьез этих мыслей, если даже они и появились у меня действительно. Зато я должен вам признаться, что дама, о которой идет речь, итальян­ка и что в ее обществе я посетил Неаполь. Но разве все это не может быть чистой случайностью?»

«Можно ли это объяснить случайностью, я предоставлю судить вам самим. Должен только вам сказать, что всякий аналогичный случай, подвергнутый анализу, приведет вас к столь же замеча­тельным «случайностям».

Целый ряд причин заставляет меня высоко ценить этот малень­кий анализ, за который я должен быть благодарен моему тогдаш­нему спутнику. Во-первых, я имел возможность в данном случае пользоваться таким источником, к которому обычно не имею до­ступа. По большей части мне приходится добывать примеры нару­шения психических функций в обыденной жизни путем собственно­го самонаблюдения. Несравненно более богатый материал, достав-

ляемый мне многими пациентами нервнобольными, я стараюсь оставлять в стороне во избежание возражений, что данные фено­мены происходят в результате невроза и служат его проявления­ми. Вот почему для моих целей особенно ценны те случаи, когда нгрвноздоровый чужой человек соглашается быть объектом иссле­дования. Приведенный анализ имеет для меня еще и другое значе­ние. Расстройство репродукции исходит здесь изнутри, из самой темы же, в силу того что против выраженного в цитате пожелания бессознательно заявляется протест. Процесс этот следует предста­вить себе в следующем виде. Говоривший выразил сожаление по поводу того, что нынешнее поколение его народа ограничено в пра­вах; новое поколение — предсказывает он вслед за Дидоной— отомстит притеснителям. Он высказывает таким образом пожела­ние о потомстве. В этот момент сюда врезается противоречащая этому мысль. «Действительно ли ты так горячо желаешь себе по томства? Это неправда. В каком затруднительном положении ты бы оказался, если бы получил теперь известие, что ты должен ожидать потомства от известной тебе женщины? Нет, не надо потомства,— как ни нужно оно нам для отомщения».

Мы познакомились еще с одним механизмом забывания — это нарушение хода мысли силою внутреннего протеста, исходящего от чего-то вытесненного. С этим процессом, который преставляет-ся нам более удобопамятным, мы еще неоднократно встретимся в дальнейшем изложении.

ЗАБЫВАНИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЙ

И НАМЕРЕНИЙ____________________

Если бы кто-нибудь был склонен преувеличивать то, что нам известно теперь о душевной жизни, то достаточно было бы указать на функцию памяти, чтобы заставить его быть скромнее. Ни одна психологическая теория не была еще в состоянии дать отчет об основном феномене припоминания и позабывания в его совокупно­сти; более того, последовательное расчленение того фактического материала, который можно наблюдать, едва лишь начато. Быть может теперь забывание стало для нас более загадочным, чем припоминание, с тех пор как изучение сна и патологических явле­ний показало, что в памяти может внезапно всплывать и то, что мы считали давно позабытым.

Правда, мы установили уже несколько отправных точек, для которых ожидаем всеобщего признания. Мы предполагаем, что за­бывание есть самопроизвольный процесс, который можно считать протекающим на протяжении известного времени. Мы подчеркива­ем, что при забывании намерения происходит известный выбор наличных впечатлений, равно как и отдельных элементов каждого данного впечатления или переживания. Нам известны некоторые

условия сохранения в памяти и пробуждения в ней того, что без этих условий было бы забыто. Однако повседневная жизнь дает нам бесчисленное множество поводов заметить, как неполно и не­удовлетворительно наше знание. Стоит прислушаться к тому, как двое людей, совместно воспринимавших внешние впечатления,— скажем, проделавших вместе путешествие, — обмениваются спустя некоторое время своими воспоминаниями. То, что у одного прочно сохранилось в памяти, другой сплошь да рядом забывает, словно этого и не было; при этом мы не имеем никакого основания пред­полагать, чтобы данное впечатление было для него психически более значительно, чем для второго. Ясно, что целый ряд момен­тов, определяющих отбор для памяти, может ускользать от нас.