Функции аналитика при анализе зеркального переноса

Как и при анализе неврозов переноса, основная актив­ность аналитика относится главным образом к когнитив­ной сфере: он слушает, пытается понять и интерпрети­рует. Его свободно парящее внимание должно следовать за потоком аналитического материала, когда он посвящает

себя задаче неторопливого, скрупулезного и, как правило, не стимулирующего его эмоционально анализа проявле­ний активированной грандиозной самости в фазе перера­ботки зеркального переноса, в которой анализанд наделя­ет его лишь одной функцией — служить эхом и отражением своей грандиозности и эксгибиционизма, или в которой (при слиянии и близнецовом переносе) анализанд ограни­чивает аналитика ролью анонимного существа, либо вклю­ченного в систему его грандиозной самости, либо явля­ющегося его точной копией⁸.

Потребности анализанда во внимании, восхищении и многих других формах зеркального отражения и эхопо-добных реакций на мобилизованную грандиозную самость, наполняющие собой зеркальный перенос в узком значении термина, обычно не создают аналитику сложных когнитив­ных проблем, хотя, возможно, ему придется всерьез моби­лизовать свое умение понимать другого, чтобы уследить за защитными отрицаниями пациентом своих потребно­стей и полным отступлением от них, когда не возникает немедленного эмпатического ответа. Но если аналитик действительно понимает, что требования грандиозной самости соответствуют ранним фазам развития пациента, и если сознает, что еще на протяжении долгого времени будет ошибкой указывать пациенту на нереалистичность его требований и что, наоборот, он должен демонстри­ровать пациенту их уместность в контексте всей ранней фазы, которая была реактивирована при переносе, и необ­ходимость их выражения, то тогда пациент постепенно проявит побуждения и фантазии грандиозной самости, и, таким образом, инициированный неторопливый про­цесс приведет — почти незаметными шагами и зачастую без каких-либо особых объяснений со стороны аналитика — к интеграции грандиозной самости в структуру реальности Эго и к адаптивной полезной трансформации его энергий.

⁸ См. в этой связи: Koff, 1957, в частности р. 403-404. Аналитик, становящийся «добровольным продолжением пациента», опи­сывается как служащий установлению «раппорта»,(Ср. обсужде­ние мною различия между «раппортом» и «нарциссическим переносом» в главах 1 и 8.)

Признание аналитиком того, что нарциссические тре­бования пациента соответствуют фазе его раннего разви­тия, противодействует хронической тенденции реальности Эго ограждать себя от нереалистичных нарциссических структур с помощью таких механизмов, как вытеснение, изоляция и отвержение⁹. С последним из упомянутых меха­низмов связано специфическое, хроническое структурное изменение, которое я бы назвал, заимствуя терминологию Фрейда (Freud, 1927, 1937b), вертикальным расщеплением психики. Идеаторные и эмоциональные проявления верти­кального расщепления психики — в отличие от таковых при горизонтальном расщеплении, возникающем на более низком уровне в результате вытеснения и на более высоком уровне вследствие отрицания (Freud, 1925), — связаны с сосущест­вованием по вертикали осознанных, но несовместимых психологических установок¹⁰.

Характер интервенций аналитика во многом опреде­ляется его пониманием метапсихологической основы психопатологии, которую он анализирует. С метапсихо­логической точки зрения психопатологию пациентов с нарциссическими нарушениями личности, у которых в основе расстройства лежит дефектная интеграция гран-

⁹ Для сравнения с аналогичными условиями, преобладающими
при идеализации объекта, см. главу 4, примечание 1. Баш (Basch,
1968), рассматривая отношения между внешней реальностью
и отвержением, исследовал то место, которое занимает отвер­
жение в ряду остальных защитных механизмов.

¹⁰ Фетиш фетишиста также следует понимать как психическое
содержание (вертикально) отщепленного сектора психики. Часть
этого отщепленного сектора психики фетишиста, относящаяся
к Эго, испытывает на себе воздействие части, относящейся к Ид,
с которой она находится в неразрывном контакте. (См. в этой
связи работу Шефера [Schafer, 1968, р. 99], который говорит
о «подструктурах, включающих в себя элементы систем Ид и Су-
пер-Эго, а также системы Эго».) Поэтому — в соответствии с су­
ществующими структурными отношениями — внешним выра­
жением не является открыто отстаиваемое убеждение в том,
что женщина обладает пенисом. Вместо этого фетишист пережи­
вает сознательные желания, созвучные его твердой вере в сущест­
вование женского фаллоса, которая сохраняется в более глубоких
(бессознательных) слоях отщепленного сектора психики.

диозной самости, следует разделить на две группы. К пер­вой, меньшей по численности, группе относятся люди, архаичная грандиозная самость которых находится пре­имущественно в вытесненном состоянии и/или отри­цается. Поскольку здесь мы имеем дело с горизонтальным расщеплением психики, лишающим реальность Эго нар-циссической подпитки из глубинных источников нарцис-сической энергии, основные симптомы связаны с нар-циссической недостаточностью (неуверенность, смутная депрессия, отсутствие интереса к работе, безынициа­тивность и т.д.).

Вторая, более многочисленная, группа включает в себя пациентов, у которых не подвергшаяся выраженным изме­нениям грандиозная самость оказалась вне сферы влияния со стороны реалистического сектора психики вследствие вертикального расщепления. Поскольку грандиозная са­мость, можно сказать, присутствует в сознании и оказыва­ет влияние на многие поступки этих людей, их симптома­тика отчасти отличается от симптоматики, встречающейся в первой группе. Вместе с тем внешние проявления этих пациентов противоречивы. С одной стороны, они само­довольны, хвастливы и чрезвычайно настойчивы в своих грандиозных требованиях. С другой стороны, поскольку (в дополнение к своей осознанной, но отщепленной гран­диозности) они скрывают в себе вытесненную грандиозную самость, которая, не имея к себе доступа, покоится в глу­бинах личности (горизонтальное расщепление), то обнару­живают симптомы и установки, напоминающие симптомы и установки первой группы пациентов, но совершенно не согласующиеся с открыто демонстрируемой грандиоз­ностью отщепленного сектора¹¹. Условия, преобладающие

¹¹ Нет надобности говорить, что существует и третий способ распределения нарциссизма, в целом соответствующий опти­мальным условиям, когда грандиозность и эксгибиционизм не отщепляются и не вытесняются в значительной — в психо­экономическом смысле — степени. В этих случаях глубинные источники грандиозности и эксгибиционизма — после того как были сдержаны в отношении цели, приручены и нейтрали­зованы — находят доступ к ориентированным на реальность внешним аспектам Эго и сливаются с ними.

в этой второй группе пациентов, вкратце будут проил­люстрированы примером из анализа пациента К. (см. также случай Е. в главе 11).

Тем не менее главный технический принцип, опреде­ляющий позицию аналитика, состоит в следующем. Анали­тик не обращается ни к части психики, в которой гранди­озность вытеснена (то есть аналитик не обращается к Ид), ни к части психики (включая компоненты Эго), которая отщеплена. Он всегда адресуется к реальности Эго (или к ее остаткам). Аналитик не должен пытаться воспитывать сознательный грандиозный сектор психики больше, чем он будет пытаться воспитывать Ид -- он должен сосре­доточить свои усилия на задаче объяснить реальности Эго отщепленные (вертикально и горизонтально) части психи­ки (включая защитные усилия Эго, направленные против них), чтобы открыть путь к достижению им окончательного господства. Только благодаря пониманию этих взаимосвя­зей разрешается кажущийся парадокс, что даже на открыто и порой громогласно предъявляемые нарциссические тре­бования анализанда следует отвечать не воспитательными запретами и увещеваниями, а наоборот, позицией приня­тия, в которой делается акцент — в контексте возникающей при переносе активации архаичного состояния — на соот­ветствии этих требований фазе развития. Тогда пациент окажется лицом к лицу с ранее неосознаваемыми защитами, которые помогали ему не видеть того, что, несмотря на внешне самоуверенное отстаивание нарциссических требований одним сектором психики, наиболее важный сектор его личности лишен притока нарциссического либидо, которое подкрепляет самооценку.

Реальные клинические условия часто являются очень сложными, поскольку искажения Эго (которые в таком случае какое-то время требуют определенного воспита­тельного давления [см. Kernberg, 1969]) в отдельные периоды могут также возникать и в центральном, наибо­лее близком к реальности секторе психики. В конечном счете, как отмечалось выше, мы имеем дело не только с нежеланием реальности Эго встретиться лицом к лицу с осознанными, хотя и отщепленными аспектами гран­диозности и принимать их психологическую релевант-

ность, но и с его (бессознательным) страхом перед требо­ваниями вытесненной архаичной грандиозной самости, которые несколько напоминают сознательно подкреп­ляемые претензии на величие и уникальность. Здесь, несомненно, находится область, в которой эмпатия и ин­дивидуальный клинический опыт аналитика должны со­единиться с огромным терпением, чтобы он сумел вы­явить те особые, но зачастую едва заметные точки опоры, которые позволят ему мобилизовать и устранить эндопси-хические препятствия, закрывающие проход к недоступ­ным — вследствие вытеснения или иных причин — сторо­нам архаичной грандиозной самости.

Например, в случае пациента К., грандиозность и экс­гибиционизм которого в отдельных областях были выра­жены в чудовищной степени, в течение долгого времени, казалось, не было никакого доступа к глубоколежащим аспектам его грандиозной самости, и аналитик испытывал большое искушение противопоставить его нереалистич­ным требованиям увещевания и другие методы воспи­тания. Однажды (этот эпизод произошел после эпизода, описанного выше) пациент случайно упомянул, что, когда бреется, всегда тщательно споласкивает помазок, чистит и сушит бритву и даже моет раковину, прежде чем умыться и вытереть лицо. Рассказ, казалось, не имел никакого отношения к делу; однако внимание аналитика привлекли едва заметное высокомерие и напряженность. Высоко­мерие, проявившееся у пациента, когда он рассказывал аналитику о том, как бреется, полностью отличалось от то­го откровенного высокомерия, с которым он выдвигал многие свои нарциссические требования. По своей эмо­циональной окраске это было защитное высокомерие (эта реакция, как вскоре стало понятно, была обусловлена внезапным осознанием того, что в психоаналитическом процессе оказался задействованным важный нарцисси-ческий перенос). Оно проявилось в форме надменности, сопровождавшейся растерянностью и напряжением.

Я не буду подробно останавливаться на клинических ас­пектах этого эпизода и, в частности, оставлю в стороне спе­цифические сопротивления, противодействовавшие ис­следованию несущественного на первый взгляд сообщения

пациента. Но ретроспективно его можно расценить как первый намек на наличие п)ти, приведшего к выявлению важного аспекта личности пациента и раскрытию генети­чески важной части истории его детства. До этого момента нам было известно только об очевидном тщеславии паци­ента и о части истории его детства, связанной с его высо­комерием — то есть о том, что он получал от своей матери (по-видимому, чрезмерную) похвалу за разные поступки, которыми она затем хвасталась, чтобы повысить свою собственную самооценку. Этот ярко выраженный грандиоз­но-эксгибиционистский сектор его личности на протяже­нии всей его жизни находился, так сказать, в сознательном центре психической сцены. Тем не менее он не был пол­ностью для него реальным, не обеспечивал длительного удовлетворения и оставался отщепленным от другого сек­тора его психики, расположенного еще ближе к центру, в котором он переживал ту смутную депрессию, сочетав­шуюся с чувством стыда и ипохондрией, которая и заста­вила его обратиться за помощью к психоаналитику.

Поначалу имелось искушение объяснить депрессии пациента, его склонность к стыду и ипохондрии, выдвинув гипотезу о наличии прямой динамической взаимосвязи между этими симптомами и откровенной грандиозностью пациента. Другими словами, можно было бы предполо­жить, что честолюбивые надежды, которые возлагала на него мать, интернализировались в Супер-Эго и сформи­ровали в нем недостижимо высокий, нереалистичный Эго-идеал (Saul, 1947, р. 92 etc.; Piers, Singer, 1953) или идеал самости (Sandier et al., 1963, p. 156-157), в сравнении с которым пациент чувствовал себя постыдным неудач­ником¹². Однако актуальная психологическая ситуация бы-

¹² Слабые (подпорогоные) сигналы стыда, играющие опреде­ленную роль в поддержании гомеостатического нарциссиче-ского равновесия между Супер-Эго и Эго, а также в базисных процессах, происходящих между Ид (бессознательной грандиоз­ной самостью) и Эго, которыми объясняется возникновение болезненного чувства стыда, могут вторично использоваться культурой в целом (Benedict, 1934) и отдельными воспитателями (родителями) (Sandier et al., 1963) при формировании ценно­стей, которые интегрируются в Супер-Эго. Представление

ла совершенно иной. Несущественный на первый взгляд симптоматический эпизод поведения пациента, то есть специфическая привычка бриться, явился первым указате­лем на существование неисследованной до сих пор обла­сти в личности пациента. Это дало анализу новое направ­ление, позволившее получить доступ к бессознательной (точнее, к недостаточно вытесненной) архаичной

о том, что чувство стыда, как правило, является реакцией Эго, которое терпит неудачу при удовлетворении (возможно, нереали­стичных) требований и ожиданий со стороны сильного Эго-иде-ала, следует отвергнуть не только по теоретическим сообра­жениям, но и прежде всего на основе клинических наблюдений. Многие индивиды, склонные к переживаниям чувства стыда, не обладают прочными идеалами — большинство из них являются крайне честолюбивыми людьми с выраженными эксгибиционист­скими потребностями, то есть характерный для них психический дисбаланс (переживаемый в виде чувства стыда) обусловлен переполнением Эго нснейтрализованпым эксгибиционизмом, а не относительной слабостью Эго при столкновении со слишком сильной системой идеалов. Интенсивные реакции этих людей на свои поражения и неудачи также — за редким исключением — не обусловлены активностью Сунер-Эго. После болезненных неудач при преследовании своих честолюбивых и эксгибицио­нистских целей такие люди сначала испытывают жгучее чувство стыда, а затем, сравнивая себя с более успешными соперника­ми, — сильнейшую зависть. Вслед за этим состоянием, в котором преобладают чувства стыда и зависти, в конечном счете могут возникнуть импульсы к саморазрушению. Их также надо пони­мать не как нападки Супер-Эго на Эго, а как попытки страдающего Эго разделаться с самостью, чтобы смыть обиды и разочарования от реальных неудач. Другими слонами, саморазрушительные импульсы здесь следует понимать не как аналог суицидальных импульсов депрессивного пациента, а как выражение нарцис-сической ярости. И, наконец, необходимо иметь в виду, что про­гресс при анализе пациентов, склонных к переживанию чувства стыда, обычно достигается не благодаря попыткам ослабить влияние излишне сильных идеалов — часто встречающаяся техни­ческая ошибка! — а благодаря смещению (помимо усиления Эго по отношению к требованиям грандиозной самости и, следова­тельно, достижения большего господства над эксгибиционизмом и грандиозностью) нарциссического катексиса от грандиозной самости к Сунер-Эго, то есть благодаря усилению идеализации этой структуры.

грандиозной самости. Вместе с тем именно вытеснение этой психологической структуры, а не требования идеали­зированного Супер-Эго, явилось причиной депрессивных настроений пациента и его склонности испытывать чувст­ва стыда и к ипохондрии.

Мазохистски окрашенная привычка бриться явилась следствием специфического отвержения его телесной самости; это была эндопсихическая копия взаимодейст­вия между его потребностью в отклике на определенные архаичные — но теперь вызывавшие тревогу, а потому вытесненные — грандиозно-эксгибиционистские жела­ния, связанные с принятием своей телесной самости и неспособностью его матери на них отвечать. Посте­пенно и вопреки сильному сопротивлению (вызванному глубоким чувством стыда, страхом гиперстимуляции и страхом травматического разочарования) нарцис-сический перенос стал концентрироваться вокруг по­требности пациента в подкреплении аналитиком его телесно-психической самости, который должен был ее с восхищением принимать. Постепенно мы начали понимать важнейшую динамическую позицию, которую занимают в переносе опасения пациента, что анали­тик— подобно его центрированной на себе матери, ко­торая могла любить лишь то, что принадлежало только ей и чем она могла полностью распоряжаться (драгоцен­ности, мебель, китайский фарфор, столовое серебро), — предпочтет пациенту предоставляемый им материал и будет дорожить пациентом только как средством сде­лать карьеру, что я не смог бы его принять, если бы он заявил о своем праве «выставлять напоказ» свое тело и разум и если бы он настаивал на получении своих соб­ственных независимых нарциссических выгод. И толь­ко после того, как пациент стал все больше осознавать эти аспекты своей личности, он начал испытывать глу­бочайшую потребность в принятии архаичной, не под­вергшейся изменениям грандиозно-эксгибиционист­ской телесной самости, которая так долго скрывалась за внешними проявлениями нарциссических требо­ваний через отщепленный сектор психики, а приве­денный в действие процесс переработки в конечном

счете позволил ему, как он пошутил, «предпочесть мое лицо бритве»¹³.

В целом можно сказать, что продолжительная работа, устраняющая защитный барьер, который препятствует интеграции «вертикально» отщепленного сектора, при­водит, как это показано на предыдущем примере, к устан­овлению у анализанда нового динамического равновесия.

В чем заключается аналитическая работа с подобными «вертикальными» барьерами? Какие действия аналитика способствуют соответствующим эндопсихическим транс­формациям? Несомненно, что суть психологической зада­чи не состоит в классическом «доведении до сознания» с помощью интерпретаций. Она напоминает устранение защитного механизма «изоляции» при анализе больных, страдающих неврозом навязчивости. Но, хотя условия здесь имеют определенное сходство с условиями при неврозе навязчивости, они все же не идентичны. При нар­циссических нарушениях личности (включая некоторые перверсии) мы имеем дело не с изоляцией одних ограни­ченных содержаний от других или с изоляцией мышления от аффекта, а с сосуществованием разделенных по верти­кали личностных установок, то есть с сосуществованием образующих единое целое личностных установок с раз­ными целевыми структурами, разными способами получе­ния удовольствия, разными моральными и эстетическими ценностями. В этих случаях цель аналитической работы состоит в том, чтобы привести центральный сектор лич­ности к осознанию психической реальности, то есть одно­временного существования (1) неизменных сознательных и предсознательных нарциссических и/или извращен­ных целей и (2) реалистичных целевых структур, а так­же эстетических и моральных норм, принадлежащих

¹³ Коммуникативная сила, присущая таким замечаниям, соответ­ствует их способности служить точкой ретроспективной фоку­сировки с трудом достигнутых настоящих инсайтов. Несмотря на постоянное их повторение, они не имеют характера пустого и защитного клише, а излучают тепло и глубокий смысл «семей­ной шутки». (См. прекрасное эссе Штейна [Stein, 1958] о роли «клише» в анализе. См. также Kris, 1956b.)

центральному сектору. Бесчисленное множество спосо­бов, которыми достигается постепенная интеграция от­щепленного сектора, не поддается описанию. Но в ка­честве конкретного и часто встречающегося примера я бы упомянул преодоление сильнейшего сопротивления — вызываемого в основном чувством стыда, — препятству­ющего «простому» описанию пациентом своего открытого нарциссического поведения, своих сознательных извра­щенных фантазий или поступков и т.п. Разумеется, сказать «простое» описание — означает совершенно неправильно понимать динамические взаимосвязи, преобладающие у этих людей. Опытный аналитик знает, насколько трудно пациенту принять отщепленный сектор как соприкаса­ющийся с центральным, и он может представить себе степень достигнутых эндопсихических изменений, когда пациент становится способным отбросить прежнюю вуаль двусмысленности и многоречивости и описать свои извра­щенные фантазии или осознанные грандиозные требо­вания и поступки без искажения. Как бы парадоксально это ни выглядело, настоящее принятие реальности отщеп­ленного сектора часто сопровождается чувством изумлен­ного отчуждения. «Неужели это и вправду я? — спрашивает пациент. — Как это во мне оказалось?» Или, например, пока он еще занят проигрыванием своих извращенных действий: «Что я здесь делаю?» Разумеется, эти чувства удивления и отчуждения нельзя путать с проявлениями прежнего отщепленного состояния. Напротив, они обу­словлены тем, что центральный сектор со своими собст­венными целями и своими собственными эстетическими и моральными ценностями впервые по-настоящему сопри­коснулся с остальными частями самости и теперь может видеть ее во всех ее проявлениях.

Однако в чем бы ни заключалась в этот период анализа сущность совместной работы аналитика и анализанда, наиболее важным ее результатом является все большее вовлечение центрального сектора психики в перенос и, сле­довательно, активация бессознательных нарциссических требований пациента, которые теперь становятся доступ­ными для систематической переработки. И только эта работа — а не воспитательные усилия, связанные с отщеп-

ленной, открытой грандиозностью пациента, — может привести к окончательной интеграции нарциссических требований пациента в пределах его реалистических потен­циальных возможностей. Наряду с возрастающим приня­тием своего архаичного нарциссизма и с возрастающим доминированием над ним его Эго пациент также поймет неэффективность прежних нарциссических проявлений в отщепленном секторе. Подобно тому, как истерический пациент в течение всей жизни может постоянно проигры­вать травматическую инфантильную сцену в бесчисленных истерических приступах, не достигая ни малейших благо­творных изменений структуры, точно так же обстоит дело и с выражением нарциссических требований человека посредством (вертикально) отщепленного сектора психи­ки. Вместе с тем постепенное принятие реальностью Эго глубинных нарциссических требований приводит к тем бла­гоприятным трансформациям в нарциссической сфере, ко­торые и являются целью процесса переработки при анали­зе пациентов с нарциссическими нарушениями личности.

Хотя схематическое изображение психологических взаимосвязей можно справедливо раскритиковать за неиз­бежные чрезмерные упрощения, в оправдание этой диа­граммы надо сказать, что она представлена для того, чтобы облегчить читателю понимание структурно-динами­ческих сложностей приведенного выше примера.

Построение психологической структуры, достигаемое благодаря освобождению инстинктивных энергий, кото­рые были связаны с архаичными нарциссическими конфи­гурациями, обсуждалось в связи с отказом от предструк-турного, архаичного объекта самости — идеализированного родительского имаго. Гипотеза, предложенная в этом кон­тексте, включает в себя также принципы структурообра-зования, имеющие непосредственное отношение к структу­рирующим трансформациям грандиозной самости.

Здесь я хотел бы высказать общее замечание по поводу структурообразования в аспекте архаичных нарциссиче­ских конфигураций, а также несколько специфических замечаний о различиях, существующих в данном контек­сте между ролями идеализированного родительского има­го и грандиозной самости.

Стрелки на диаграмме отображают поток нарциссических энер­гий (эксгибиционизма и грандиозности). В первой части анализа основные терапевтические усилия направлены (в точках, обозначен­ных ©) на разрушение вертикального барьера (поддерживаемого отвержением), в результате чего реальность Эго получает возмож­ность контролировать ранее неуправляемый инфантильный нарцис­сизм в отщепленном секторе психики. Нарциссические энергии, которым таким образом преграждается путь к выражению в верти­кально отщепленном секторе (левая сторона диаграммы), теперь начинают оказывать нарциссическое давление на барьер вытеснения (правая сторона диаграммы). Основные усилия на втором этапе анализа направлены (в точках, обозначенных ©) на устранение горизонтального барьера (поддерживаемого вытеснением), благода­ря чему реальность Эго (и относящаяся к ней репрезентация само­сти) теперь обеспечивается нарциссической энергией, устраняя тем самым низкую самооценку, склонность к стыду и ипохондрию, кото­рые преобладали в данной структуре, пока этой энергии она была лишена.

За исключением идеализации Супер-Эго, являющейся следствием эдиповой интернализации идеализированного родительского имаго, новые структуры относятся в целом к области прогрессивной нейтрализации, к сектору психи­ческого аппарата, в котором глубокие слои психики нахо­дятся в неразрывном контакте с поверхностными (см. диа­грамму: Kohut, Seitz, 1963, p. 136).

Те из структур в этой сфере, которые формируются в результате доэдиповых интернализации идеализиро­ванного родительского имаго, в основном выполняют функцию сдерживания влечений. В частности, в нашем контексте они оказывают модифицирующее влияние — выступая в качестве вертикального фильтра — на выраже­ние архаичных нарциссических требований и образуют элементы, отвечающие за способность психической струк­туры эти требования нейтрализовать. Вместе с тем, как уже отмечалось в главе 2, я полагаю, что эти нарцис­сические структурные элементы играют, кроме того, (вто­ричную) роль в нейтрализации направленных на объект сексуальных и агрессивных влечений. Аналогично их роли н Супер-Эго, нарциссические катексисы и здесь тоже слиты с противодействующими влечениям сексуальными и агрессивными катексисами (см. Hartmann, 1950b, p. 132), обеспечивая их той толикой абсолютной власти, которой — как и в случае Супер-Эго — объясняется их сила и действенность.

Структуры, приобретенные в доэдипов период в ответ на постепенную интеграцию архаичной грандиозной само­сти, также находятся в области прогрессивной нейтрализа­ции, то есть в секторе личности, где глубина и поверхность образуют непрерывный континуум и где ориентированные на реальность слои психики, таким образом, способны использовать глубинные источники энергии в собственных целях. (В противоположность состоянию автономии Эго [Hartmann, 1939] это состояние я бы назвал доминированием Эго. По аналогии с метафорой Фрейда [Freud, 1923] пер­вый случай можно метафорически представить как образ всадника без коня, второй — как образ всадника на коне.) Однако в отличие от структурообразований, возникающих вследствие постепенного декатексиса идеализированного

родительского имаго, структуры, построенные в ответ на требования грандиозной самости, по-видимому, связаны не столько со сдерживанием нарциссических требований, сколько с их канализированием и изменением. Структуры, заложенные в доэдипов период, специфическим образом способствуют здесь появлению многочисленных — соответ­ствующих фазам развития — базисных форм нарцисси­ческих побуждений, каждая из которых оставляет свой след во взрослой личности. Однако здесь невозможно устано­вить жесткого правила, поскольку многое зависит от спе­цифического взаимодействия ребенка с родителями. Един­ственное, что можно сказать: вероятно, сдерживающие влечения аспекты приобретенной в доэдипов период базис­ной структуры психики (включая их нарциссические компо­ненты) больше подвержены фрустрациям со стороны внеш­него мира, тогда как канализирующие влечения структуры (опять-таки включая их нарциссические компоненты) в большей мере зависят от наследственности ребенка, врожденных ресурсов его Эго и обеспечивающего суб­ститутами руководства родителей. Однако на вопрос о том, насколько специфическая культурная среда и врожденные факторы в психической структуре ребенка влияют на эти условия, невозможно ответить в контексте исследования (подобного этому), основанного прежде всего на изучении материала, полученного в психоаналитической ситуации.

В эдипов период одновременно и параллельно с дека-тексисом восхваляемого объекта самости под влиянием соответствующего фазе развития осознания иллюзор­ности не подвергшихся изменениям эдиповых фантазий о торжестве фаллического нарциссизма ребенок в конеч­ном счете отказывается от нереалистичного грандиозного представления о себе. Но именно этот заключительный массивный (но соответствующий фазе развития) декатек-сис не подвергшейся изменениям инфантильной гран­диозности снабжает теперь нарциссической энергией цельный катексис реалистичной самости, реалистичную самооценку и способность человека получать удовольствие от своих реалистичных функций и действий.

Хотя предыдущие рассуждения были представлены в аспекте психологии развития, они в равной степени

mutatis mutandis¹ * относятся и к аналитической ситуации, нацеленной, по существу, на то, чтобы вызвать процесс, в котором реактивируются первоначальные условия и вос­создаются прежние возможности развития. Однако достичь эмпатического понимания трансферентных проявлений ранних стадий развития грандиозной самости отнюдь не просто. Например, обычно аналитику трудно свыкнуться с мыслью, что сохраняющаяся в течение долгого времени относительная бессодержательность анализа — то есть бедность связанных с объектами образов, относящихся как к людям из настоящей и прошлой жизни пациента в целом, так и к самому аналитику в ситуации переноса в частности — представляет собой типичное проявление архаичных нар­циссических отношений. Если слияние с аналитиком произошло за счет расширения архаичной грандиозной самости, то ассоциативный материал может и не содержать видимых связей с аналитиком, а в случае близнецового переноса¹³ психологические связи с аналитиком системати­чески проявляются лишь в контексте архаичного пере­живания анализандом своей грандиозной самости, когда она постепенно освобождается от вытеснения (©на диа­грамме 3) или когда она признается реальностью Эго как релевантная, после того как был успешно устранен барьер отвержения (Ф на диаграмме 3), отделявший отщепленную грандиозность от реальности Эго.

Таким образом, зеркальный перенос в целом и терапев­тическую активацию наиболее архаичных стадий развития грандиозной самости в частности очень часто неправильно понимают как продукт интенсивного сопротивления уста­новлению объектно-инстинктивного переноса. Анализ нарциссических нарушений личности во многих случаях либо обрывается в этом месте (что приводит к сравни­тельно кратковременному поспешному анализу второ­степенных секторов личности, в которых развивается обычный перенос, тогда как главное — нарциссическое — нарушение остается незатронутым), либо анализ движется

¹⁴ С соответствующими изменениями {лат.). — Примечание переводчика.

^ь См., например, описание переноса по типу второго «я» у пациен­та В. далее в этой главе.

в ошибочном и невыгодном направлении, преодолевая диффузные, неспецифические и хронические сопротив­ления со стороны Эго анализанда.

Ограниченные сопротивления, разумеется, сущест­вуют, и порой они бывают стойкими и труднопреодо­лимыми. Но, в сущности, они обусловлены прежде всего специфическими страхами, вызванными необходимостью раскрыть фантазии и побуждения грандиозной самости, а не конфликтами, связанными с выражением направлен­ных на объект либидинозных или агрессивных импульсов. В любом случае отсутствие обращений к аналитику как объекту — это не проявление сопротивления, а выражение того, что патогномоничная регрессия привела к оживле­нию стадии, на которой объектные отношения являются нарциссическими. Поэтому точно также неверно (а) объ­яснять обращения к аналитику (например, требования, чтобы он служил отражающим, одобряющим и выража­ющим восхищение зеркалом) как проявление активных в настоящий момент требований к объекту (на которые надо отвечать как на оправданные запросы или интер­претировать как оживление при переносе детских объект­но-инстинктивных стремлений), как и (б) объяснять их от­сутствие нежеланием пациента установить текущий терапевтический раппорт или интерпретировать это как сопротивление развитию (объектно-инстинктивного) переноса. В случае нарциссических нарушений личности, как я уже пытался выразить это в предыдущей работе, «аналитик является не экраном для проекции внутренней структуры... а прямым продолжением ранней реально­сти... [которая не смогла] трансформироваться в прочные психологические структуры» (Kohut, 1959, р. 470-471). Однако эта «ранняя реальность» по-прежнему восприни­мается как сосуществующая с самостью.