Возможные уровни теоретического знания

Проблемы социально-психологической теории, ее разновид­ностей, уровней, удельного веса не являются простыми для аме­риканской социальной психологии, развивающейся в русле нео­позитивистской методологии. Как уже отмечалось, состояние это­го вопроса значительно изменяется в последние годы. Если период становления экспериментальной ориентации породил ярко выра­женный нигилизм по отношению к теории, то позже все чаще начали раздаваться призывы к необходимости ее разработки. Су­ществует ряд фундаментальных работ, специально исследующих эти вопросы. Это уже названные «Теории в социальной психоло­гии» М. Дойча и P. Kpaycca [Deutsch, Krauss, 1965] и «Теории соци­альной психологии» М. Шоу и Ф. Когтанцо [Shaw, Costanzo, 1970].К ним примыкает хрестоматия «Классические вклады в социальную психологию», изданная Э. Холландером и П. Хантом [Hollander, Hunt (eds.), 1972]. В пятитомном «Руководстве по социальной пси­хологии» Г. Линдсея и Э. Аронсона проблемам теории посвящена значительная часть первого тома. Довольно скрупулезно вопрос об основных течениях теоретической мысли в американской соци­альной психологии исследован в работе Д. МакДэвида и Г. Харари «Социальная психология: индивиды, группы, общества» [McDavid, Нагагу, 1968].

Мера озабоченности авторов названных исследований судьба­ми социально-психологической теории в США весьма различна, как и вообще различна мера внимания, уделяемая разными иссле­дователями данной проблеме. Однако все названные здесь работы защищают идею необходимости пропорционального развития двух сфер научного знания — теоретическую и экспериментальную. В этом проявляется новизна подхода по сравнению с 20-ми года­ми XX в., когда в этом соотношении наблюдался значительный перекос. Бурное развитие экспериментальных методик в тот пери­од породило определенную позицию: интерес к теории не просто снизился, но всякий, кто продолжал интересоваться ею, риско­вал вызвать сомнение в своей личной компетентности. Популяр­ность экспериментального метода, эмпирических оснований на­учного исследования (факт, сам по себе имеющий положительное значение в истории науки) переросла в воинствующую антитео­ретическую позицию. Пафос экспериментальной ориентации со­циальной психологии выражался в необходимости выработать аль­тернативу спекулятивному, кабинетному подходу первых социаль­но-психологических работ. Но как справедливо замечают Дойч и Краусс, «революция против кабинетного теоретизирования при­вела многих социальных психологов не только к тому, что они покинули свои кабинеты, но и к тому, что они вообще перестали теоретизировать» [Deutsch, Krauss, 1965, p. 214].

Реальная ситуация, сложившаяся в то время в науке, как будто бы способствовала такому пренебрежению к теории. Эксперимен­тальные работы, в частности благодаря усилиям К. Левина, на­столько в более выигрышном свете представляли образ социаль­ной психологии как науки, особенно по сравнению с умозритель­ными построениями конца XIX в., что возникло (тоже довольно часто встречающееся в истории науки) смещение акцентов в оценке теоретического знания: опровержение «плохой» теории (точнее, спекулятивного знания) стало отождествляться с необходимос­тью отвержения теории вообще. Если учесть, что в это время в американской психологии прочно утверждается господство бихе­виоризма, немало способствовавшего приданию психологии «рес­пектабельного» вида, то легко понять, что распространение по­добной атеоретической позиции среди исследователей имело под собой определенные основания, коренящиеся прежде всего в той общей интеллектуальной атмосфере, которая была характерна для США в начале XX в. Любопытно, что полемика вокруг вопроса об отношении к теориям совпала с другой дискуссией — относитель­но статуса социальной психологии в системе психологических и социологических дисциплин.

Пограничный характер социальной психологии порожден как спецификой ее предмета, так и особенностями ее происхождения. Как известно, наряду с практическими потребностями общества, вызвавшими к жизни эту дисциплину, большое значение имела и сама логика развития научного знания. Ко времени выделения со­циальной психологии в самостоятельную науку целый ряд облас­тей научного знания испытывал необходимость апелляций к ней. В общем ряду антропологии, языкознания, этнографии, крими­нологии особое место, конечно, занимали психология и социоло­гия. Тот любопытный факт, что первые руководства по социаль­ной психологии были написаны одновременно психологом и со­циологом, весьма многозначителен. В американской социальной психологии до сих пор с особой остротой обсуждается вопрос о двойственном статусе социальной психологии. Т. Ньюкому при­надлежит высказывание о том, что в США практически существу­ет две социальные психологии — «социологическая социальная психология» и «психологическая социальная психология» [Ньюком, 1984, с. 16]. В русле полемики о судьбах социально-психологи­ческой теории это представление привело к своеобразной поста­новке вопроса.

Некоторые американские исследователи полагают, что отно­шение к теории определяется мерой причастности того или иного ученого к психологической или к социологической ветви социаль­ной психологии. Так, по мнению Е. Боргатта, среди социальных психологов имеет место такое распределение: ориентированные на психологию в большей мере оказались враждебны теоретизиро­ванию, ориентированные на социологию, напротив, в большей мере принимали необходимость его [Borgatta, 1969, р. 84].К такому свидетельству надо отнестись с осторожностью: оно зачастую само зависит от принадлежности автора к тому или ино­му крылу социальной психологии. Дело в том, что «психологичес­ки ориентированный» социальный психолог сам мог быть недо­статочно компетентным в отношении ситуации, сложившейся в социологии. Стереотип социолога, когда он отождествлялся с клас­сиками европейской социологии XIX в., с такими именами, как О. Конт, Г. Спенсер, М. Вебер, Э. Дюркгейм и др., был действи­тельно довольно распространенным в течение длительного време­ни. Однако к 20-м годам XX в. сама американская социология радикально изменилась. В ней также прочно утвердилась эмпири­ческая тенденция, и, по выражению Р. Мертона, стереотип «соци­ального теоретика» уступил место стереотипу «социального инже­нера», или даже «социального техника», вооруженного магнито­фоном и счетной линейкой [Meiton, 1957, р. 5]. Другой известный американский социолог — П. Сорокин утверждал (подобно тому как это утверждают Дойч и Краусс относительно социальной пси­хологии), что и в социологии человек, рискнувший принести в научный журнал статью, не имеющую необходимого математи­ческого обрамления, должен был ожидать того, что его научная компетентность в силу повсеместного распространения «квантофрении» будет подвергнута сомнению [Sorokin, 1956]. Господство неопозитивистских принципов научного знания проникло и в со­общество социологов: здесь также утвердились известный культ «статистического ритуала», абсолютизация количественных мето­дов, некритическое принятие принципов операционализма и ве­рификации. Поэтому вряд ли правильно обвинять социологию и соответственно социологически ориентированных социальных пси­хологов в приверженности теоретическому знанию. В первой трети XX в. можно скорее констатировать свойственную американской социальной мысли вообще, а социологии и психологии как «ро­дительским дисциплинам» социальной психологии в частности некоторую общую тенденцию, состоящую в крайней ориентации на философию неопозитивизма со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Каждый из разработанных здесь принципов, взятый сам по себе, в его неабсолютизированном виде, может и не вызвать со­мнений. Это относится к таким принципам, как уважение к точ­ным данным, необходимость совершенствования математических процедур, требование строгого построения и проверки выдвигаемых гипотез. Однако сущность позитивистской методологии зак­лючается не в том, что здесь выдвигаются эти принципы, а в том, что каждый из них абсолютизируется и тем самым исключается какой бы то ни было иной образ науки, кроме науки, построен­ной по моделям точного знания, прежде всего по модели физики. На этой основе возникает «культ метода», что в значительной степени снижает интерес к содержательной стороне знания. В кон­тексте социальной психологии это означает, что требование «рес­пектабельности» науки, предполагающее прежде всего точность и строгость выводов, полученных в эксперименте, оборачивается переключением внимания исследователя лишь на формы челове­ческого поведения при отказе (или при недооценке) от исследо­вания его сущности. По справедливому утверждению многих кри­тиков, это приводит к переоценке значения контролируемого ла­бораторного эксперимента и к отрицанию необходимости исследования социального поведения в естественных условиях. Хотя свет ярче и видимость лучше, несомненно, в лаборатории, одна­ко «знания должны добываться даже и тогда, когда препятствия велики и свет тускл, если социальные психологи хотят содейство­вать пониманию человеческих проблем своего времени» [Deutsch, Krauss, 1965, p. 216].

При анализе этого методологического движения внутри соци­альной психологии нельзя абстрагироваться от социального фона, на котором оно происходит. Усиление позиций прагматизма и по­зитивизма в США в 20-е и 30-е годы было своеобразным ответом на запросы, которые американское буржуазное общество адресо­вало наукам о человеке, будь то психология, социология или уже набирающая силу в качестве самостоятельной дисциплины соци­альная психология. Требование разработки способов управления человеческим поведением, его предсказания, стремление к полу­чению «немедленных» рекомендаций, обеспечивающих сиюминут­ный выигрыш для бизнеса, пропаганды или армии, как будто наи­более полно реализовывалось при проведении исследований в ключе философских принципов прагматизма и позитивизма. В таком кон­тексте атеоретичность исследователя начинала представляться осо­бого рода ценностью, она как бы гарантировала меру его действи­тельного включения в решение ad hoc проблем.

Исключением в обрисованной здесь ситуации, как она скла­дывалась в американской социальной психологии 20-30-х годов, явилась деятельность К. Левина. Эмигрировавший из Германии в1933 г., Левин быстро выдвинулся в качестве ведущего психолога в США. Основанный им Центр по изучению групповой динамики при Массачусетском технологическом институте (позднее при Мичиганском университете) предпринял целую серию блестящих экспериментальных исследований, относящихся к собственно пред­мету социальной психологии, что дало основание американским авторам почти единодушно рассматривать Левина как централь­ную фигуру именно в социальной психологии. Но наряду с развер­тыванием, утверждением, развитием практики эксперименталь­ного исследования в социальной психологии Левин оставался и крупным теоретиком. Хотя разработанная им теория поля [Левин, 2000] и вызывает ряд серьезных возражений, тем не менее она оказала большое влияние на развитие американской социально-психологической мысли. Имя Левина обычно называют не только в связи с укреплением позиций экспериментальной практики в социальной психологии, его упоминают и как крупнейшего, при­чем последнего, теоретика данного масштаба. Считается, что пос­ле смерти Левина в 1948 г. происходит существенное изменение в отношении к возможностям построения сколько-нибудь общих теорий в социальной психологии вообще.

Возможность существования «большой теории», или «всеохва­тывающей теории», наряду с теориями меньшей степени общно­сти неоднократно высказывалась как в психологии, так и в соци­ологии. Так, идея «теоретического синтеза», предложенная Толменом и Халлом, была своего рода заявкой на построение «большой теории» в психологии [см.: Ярошевский, 1974, с. 196]. С другой стороны, в социологии такая претензия была сформулирована Т. Парсонсом при построении «теории социального действия» [см.: Андреева, 1965, с. 269]. Как мы видели, в области собственно со­циальной психологии на роль «большой теории» предлагались, хоть и неявно, теоретические идеи К. Левина. Мечта о «большой тео­рии» отражает, очевидно, объективную потребность науки найти какие-то более или менее общие закономерности для той сферы реальности, которая представляет собой объект исследования дан­ной научной дисциплины. Вместе с тем неудача с построением такого рода теорий приводит исследователей к поиску каких-то промежуточных уровней обобщения.

В социальную психологию также проникает идея необходимос­ти построения так называемых теорий среднего ранга, впервые разработанная в 40-х годах XX в. в американской социологии Р. Мертоном. Хотя сама по себе мысль о том, что уровень теоретического знания с точки зрения широты и глубины охвата определенной области реальности может быть различным, не явилась слишком оригинальной, Мертон дал ей тщательное методологическое обо­снование. Кроме того, ему принадлежит заслуга точной оценки ситуации, сложившейся в социологии, и попытки классифици­ровать реально существующие здесь теории. С этой точки зрения Мертон предложил выделить в структуре социологии три уровня знания: общие, так называемые всеохватывающие теории, теории среднего ранга[4] и эмпирические обобщения, получаемые непос­редственно в эмпирических исследованиях. Таким образом, «сред­ний ранг» теории — это некоторый средний уровень обобщений, выступающий как посредник между малыми рабочими гипотезами, развертывающимися в изобилии в повседневных образцах исследо­вания, и «всевключающими спекуляциями» [Merton, 1957, р. 5—6]. По мысли Мертона, в социологии бесполезно искать какие-то общие закономерности, относящиеся к социальному поведению вообще, но гораздо продуктивнее описать теоретически его от­дельные стороны, области. На основании предложения Мертона в американской социологии 50-х годов был разработан целый ряд частных социологических теорий. В известном смысле эти теории начали отождествляться с определенными предметными областя­ми социологического знания: стали говорить, например, не толь­ко о «социологической теории семьи», но просто о «социологии семьи» (соответственно и о «социологии города», «социологии деревни», «социологии образования», «социологии молодежи» и т.д.). И хотя в обосновании Мертоном логико-методологическо­го статуса теорий среднего ранга есть много спорного, в частно­сти в плане интерпретации промежуточного уровня обобщения с позиций структурно-функционального анализа, сама идея о не­обходимости такого рода теорий является весьма приемлемой. Она в значительной степени способствовала преодолению в амери­канской социологии той пропасти, которая образовалась между практикой эмпирических исследований и теоретическими постро­ениями.

С некоторым запозданием идея необходимости теорий средне­го ранга проникла и в социальную психологию, которая в извест­ном смысле уподобилась мольеровскому герою г-ну Журдену, ко­торый, не зная того, оказывается, всю жизнь «говорил прозой». Большинство теорий, возникших в социальной психологии после Левина, довольно единодушно было объявлено именно теориями среднего ранга. Примерами таких теорий называют теорию фруст­рации-агрессии Миллера и Долларда, теорию когнитивного дис­сонанса Фестингера, теорию конкуренции и кооперации Дойча, теорию социальной власти Картрайта и Френча и др. И если в настоящее время в американской социально-психологической мысли вновь обозначился некоторый поворот в сторону интереса к теории, он реализуется прежде всего как интерес к построению именно теорий среднего ранга, что, впрочем, не исключает про­должения дискуссий и о судьбе общей теории. Позже мы еще вер­немся к тому, что конкретно это означает для судеб социальной психологии.