Президент Буш: оценка ситуации и принятие решений

Вопросы, которые обсуждались вокруг Буша во время его президент­ской кампании, касались его опыта и способности адекватно оценить

ситуацию. Критики утверждали, что он не обладает необходимыми знания­ми и, хуже того, казался неспособным или нерасположенным восприни­мать те или иные проблемы как по природе своей неоднозначные. Он воспринимался как нерешительный и неразвитый в интеллектуальном плане, легко отклоняющийся от тем, которые определяли его избира­тельную кампанию. Это позволило многим заключить, что ему не хва­тит интеллектуальных лошадиных сил, необходимых, по их мнению, для корректной оценки ситуации.

Тем не менее, говоря о том, насколько адекватно оценивает прези­дент тот или иной вопрос, важно в первую очередь понять, способен ли он относить обстоятельства и проблему к подходящей категории, и де­лает ли он это в реальности. Это основа принятия решений и очевидно, что это главное в адекватной оценке ситуации. Что же все-таки опреде­ляет способности президента выносить корректные суждения?

Проницательность

Пожалуй, самым важным элементом верной оценки ситуации явля­ется проницательность. Президент должен увидеть проблему, стоящую перед ним, такой как она есть — не такой, какой он хочет, чтобы она была, какой он надеется она может быть или какая более соответствует его политике или политическим убеждениям. Это нелегкое дело. Прези­денты, как и любые люди, используют для восприятия мира понятийные штампы, которые они выработали со временем в результате накопления опыта. Проницательный взгляд на вещи требует отказа от этих когни­тивных помощников, если они не подходят, и их использования без раздумий, если они пришлись к месту.

Возьмем утро того дня, когда два самолета врезались в башню Все­мирного Торгового Центра. Буш был тогда в Сарасоте, штат Флорида, в начальной школе. Карл Роув, старший советник Буша, был с ним в школе и вспоминает первые моменты после того, как президент узнал об атаке: «Я никогда не забуду этот момент — я был там во Флориде. Мы услы­шали об этом около 8.48, 8.49, когда мой помощник позвонил мне на мобильный телефон и сказал, что самолет врезался во Всемирный Тор­говый Центр. Когда вошел Энди Кард и сообщил президенту, что во Всемирный Торговый Центр врезался второй самолет, вы знаете, было много тумана, недоумения. Президент вошел в комнату, бросил взгляд на телевизор и сказал: «Мы в состоянии войны. Соедините меня с вице-президентом и директором ФБР» (расшифровка AEI, 2001; курсив мой).

Сам президент вспоминает следующее: «Я понял в тот момент, что мы вступаем в войну... Они объявили нам войну, и я понял в тот момент, что мы вступаем в войну» [цит. по: Balz & Woodward, 2002, p. А01].

Важно отметить, что это проницательное решение было принято в разгар катастрофических событий. Башни Всемирного Торгового Цент­ра были атакованы и разрушены. Был нанесен удар по Пентагону. Было множество неподтвержденных сообщений о дальнейших атаках, вклю­чая попытку нападения на Конгресс и Белый дом.

Буш мог сказать многое. Он мог оценить эти обстоятельства, как только «нападение», и ответить соответственно бомбардировками стра­ны, которая предоставила убежище преступникам. Однако было бы это соизмеримо с атакой, от которой пострадала Америка? Был бы этот образ стратегически верным в плане предотвращения будущих атак? Очевид­но, что ограниченные бомбардировки не могли быть решением с эмоци­ональной точки зрения: необходим был стратегический ответ. И проти­водействию терактам в будущем, если оно имело бы место, вряд ли помог бы такой слабый ответ на такую масштабную атаку. Те, кто спла­нировал и осуществил эти акции, явно были готовы к смерти, и потому не могли быть остановлены слабыми ответными ударами, если это в принципе возможно. И в любом случае, прошлый опыт точечных ударов по странам, укрывавшим террористов, доказал их неэффективность в предотвращении новых атак, что явственно показал пример 11 сентября. Буш мог представить это как дело правосудия. И все же это не было преступлением. Это было нападением. Не было и никаких оснований рассчитывать на то, что подобное восприятие дела даст какой-то эффект: хотя ФБР и поймало организаторов первых взрывов во Всемирном Торго­вом Центре, и они предстали перед судом. В случае теракта 11 сентября преступники не могли быть пойманы и осуждены, потому что они были мертвы. Сторонники такого взгляда должны были бы представить убе­дительные доказательства и аргументы в пользу того, что такой подход повлияет на общераспространенную и глобальную природу терроризма, а также показать, что этот подход был успешен в предотвращении буду­щих террористических актов вроде тех, которые имели место 11 сентяб­ря 2001 г. Очевидно, что это было невозможно.

Буш мог отреагировать на теракт как на вопрос дипломатического характера. Эта стратегия могла повлечь за собой требование со стороны США принятия резолюции об осуждении этого акта агрессии. Но агрес­сии с чьей стороны! ООН, как и дипломатия вообще, создана для взаи­модействия между государствами. Она не создана для взаимодействия с террористами, которые не следуют правилам, сама цель существова­ния которых состоит в конфликте с этими правилами и нормами. И если мы на секунду предположим, что именно государство спланировало и осуществило это нападение, его лидер наверняка осознавал, что прямая атака на суверенную территорию другого государства — это явное объяв-

ление войны, которое оправдывает и легитимизирует ответные воору­женные действия. Лидеры любого государства, которые задумывали бы нападение на Соединенные Штаты, должны были бы предполагать, что США ответят на это всей мощью, находящейся в их распоряжении, что означало бы поражение и разрушение этого режима.

Все три представления оценки были, очевидно, неадекватны, учиты­вая природу нападения. Они не соответствовали ситуации либо в эмоци­ональном, либо в психологическом, либо в стратегическом плане. Вспо­миная тот момент, когда он сидел в классной комнате той школы, Буш говорил: «Меня не интересовали юристы; меня не интересовали разные дебаты. Меня интересовало то, как найти тех, кто это сделал, и предать их суду. Я также знал, что они попытаются скрыться, и все, кто предо­ставит им убежище и продовольствие, будут нести ответственность пе­ред Соединенными Штатами Америки» [Bush, 2002, р. 17].

Министр обороны Дональд Рамсфельд приоткрыл другую завесу с того, как происходила оценка ситуации в начале войны, что также мно­гое прояснило. В интервью «Вашингтон пост» его спросили об основ­ных «поворотных моментах» в ранних решениях администрации. Он ответил: «Во-первых, это атака 11 сентября. Во-вторых, это решение президента вступить в войну против терроризма в самом широком смысле слова, что мы используем все элементы государственной власти, что мы подключим другие страны, что это будет долговременной, реальной попыткой решить эту проблему и что частью этого будет использование как скрытой, так и открытой военной силы в Афганистане» [цит. по: Balz & Woodward, 2002, А01].

Самым важным решением, которое пришлось принимать президен­ту после нападения, был выбор ответных действий. Для этого он должен был отнести события к конкретной категории, которая помогла ему сформулировать ответ. Он воспринял атаку как акт войны, ответил на него соответственно. Это решение — и его последствия — могут изме­нить мировую систему на десятилетия вперед. Оно уже перетрясло ста­рые альянсы, создало новые и дало толчок глубоким изменениям в си­стеме международных отношений.

Способность Буша изменять общераспространенное мнение не ме­нее очевидна и в других случаях. После того как в Израиле произошел очередной из длинной серии терактов, Буш дал откровенную и очень ясную оценку палестинскому лидеру Ясиру Арафату: «Арафат критико­вал нас. Он убеждал нас оказать большее давление на Израиль. Кого он разыгрывает? Сейчас очередь за ним. Все внимание — Арафату. Выпол­нение обещаний — это главное» [цит. по: Sciolino, 2003, Al, р. х].

Проницательный взгляд на вещи не был неожиданно приобретен Бушем после нападения 11 сентября. Взгляните на это откровенное интервью. Отношения Буша с его отцом не могли бы быть глубже и более психологически важными для него. Буш любит и уважает своего отца и испытывает к нему огромную привязанность. Если и были когда-либо отношения, в которых для сына образ отца мог быть далек от трезвой оценки, то это как раз тот случай. И все же в развернутом ин­тервью для «Вашингтон пост» Буш ясно и адекватно оценил, почему его отец потерял свой президентский пост: «Буш сказал, что его убеждения относительно укрепления президентской власти во многом исходят из наблюдений за тем, как его отец растратил высокие рейтинги одобрения, полученные им в результате успеха в войне в Персидском заливе». Не­важно, выигрываешь ли ты 1 пункт, 2 пункта, даже 10 пунктов, важно действовать как можно быстрее, чтобы использовать любой располага­емый капитал так быстро, как это возможно» [Harris & Balz, 2001, А01].

Сам по себе

Главное ошибочное представление о Джордже Буше-мл. состоит в том, что его считают ширмой, за которой скрываются чужой интеллект или способности. Кто настоящий хозяин президентского кабинета? Вы­бор за вами¹⁶. Самый последний кандидат на эту позицию — советник Буша Карл Роув [Moor & Slater, 2003; Dubose, Reid & Cannon, 2003]. Даже консервативная Уикли Стандарт ранее не обошла эту тему сторо­ной. На обложку ее номера от 27 августа 2001 г. был помещен большой рисунок, на котором Роув нес в руках бумаги по президентскому бри­фингу, а из нагрудного кармана его костюма выглядывала маленькая кукольная фигура улыбающегося Джорджа Буша-мл.

Однако, если главная цель Роува в общественной жизни состоит в том, чтобы сохранить Буша и, следовательно, себя у власти, то как же он позволил президенту одобрить вторжение в Ирак? Это было очень рис­кованное решение. Война могла повлечь множество жертв, затянуться и привести к длительной, безуспешной оккупации.

Буш говорит о себе: «Я люблю принимать решения» [цит. по: Smith & Walsh, 2001]. Когда Боб Вудворд брал у президента интервью, он задал вопрос о давлении, оказываемом Джорджем Бушем-мл. на своих советников с тем, чтобы они начали бомбардировки, — президент застав­лял их «назвать конкретный день». Буш сказал: «Часть моей работы состо­ит в том, чтобы быть провокативным... провоцировать людей — вынуждать их принимать решения и быть уверенным в том, что каждый знает, куда мы идем...». Затем Вудворд спросил, предупредил ли он Райе или кого-то еще

о том, что он будет вести себя так провокационно, и Буш ответил: «Конеч­но, нет, ведь это я главнокомандующий — я не должен объяснять какие-то вещи. Это и интересно в работе президента. Может быть, кто-то и должен объяснять, почему они что-то говорят, но я не чувствую, что должен кому-либо давать объяснения» [Woodward, 2003, р. 145-146].

Когда в 2002 г. после выборов в середине его срока Буша спросили, позволят ли ему результаты выборов руководить с более центристских позиций и меньше слушать подсказки консерваторов, он ощетинился: «Л не слушаю ничьих подсказок, я просто делаю то, что я думаю пра­вильно. Вот как я управляю. И я придерживаюсь своей политической философии; я не меняю свою политическую философию. Я тот, кем был до этого, — тот же парень после выборов, каким был до выборов. Вот кто я такой и как я склонен управлять этой страной» (курсив мой. — С. P.) [Bush, 2002, 2006].

Не похоже, что эти цитаты принадлежат президенту, который стес­няется заявить о себе. Те, кто называет Буша марионеткой, никогда не объясняли, как президент, который не раз показывал, что на него не влияют эксперты, опросы общественного мнения, массовые демонстра­ции против его политики, традиционные союзники, ставшие его против­никами, и противники, которые хотели бы дискредитировать его правле­ние, стал бы податливой глиной в руках своих энергичных советников. Они никогда не объясняли, каким образом Буша могут называть едино­личником и при этом он может не быть в курсе дел своей собственной администрации. Они никогда не объясняли психологическую противо­речивость утверждений о том, что Буш одновременно самоуверенный и пассивный, бескомпромиссный и при этом уступчивый. И они никогда не объясняли, потому что они не могут этого сделать, почему человек, который провел всю свою взрослую жизнь в борьбе за то, чтобы стать независимым, достигнув, наконец, этой цели всей его жизни, вдруг не­ожиданно отказался от нее.