Февраля, намного позже Ночь. 11 страница

Я потерялся в этом. Соблазнен. Этим созданием, этой священной женщиной, этой сущностью, чувственной Мадонной, которая стоит передо мной, ко мне спиною, одетая в мантию из перьев с глазами, тысяча коричневых перьев, это перья совы, на них серебряные пятнышки, и я не дотягиваюсь до нее, она смотрит в сторону, а затем медленно поворачивает голову, но лицо ее закрыто вуалью, сотканной здесь, на небесной фабрике.

Я протягиваю руку, чтобы сорвать вуаль, но до ее лица не хватает нескольких дюймов.

— Сколько раз я должна просить, чтобы ты пришел ко мне, мой сын? Подойти. Ближе!

Она не двигается. Еще один шаг вперед. Хочу достать ее, но снова промахиваюсь; я так близко, что вижу за вуалью лицо, ее смеющееся лицо, это такая сладостная музыка, она переполняет меня восторгом, и я падаю на колени в песок. Снова песок, и паутина неба разорвана в клочья. Что-то движется между небом и мною. Это снова орел. Распрямляя крылья, он пронзительно кричит мне из ночи, он разрушает структуру ночи; но зачем? Ты же не стервятник. А это мертвое холодное тело, оно уже синее, кровь прекратила движение и стекает в нижние участки тела, скапливается в венах, артериях, капиллярах и полостях спины, я лежу на спине, плоть мертвеет, она уже мертва, это пища для мух и кондоров, для червей и муравьев. Меня скоро расчленят и разнесут по кусочкам, зачем же ты беспокоишься, и почему улетаешь так поспешно? Я вижу, как приближается кот; орел взмывает вверх и исчезает во мраке.

Я могу думать две мысли одновременно, три мысли. Я вижу сразу бесконечное количество вещей, потому что время подобно этому небу, нет ни начала, ни конца, и каждое мгновение отражено в каждом другом. И видение не требует времени.

Где она. И что же она сказала?..

Солнечные лучи поворачиваются ко мне, пронизывают темноту, играют всеми цветами радуги на пустынной равнине, пучок лучей выходит из тоннеля на безлесом горизонте, и вдоль этого пучка, внутри света, идет ягуар, и поступь его совершенна и решительна. Поэтическая плавность, безошибочность движений, и чернота. Такая чернота, что я не вижу деталей, не вижу мускулатуры под черной как ночь шерстью; но зато — взгляни! Когда солнечный луч из тоннеля попадает удачно, черная шерсть вспыхивает золотом, сверкает.

Он обнюхивает меня, затем мою окоченевшую плоть — я отделен от нее — и, удовлетворенный, бежит обратно к свету. Я следую за ним. Мы двигаемся вместе, как это было прежде, как одно целое, к источнику света. Я оборачиваюсь и, продолжая двигаться вперед, смотрю назад, но мы уже слишком далеко в тоннеле, пустыня потерялась среди игры красок.

Я никогда не возвращусь. Свет смыкается позади меня, и я знаю, что никогда не пойду обратно, что момент смерти уже пройден. Он миновал беззвучно, никак не дав знать о себе. Без усилия. Откровение. Это была смерть. Где-то там, позади. Умер ли я действительно? Последний вздох? Умер сознательно?

Голоса. Все слышнее хор. Он нарастает. Он поет для меня одним голосом. Покойник. Знакомый. Здесь человечество говорит в один голос многими устами. Добро пожаловать.

Блаженство. Здесь, здесь свет. Яркий, ярче, ярчайший. Я мигаю? Нет, рефлекс не работает. Это забавно. Нет любопытства, просто забавно. Я не могу мигать, потому что у меня нет глаз, и, смешно подумать, у меня нет языка, и мои смех — это моя последняя и вечная радость.

Ликование. Оно зарождается во мне и растет, ширится. Наполняет Вселенную… разливается… охватывает все, что когда-либо… Я вижу время. Я ощущаю время, я могу следовать по любому пути, лететь на взрывной волне от взрыва, центр которого — свет. Обнаруживаю, что будущее не впереди, как и прошлое не позади. Я этого не знал раньше. Я думаю, что время… Было… что? Знал ли я, что было? Не могу вспомнить. Память. Память? Когда было мое последнее дыхание? Когда оно есть?

Пропал. Заблудился, потерялся в далеких отражениях света. Теперь стягиваюсь. Отражения стягиваются. Оттуда сюда. Все, что растягивается, стягивается, сжимается. И Дама здесь, она в своей мантии из перьев. Она плавно поворачивает голову, кошка и сова. Я никогда не забуду ее лица, потому что никогда не сумею вспомнить его впоследствии.

Глаза за вуалью. Зрачки расширяются… все, что растягивается… сжимается, голова откидывается назад, рот открыт в родовом экстазе. Она вздыхает, и мое сердце болит, болит грудная клетка.

Дышу.

Хватаю воздух, когда мое лицо прорывает поверхность лагуны, глаза заливает вода. Я вдыхаю крик. Это мой первый вдох. Я не помню, что случилось дальше. Я услышал крик. Я проснулся, вздрогнув от крика, прислушался, как он переходит в протяжный вой, и слабеющее эхо доносится издали. Я полностью был в этом мгновении. Я знал, что был в путешествии, что провел вечер в ритуале и что сейчас я проснулся и лежу на спине в маленькой комнате, укрытой пальмовыми листьями, и здесь я буду приходить в себя.

В ночном воздухе висела тяжелая тишина, висела влага, готовая пролиться дождем. Опять. Далекий и мучительный. Эхо, усиливающее тишину. Призыв в темноте. Джунгли вместе со мной прислушиваются к звуку. Он не так далек, как мне вначале показалось.

Я поднялся, раздетый, и быстро пошел к выходу. Я шел, потому что должен был идти. Я шел не думая, затем остановился, почувствовав, что мои башмаки погружаются в песок, я уже на берегу лагуны. В правой руке у меня мачете Рамона. Это меня остановило.

Сплю ли я? Нет. Вот Рамон, все еще курит трубку. Его профиль очерчен отблеском единственной свечи в песке. Он заметил мое появление издали.

Стою на краю лагуны, лицом к просвету среди деревьев, где начинается тропинка к излучине реки. В полном ли я сознании?

Боже мои, конечно! Я в моменте, и я настроен на этот момент. Я посмотрел на свое тело, уже сверкающее от разлитой в воздухе влаги; моя грудь тяжело вздымалась.

Это был кот, это он кричал в ночи на том конце тропы, у излучины. Я знал это. Я все время знал это.

Я ощутил едва заметное движение воздуха. Ласковый ветерок, предшествующий дождю, подул на меня из джунглей и принес запах животного. Запах его мускуса. Я поймал этот запах и пошел по нему в джунгли.

Я быстро двигался по тропе на полусогнутых ногах. Я ориентировался по запаху и леденящему душу вою. Сейчас будет мой черед. Выслеживаю кота. Может быть, я убью его. Может быть; я не знаю. Я знаю, что никогда не было ничего столь важного. И я знаю, что мой запах — от меня пахнет двадцатым столетием — распространяется позади и впереди меня, я чувствую, что джунгли отступают, пятятся, и в них назревает паника, они затаили дыхание, пока я двигаюсь среди чего-то похожего на тишину, приближаюсь к излучине.

Я почти у цели — и тут я сошел с тропы. Теперь у меня преимущество. Я вошел в речку и тихо бреду по воде, не оставляя отпечатков ног на илистом дне.

Он здесь, на серебристом песке; он кричит, вытягивается, извивается в приступе вожделения, черный, как смола, бока тощие, он воет, он роскошествует в собственном великолепии на песке. Забывание. Стон. Он пахнет, как секс. Я не знаю, что он делал. Я знаю, что я стоял там, в воде выше колен, раздетый, с мачете Рамона в руке, сердце у меня бешено колотилось, кровь бушевала в голове. В спину мне дул прохладный ветер.

Направление ветра поменялось.

Небо громыхало. Сейчас, с секунды на секунду… Ягуар, растянувшись па животе, метался в песке и вдруг вскочил, спина его выгнулась дугой, и он застыл, как для броска. Когти вонзились в песок, полная неподвижность. Затем длинный хвост вздрогнул. Еще раз. Рефлекс. Широко раскрытые желтые глаза, точная фокусировка. Нас разделяло пятнадцать футов. Мы не мигая смотрели друг другу в глаза и отражались друг у друга в зрачках.

Я поднял руку и протянул ее через разделявшее пас пространство. Дрожь прошла по телу кота, так что вся шерсть его покрылась рябью. Он прижал уши к затылку. Песок сыпнул по воде. Ягуар прыгнул косо вбок, резко набрал скорость и влетел в зеленую лиственную стену леса.

Ушел.

Подожди! Не убегай… Ветер, который принес к нему мой запах, подталкивает меня к песку. Я опускаюсь на колени и прикасаюсь к следам, к углублению, где лежало его тело, глубоким бороздам на песке. Я провожу пальцем по гребню борозды, крохотные песчинки катятся вниз по склону от прикосновения пальца. Я подношу палец к носу и слышу запах, запах его первобытной котовости. Ложусь в него, прижимаюсь. Мои руки следуют за бороздами, пальцы впиваются глубоко в песок…

Небо громыхает. Вытягиваюсь. Лежу плашмя на животе. Лежу в нем. Катаюсь в нем, песок обдирает мне грудь, поясницу, спину. Гребу ногами песок, взад-вперед. Дышу запахом, не могу надышаться. Я не нюхаю, я дышу им. Быстро. Быстро. Какое-то движение у меня во внутренностях. Я дышу так быстро, что дыхание становится коротким, мне не хватает воздуха…

Стефани. Она возникла, как мысль. Я перекатываюсь на спину, закрываю глаза и кладу руку вдоль тела, ощущаю прилипший к телу песок. От дыхания голова моя наполняется, я пробираюсь по коридору. Черное ночное видение: кот решительно пересекает прихожую. Я проскальзываю в комнату незамеченным, слышу запах пота и Стефани, ее короткое, напряженное дыхание.

Стефани и… Стефани стонет, вздыхает полной грудью, ее бедра поднимаются навстречу мужчине. Я останавливаюсь, припадаю к земле, к персидскому ковру. Тихо. Исподтишка. Прыжок — и я на комоде. Отсюда лучше видно. Простыни персикового цвета скручены и сбиты в конец кровати, одна подушка свалилась на пол. Спина у любовника широкая и безволосая, голова качается на слабой шее в такт движениям их тел. Мне он незнаком.

Волна ярости вскипает во мне; ярость, дремавшая в животе, хлынула в грудь, в голову, желудок пустой, но он конвульсирует от адреналина, тело свирепо напряглось. Верхняя губа судорожно вздернулась, обнажив зубы. Я беспощаден.

Убить его. Я могу сделать это. Я Moгy выпустить потроха из обоих и оставить лежать в общей луже крови.

Сдержи себя. Подожди. С комода я прыгаю на ковер, передними лапами вниз. Медленно приближаюсь к постели. Смогу ли я узнать тебя? Твое напряженное лицо, натянутые сухожилия, оскаленные ровные и белые зубы, когда ты в последнем усилии возвышаешься над нею. Всклокоченные волосы прилипли к потному лбу, вид у тебя глупый. Буду ли я помнить тебя и тошноту внутри? Неверность и лживость Стефани и смертельную ярость, которую я подавил? Мой крик тонет в грохоте грозы.

Последнее видение: Стефани оттолкнула его и села, в глазах ужас.

— Что с тобой? — спрашивает он.

Она трясет головой.

— Да нет, ничего… ничего.

Но вы знаете, что это неправда.

*15*

Вот сущность всякого мистического опыта. Вы умираете в вашей плоти и рождаетесь в вашем духе.

Вы отождествляете себя с сознанием и жизнью, для которых ваше тело — только сосуд. Вы умираете, как сосуд и становитесь тождественны в своем сознании с тем, что содержалось в сосуде. И это есть Бог.

Джозеф Кемпбелл

Дождь. Льет в речку, колотит по развесистым листьям, выбивает кратеры в песке. Дождь бьет меня, хлещет по рукам и коленям. Всe залито водой.

Когда я появился на поляне, голый, мокрый, продрогший и растерянный, я увидел незнакомого мне человека. Это был индеец средних лет в тенниске и старых джинсах; с его соломенной шляпы ручьями стекала вода. Он тащил по земле носилки к дому Рамона. При виде меня он остолбенел, затем, сгибая колени, опустил носилки на песок и перекрестился. Носилки были покрыты банановыми листьями, матово блестевшими под дождем.

На деревянной веранде появился Рамон. Он взглянул на меня и направился под дождем к пришедшему. Они перекинулись несколькими словами, затем Рамон помог ему занести носилки в дом. Перед дверью он оглянулся на меня и кивком головы велел следовать за ними. У себя в комнате я надел сухие шорты.

Октября

Раннее утро. Солнце еще не взошло, едва светает. Дождь прекратился. Это Рамон прекратил его? Поверю ли я всему этому, когда буду читать записи?

Моя голова ясна, восприятие обострено. Я сижу на краю веранды, мои ступни на песке. Может быть, я сплю. Может быть, я умер, но никогда еще я не чувствовал себя более живым. Настроен на мгновение, чувствителен к тончайшим нюансам утра. Я знаю, что я уже отошел от аяхуаски. Я знаю это по тому признаку, что ничто, происшедшее ночью, не может сравниться по важности с драмой, свидетелем которой я оказался.

Сюда пришел индеец с мальчишкой, кажется, это его сын. Мальчику лет десять. Его укусила змея, лесная гадюка, и сейчас он без сознания и в горячке. Рамон развел костер на песке, и мальчик, обнаженный, лежит рядом, вытянувшись на носилках, на которых отец притащил его неизвестно откуда.

Опустившись на колени рядом с костром, Рамон работает над мальчиком, работает с его духом, работает руками, проводя ими над ребенком, поднимает воздух, освобождает энергетическое тело мальчика от физического, просто поднимая его перед собой.

Как мне описать это? Он начал с дыма. Он стал пускать дым на чакры мальчика, напевать без слов, склоняясь к каждой чакре, затем стал поднимать, отделять от тела дух больного. Теперь он исцеляет его. Я никогда не видел такого Рамона. Его лицо искажено и безмятежно, он так сосредоточен, что это похоже на транс: его руки скользят по контурам духовного тела, которое парит перед ним. Вот его ладонь прикоснулась ко лбу мальчика. Он сжимает пальцы в кулак и проводит им вниз вдоль всего тела. Снова дым из трубки.

Он обращается к отцу, который стоит рядом, ошеломленный и перепуганный. Отец нервничает. Рамон снова что-то говорит, тон его резок. Отец пытается подавить свою растерянность и развязать узел небольшого холщового мешка. Рамон выхватывает мешок и сам развязывает его. Он засовывает руку в мешок и вынимает оттуда пятнистую змею четырехфутовой дойны. Она мертва. Голова ее окровавлена и обезображена многочисленными ударами.

Он несет змею к опушке джунглей, становится на колени и кладет тело змеи перед собой. Он лечит змею. Он проводит руками вдоль тела змеи и стряхивает ладони в сторону деревьев, издавая при этом отрывистый звук ртом: вуушш!.. Он прикасается к мертвому телу с глубоким уважением. Это святыня.

Вернувшись к мальчику, Рамон длинным ножом аккуратно отрезает змеиную голову. Его мачете я, кажется, оставил там, у реки. Он прижимает отрезанную голову к ноге мальчика. Он привязывает голову к укушенному месту полоской из пальмового листа, кладет какой-то листок и снова обвязывает. Он наклоняется к уху мальчика и что-то шепчет; больной стонет.

Я в другом мире. Я сделал то, ради чего пришел, но вижу, что здесь еще есть что делать. Мне хватит на всю жизнь.

Я спал весь день и всю ночь. Это был самый беспробудный сон, какой я только могу вспомнить. Пустота без сновидений. Странно, как я мог позволить себе так безбоязненно спать, освободить свое сознание от жизненных забот, предать себя чему-то похожему на смерть, разрешить телу отсыпаться, а рассудку где-то разгуливать. Как бы то ни было, я потерял день и ночь. Я не помню ничего, только пробуждение.

Мальчик выздоравливал. Лихорадка прекратилась, он поел. Его отец сказал мне, что такой укус всегда бывает смертельным и что Рамон — великий колдун. У меня есть все основания считать, что мальчик выздоровел, что и он, и это существо, которое чуть не убило его, — оба они исцелены, что некое равновесие восстановлено, и Рамон все привел в согласие с Природой.

Но кто знает? Кто может проверить, подобные вещи? Я вернулся в Куско на следующий день.