Б. Забывание намерений

Ни одна другая группа феноменов не пригодна в такой мере для доказательства нашего положения о том, что слабость внима­ния сама по себе еще не может объяснить ошибочное действие, как забывание намерений. Намерение — это импульс к действию, уже встретивший одобрение, но выполнение которого отодвинуто до из­вестного момента. Конечно, в течение создавшегося таким образом промежутка времени может произойти такого рода изменение в моти­вах, что намерение не будет выполнено, но в таком случае оно не забывается, а пересматривается и отменяется. То забывание наме­рений, которому мы подвергаемся изо дня в день во всевозможных ситуациях, мы не имеем обыкновения объяснять тем, что в соотно­шении мотивов выявилось нечто новое; мы либо оставляем его просто без объяснения, либо, стараемся объяснить его психологически, Допуская, что ко времени выполнения уже не оказалось необходимо­го для действия внимания, которое, однако, было необходимым условием возникновения самого намерения и которое, стало быть, в то время имелось в достаточной для совершения этого действия степени. Наблюдение над нашим нормальным отношением к намерениям за-

_______________

¹ Генезис. Закон зачатия,— Примеч. ред. перевода.

ставляет нас отвергнуть это объяснение как произвольное. Если я утром принимаю решение, которое должно быть выполнено вечером, то возможно, что в течение дня мне несколько раз напоминали о нем; но возможно также, что в течение дня оно вообще не доходило больше до моего сознания. Когда приближается момент выполнения, оно само вдруг приходит мне в голову и заставляет меня сделать нужные приготовления для того, чтобы исполнить задуманное. Если я, отправляясь гулять, беру с собой письмо, которое нужно отпра­вить, то мне, как нормальному и не нервному человеку, нет никакой надобности держать его всю дорогу в руке и высматривать все время почтовый ящик, куда бы его можно было опустить; я кладу письмо в карман, иду своей дорогой и рассчитываю на то, что один из ближайших почтовых ящиков привлечет мое внимание и побудит меня опустить руку в карман и вынуть письмо. Нормальный образ действия человека, принявшего известное решение, вполне совпа­дает с тем, как держат себя люди, которым было сделано в гипнозе так называемое «постгипнотическое внушение на долгий срок»¹. Обычно этот феномен изображается следующим образом: внушенное намерение дремлет в данном человеке, пока не подходит время его выполнения. Тогда оно просыпается и заставляет действовать.

В двоякого рода случаях жизни даже и дилетант отдает себе отчет в том, что забывание намерений никак не может быть рас­сматриваемо как элементарный феномен, не поддающийся дальней­шему разложению, и что оно дает право умозаключить о наличности непризнанных мотивов. Я имею в виду любовные отношения и воен­ную дисциплину. Любовник, опоздавший на свидание, тщетно будет искать оправдания перед своей дамой в том, что он, к сожалению, со­вершенно забыл об этом. Она ему непременно ответит: «Год тому на­зад ты бы не забыл. Ты меня больше не любишь». Если бы он даже прибег к приведенному выше психологическому объяснению и по­желал бы оправдаться множеством дел, он достиг бы лишь того, что его дама, став столь же проницательной, как врач при психо­анализе, возразила бы: «Как странно, что подобного рода деловые препятствия не случались раньше». Конечно, и она тоже не подверга­ет сомнению возможность того, что он действительно забыл; она пола­гает только, и не без основания, что из ненамеренного забвения можно сделать тот же вывод об известном нежелании, как и из сознательного уклонения.

Подобно этому, и на военной службе различие между упущением по забывчивости и упущением намеренным принципиально игнори­руется — и не без основания. Солдату нельзя забывать ничего из того, что требует от него служба. И если он все-таки забывает, несмотря на то, что требование ему известно, то потому, что мотивам, побуждающим его к выполнению данного требования службы, про­тивопоставляются другие, противоположные. Вольноопределяющий-

_______________

¹ Ср. В е г п h e i m. Neue Studien iiber Hypnotismus, Suggestion und Psychothe-rapie, 1892.

ся, который при рапорте захотел бы оправдаться тем, что забыл почистить пуговицы, может быть уверен в наказании. Но это наказа­ние ничтожно в сравнении с тем, какому он подвергся бы, если бы признался себе самому и своему начальнику в мотиве своего упуще­ния: «Эта проклятая служба мне вообще противна». Ради этого уменьшения наказания, по соображениям как бы экономического свойства, он пользуется забвением как отговоркой, или же оно осуществляется у него в качестве компромисса.

Служение женщине, как и военная служба, требует, чтобы ничто относящееся к ним не было забываемо, и дает, таким образом, повод полагать, что забвение допустимо при неважных вещах; при вещах важных оно служит знаком того, что к ним относятся легко, стало быть, не признают их важности. И действительно, наличность психической оценки здесь не может быть отрицаема. Ни один чело­век не забудет выполнить действия, представляющиеся ему самому важными, не навлекая на себя подозрения в душевном расстройстве. Наше исследование может поэтому распространяться лишь на забы­вание более или менее второстепенных намерений; совершенно без­различным не может считаться никакое намерение, ибо тогда оно наверное не возникло бы вовсе.

Так же как и при рассмотренных выше нарушениях функций, я и здесь собрал и попытался объяснить случаи забывания намерений, которые я наблюдал на себе самом; я нашел при этом, как общее правило, что они сводятся к вторжению неизвестных и непризнанных мотивов, или, если можно так выразиться, к встречной воле. В целом ряде подобных случаев я находился в положении, сходном с военной службой, испытывал принуждение, против которого еще не перестал сопротивляться, и демонстрировал против него своей за­бывчивостью. К этому надо добавить, что я особенно легко забываю, когда нужно поздравить кого-нибудь с днем рождения, юбилеем, свадьбой, повышением. Я постоянно собираюсь это сделать и каждый раз все больше убеждаюсь в том, что мне это не удается. Теперь я уже решился отказаться от этого и воздать должное мотивам, кото­рые этому противятся. Однажды, когда я был еще в переходной ста­дии, я заранее сказал одному другу, просившему меня отправить так­же и от его имени к известному сроку поздравительную телеграмму, что я забуду об обеих телеграммах; и не удивительно, что пророчест­во это оправдалось. В силу мучительных переживаний, которые мне пришлось испытать в связи с этим, я не способен выражать свое участие, когда это приходится по необходимости делать в утриро­ванной форме, ибо употребить выражение, действительно отвечающее той небольшой степени участия, которое я испытываю, непозволи­тельно. С тех пор как я убедился в том, что не раз принимал мнимые симпатии других людей за истинные, меня возмущают эти условные выражения сочувствия, хотя, с другой стороны, я понимаю их со­циальную полезность. Соболезнование по случаю смерти изъято у меня из этого действенного состояния; раз решившись выразить ^его, я уже не забываю сделать это. Там, где проявление моего чувства не имеет отношения к общественному долгу, оно никогда не подвергается забвению.

Столкновением условного долга с внутренней оценкой, в которой сам себе не признаешься, объясняются также и случаи, когда забы­ваешь совершить действия, обещанные кому-нибудь другому в его интересах. Здесь неизменно бывает так, что лишь обещающий верит в смягчающую вину забывчивости, в то время как просящий несомненно дает себе правильный ответ: он не заинтересован в этом, иначе он не позабыл бы. Есть люди, которых вообще считают забыв­чивыми и потому извиняют, подобно близоруким, которые не кланя­ются на улице¹. Такие люди забывают все мелкие обещания не вы­полняют данных им поручений, оказываются, таким образом, в мело­чах ненадежными и требуют при этом, чтобы за эти мелкие прегре­шения на них не были в претензии, т. е. чтобы не объясняли их свойст­вами характера, а сводили к органическим особенностям. Я сам не принадлежу к числу этих людей и не имел случая проанализиро­вать поступки кого-либо из них, чтобы в выборе объектов забывания найти его мотивировку. Но по аналогии невольно напрашивается предположение, что здесь мотивом, использующим конституциональ­ный фактор для своих целей, является значительная доля пре­небрежения к другому человеку.

В других случаях мотивы забывания не так легко обнаруживают­ся и, раз будучи найдены, вызывают немалое удивление. Так, я заме­тил в прежние годы, что при большом количестве визитов к больным я если забываю о каком-нибудь визите, то лишь о бесплатном пациен­те или посещении коллеги. Это было стыдно, и я приучил себя отме­чать себе еще утром предстоящие в течение дня визиты. Не знаю, пришли ли другие врачи тем же путем к этому обыкновению. Но начинаешь понимать, что заставляет так называемого неврастеника отмечать у себя в пресловутой «записке» все то, что он собирается говорить врачу. Объясняют это тем, что он не питает доверия к ре­продуцирующей способности своей памяти. Конечно, это верно, но дело происходит обыкновенно следующим образом. Больной чрез­вычайно обстоятельно излагает свои жалобы и вопросы; окончив, делает минутную паузу, затем вынимает записку и говорит, изви­няясь: я записал себе здесь кое-что, так как я все забываю. Обычно он не находит в записке ничего нового. Он повторяет каждый пункт и отвечает на него сам: да, об этом я уже спросил. По-видимому, он лишь демонстрирует своей запиской один из своих симптомов: то именно обстоятельство, что его намерения часто расстраиваются в силу вторжения темных мотивов.

Я коснусь дефектов, которыми страдает большинство здоровых людей, которых я знаю, если признаюсь, что я сам, особенно в преж-

_______________

¹ Женщины, с их тонким пониманием бессознательных душевных переживаний, обычно склонны скорее принять за оскорбление, когда их не узнают на улице и не кланяются, чем подумать о наиболее правдоподобном объяснении, что провинившийся близорук или задумался и не заметил. Они полагают, что их бы уже заметили, если бы только интересовались ими.

ние годы, очень легко и на очень долгое время забывал возвращать одолженные книги или что мне с особенной легкостью случалось в силу забывчивости откладывать уплату денег. Недавно я ушел как-то утром из табачной лавки, в которой сделал себе свой запас сигар на этот день, не расплатившись. Это было совершенно невинное упуще­ние, потому что меня там знают, и я мог поэтому ожидать, что на следующий день мне напомнят о долге. Но это небольшое упущение, эта попытка наделать долгов, наверное, не лишена связи с теми раз­мышлениями, которые занимали меня в продолжение предыдущего дня. Вообще, что касается таких тем, как деньги и собственность, то даже у так называемых порядочных людей можно легко обнаружить следы некоторого двойственного отношения к ним. Та примитивная жадность, с какой грудной младенец стремится овладеть всеми объ­ектами (чтобы сунуть их в рот), быть может, вообще лишь в несовер­шенной степени преодолена культурой и воспитанием¹.

Боюсь, что со всеми этими примерами я впал прямо-таки в ба­нальность. Но я только могу радоваться, если наталкиваюсь на ве­щи, которые все знают и одинаковым образом понимают, ибо мое намерение в том и заключается, чтобы собирать повседневные явле­ния и научно использовать их. Я не могу понять, почему той мудрос­ти, которая сложилась на почве обыденного жизненного опыта, дол­жен быть закрыт доступ в круг научных достижений. Не различие объектов, а более строгий метод их установления и стремление ко всеобъемлющей связи составляет существенную характеристику на­учной работы.

По отношению к намерениям, имеющим некоторое значение, мы в общем нашли, что они забываются тогда, когда против них восста­ют темные мотивы. По отношению к намерениям меньшей важности обнаруживается другой механизм забывания: встречная воля пере­носится на данное намерение с чего-либо другого, в силу того, что

_______________

¹ Из соображения единства темы позволительно будет отступить здесь от при­нятого мной деления и прибавить к вышесказанному, что по отношению к денежным Делам человеческая память обнаруживает особую предвзятость. Обман памяти, при котором думаешь, что уже заплатил, бывает, как я это знаю по себе, чрезвычайно упорным. Там, где стремление к наживе проявляется за пределами крупных жизнен­ных интересов, стало быть, скорее в шутку, и где поэтому ему предоставляется пол­ная свобода, как, например, в карточной игре, честнейшие люди бывают склонны к ошибкам, погрешностям памяти и вычислений и оказываются, неведомым для них са­мих образом, повинными в мелких обманах. В этой свободе в немалой степени коре­нится психически освежающее значение игры. Поговорку о том, что в игре узнается характер человека, надо признать верной, с одним лишь дополнением: узнаются подавленные черты характера. Если у кельнеров еще бывают нечаянные ошибки в счете, на них, очевидно, нужно смотреть так же. В купеческом сословии часто можно наблюдать известное оттягивание выдачи денежных сумм — при уплате по счетам и т. п., которое собственнику ничего не дает и которое следует понимать только психо­логически, как проявление нежелания расставаться с деньгами. С наиболее интимны­ми и менее всего выясненными побуждениями связывается и тот факт, что как раз женщины обнаруживают особенную неохоту расплачиваться с врачом. Обыкновенно они забывают портмоне и потому во время визита не могут заплатить, затем систе­матически забывают прислать из дому гонорар, и в результате лечишь их даром — «ради их прекрасных глаз». Они уплачивают как бы своими взглядами.

между этим «другим» и содержанием данного намерения установи­лась какая-либо внешняя ассоциация. Сюда относится следую­щий пример. Я люблю хорошую промокательную бумагу и собираюсь сегодня после обеда, идя во внутреннюю часть города, закупить себе новый запас. Однако в течение четырех дней подряд я об этом забы­ваю, пока не задаю себе вопроса о причине этого. Нахожу ее без тру­да, вспомнив, что если в письме обозначаю промокательную бумагу словом Loschpapier, то говорю я обыкновенно Fließpapier. Fließ (Флисс) же — имя одного из моих друзей в Берлине, подавшего мне в эти дни повод к мучительным мыслям и заботам. Отделаться от этих мыслей я не могу, но склонность к защите проявляется, перено­сясь вследствие созвучия слов на безразличное и потому менее устойчивое намерение.

В следующем случае отсрочки непосредственная встречная воля совпадает с более определенной мотивировкой. Я написал для изда­ния «Grenzfragen des Nerven- und Seelenlebens» небольшую статью о сне, резюмирующую мое «Толкование сновидений». Г. Бергман по­сылает мне из Висбадена корректуру и просит ее просмотреть немед­ленно, так как хочет издать этот выпуск еще до рождества. В ту же ночь я выправляю корректуру и кладу ее на письменный стол, чтобы взять с собой утром. Утром я, однако, забываю о ней и вспоми­наю лишь после обеда при виде бандероли, лежащей на моем столе. Точно так же забываю я о корректуре и после обеда, вечером и на следующее утро; наконец я беру себя в руки и на следующий день после обеда опускаю ее в почтовый ящик, недоумевая, каково могло бы быть основание этой отсрочки. Очевидно, я ее не хочу отправить, не знаю только, почему. Во время этой же прогулки я отправляюсь к своему венскому издателю, который издал также мое «Толкование сновидений», делаю у него заказ и вдруг, как бы под влиянием какой-то внезапной мысли, говорю ему: «Вы знаете, я написал «Толкование сновидений» вторично».— «О, я просил бы вас тогда...»— «Успо­койтесь, это лишь небольшая статья для издания Лёвенфельд-Курелла». Он все-таки был недоволен, боялся, что статья эта повредит сбыту книги. Я возражал ему и, наконец, спросил: «Если бы я обра­тился к вам раньше, вы бы запретили мне издать эту вещь?»— «Нет, ни в коем случае». Я и сам думаю, что имел полное право так по­ступить и не сделал ничего такого, что не было бы принято; но мне представляется бесспорным, что сомнение, подобное тому, какое высказал мой издатель, было мотивом того, что я оттягивал отправку корректуры. Сомнение это было вызвано другим, более ранним слу­чаем, когда у меня были неприятности с другим издателем из-за того, что я по необходимости перенес несколько страниц из моей работы о церебральном параличе у детей, появившейся в другом издательстве, в статью, написанную на ту же тему для справочной книги Нотнагеля. Но и тогда упреки были несправедливы; и тог­да (как и сейчас с «Толкованием сновидений») я вполне лояльно известил о своем намерении первого издателя. Восстанавливая да­лее свои воспоминания, я припоминаю еще один случай, когда при переводе с французского я действительно нарушил авторские права. Я снабдил перевод примечаниями, не испросив на то согласия автора, и спустя несколько лет имел случай убедиться, что автор был недово­лен этим самоуправством.

В немецком языке есть поговорка, выражающая расхожее мне­ние, что забывание чего-нибудь никогда не бывает случайным.

Забывание объясняется иногда также и тем, что можно было бы назвать «ложными намерениями». Однажды я обещал одному молодому автору дать отзыв о его небольшой работе, но в силу внутренних, неизвестных мне противодействий все откладывал, пока, наконец, уступая его настояниям, не обещал, что сделаю это в тот же вечер. Я действительно имел вполне серьезное намерение так и посту­пить, но забыл о том, что на тот же вечер было назначено составле­ние другого, неотложного отзыва. Я понял благодаря этому, что мое намерение было ложно, перестал бороться с испытываемым мной сопротивлением и отказал автору.

VIII