Социальная психология в моей работе. Когда я изучала социальную психологию, меня более всего интересовало практическое

Когда я изучала социальную психологию, меня более всего интересовало практическое использованием принципов и методов этой науки в различных организациях и в деятельности правоохранительных органов и судов. В дальнейшем я занялась организационной психологией и, получив степень доктора философии, в течение последнего десятилетия большую часть времени посвятила участию в качестве эксперта в делах, связанных с выплатами компенсаций, и изучению вопроса о том, как организации и суды оценивают людей. Я поняла, что сведения о том, как люди воспринимают и объясняют происходящее, почерпнутые мною из социальной психологии, имеют самое непосредственное отношение к тому, как оценивают людей в реальной жизни. Будь в нашем обществе больше людей, имеющих представление о том, что такое социальная психология и как она объясняет восприятие людьми окружающего мира, мы могли бы значительно лучше и правильнее отбирать персонал и справедливее оценивать своих работников. Я часто перечитываю разделы учебника, посвященные восприятию, и, будучи университетским преподавателем организационной психологии, стараюсь как можно лучше учить других тому, что знаю сама.

Стефани Мойлан,University of New South Wales, Сидней, Австралия

---

Вполне возможно, что недостаточно. Результаты нескольких экспериментов показывают: хотя присяжные и озабочены соблюдением процессуальных норм (Fleming et al., 1999), порой им бывает трудно игнорировать такие непозволительные (с точки зрения закона) свидетельства, как криминальное прошлое подсудимого. Когда Стэнли Сью, Рональд Смит и Кэти Колдуэлл дали студентам Вашингтонского университета описание ограбления бакалейно-гастрономического магазина, во время которого было совершено убийство, и резюме аргументов обвинения и защиты, никто из студентов не признал обвиняемого виновным, поскольку доказательная база обвинения была слабой (Sue, Smith & Caldwell, 1973). Однако после того, как к этим материалам экспериментаторы добавили пленку с записью телефонного разговора, изобличавшего обвиняемого, около 30% признали его виновным. Влияние неопровержимой улики оказалось сильнее слов судьи о том, что запись разговора – доказательство, полученное незаконным путем, а потому не может быть принято во внимание при вынесении приговора.

Шарон Вулф и Дэвид Монтгомери нашли, что требование судьи игнорировать показания («Это не должно повлиять на ваши суждения о деле. У вас нет иного выхода, как только пропустить их мимо ушей») может привести к диаметрально противоположному результату, и влияние показаний, от которых нужно отвлечься, лишь возрастает (Wolf & Montgomery, 1977). Возможно, подобные заявление подталкивают присяжных к реактивному сопротивлению.Не исключено и другое объяснение: они делают присяжных более чувствительными, более внимательными к противозаконным показаниям. Что будет, если я скажу вам: дочитывая это предложение, не смотрите на свой нос? Судьям гораздо легче изъять недопустимые показания из протокола судебного заседания, чем стереть их из памяти присяжных. Как говорят порой юристы-практики, «нельзя запретить людям вспоминать». Сказанное в первую очередь относится к информации эмоционального характера (Edwards & Bryan, 1997). Если присяжные услышат образный рассказ о том, что в прошлом обвиняемый «нанес одной женщине колото-резаную рану», свое внимание они вопреки наставлениям судьи скорее обратят на него, чем если они услышат менее эмоциональные слова о «нападении с применением смертоносного оружия».

Результаты исследований говорят о том, что присяжным трудно отрешиться и от информации о деле, которая появляется в прессе до суда, особенно если речь идет не об «экспериментальных», а о настоящих жюри и о серьёзных преступлениях (Steblay et al., 1999). Джеффри Крамер и его коллеги провели следующий крупномасштабный эксперимент: сообщили 800 испытуемым, исполнявшим роли присяжных (в основном это были люди, входившие в реальные списки присяжных), почерпнутые из средств массовой информации сведения о криминальном прошлом человека, обвиняемого в ограблении супермаркета (Kramer et al., 1990). Затем присяжные смотрели видеозапись судебного процесса, причем одни из них слышали обращение судьи с требованием пренебречь «досудебной» информацией, а другие – нет. Призыв судьи не возымел никакого действия. Более того, люди, попавшие под влияние подобной информации, как правило, отрицают это, что затрудняет отстранение от участия в процессе пристрастных присяжных (Moran & Cutler, 1991). В экспериментальных условиях влияния досудебной информации не удавалось избежать даже тогда, когда присяжные давали обещание отрешиться от того, что им стало известно до суда, и быть беспристрастными (Dexter et al., 1992). Похоже, у адвокатов О. Джей Симпсона были основания волноваться по поводу той шумихи, которая была поднята масс-медиа вокруг их подзащитного ещё до начала процесса. А судья совсем не напрасно запретил присяжным принимать во внимание эту информацию и приказал изолировать их на время процесса.

{Журналы, вышедшие в свет вскоре после ареста О. Джей Симпсона по обвинению в убийстве бывшей жены и её друга. Смогут ли присяжные отрешиться от того, что они узнали из средств массовой информации ещё до суда, и беспристрастно оценивать факты? Хотя сами присяжные утверждают, что эти сведения не оказывают на них никакого влияния, результаты экспериментов свидетельствуют об обратном}

Чтобы минимизировать влияние противозаконных показаний, судьи могут предупредить присяжных о том, что некоторые свидетельства, в том числе и информация о прошлой сексуальной жизни жертвы изнасилования, к делу не относятся. Но если такие показания уже повлияли на мнение присяжных, предостережение судьи может оказаться менее действенным (Borgida & White, 1980; Kassin & Wringhtsman, 1979). Чтобы этого не произошло, полезно проводить досудебные тренировочные занятия (Smith, 1991). Присяжные, проинформированные о правилах и нормах судопроизводства и о стандартных требованиях, предъявляемых к доказательствам, лучше понимают саму процедуру суда и более склонны воздерживаться от каких бы то ни было суждений до получения всей относящейся к делу информации.

Однако лучше вообще «не допускать» противозаконную информацию в зал суда: показания свидетелей можно записывать на пленку, которую судья просматривает раньше присяжных, делая необходимые купюры. Подобно тому как результаты опознания не зависят от того, проводится оно «вживую» или по видеозаписи, так и «живые», и записанные на пленку показания оказывают практически одинаковое влияние (Cutler et al., 1989; Miller & Fontes, 1979). Возможно, в будущем в залах суда появятся мониторы, передающие изображения в натуральную величину. Противники использования видеозаписей в судебном процессе исходят из того, что при этом присяжные лишаются возможности видеть, как обвиняемый и другие реагируют на показания свидетелей. Её сторонники утверждают, что подобный подход не только позволит судьям изымать из показаний свидетелей то, что закон запрещает им говорить, но и ускорит судебный процесс и позволит свидетелям рассказать о событиях, имеющих принципиальное значение, пока они ещё живы в памяти.

Прочие факторы, влияющие на суждения присяжных

Мы рассмотрели три фактора, которые оказывают влияние на суждения присяжных, участвующих в судебном процессе: показания свидетелей, личностные качества обвиняемого и инструкции судьи. Исследователи изучают и влияние других факторов. Например, в Университете штата Мичиган Норберт Керр и его коллеги заинтересовались такой проблемой: как влияет на присяжных потенциальная возможность сурового наказания подсудимого, например возможность вынесения смертного приговора? (Kerr et al., 1978; 1981; 1982). Не приводит ли это к тому, что они становятся менее склонными к признанию его виновным? А если это действительно так, то не этим ли объясняется стратегия лос-анджелесских прокуроров, которые не требовали смертной казни для О. Джей Симпсона? Отличаются ли суждения опытных присяжных от суждений новичков? Выносятся ли более суровые приговоры, если жертва обладает привлекательной внешностью или если она серьёзно пострадала? Исходя из результатов своих исследований, Керр считает, что на все эти вопросы можно ответить утвердительно.

(– Последнее замечание свидетеля не должно приниматься присяжными во внимание.)

Присяжным трудно стереть из памяти информацию, почерпнутую из противозаконных свидетельских показаний

Личностные качества жертвы могут повлиять на суждения присяжных о виновности подсудимого и о мере наказания даже в том случае, если самому подсудимому ничего не было известно о них (Alicke & Davis, 1989; Enzle & Hawkins, 1992). В качестве примера рассмотрим дело «бдительного» Бернарда Готца, которое слушалось в 1984 г. Когда в нью-йоркском метро к нему подошли четыре подростка и потребовали 5 долларов, испуганный Готц выхватил заряженный револьвер и выстрелил в каждого из них; в результате полученного ранения один из подростков остался частично парализованным. Когда Готца обвинили в покушении на убийство, общественное мнение встало на его защиту отчасти потому, что у всех четверых было богатое криминальное прошлое, а у троих при обыске изъяли спрятанные заточенные отвертки. Хотя ничего этого Готц не знал, обвинение в покушении на убийство было с него снято, и он понес наказание только за незаконное хранение огнестрельного оружия.

Резюме

Обстоятельства дела обычно бывают достаточно убедительными для того, чтобы у присяжных была возможность отрешиться от своих пристрастий и вынести объективное суждение. Но когда доказательства неоднозначны, велика вероятность того, что присяжные истолкуют их в соответствии со своими предвзятыми мнениями и проникнутся симпатией к обвиняемому, особенно если он хорош собой или имеет много общего с ними.

Если присяжные до суда «подверглись обработке» средствами массовой информации или познакомились с противозаконными показаниями свидетелей, смогут ли они последовать наставлениям судьи и полностью проигнорировать полученную при этом информацию, когда придет время принимать решение? Результаты экспериментов свидетельствуют о том, что в инсценированных судебных процессах присяжные иногда выполняют распоряжения судей, но часто, если инструктаж судьи следует за получением противозаконных сведений, им это не удается.

Присяжные как индивидуальности

Приговор зависит от того, что происходит в зале суда: от показаний свидетелей, от личностных качеств подсудимого и от инструкций судьи. Но он также зависит и от того, как каждый из присяжных обрабатывает информацию.

Влияние судебного разбирательства на «среднестатистического» присяжного заслуживает изучения. Однако ни одного присяжного нельзя назвать «среднестатистическим»; каждый из них – индивидуальность, «приносящая» в зал суда свои собственные установки и личностные качества. И когда присяжные обсуждают вердикт, они влияют друг на друга. Принципиальное значение при этом приобретают два вопроса: какое влияние на приговор оказывают индивидуальные диспозиции каждого присяжного и как влияет на него их коллективное обсуждение рассматриваемого дела?

Могут ли присяжные понять суть дела?

Чтобы составить представление о том, как присяжный осмысливает происходящее в зале суда, Нэнси Пеннингтон и Рейд Хасти пригласили для участия в «экспериментальных» жюри настоящих присяжных, имеющих опыт работы в суде, и предложили им обратиться к реальным судебным заседаниям (Pennington & Hastie, 1993). Принимая решение, присяжные вначале реконструируют общую картину преступления, объединяющую разрозненные факты и придающую им смысл. Так, просмотрев суд над человеком, которого обвиняли в убийстве, некоторые присяжные пришли к выводу о том, что во время ссоры обвиняемый разозлился, схватил нож, нашел своего «обидчика» и нанес ему смертельный удар. Другие же решили, что обвиняемый был напуган, когда наткнулся на потерпевшего, и схватил нож для самообороны. Когда присяжные приступают к обсуждению вердикта, их порой удивляет то, что другие совсем иначе представляют себе картину и обстоятельства преступления. Значит, можно предположить – и результаты исследований это подтверждают, – что адвокаты вполне могут убедить присяжных, если они излагают доказательства в повествовательной манере. При рассмотрении тяжких уголовных преступлений (а в целом по стране 80% выносимых по ним приговоров являются обвинительными) прокуроры чаще, чем адвокаты, прибегают к повествовательной манере изложения фактов.

(– Ваша честь, мы склонны согласиться с прокурором.)

Успех прокурора зависит от того, насколько правдоподобна версия, которую он предлагает присяжным

Далее. Присяжным предстоит воспринять информацию судьи относительно возможных категорий вердикта. А чтобы эта информация была использована ими по назначению, они должны понять её. Однако есть немало экспериментально полученных доказательств того, что многие люди не понимают юридических тонкостей этих инструкций. В зависимости от того, какое дело слушается, присяжным может быть сказано, что стандарт доказательности – это либо «преобладание несомненных свидетельств», либо «недвусмысленные и убедительные показания», либо «доказательства, не оставляющие места для разумных сомнений». Юристы-профессионалы и присяжные могут вкладывать в эти формулировки разный смысл (Kagehiro, 1990). В одном эксперименте, проведенном в штате Невада, испытуемые, смотревшие видеозапись инструктажа судьи, смогли ответить лишь на 15% из 89 вопросов о том, что они сейчас слышали (Elwork et al., 1982).

Стивен Адлер (он сам присутствовал при рассмотрении реальных дел и потом интервьюировал присяжных) обнаружил «множество серьёзных и искренних людей, которые по разным причинам не уловили самого важного, сосредоточились на обстоятельствах, не имеющих непосредственного отношения к делу, поддались очевидным предрассудкам, оказались падкими на дешевые призывы к таким чувствам, как симпатия и ненависть, и в целом плохо исполнили свою миссию» (Adler, 1994).

Когда судили Имельду Маркос – её обвиняли в том, что она присвоила и перевела из Филиппин в банки Америки сотни миллионов долларов, – юристы исключили из числа присяжных всех, кто был осведомлен о том, какую роль она играла при своем муже-диктаторе. В результате оказавшиеся в жюри присяжных неинформированные люди, плохо разбиравшиеся в тонкостях финансовых операций, прониклись симпатией к Имельде, одетой в черное, перебиравшей четки и смахивающей слезы (Adler, 1994).

Присяжные могут ещё больше растеряться, если при переходе судебного разбирательства со стадии рассмотрения доказательств на стадию вынесения приговора критерии оценки доказательств изменяются (Luginbuhl, 1992). Так, в Северной Каролине присяжные выносят обвинительный приговор только в том случае, если приведенные доказательства его вины «не оставляют места для разумных сомнений». Но если рассматривается вопрос о том, является ли основанием для отмены смертного приговора такое смягчающее обстоятельство, как трудное детство, достаточно и «преобладания несомненных свидетельств».

{Столкнувшись с исключительно трудным для их понимания делом Имельды Маркос, обвиненной в присвоении государственных денег, присяжные положились на свою интуитивную оценку с виду благочестивой и искренней женщины и признали её невиновной}

И последнее. Присяжные должны сравнить свое понимание сути дела с категориями вердиктов. Например, используя определение «оправданная самооборона», данное судьей, присяжные должны решить, соответствует ли формулировка «приперт к стенке» их пониманию обстоятельств, при которых «невозможно спастись бегством». Нередко абстрактные, изобилующие жаргонизмами определения категорий вердиктов, которые дают судьи, проигрывают тем ментальным образам этих преступлений, которые есть у присяжных. По данным Викки Смит, если действия подсудимого соответствуют тому, что присяжные считают «вандализмом», «оскорблением» или «ограблением», они признают его виновным, независимо от того, какое определение преступлению дал судья. (Smith, 1991).

Определение белкового состава крови, найденной на том месте, где были убиты бывшая жена О. Джей Симпсона и её друг, показало, что кровь принадлежала самому подозреваемому, а не жертвам. Зная, что кровь такого состава имеет 1 человек из 200, некоторые решили, что вероятность виновности Симпсона равна 99,5%. Однако защита возразила: «1 из 200» означает, что убийцей мог быть любой из 40 000 жителей Лос-Анджелеса и его окрестностей. По мнению Уильяма Томпсона и Эдуарда Шуманна, 3 человека из 5, столкнувшись с подобным аргументом, усомнятся в релевантности результатов анализа крови (Thompson & Schumann, 1987). На самом же деле обе стороны ошибались. Результаты анализов крови релевантны, ибо из 40 000 упомянутых выше человек подозревать в убийстве можно лишь немногих. Но утверждение, что вероятность виновности Симпсона составляет 99,5%, игнорирует тот факт, что обвинение было предъявлено Симпсону отчасти именно на основании результатов анализа крови.

Когда стали известны результаты анализа крови Симпсона на ДНК и крови, найденной на месте преступления, и оказалось, что они идентичны, обвинение утверждало, что вероятность случайного совпадения ничтожно мала – 1 из 170 миллионов. В ответ защита продемонстрировала разногласия экспертов по поводу надежности анализа крови на ДНК. Однако, как замечают Гари Уэллс (Wells, 1992) и Кейт Нидермейер и его коллеги (Niedermeier et al., 1999), даже если люди (опытные судьи не исключение) и понимают, что такое статистическая вероятность, убедить их бывает невозможно. Даже если вы скажете людям, что такой же рисунок, как у протекторов того автобуса, который задавил собаку, имеют 80% протекторов компании Blue Bus Со. (компания «Голубой Автобус») и 20% протекторов компании Grey Bus Co. (компания «Серый Автобус»), они предпочтут обвинить вторую компанию. Но если вы скажете им, что свидетель видел голубой автобус, они поверят, даже если будет доказано, что этот человек выполняет подобные идентификации с точностью, не превышающей 80%. Правдоподобный альтернативный сценарий в первом случае создает психологическую разницу между словами «вероятность того, что это правда, – 80%» и «надежность доказательства того, что это правда, – 80%».

Судя по всему, голая статистика нуждается в подкреплении в виде правдоподобной истории. Так, Гари Уэллс описывает следующий случай: одна жительница Торонто проиграла судебный процесс о взыскании алиментов с предполагаемого отца её ребенка, хотя, судя по результатам анализа крови, вероятность того, что отцом был именно он, составляла 99,8%. Она проиграла после того, как мужчина встал за свидетельскую кафедру и аргументированно отверг все обвинения.

«Алан Дершовиц, адвокат О. Джей Симпсона, в своих интервью средствам массовой информации утверждал, что из 1000 мужчин, которые избивают своих жен, лишь один в конце концов становится убийцей. По мнению его критиков, если известно, что муж избивал свою жену и что она убита, вероятность того, что убийца – он, более высокая. Исходя из доступных им данных, Джон Мерц и Джонатан Колкинз рассчитали эту вероятность: она равна 81%. Merz & Caulkins, 1995.»

Понимание того, почему присяжные превратно истолковывают инструкции, получаемые от судей, и статистическую информацию, – это первый шаг на пути к более правильным решениям. Второй шаг может заключаться в предоставлении присяжным права доступа к протоколам, что, конечно же, лучше, чем заставлять их при обработке сложной информации полагаться на собственную память (Bourgeois et al., 1993). Следующий шаг – разработка и тестирование более четких и эффективных способов представления информации – задача, над решением которой уже работают некоторые социальные психологи. Например, если судья говорит, что требуемый стандарт доказательности составляет, допустим, 51, 71 или 91%, присяжные должны понимать, о чем идет речь, и адекватно реагировать (Kagehiro, 1990).

И конечно же, должен быть какой-то более простой способ изложения присяжным Закона о смертной казни, принятого в штате Иллинойс и запрещающего выносить смертные приговоры убийцам, если убийство было совершено при смягчающих вину обстоятельствах: «Если вы после рассмотрения всех обстоятельств дела не приходите к единодушному выводу об отсутствии смягчающих обстоятельств, достаточных для того, чтобы не был вынесен смертный приговор, вы должны подписать вердикт, обязывающий суд не выносить смертный приговор» (Diamond, 1993). Присяжные, которые имеют инструкции, написанные простым и понятным языком, менее подвержены влиянию пристрастий судьи (Halverson et al., 1997).

Феба Эллсуорт и Роберт Мауро, изучающие проблемы присяжных, пришли к следующему неутешительному выводу: «Большинство юридических инструкций написаны так, что самые серьёзные намерения понять их заканчиваются неудачами… Язык изобилует специальными терминами, и нет даже намека на попытку либо оценить ошибочные представления присяжных о судопроизводстве, либо просветить их, сообщив какие-либо полезные сведения» (Ellsworth & Mauro, 1998).

Отбор присяжных

Поскольку присяжные – отличающиеся друг от друга индивиды, могут ли участвующие в процессе юристы сознательно отобрать в жюри людей, которые будут поддерживать их? Если верить юридическому фольклору, – да. Как откровенно признался один президент Американской ассоциации судебных юристов, «благодаря их исключительной чувствительности к малейшим нюансам человеческого поведения от адвокатов-практиков не ускользают даже едва заметные намеки на предвзятость или на неспособность принять надлежащее решение» (Bigam, 1977).

Помня о том, что наши суждения о других подвержены ошибкам, социальные психологи сомневаются, что адвокаты обладают каким-то высокочувствительным прибором, неким «социальным счетчиком Гейгера». Примерно в 6000 судебных процессов, ежегодно проходящих в США, и отбирать присяжных, и разрабатывать стратегию юристам помогают консультанты (Gavzer, 1997). В нескольких известных процессах социологи использовали «научный метод отбора присяжных», чтобы помочь адвокатам отсеять тех, кто, скорее всего, не стал бы сочувствовать их подзащитным. Широкую известность получил процесс над двумя бывшими членами правительства президента Никсона, консерваторами Джоном Митчеллом и Морисом Стансом. Результаты проведенного опроса показали: с точки зрения защиты, в качестве присяжного «наименее желателен либерал, еврей и демократ, который читает The New-York Times или Post,принадлежит к числу поклонников Уолтера Кронкайта, интересуется политикой и прекрасно знает все обстоятельства Уотергейта» (Zeisel & Diamond, 1976). Из девяти первых процессов, присяжные для которых отбирались на основании «научных» методов, защита выиграла семь (Hans & Vidmar, 1981; Wrightman, 1978). Защитники О. Джей Симпсона при отборе присяжных тоже прибегли к помощи консультанта и выиграли уголовный процесс (Lafferty, 1994). Встретившись с журналистами сразу после вынесения оправдательного приговора, руководитель группы адвокатов Джонни Кохрэн первым делом поблагодарил консультанта, участвовавшего в отборе присяжных.

В наши дни многие практикующие адвокаты пользуются научным методом формирования жюри присяжных и определяют с его помощью вопросы, которые позволяют предотвратить попадание в них людей, предвзято относящихся к их клиентам, и большинство из них удовлетворены результатами (Gayoso et al., 1991; Moran et al., 1994). Когда судья обращается к присяжным: «Если вы читали об этом деле нечто такое, что может помешать вам быть объективными, поднимите руки», – большинство присяжных открыто не признаются в своей предвзятости. Чтобы выявить предубежденных, необходимо расспросить каждого. Например, если судья разрешает адвокату выяснить, как потенциальные присяжные относятся к наркотикам, у адвоката нередко появляется возможность представить себе, какой приговор они могут вынести по делу о незаконной транспортировке наркотиков (Moran et al., 1990). Точно так же и люди, которые признаются в том, что «не слишком доверяют психиатрам и их диагнозам», скорее всего, не согласятся с линией защиты, построенной на невменяемости подсудимого (Cutler et al., 1992).

Индивидуальные особенности присяжных проявляются преимущественно в их отношении к специфическим аспектам процесса. Расовые предрассудки проявляются тогда, когда дело «отягощено расовыми обстоятельствами», гендер, судя по всему, дает о себе знать только при вынесении приговоров по делам об изнасиловании и избиении женщин; убежденность в том, что ответственность лежит на человеке, а не на корпорации, в которой он работает, – при рассмотрении исков против бизнесменов в связи с производственной травмой (Ellsworth & Mauro, 1998).

Вопреки восторгам – и соображениям этического порядка – по поводу научного подхода к отбору присяжных результаты экспериментов показывают, что установки и личностные качества последних не всегда прогнозируют вердикты. «Нет не только таких волшебных вопросов, которые можно было бы задать потенциальным присяжным, но даже и гарантии того, что, имей мы такие вопросы, они могли бы выявить полезные корреляции между поведением и установками или личностными качествами», – предостерегают Стивен Пенрод и Брайан Катлер (Penrod & Cutler, 1987). С ними соглашаются специалисты Майкл Сакс и Рейд Хасти: «Результаты всех исследований без исключения дают основание утверждать, что вердикты присяжных в значительно большей степени зависят от доказательной базы, чем от их индивидуальных особенностей» (Saks & Hastie, 1978, p. 68). Публичная клятва «судить по справедливости», которую присяжные дают в зале суда, и инструкции судьи, призывающего их быть беспристрастными, обязывают присяжных соблюдать нормы правосудия, что и делают большинство из них.

В экспериментальных условиях личностные качества и общие установки присяжных проявляются только тогда, когда доказательная база неоднозначна. Однако, как отмечают Гари Моран и его коллеги, «разве вы не приветствовали бы научный подход к отбору присяжных, если бы вам грозила смертная казнь, хоть вам и известно, что он прогнозирует поведение присяжных лишь чуточку надежнее, чем ваш адвокат?»

И тем не менее наибольшее значение имеют обстоятельства дела, и в первую очередь – улики и свидетельские показаний. Вот как формулируют эту мысль Сакс и Хасти: «Человеческое поведение наводит на мысль о том, что, хотя все мы, в том числе и присяжные, – неповторимые индивидуальности, различия, существующие между нами, ничтожны по сравнению со сходством. Более того, ситуации, с которыми сталкиваются люди, отличаются друг от друга значительно больше, чем они сами» (Saks & Hastie, 1978, p. 69).

Присяжные, наделенные правом выносить смертные приговоры

Если дело слушается при ограниченном доступе публики,приговор может зависеть от состава жюри присяжных. Люди, не имеющие принципиальных возражений против смертной казни и именно поэтому допускающиеся к участию в рассмотрении дела, по которому возможно вынесение смертного приговора, более склонны поддерживать обвинение, считать, что суд «церемонится» с преступниками, и возражать против защиты конституционных прав обвиняемых (Bersoff, 1987). Короче говоря, сторонники смертной казни больше озабочены борьбой с преступностью, чем соблюдением процессуальных норм. Когда суд дает отвод потенциальным присяжным, у которых есть «нравственные противопоказания» против смертной казни, т. е. делает то, чего предпочли не делать прокуроры, участвовавшие в рассмотрении дела О. Джей Симпсона, он формирует жюри, которое, скорее всего, вынесет обвинительный приговор.

Социологи «практически единодушны в том, что отбор присяжных по принципу их отношения к смертной казни чреват искажающими эффектами» (Haney, 1993). Результаты исследований «однотипны»: «В делах, по которым возможно вынесение смертных приговоров, подсудимые действительно вынуждены преодолевать ещё и сопротивление присяжных, предрасположенных к тому, чтобы признать их виновными» (Ellsworth, 1985, р. 46). Однако это ещё не все: присяжные, настроенные на вынесение обвинительного приговора, как правило, более авторитарны – более непреклонны и жестоки, они не принимают во внимание смягчающих обстоятельств и с презрением относятся к людям, чей социальный статус невысок (Gerbasi et al., 1977; Luginbuhl & Middendorf, 1988; Moran & Comfort, 1982; 1986; Werner et al., 1982).

«Присяжные, которых не приводит в смятение перспектива послать человека на смерть… это присяжные, которые слишком легко проигнорируют презумпцию невиновности подсудимого, согласятся с трактовкой фактов, предложенной прокурором, и согласятся с обвинительным приговором. «Уайтерспун против штата Иллинойс», 1968»

Поскольку судебная система руководствуется традициями и прецедентами, влияние результатов подобных исследований на практику судов невелико. В 1986 г. Верховный суд США, хотя и не единогласно, но отменил решение суда низшей инстанции о том, что «присяжные, наделенные правом выносить смертные приговоры», действительно представляют собой пристрастную выборку. В данном случае суд проигнорировал убедительные и однозначные доказательства отчасти из-за своей «идеологической приверженности смертной казни», а отчасти – из страха перед той неразберихой, которая возникла бы, если пришлось бы пересматривать тысячи смертных приговоров (Ellswort, 1989). Решение этой проблемы (если Верховный суд захочет в будущем исправить существующее положение) заключается в привлечении к участию в процессе разных жюри присяжных, одно из которых рассматривает дело об убийстве, а второе – если вынесен обвинительный приговор – заслушивает дополнительные сведения о мотивах преступления и выбирает между смертной казнью и пожизненным заключением без права на досрочное освобождение.

Но у этой проблемы есть и более глубокий аспект: не подпадает ли сама смертная казнь под запрет американской Конституции как «жестокая и исключительная мера наказания»? Во многих странах смертная казнь отменена. Читателям в Канаде, Австралии, Новой Зеландии, в странах Восточной Европы и в большинстве стран Южной Америки известно, что в их странах нет смертной казни. В этих странах, так же как и в США, общественное мнение склонно поддерживать преобладающую практику (Costanzo, 1997). Однако складывается такое впечатление, что отношение к смертной казни в США изменяется: в 1994 г. за смертную казнь высказывались 80% американцев, в 2000 г. – только 66% (Jones, 2000). После того как в связи с открытием новых обстоятельств в делах 13 приговоренных к смерти жителей штата Иллинойс они были оправданы, губернатор Джордж Райан ввел мораторий на смертную казнь (Johnson, 2000).

В том, что касается наказания, американские суды всегда принимали во внимание следующие аспекты: достаточно ли оно обоснованно, не проявились ли при вынесении приговора расовые предрассудки и уменьшают ли «убийства на законных основаниях» количество «незаконных» убийств. Социальные психологи считают, что социальные науки однозначно отвечают на эти вопросы (Costazo, 1997; Haney & Logan, 1994). Рассмотрим смертную казнь как «фактор сдерживания». В тех штатах, где смертная казнь не отменена, количество убийств не меньше. Оно не уменьшилось в тех штатах, где была введена смертная казнь, и не увеличилось в тех, где её отменили. Совершая преступление в состоянии аффекта, люди не думают о его последствиях (а альтернативой смертной казни является пожизненное заключение без нрава на досрочное освобождение). Более того, смертный приговор выносится неравномерно (в Техасе в 40 раз чаще, чем в Нью-Йорке) и преимущественно в тех случаях, когда подсудимый слишком беден, чтобы оплатить услуги хорошего адвоката (Economist, 2000). Тем не менее Верховный суд продолжает считать, что присяжные, наделенные правом выносить смертные приговоры, – репрезентативная выборка единомышленников и что «смертный приговор, без сомнения, является действенным средством устрашения».

«Количество убийств на 100 000 населения США: в среднем – 9, в штатах, в которых смертная казнь не отменена – 9,3. Scientific American, February, 2001»

Даже отрешившись от гуманистического аспекта проблемы, социологи и социальные психологи не могут перестать недоумевать: с чем связана подобная алогичная приверженность бережно сохраняемым убеждениям и интуитивным представлениям, если факты опровергают их? Почему бы не проверить идеи нашей собственной культуры? И если они получат подтверждение – тем лучше для них. А если рухнут под напором опровергающих фактов – тем хуже для них. Таковы идеалы критического мышления, которые питают и психологическую науку, и цивилизованную демократию.

Резюме

Важно не только то, что происходит в зале суда, но и то, что происходит с каждым присяжным в отдельности и между ними.

Формируя свои суждения, присяжный: 1) создает сценарий, объясняющий факты; 2) обдумывает инструкции, полученные от судьи; 3) сравнивает свое понимание сути дела с возможным приговором.

При рассмотрении дел, по которым возможно вынесение смертных приговоров, личностные качества присяжных способны повлиять на их решение. Присяжные – сторонники смертной казни или чрезвычайно авторитарные – более склонны к вынесению смертных приговоров определенной категории обвиняемых. Тем не менее наибольшее значение имеют не личностные качества присяжных и не их общие установки, а ситуация, на которую они должны отреагировать.

Жюри присяжных как группа

Какие факторы влияют на процесс превращения предварительных суждений отдельных присяжных в коллективное решение, принятое всем жюри?

Представьте себе жюри присяжных, которое сразу же по окончании процесса удаляется в совещательную комнату и приступает к обсуждению. По мнению исследователей Гарри Калвена и Ганса Цайзеля, вероятность того, что присяжные не смогут сразу же прийти к согласию, – более 60% (Kalven & Zeisel, 1966). Тем не менее после дискуссии в 95% случаев достигается консенсус.

Только в США ежегодно 300 000 раз немногочисленные группы людей, представляющие собой выборки из 3 миллионов граждан и исполняющие обязанности жюри присяжных, собираются вместе, чтобы найти коллективное решение (Kagehiro, 1990). Подвержены ли они и жюри присяжных в других странах тем же самым социальным влияниям, от которых зависят решения, принимаемые прочими группами: влиянию большинства и меньшинства, влиянию групповой поляризации и огруппленного мышления? Давайте начнем с простого вопроса: можно ли предсказать вердикт присяжных, если нам известны их изначальные склонности?

Закон запрещает наблюдать за работой настоящих жюри. Так что исследователям не остается ничего другого, как только инсценировать работу присяжных: знакомить испытуемых, исполняющих их роли, с обстоятельствами разных дел и предлагать им обсуждать вердикты. Специалисты из Университета штата Иллинойс Джеймс Дэвис, Роберт Холт, Норберт Керр и Гарольд Стассер тестировали разработанные ими принципиальные математические модели, прогнозирующие различные групповые решения, в том числе и решения жюри присяжных (Davis et al., 1975; 1977; 1989; Kerr et al., 1976). Может ли какая-либо математическая модель начальных индивидуальных решений предсказать окончательный вердикт жюри? Дэвис и его коллеги выяснили, что модель, прогнозирующая его наилучшим образом, зависит от характера рассматриваемого дела. Однако в некоторых экспериментах ещё лучше зарекомендовала себя модель «большинства, равного двум третям»: окончательный вердикт обычно был тем вариантом, к которому с самого начала склонялись по меньшей мере две трети присяжных. Без такого соотношения сил жюри нередко заходило в тупик.

Аналогичные результаты были получены Калвеном и Цайзелем: вердикты 9 жюри присяжных из 10 представляли собой решения, к которым при первом голосовании склонялось большинство. Хотя вы или я, возможно, в мыслях видим себя храбрым одиночкой, который одерживает победу над большинством, в жизни такое случается редко.

Влияние меньшинства