Стань Магдалиною смиренной из Венеры

В католичестве Папа Иннокентий III установил белые литургические цвета для церковных праздников Рождества, Пасхи, Вознесения, Марии, а также Святых, не связанных с кровавыми событиями. Поэтому священник надевает белые одеяния на все указанные службы, а также при конфирмации. Ибо конфирмация — приобщение к миру взрослых, к миру знания и сознания; и белый цвет здесь уже выступает как их ипостась[ccxxx]. Вероятно, с этими же значениями связан и белый цвет одеяний главы католиков, Папы Римского. Как символ божественного света, чистоты и правды белый цвет был предписан для его одеяний в XVI веке Папой Пием V[ccxxxi].

В исламе белый цвет света — цвет Аллаха[ccxxxii]. Собственно же белые цвета ничем не отличаются от других и приравниваются к ним в одежде священников и прихожан. Главное условие белизны (как и в иудаизме) — чистота одежды, а не ее окраска. И здесь же, в исламе мы встречаем экстремально белые чалмы мужчин, белые одежды ортодоксальных исламистов, белые знамена их воинов. Ибо все то, что включает в себя белый цвет, нравится Аллаху. Здесь и белая чалма, и шаровары, и молоко, и камфора (Коран 16: 66; 76: 5).

Робертсон Смит, описывавший традиционные устои арабов, отмечал: если мужчина опозорит себя нарушением традиционного обычая или этикета, то его лицо чернеет; когда же он восстановит свою честь, оно опять становится белым[ccxxxiii]. То есть, здесь снова подтверждается правило соответствия семантики белого цвета и традиций прошлого. И в исламе же с позиций гендера белый цвет также остается женственным. Ибо как это говорится в «Тысяче и одной ночи»[ccxxxiv].

Бела она, с гладкими щеками и нежная,

Подобна по прелести жемчужине скрытой.

В средневековой символике серебристо-белый цвет имеет такие значения как Луна, женский принцип, девственность. Золото и серебро — два аспекта одной и той же космической реальности. Белый цвет связывался здесь с Луной, серебром, ртутью и как чистота индивидуального света. У алхимиков Луна символизировала «очищенные качества». Ибо и алхимия гласила, что белый цвет — это “женский принцип”, “белая женщина, белая лилия — в общем, женщина”[ccxxxv].

В те же времена вновь расцвели магические действия «посвященных». Считалось, что эти действия могут совершаться либо с помощью небесных сил (Бог, ангелы, святые и т. д.), либо с помощью нечистой силы (дьявол и его окружение). В первом случае магия называлась белой, а во втором — черной. Деление магии на белую и черную поддерживается и христианским духовенством[ccxxxvi].

Венцом радости и очищения считает Каббала корону белого цвета. Логично-белые цвета в иоанновских ложах франкмасонов предназначены для подмастерьев и учеников. В средние века белые одежды в миру носили преимущественно те, кто хотел “выказать чистоту и неподкупность сердца”, что в хроматизме интерпретируется как проявления ими сознательного следования традициям общества. Белые флаги вывешивали и над тюрьмами, когда там не было преступников — в знак чистоты и милосердия. Белый флаг символизировал капитуляцию, перемирие, дружбу и добрую волю. Ибо белый цвет всегда сублимировал всю женственность нашего мира в ее обычных условиях существования.

Как отмечает Алла Чернова[ccxxxvii], во времена Шекспира белый означал духовность и духовный свет, целомудрие, простоту, невиновность, ясность души, девственность, истину и траур:

“Земля мертва и белый плащ на ней”,

— говорит Шекспир в печальном пятом сонете. И, разумеется, здесь белый цвет включает прежде всего семантику прошлого времени. И, разумеется, же с прошлым, всегда был связан и саван покойника, и фата невесты, и одежды священников, его сохранявших в традиционности верований. И этим же значениям полностью отвечает изумительная белизна русских монастырей.

В Новое время «белыми» стали называть монархистов (в период французской революции 1789–1794 гг.). Это название являлось производным от цвета знамени сторонников короля, в Новейшее время (в период Гражданской войны 1918–1920 гг.) оно было перенесено на противников «красных» (большевистской власти в России)

Основное социальное значение белого осталось практически неизменным — цвет мира, примирения, перемирия, партийной и внешнеполитической нейтральности — принят во всем мире с одинаковым значением (флаг парламентера — белый). Таким образом, символическое значение белого флага вполне согласуется с семантикой белого цвета — традиционность, мир, социальность.

Природа белизны

По своей природе белый цвет как бы нейтрализует действие полихромных цветов, да и вообще весь материальный мир. Не зря же во многих культурах существуют такие метафорические маркеры как белоснежная зима, белая память прошлого, леденящие просторы. Поэтому может быть легко понято и достаточно частое соотнесение белого цвета с пустотой, бестелесностью, выцветанием, с ледяным молчанием и т. д. и т. п.

Как размышлял по этому поводу Герман Мелвил[ccxxxviii], «обыденный многовековой опыт человечества говорит о сверхъестественных свойствах этого цвета. Ничто не внушает нам при взгляде на покойника такого ужаса, как его мраморная бледность; будто бледность эта знаменует собой и потустороннее оцепенение загробного мира, и смертный земной страх».

На мой взгляд, Мелвилл талантливо выразил здесь достаточно объективную оценку белого цвета как сублимата человеческого сознания с его ужасающей логикой и сверхъестественными свойствами компьютера. И как после долгого смотрения на белую поверхность человек теряет способность различать какие-либо цветные оттенки[ccxxxix], так и взрослый считает эту логику своего сознания естественной, ибо его с детства приучили к ее повседневности.

Однако стоит понаблюдать за взглядом грудного младенца, слушающего взрослых, или за глазами собаки, всем своим существом внимающей сверхъестественности вербальных команд, или, наконец, за бесподобным взглядом кошки, ласково и естественно уничижающей эту сверхъестественность человеческого сознания, — и все становится на свои места.

Ведь именно рациональность сознания приводит ко все большему и большему выцветанию красок детства. Здесь правда сказывается и белизна прошлого, наслаивающего на эти краски свою леденящую тональность. Но, как мне кажется, основная причина бесцветности взрослых — абсолютизация своего сознания с его сугубо социальным процессом вербализации. Ибо только сознание человеческое способно опредметить смысл самого предмета не в каком-либо цветном предмете, а в абсолютно «белом» слове абстракции, которая включает в себя цвета всех предметов — подобно тому как белый свет включает в себя все цвета спектра.

Ведь именно сознание (как компонент интеллекта) придумало войны во имя денег, придуманных им же. Именно сознание ученых разобрало человека по винтикам и теперь никак не может собрать его в изначально естественном виде. Добавлю к этому, что именно терминологическая белизна философского сознания ограничивала познание цвета догматами гносеологии. Ведь со времен Платона сознание выражало и сознающую и несознающие сферы мышления. С позиций хроматизма это нагляднее всего было выражено Платоном в довольно таки риторическом вопросе: «Что же, белое — это цвет вообще или один из цветов?».

И вместе с тем именно сознание хранило традиции прошлого в своей сублимированной памяти белого цвета. «В плане же морали, — отмечает Элизабет Бремон[ccxl], — белый цвет ведет нас к таким понятиям, как чистота, опрятность, бессмертие и осмысленность порядка». И эти понятия, безусловно, связаны с цветом грудного молока как цветом Материнской сущности — субстанции Матери — как цветом нашей первичной социализации.

И социализирующееся сознание младенца как нельзя более восприимчиво к этому цвету. Наиболее наглядным хроматическим примером этому может служить замечательное правило, которое сформулировал еще Леонардо да Винчи: «Белое более восприимчиво к любому цвету, чем какая угодно другая поверхность любого тела»[ccxli].

Лишь со временем (при взрослении) в этом белом мы вдруг бессознательно ощутим ту оппозиционность к черному сексусу, которой наделяет даосизм свой основной символ — Тайцзи[ccxlii]. В младенчестве же мы весьма далеки от этого. Все мы — и мужчины, и женщины — рождены женщиной и, как правило, будучи младенцами, вскормлены ее грудью. И кормление это, и белизна грудного молока, и белизна матери — все это прежде всего Материнская ипостась любви. И Эмиль Верхарн это выразил прекраснейшим образом в «Венере»:

Когда же у груди твоей лежал Эрот, —

Дышала эта грудь любовью всей вселенной.

Поэтому мне кажется маловероятным (по крайней мере, как это абсолютизировал З. Фрейд), чтобы младенец обладал либидо, сравнимым с материнским инстинктом. Иное дело, белизна памяти, хранящая в нас образ нежности и неосознаваемости того действа матери с нашим бессознанием, которое лишь во взрослом состоянии потребностно (то есть в фантазиях и / или действах) перенесется на сексуального партнера противоположного пола и / или гендера.

И эта белизна как нельзя лучше согласуется с концепцией К. Г. Юнга, согласно которой, в частности, архетип Матери является вводящим нас в будущую жизнь, определяемую в младенчестве прежде всего собственной матерью. Не зря же на Западе традиционно называют брак без сексуальных отношений «белым» [ccxliii], то есть чисто сознательным.

По психологическим параметрам воздействия белый цвет характеризуется такими свойствами, как светлый, легкий, холодный, блестящий и ослепляющий[ccxliv]. Обыкновенно же белый цвет ассоциируется со святостью, чистотой и целомудрием. И одновременно — со смертью. Ибо фата невесты — это умирание старой и рождение новой жизни. Смерть в белом цвете — телесна, но не духовна. Отсюда ведет свое происхождение и саван. Или траурные одежды из неотбеленного холста на Востоке. Все это — белые сублиматы прошлого.

Поляки и венгры без какого-либо стеснения называли женщин “белым народом”. Возможно и не только потому, что кожа женщин обычно светлее мужской. “Прельщается Фома, как убелится кума”. В аспектах гендерного сопоставленияВ. Г. Кульпина приводит множество примеров, которые выявляют именно женственную семантику белого цвета для нормальных условий существования[ccxlv]:

Мыла Марусенька белые ноги…

Булат Окуджава также не мог обойти столь очаровательный факт:

Она по проволке ходила,

Махала белою ногой…

Вообще говоря, как считают мужчины, к женщине, одетой в белое, можно относиться только “с особым почтением”, ибо она “кажется окруженной неизъяснимым магическим ореолом”. А следовательно, — и “возвышеннее, нежнее и недоступнее”. Наверное, поэтому никто и никогда еще не называл «белый танец» исключением из правил цветового смысла. Раньше это было известно всем. Так считала и Марина Цветаева:

Вся наша белая дорога

У них, мальчоночков, в горсти.

Девчонке самой легконогой

Все ж дальше сердца не уйти!

С белым цветом непосредственно связана и «трусость», если можно так сказать, — характеристика женского поведения (да простят меня наши душевные женщины). С позиций хроматизма женская «трусость» объясняется следующим образом. С одной стороны, бессознательная природа женщины ощущает свое природное предназначение и не позволяет себе, к примеру, «прыгать с моста, чтобы спасти героя дня». С другой стороны, социальность женского сознания не дает ей никаких оснований играть агрессивную и даже активную роль мужчины. Поэтому-то о трусости женщины и не принято говорить. Ибо это так же очевидно, как и присущий ей белый цвет.

Однако в хроматизме исследуются, прежде всего, очевидные вещи, то есть исключительно привычные явления и феномены, на которые, именно в силу привычки достаточно трудно обратить внимание. К примеру, огромное число ученых изучает различные ноумены и феномены религиозных учений. Однако, в истории науки можно встретить единичные исследования, посвященные, к примеру, изучению ауры ментального тела человека, так как эти ноумены причислены к мистическим.

Спрашивается: чем же религия отличается от мистики, если в обоих случаях хроматизмом констатируется весьма близкая очевидность ноуменальных проявлений духовной жизни человечества? Риторический ли это вопрос? Это может показать, по-видимому, только время и наука. И для этого необходимо, чтобы мужская смелость университетских «ученых в белых одеждах» стала, наконец, строгим оппонентом «белому оперению» карьеристской трусости их начальников.

Именно об этом «оперении» говорит Джон Фоли, когда приводит замечательный пример, связанный, разумеется, с проявлением мужской трусости на Западе.[ccxlvi] В Первую мировую войну людям в штатском, то есть предположительно избегавшим военной службы, иногда вручали или посылали белые перья. Этот символ, как пишет Фоли, произошел от петушиных боев — было замечено, что самыми боевыми являются петухи с красной и черной окраской; они выдирали перья из хвостов более трусливых белых сородичей, и эти перья стали олицетворять трусость.

Таким образом, выражение «показать белое перо» стало синонимом проявления трусости — как у петухов, так и у людей. Иначе говоря, белый цвет никак не характеризует мужчину положительно. Это скорее — женственный цвет для нормальных условий жизни.

По мнению современных психологов, женщинам в белом свойственны бескомпромиссность, некоторая холодность сердца и отсутствие кокетства с мужчинами. Об этом же писали и женщины в начале XX века: белый цвет — утверждающий, черный — отрицательный… Женщина, одетая во все белое, внушает мужчине более уважения… Белый цвет отгоняет недобрые и грешные мысли — освещает темноту[ccxlvii].

Антонио Менегетти в толковании сновидных образов очень точно замечает, что белизна снега является символом непорочности, холодности, ригидности, сексуальной импотенции, фригидности. Образ падающего снега символизирует веру человека в собственную целомудренность[ccxlviii].

Белый цвет требует от нас идеальной чистоты, тем самым часто предохраняет нас от заразы и болезней. Белый цвет чрезвычайно практичен — в отличие от других цветов он не выгорает на солнце, а значит, и выгоден в носке

В самом деле, все цвета выгорают «со временем», превращаясь в белесоватые и белые также как само время все более и более уходит в прошлое, превращается в «память человечества». В

нетающие снега былых времен

Франсуа Вийона. Или, как мы читаем у Рильке:

Как одиноко все и как бело

…забыв о времени, — оно ушло.

Или, как символизирует память Александр Блок:

Я всех забыл, кого любил,

Я сердце вьюгой закрутил,

Я бросил сердце с белых гор

Или, как Марина Цветаева передает метафизику белого сублимата:

Есть пробелы в памяти, — бельма

На глазах: семь покрывал.

Я не помню тебя отдельно.

Вместо черт — белый провал.

Или, как это выразил Борис Пастернак

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Или, как поет Виктор Шевчук,

«Белая река — о былом…».

Или как Алексей Андреев пишет в «Паутине», «стирательная резинка времени хочет оставить лишь снег».

Заснеженный пейзаж, хотя и возбуждает в нашей душе чувство стерильной чистоты, но не может вызывать ассоциаций с античеловеческим холодом, с отсутствием жизни, со смертью, одним словом. Такие впечатления о белом цвете возникают у Рене-Люсьена Руссо[ccxlix]. В самом деле, белое заснежье лишь временно покрывает землю Для того чтобы возродилось новое, а старое ушло — вместе с белым, с памятью — в прошлое.

Аналогичная семантика белого цвета может быть легко раскрыта и для случаев савана или фаты невесты. Прошлое забирает старое (отжившее свое время) в свои белые архивы памяти не только Для того чтобы дать место новому, но Для того чтобы это новое могло руководствоваться достижениями отжившего старого. По крайней мере, такова была традиция всех пережиточных обществ, видевших в «белых духах предков» своих идеальных наставников, которые оформляли в нечто единое их разрозненные тела и души[ccl].

И в этом смысле оформленный цвет всегда будет доминировать над неоформленным.[ccli] Так в постимпрессионизме большое внимание уделялось рамам для живописных полотен. К примеру, Писарро в письме Синьяку отмечал следующие эксперименты Сера: «Картина выглядит совсем иначе, если она обрамлена белым или чем-нибудь еще. Без этого обязательного дополнения нельзя получить решительно никакого представления о солнце или пасмурной погоде»[cclii].

Это оформление вполне можно сопоставить с процессом облачения в слово какой-либо подсознательной идеи при и / или после инсайта. Именно формализация белизной сознания и заканчивает процесс творения. Иначе все останется непонятым, незавершенным, как говорят и художники, у которых оформление цвета в краску является не менее сложным делом, чем оформление чувства в слово у поэтов.