Глава XII. Сущность женщины и ее смысл во вселенной 4 страница

Женщина лишена отношения к идее: она не утверждает, но и не отрицает ее. Она – ни нравственна, ни безнравственна. У нее нет, говоря математическим языком, определенного знака. Она лишена всякого направления: ни добра – ни зла, ни ангел – ни черт, она не эгоистична (поэтому она кажется альтруисткой). Она столь же аморальна, сколь и алогична. Всякое же бытие есть бытие моральное и логическое. Итак, у женщины нет бытия.

Женщина лжива. В животном так же мало метафизической реальности, как и в истинной женщине, но животное не говорит, а потому и не лжет. Для того, чтобы уметь сказать правду, надо обладать некоторым бытием, ибо истина простирается на бытие, а к бытию может иметь отношение только тот, который сам по себе представляет собою нечто. Мужчина жаждет иметь всю правду, т. е. он хочет только быть. И влечение к познанию в конце концов идентично потребности к бессмертию. Но кто высказывает что-либо о каком-нибудь факте без истинного мужества утвердить какое-нибудь бытие, кому дана внешняя форма суждения без внутренней, в ком, подобно женщине, нет правдивости, тот по необходимости должен всегда лгать. Поэтому женщина всегда лжет, даже когда она объективно высказывает истину.

Женщина сводничает. Единицы низшей жизни суть индивидуумы, организмы. Единицы высшей жизни суть индивидуальности, души, монады, «мета-организмы» (термин Гелленбаха, которого нельзя оставить без внимания). Каждая монада резко отличается от другой. Одна так же далеко отстоит от другой, как только могут две вещи отстоять друг от друга. У монад нет окон. Вместо этого они вмещают в себя весь мир. Мужчина, как монада, как потенциальная или актуальная, т. е. гениальная индивидуальность, требует повсюду различия и разъединения, иди-видуации и дифференцировки: наивный монизм присущ исключительно женщине. Каждая монада представляет для себя замкнутое единство, нечто цельное, но и чужое «я» является для нее такой же законченной цельностью, в которую она не переходит. У мужчины есть границы – он утверждает их и хочет их иметь. Женщина, которая совершенно не знает одиночества, также не в состоянии подметить и постичь одиночества своего ближнего. Она не может отнестить к нему с известным вниманием и уважением, признать его неприкосновенным. Для нее одинаково не существует ни одиночества, ни множественности. Она знает одно только состояние безраздельного слияния с окружающими. Женщина лишена своего «я», лишена и понятия «ты». На ее взгляд, «я» и «ты» принадлежат к одной паре, составляют неразличимое единство. Вот почему женщина умеет сводить, сводничать. Ее любовь, как и ее сострадание, кроют в себе одну и ту же тенденцию: общность, состояние слитности.

Женщина нигде не видит границ своего «я», границ, которые она должна была бы охранять от постороннего вторжения. На этом прежде всем покоится главное различие между мужской и женской дружбой. Всякая мужская дружба есть попытка идти рука об руку под знаком одной идеи, к которой оба друга, каждый в отдельности и в то же время сообща стремятся. Женская же дружба есть торчание вместе и, что особенно важно, под знаменем сводничества. Ибо только на сводничестве покоится единственная возможность более или менее интимной и искренней дружбы между женщинами, поскольку они стремятся именно к женскому обществу, не в целях одной только болтовни и не из материальных побуждений. Если из двух девушек или женщин одна выдалась особенно красивой, то другая, некрасивая, испытывает известное половое удовлетворение в том восхищении, которое выпадает на долю красивой.

Поэтому основным условием дружбы между женщинами является полнейшее отсутствие соперничества. Нет ни одной женщины, которая не сравнила бы себя физически с другой тотчас же в момент знакомства. Только в случаях сильного неравенства и безнадежной конкуренции некрасивая может восхищаться красивой, так как последняя является Для нее ближайшим средством удовлетворить себя в половом отношении, причем все это протекает совершенно бессознательно для обеих. Это именно так: некрасивая чувствует себя участницей полового акта наравне с красивой, как будто бы она сама была на ложе ее любви. В этом ясно связывается отсутствие личной жизни женщин, сверхиндивидуальный смысл их сексуальности, наличность в ней влечения к сводничеству, которое является основной чертой всего ее существа. Они и себя сводят, как других, себя – в других. Самое незначительное, что требует даже наиболее некрасивая из женщин и в чем она уже находит известное удовлетворение – это чтобы вообще кто-нибудь из ее пола пользовался восхищением, являлся предметом вожделения.

В связи с этой слиянной жизнью женщины находится тот факт, что женщины никогда не ощущают истинной ревности. Как ни низменны сами, по себе чувства ревности и жажды мести, в них все же заключается нечто великое, к чему женщины неспособны, как неспособны они вообще на все великое, как в сторону добра, так и в сторону зла. В ревности лежит безумное притязание на мнимое право, а понятие права для женщины трансцендентно. Но главная причина того факта, что женщина никогда не может всецело предаться ревности относительно одного и того же мужчины, совершенно другая. Если бы мужчина, хотя бы тот, которого она бесконечно любит, находился в соседней комнате с другой женщиной, обнимал ее и обладал ею, то этот факт до того сильно подействовал бы на нее в половом отношении, что всякая мысль о ревности была бы для нее совершенно недоступна. Подобная сцена произвела бы на мужнину одно только отталкивающее впечатление, которое гнало бы его подальше от места происшествии. Женщина же внутренне почти лихорадочно подтверждает весь этот процесс. Она становится истеричкой, если отказывается признать, что в глубине души она также жаждала подобной встречи с мужчиной.

Далее, мысль о чужом половом акте никогда не в состоянии всецело поглотить мужчину, который стоит вне этого переживания и поднимается над ним. Для него, собственно, чужой половой акт совершенно не существует. Женщина же мысленно преследует весь это процесс, но не самодеятельно, а в лихорадочном возбуждении, очарованная мыслью о том, что рядом с ней происходит.

Правда, очень часто интерес мужчины по отношению к другому человеку, который составляет для него неразрешимую загадку, может простираться вплоть до сферы половой жизни последнего. Но то любопытство, которое до известной степени толкает ближнего к сексуальности, свойственно только женщинам и обнаруживается у них всегда, как по отношению к женщинам, так и к мужчинам. Женщину прежде всего интересуют в человеке его любовные связи. Поскольку она составила себе ясное представление об этом пункте, мужчина остается для женщины загадочным и привлекательным в интеллектуальном отношении.

Отсюда еще раз вытекает, что женственность и сводничество – два совершенно тождественных понятия. На этом положении должно было бы, собственно, закончится чисто имманентное исследование предмета.

Но моя задача идет еще дальше. Мне кажется, что я уже успел наметить связь между женщиной, как чем-то положительным, как сводницей, и женщиной, как чем-то отрицательным, совершенно лишенной высшей жизни, жизни монады. Женщина является воплощением одной идеи, которая именно в силу этого обстоятельства никогда не может дойти до ее сознания: эта идея есть прямая противоположность идеи души. Сосредоточены ли у нее мысли, как у матери, на брачном ложе, или она, подобно проститутке, предпочитает вакханалию, стремится ли она основать вдвоем семью или она жаждет массовых поглощений венериной горы – во вcex этих случаях дело идет об идее общения, той идее, которая путем смешения совершенно уничтожает границы индивидуумов.

Здесь одно способствует другому: эмиссаром полового акта может бить существо, лишенное индивидуальности, границ. Не без основания ход доказательства раскинулся до тех пределов, каких он не достигал ни в одном исследовании этого же явления, ни в какой-либо другой характерологической работе. Тема очень благодарная именно потому, что здесь раскрывается связь между всякой высшей жизнью с одной, и всякой низшей жизнью с другой стороны. Здесь всякая психология и философия найдут лучший пробный камень, на котором каждая из них могла бы себя испытать. Вот почему проблема мужчины и женщины остается одной из наиболее интересных глав всякой характерологии. Теперь также ясно станет, почему я ее именно выбрал объектом столь обширного и пространного исследования.

В этом именно пункте, на котором остановилось наше исследование, нам, без сомнения, уже открыто предложат вопрос, который до сих пор едва лишь зарождался в уме читателя: неужели это исследование признает женщину человеком? Не следует ли ее, по мнению автора, отнести к животному или растительному царству? Ведь согласно его воззрению, она обладает одним только чувственным существованием и лишена высшей жизни не в меньшей мере, чем животные. Она так же мало причастна к вечной жизни, как и все прочие организмы, для которых личное бессмертие не оставляет ни потребности, ни возможности. Всем им в одинаковой степени чужда метафизическая реальность, они не имеют бытия – ни женщина, ни животное, ни растение, все они одни только явления, но не вещь в себе. Согласно нашему взгляду, проникшему в глубочайшую сущность человека, последний является зерцалом вселенной. Он – микрокосм. Женщина же абсолютно негениальна, она не живет в глубокой связи со всебытием.

Я приведу прекрасное место из «Маленького Эйольфа» Ибсена, где жена говорит мужу:

Рита: В конце концов мы же только люди.

Альмерс: Но мы сродни немного также небу и морю, Рита.

Рита: Ты – пожалуй, я нет.

Здесь совершенно ясно выражен взгляд поэта, которого так мало мы поняли, а потому и выдали за певца женщины. Этот взгляд говорит что женщина совершенно лишена отношения к идее бесконечности к божеству, так как у нее нет души. По индийскому воззрению, к Брахме стремятся только через Атмана. Женщина не микрокосм, она не создана по образу Божию. Человек ли она? Может быть, животное? Растение? Эти вопросы покажутся очень смешными анатому, который a priori признает ложной основную точку зрения подобных проблем. Для него женщина является homo sapiens, отличный от всех других видов живых существ. В пределах человеческого рода женщина, по его мнению, так же соподчинена мужчине, как всякая самка соподчинена самцу соответственного вида и рода. И философ не вправе сказать: какое мне дело до анатомов! У него, пожалуй, мало надежды найти разрешение волнующих его вопросов с этой именно стороны, но он говорит об антропологических вещах, и если он достиг истины, то она должна дать объяснение, она должна быть с успехом применена и к морфологическому факту.

В самом деле! В состоянии своей бессознательности женщины, несомненно, стоят ближе к природе, чем мужчины. Цветы их сестры, и то, что они значительно ближе стоят к животным, чем мужчины, ясно видно из их большей склонности к содомии (мифы о Парсифале и Леде, отношение их к комнатной собачке содержит в себе гораздо больше чувственности, чем это обыкновенно себе представляют). Но женщины —люди. Даже Ж, которую мы рисуем себе без всяких следов умопостигаемого «я», все же является неизменным дополнением к М. Если тот факт. что особая половая и эротическая дополняемость к мужчине сосредоточена в лице женщины и не представляет собою нравственного явления, которым прожужжали уши защитники брака, то он, во всяком случае, обладает чрезвычайной важностью для проблемы женщины. Далее, животные только индивидуумы, женщины – лица (если и не личности), они все-таки обладают внешней формой суждения, хотя и лишены внутренней. Если им отказано в способности речи, то все же следует за ними признать способность говорить. Правда, у них отсутствует единство самосознания, но у них ведь есть некоторая память. У них есть соответствующие суррогаты решительно всего, чем ни обладал бы мужчина. Эти-то именно суррогаты способствуют смешению понятий, которое господствует в умах поклонников женственности. Возникает своего рода амфисексуальность понятий, из которых многие (тщеславие– стыд-любовь, фантазия, страх, чувствительность и т. д.) имеют два значения. мужское и женское.

Здесь мы, таким образом, затронули вопрос о последней сущности противоположности полов. Сюда не входит вопрос о той роли, которую играют в животном и растительном царстве мужской и женский принципы. Здесь речь идет только о человеке. Наше исследование еще в самых зачатках своих ясно подчеркивало тот факт, что эти принципы мужественности и женственности следует принять не как метафизические идеи, а как теоретические понятия. Дальнейший ход нашего исследования показал, какие глубокие различия существуют между мужчиной и женщиной, различия, которые по крайней мере у людей выходят далеко за пределы одной только физиологически-сексуальной природы их. Таким образом, взгляд, согласно которому фактический дуализм полов есть выражение установленного природой распределения различных функций среди различных существ, распределения, понимаемого в смысле разделения физиологического труда. Это взгляд, который, по моему мнению, получил особенно широкое распространение благодаря Мильн

– Эдварсу, совершенно неприемлем с нашей точки зрения. Не стоит терять слов о его поверхностности, доходящей иногда прямо до смешного. Еще меньше следует говорить об его интеллектуальной ограниченности. Дарвинизм особенно сильно способствовал популяризации этого взгляда. Было уже чуть не всеобще распространенным воззрением, что сексуально-дифференцированные организмы ведут свое происхождение от низшей стадии половой нераздельности. Произошло это будто путем победы, которую одержало существо, освобожденное от бремени этой функции, над другими более примитивными, обремененными работой, бесполыми или двуполыми видами. Но что такое именно «происхождение пола», как результат «преимуществ разделения труда», «облегчения в борьбе за существование», представляет собою совершенно необыкновенное явление – это доказал с неопровержимой аргументацией задолго до появления могильных червей у праха Дарвина, Густав Теодор Фехнер.

Нельзя отдельно, изолированно исследовать и постичь смысл мужчины и женщины. Значение может быть познано при совместном изучении и взаимном сопоставлении мужчины и женщины. В их отношении друг к другу следует искать ключ к раскрытию обеих сущностей. Мы слегка коснулись этого отношения при попытке обосновать природу эротики. Отношение между мужчиной и женщиной есть не что иное, как отношение между субъектом и объектом. Женщина ищет своего завершения, как объект. Она – вещь мужчины или вещь ребенка. Она хочет, чтобы ее принимали только за вещь, что удачно скрывается вечной рисовкой. Никто так скверно не понимает истинного желания женщины, как тот, который интересуется всем тем, что в ней происходит, который проявляет внимание к ее чувствам и надеждам, ее переживаниям и духовной оригинальности. Женщина не хочет, чтобы к ней относились, как к субъекту. Она всегда и во всех направлениях (в этом именно выра-жается ее бытие женщины) хочет оставаться пассивной, хочет чувствовать волю, направленную на нее. Она не хочет, чтобы ее стыдились или щадили, она вообще не хочет, чтобы ее уважали. Ее единственная потребность заключается в том, чтобы ее желали, как тело, чтобы она находилась в обладании чужих рук, как их собственность, как простое ощущение приобретает реальность лишь тогда, когда оно выражено в понятии, т. е. когда оно превращается в известный объект, так и женщина доходит до своего существования и ощущения его лишь тогда, когда они возводится мужчиной или ребенком, как субъектом, на ступень объекта. Таким путем, путем подарка, она приобретает свое существование.

Противоположность между субъектом и объектом с точки зрения теории познания является с онтологической точки зрения противопоставлением формы и материи. Это противопоставление есть только перемещение первой из сферы трансцендентального в сферу трансцендентного, из опытно-критической области в область метафизическую. Материя, а именно то, что абсолютно индивидуализировано, что может принять какую угодно форму, но что не имеет определенных длительных свойств, так же мало обладает сущностью, как простое ощущение – материя опыта, обладает самостоятельным существованием. Итак, противоположность между субъектом и объектом относится к существованию (тем, что ощущение приобретает реальность как объект, противопоставленный субъекту), противоположность же между формой и материей означает разницу в сущности (материя без формировки абсолютно бескачественна). Поэтому Платон с полным основанием мог и вещественность, массу, поддающуюся формировке, нечто само по себе бесформенное, легко принимающую любую форму глину, то, во что вливается форма, ее место, то – вечно второе, назвать не сущим. Кого эти слова наводят на мысль о том, что Платон имел здесь в виду пространство, тот низводит величайшего мыслителя на степень поверхностного философа. Мы нисколько не сомневаемся в том, что ни один выдающийся философ не станет приписывать пространству метафизическое существование, но он вместе с тем не скажет, что пространство лишено всякой сущности. Для дерзкого болтуна характерно именно то, что он считает пустое пространство «химерой», что оно для него «нечто». Только у вдумчивого мыслителя оно приобретает реальность и становится проблемой для него. Не сущее Платона есть именно то, что для филистера кажется наиболее реальным, суммой всех ценностей существования. Это не что иное, как материя.

Итак, я в этом месте присоединяюсь с одной стороны к Платону, который сравнивает принимающее всевозможные формы «нечто» с матерью и кормилицей всякого процесса возникновения вообще, а с другой стороны, следуя по стопам Аристотеля, натурфилософия которого уделяет в акте оплодотворения женскому принципу материальную, а мужскому – формирующую роль. Но не будет ли слишком смело и рискованно утверждать на основании приведенных взглядов, что значение женщины сводится лишь к факту воплощения в ней начала материи? Чело– век, как микрокосм, сосредоточивает в себе оба начала. Он составлен из жизни высшей и низшей, из метафизически существующего и несуществующего, из формы и материи. Женщина же есть ничто. Она —только материя.

Это положение венчает все здание. Оно выясняет все, что до сих пор оставалось неясным. Оно замыкает длинную цепь наших доказательств. Половое влечение женщины направлено на прикосновение. Оно– влечение к контректации, но не к детумесценции. Соответственно этому и самое тонкое чувство женщины, и притом единственное, которое у нее более развито, чем у мужчины, есть чувство осязания. Глаз и ухо направляют нас в неограниченное пространство и доставляют нам предощущение бесконечности. Чувство осязания требует теснейшей телесной близости для своего проявления. Человек сливается с предметом, который он схватывает: это исключительно грязное чувство, как бы созданное для существа, которое по природе своей чувство есть склонность к физическому общению. Единственное, что оно способно вызвать – это ощущение сопротивления, восприятие осязаемого, но именно о материи, как показал Кант, нельзя высказывать ничем иного, как то, что она является такого рода заполнением пространства, которое оказывает сопротивление всему, что только ни стремится проникнуть туда. Факт «препятствия „создал, как психологическое (не гносеологическое) понятие вещи, так и тот необычайный характер реальности, который большинство людей приписывает чувству осязания, как более солидному, «первичному“ свойству опытного мира. Но тот факт, что для чувства мужчины материя не вполне теряет характера истинной реальности, объясняется наличностью в нем некоторого остатка женственности, которая все же присуща ему. Если бы абсолютный мужчина существовал в действительности, то материя и психологически (не только логически) не была бы для него чем-то сущим.

Мужчина – форма, женщина – материя. Если это положение верно, то смысл его должен также проявляться и в отношении отдельных психических переживаний между собою. Давно упомянутая нами дифферен-цированность содержания духовной жизни мужчины в сравнении с нерасчлененностью, хаотичностью способа представления у женщины является выражением той же противоположности между формой и материей. Материя хочет приобрести известную форму: поэтому женщина требует от мужчины разъяснения своих запутанных мыслей, толкования генид.

Женщина и есть именно та материя, которая принимает любую форму. Тот факт, что девочки обладают большей способностью запоминания учебного материала, чем мальчики, можно объяснить только пустотой и ничтожеством женщин, которые пропитываются любым содержанием. Мужчина же сохраняет в своей памяти лишь то, что его действительно интересует, все же остальное он забывает (см. часть II). Но то, что мы назвали приспосабливаемостью женщины, ее полная подчиняемость пересоздающей воле мужчины – все это объясняется только тем, что женщина является одной только материей, что она лишена всякой изначальной формы. Женщина – ничто, поэтому и только ПОЭТОМУ она может стать всем. Мужчина же может стать только тем, что он есть. Из женщины можно сделать все, что только угодно, тогда как мужчине можно лишь помочь достигнуть того, к чему он сам стремится. Поэтому. серьезно говоря, имеет смысл воспитывать женщин, но не мужчин. Воспитание производит крайне незначительную перемену в истинной сущности мужчины, в женщине же путем одного внешнего влияния можно вытеснить глубочайшую природу ее – высшую ценность, которую OH придает сексуальности. Женщина может создать какое угодно представление, она может все отрицать, но в действительности она – ничто. У женщин нет какого-нибудь определенного свойства. Единственное ее свойство покоится на том, что она лишена всяких свойств. Вот в чем заключается вся сложность и загадочность женщины. В этом кроется ее превосходство над мужчиной и ее неуловимость для него, потому что мужчина и в данном случае ищет какого-то прочного ядра.

Если найденные нами выводы в своей правильности и не вызовут ни в ком сомнения, то все же они заслуживают упрек в том, что они не дают никаких сведений об истинной сущности мужчины. Можно ли приписать ему какую-нибудь общую черту, как мы сделали это по отношению к женщине, всеобщим свойством которой является сводничество, отсутствие всякой сущности? Существует ли вообще понятие мужчины в том смысле, в каком существует понятие женщины? Допускает ли она подобное же определение?

На это следует ответить, что мужественность лежит в факте индивидуальности, монады, и этим фактом вполне покрывается. Беспредельное различие отделяет одну монаду от другой, а потому ни одну их них нельзя подвести под более широкое понятие, которое содержало бы в себе нечто общее нескольким монадам. Мужчина – микрокосм. В нем заключены все возможности. Но это не следует смешивать с универсальной переменчивостью женщины, которая может стать всем, будучи ничем. Мужчина же – все, и он может стать более или менее всем сообразно своей одаренности. Мужчина содержит в себе также женщину, материю. Он может широко развить в себе именно эту часть своей сущности, тогда он обезличивается, исчезает, но он также может познать ее и одолеть в себе, поэтому он и только он в состоянии достигнуть истины о женщине (см. часть II). Женщина же совершенно лишена возможности развиться, разве только через мужчину. Значение мужчины и женщины выступает особенно отчетливо лишь при рассмотрении их взаимных половых и эротических отношений. Глубочайшее желание женщины заключается в том, чтобы с по– мощью мужчины приобрести определенную форму и быть им созданной. Женщина хочет, чтобы мужчина преподносил ей мнения, совершенно отличные от тех, которых она даже придерживалась раньше. Она хочет, чтобы он опроверг все то, что ей казалось раньше правильным (противоположность благочестию). Как нечто целое она жаждет собственного крушения с тем, чтобы быть заново созданной мужчиной.

Воля мужчины впервые создает женщину, она властвует над ней и изменяет ее в самых глубоких основах ее (гипноз). Здесь, наконец, выясняется отношение психического к физическому у мужчины и женщины, Мы раньше приняли для мужчины некоторое взаимодействие в смысле одностороннего творчества тела трансцендентной душой, тела, которое есть не что иное, как проекция души в мире явлений. Для женщины же мы приняли параллелизм только эмпирически-психического и эмпирически-физического. Теперь ясно, что и у женщины имеет место некоторое взаимодействие. Но тогда как у мужчины, по глубоко верной теории Шопенгауэра, что человек является своим собственным созданием, воля создает и пересоздает по своему желанию тело, женщина физически проникается влиянием и пересоздается с помощью чужой воли (внушение, предопределение). Мужчина придает форму не только себе, но, что еще легче, также и женщине. Те мифы книги Бытия и других космогонии, которые приписывают мужчине создание женщины, возвестили более глубокую истину, чем биологические теории эволюции, которые верят в происхождение мужского из женского элемента.

Теперь можно уже ответить на один сложнейший вопрос, который остался открытым в IX главе. Сущность его заключалась в следующем: каким образом женщина, сама лишенная души и воли, может постичь, в какой мере они присущи мужчине. Одного только не следует упускать из виду: то, что женщина подмечает в сфере то, для чего у нее имеется определенный орган, в действительности не принадлежит к природе мужчины, а является лишь всеобщим фактом мужественности, определенной степенью его. Это глубокая ложь, лицемерие или ложное представление о женщине, насквозь пропитанной мужской сущностью, когда говорят, что женщина обладает самосостоятельным пониманием индивидуальности мужчины. Влюбленный, которого так легко обмануть на этом бессознательном симулировании более глубокого понимания со стороны женщины, может быть вполне удовлетворен этим пониманием. но более требовательный человек не скроет от себя того, что понимание женщин направлено только на формальный всеобщий факт существования души, а не на своеобразность личности мужчины. Ибо для того, чтобы обладать способностью перципировать и апперципировать специальную форму, материя не должна была быть бесформенной. Отношение женщины к мужчине есть отношение материи к форме. И ее понимание сущности мужчины есть одна только готовность принять возможно более прочные формы или инстинктивное стремление того существа, которое не имеет бытия, к бытию. Итак, это «понимание» нельзя назвать теоретическим. Оно выражает собою не участие, а желание быть причастной: оно навязчиво и эгоистично.

Женщина не имеет никакого отношения к мужчине. Она наделена пониманием мужественности, но не мужчины. И если в половой сфере ее следует признать более требовательной, чем мужчину, то это указывает лишь на сильное желание ее подвергнуться более прочной и отчетливой формировке: это есть ожидание возможно большего quantum' а существования.

И сводничество в конце концов ничего другого собою не представляет. Сексуальность женщин сверхиндивидуальна, так как они не являются строго ограниченными, оформенными, индивидуализированными сущностями. Высшим моментом в жизни женщины, когда раскрывается ее изначальное бытие, ее изначальное наслаждение, является тот момент, когда в нее втекает мужское семя. Тогда она в бурных объяснениях жмет мужчину и прижимает его к себе: это – высшее наслаждение пассивности, еще более сильное, чем ощущение счастья у загипнотизированной. Это – материя, которая формируется и которая хочет связать себя с формой навеки, никогда ее не оставляет. Вот почему женщина бесконечно благодарна мужчине за половой акт. Это чувство благодарности может быть мимолетным, как, например, у лишенной всякой уличной проститутки, или более длительным, что имеет место у более дифференцированных женщин. Это непрестанное стремление нищеты присоединиться к богатству, это бесформенное, а потому и сверхиндивидуальное влечение нерасчлененного содержания прийти в соприкосновение с формой и длительно прикрепить ее за собою с тем, чтобы таким образом приобрести бытие – все это лежит в глубочайших основах сводничества. Тот факт, что женщина лишена всяких границ, что она не монада, делает возможным самое явление сводничества. Она претворяется в действительность потому, что женщина является представительницей полного ничто материи, которая всячески и непрестанно стремиться привести себя в связь с формой. Сводничество есть вечное стремление «ничего» к «чему-то».

Постепенно развиваясь, двойственность мужчины и женщины разрослась в дуализм вообще, в дуализм высшей и низшей жизни, субъекта и объекта, формы и материи, «чего-то» и «ничего». Всякое метафизическое и трансцендентальное бытие есть бытие логическое и моральное: женщина алогична и аморальна. Она не содержит в себе уклонения от логического и морального начала: она не антилогична, она не антиморальна. Она представляет собою не отрицающее «не», а полное «ничто», ни «да», ни «нет». Мужчина скрывает в себе возможность абсолютного «нечто» и абсолютного «ничто», а потому вся его деятельность имеет определенное направление в ту или другую сторону: женщина не грешит, так как она уже сама по себе грех, возможность греха в мужчине.

Чистый мужчина есть идеальный образ Бога, абсолютного «нечто». Женщина, даже женщина в мужчине, есть символ полного ничто: таково значение женщины во вселенной, так дополняют и обусловливают друг друга мужчина и женщина. Как противоположность мужчины, женщина имеет определенный смысл и известную функцию в мировом целом. Как мужчина возвышается над самцом – животным, так и женщина – над самкой. Человек не ведет борьбы между ограниченным бытием и ограниченным небытием, как животные. В человеческом царстве борьба идет между неограниченным бытием и неограниченным небытием. Вот почему мужчина и женщина вместе только составляют человека.

Итак, смысл женщины – быть бессмыслицей. Она воплощает в себе «ничто», противоположный полюс божества, другую возможность в человеке. Поэтому никто не пользуется таким презрением, как мужчина, превратившийся в женщину. Его ставят несравненно ниже тупоумного, заклятого преступника. Так мы дошли до понимания глубочайшего страха у мужчины: это страх перед женщиной, страх перед бессмысленностью, перед манящей бездной пустоты.