Как вырастить хулигана

Узнать многое о сохраняющихся на всю жизнь следствиях неумелого с эмоциональной точки зрения родительского воспи­тания — особенно о его роли в том, что дети становятся агрес­сивными, — можно из долгосрочных исследований, например, из одного, охватывавшего 870 детей из северной части штата Нью-Йорк, за которыми наблюдали, начиная с того момента, когда им исполнилось восемь лет, и до их тридцатилетия. Самые агрессивные из этих детей — те, которые быстрее всех лезли в драку и привычно пользовались силой, чтобы добиться своего, бросали школу, а к тридцати годам имели судимость за насиль­ственные преступления. По-видимому, свою склонность к на­силию они передавали по наследству: их дети в начальной шко­ле оказывались точно такими же возмутителями спокойствия, какими были в свое время их родители-правонарушители.

Это — пример того, как агрессивность передается из поко­ления в поколение. Если оставить в стороне любые унаследо­ванные наклонности, то нарушители спокойствия, став взрос­лыми, вели себя так, что превращали семейную жизнь в школу агрессии. В детстве у этих нарушителей общественного поряд­ка были родители, которые наказывали их с деспотичной суро­востью; став родителями, они воспроизводили эту манеру по­ведения. И это было верно как в отношении отцов, так и в от­ношении матерей, которые, как было установлено, в детстве отличались высокой агрессивностью. Агрессивные маленькие девочки вырастали и становились точно такими же деспотич­ными и склонными к применению жестоких наказаний мате­рями, какими отцами становились выросшие агрессивные мальчики. И хотя наказывали они своих детей с особой сурово­стью, в остальных отношениях они питали слабый интерес к жизни своих детей, большую часть времени, по существу, не обращая на них внимания. В то же самое время эти родители подавали детям яркий — и вопиющий — пример агрессивнос­ти — образец, который дети захватывали с собой в школу и на игровую площадку и которому следовали всю жизнь. Такие ро­дители вовсе не обязательно были злонамеренными или не же­лали своим детям самого лучшего; по правде говоря, они, ви-

Эмоциональный интеллект

димо, просто воспроизводили стиль родительского воспитания, смоделированный для них их собственными родителями.

При такой модели жестокого обращения детей наказывают словно бы из прихоти: если родители пребывают в дурном рас­положении духа, дети получают суровое наказание, если же у родителей хорошее настроение, детям дома удается избежать трепки. Таким образом, наказание подчас следует не из-за того, какой именно проступок совершил ребенок, а в зависимости от настроения его родителя. И вот вам верный способ приоб­рести чувство бесполезности и беспомощности и ощущение, что угроза исходит буквально отовсюду и может настичь в любой момент. Столь воинственная и вызывающая позиция детей в отношении общества — с учетом домашней обстановки, кото­рая ее только усугубляет, — в общем, вполне оправдана, жаль только, что она сохраняется и на потом. Но более всего огорча­ет, что эти удручающие уроки усваиваются слишком рано и что весьма неприятными могут оказаться последствия для всей их последующей эмоциональной жизни.

Жестокое обращение ведет к угасанию эмпатии

Во время шумной игры в детском саду ребятишки устро­или свалку, и Мартин, малыш двух с половиной лет, случай­но налетел на девочку, которая, непонятно почему, вдруг громко разревелась. Мартин взял ее за руку, а когда она ото­двинулась, он похлопал ее по плечу.

Но девочка продолжала плакать, и Мартин, отвернувшись от нее, закричал: «Перестань! Перестань!» Снова и снова он выкрикивал требование перестать рыдать и с каждым разом все громче и настойчивее.

Когда Мартин еще раз попытался ее успокоить, слегка похлопав по спине, она опять отстранилась. Тогда он оска­лил зубы, как рассерженная собака, и зашипел на рыдающую девочку.

Утешительные похлопывания так быстро перешли в уда­ры, что Мартин даже и не заметил, как начал изо всех сил колотить ее в спину, несмотря на отчаянные вопли своей не­вольной жертвы.

Аэниел Гоулллан

Эта неприятная стычка служит примером того, как дурное обращение — необходимость часто терпеть побои в зависимо­сти от настроений родителя — уродует естественную склонность ребенка к эмпатии. Странная, почти что зверская реакция Мар­тина на страдания подружки по играм типична для подобных ему детей, которые сами с младенчества терпели побои или дру­гое физическое насилие. Такая реакция полностью противо­положна горячему сочувствию и желанию успокоить плачущих друзей, как уже было показано в Главе 7. Неистовая реакция Мартина на дистресс в детском саду вполне может отражать уроки в отношении слез и страданий, усвоенные им дома: плач сначала встречался повелительно утешающим жестом, а если он продолжался, то далее следовала череда других действий — от угрожающих взглядов и окриков до пошлепывания и насто­ящего избиения. Больше всего настораживает то, что у Марти­на, видимо, уже напрочь отсутствует примитивнейшая разно­видность эмпатии — инстинктивное прекращение агрессивных действий против того, кому больно. В два с половиной года он обнаруживает разворачивающиеся внутренние порывы без­жалостного животного с садистскими наклонностями.

Грубость вместо эмпатии, характерная для Мартина, типич­на и для других детей вроде него, у которых в их нежном возра­сте жестокое в физическом и эмоциональном плане обраще­ние дома уже оставило глубокий след. Мартин входил в группу из девяти таких же, как он, ребятишек в возрасте от одного года до трех лет, за которыми вели двухчасовое наблюдение в их дет­ском саду. Подвергающихся жестокому обращению детей срав­нивали с девятью другими малышами в детском саду, которые происходили из таких же бедных семей с высоким уровнем стресса, но не подвергались физически жестокому обращению. Реакции обеих групп в случаях, когда какой-нибудь другой ре­бенок испытывай боль или был расстроен, оказались совершен­но различными. В двадцати трех таких случаях пятеро из девя­ти не подвергавшихся жестокому обращению детей отклика­лись на дистресс какого-нибудь находящегося рядом малыша участием, грустью или сопереживанием. Но в двадцати семи случаях, в которых дети, подвергавшиеся жестокому обраще­нию, могли бы поступить таким же образом, некоторые выка-

Эмоциональный интеллект

зали минимальную обеспокоенность; вместо этого они реаги­ровали на плачущего малыша проявлениями страха, ярости или так же, как и Мартин, набрасывались на него.

Одна маленькая девочка, испытывавшая на себе дурное обращение, например, скорчила свирепую, угрожающую фи­зиономию другой девчушке, заливавшейся слезами. Годовалый Томас, еще один из тех, кто подвергался жестокому обраще­нию дома, застыл от ужаса, когда услышал, что в другом конце комнаты плачет какой-то малыш; он сидел совершенно непо­движно, с прямой, как доска, спиной, по его лицу был разлит страх, и его напряжение нарастало, поскольку плач продолжал­ся, — как будто он готовился к нападению. Адвадцативосьми-месячная Кейт, тоже натерпевшаяся жестокого обращения, проявила почти садистские наклонности: пристав к Джои, ма­ленькому мальчику послабее, она ударом ноги свалила его на пол и, пока он лежал, нежно взглянула на него и принялась ле­гонько похлопывать по спине — только затем, чтобы, усиливая эти хлопки, постепенно начать избивать его все сильнее и силь­нее, не обращая ни малейшего внимания на его мучения. Она замахивалась и наклонялась вперед, чтобы ударить его кулаком, еще раз шесть или семь, пока он не отполз прочь.

Разумеется, эти дети обращаются с другими так, как обра­щались с ними самими. Бессердечность этих детей, испытав­ших на себе жестокость родителей, — это просто крайнее про­явление того, что есть в детях, чьи родители критикуют их, угрожают им и сурово наказывают. У таких детей заметно от­сутствие обеспокоенности тем, что их товарищи по играм больно ушиблись или плачут, похоже, они олицетворяют один конец континуума холодности, пиком которой становится зверская жестокость детей, с которыми дурно обращаются дома. В последующие годы жизни у них скорее всего возник­нут когнитивные затруднения во время учебы, они вероятнее всего будут агрессивными и не будут пользоваться популяр­ностью у своих сверстников (нет ничего удивительного в том, что их дошкольная грубость служит предвестником будуще­го), будут склонны к депрессии и, став взрослыми, скорее всего вступят в конфликт с законом и совершат насильственные преступления.

Дэниел Гоулллан

Такой недостаток сочувствия иногда, а бывает, что и часто, повторно проявляется через поколение у жестоких родителей, которых в детстве терроризировали их родители. Все это состав­ляет резкий контраст с умением сочувствовать, которым обыч­но обладают дети, родители которых в процессе воспитания поощряют их заботиться о ближних и объясняют, какие чув­ства вызывают у других детей грубость и подлость. Не получая таких уроков эмпатии, дети, похоже, вообще ей не научаются.

Надо заметить, что наибольшее беспокойство в отношении малышей, подвергавшихся жестокому обращению, вызывает, пожалуй, то, насколько рано они научились реагировать в оп­ределенных ситуациях, повторяя в миниатюре своих жестоких родителей. И, принимая во внимание, что побои для таких де­тей почти что введены в ежедневный «рацион», можно себе представить, какие эмоциональные уроки они получают. Сле­дует помнить, что в критические для нас моменты или мгнове­ния наибольшего накала страстей примитивные склонности лимбических центров головного мозга начинают играть доми­нирующую роль. В такие минуты привычки, которые при мно­гократном повторении заучила эмоциональная сфера мозга, будут оказывать преобладающее влияние в лучшую или в худ­шую сторону.

Наблюдая, как направленность ума формируется под воз­действием жестокости или любви, можно заключить, что дет­ство представляет собой особое «окно возможности» для усво­ения эмоциональных уроков. Дети, которых часто избивали родители, рано узнали, что такое длительная эмоциональная травма. Чтобы понять, какое эмоциональное научение прошли эти несчастные дети, надо изучить, каким образом эмоциональ­ная травма оставляет долго сохраняющийся след в головном мозгу и как можно стереть даже такие страшные отпечатки.

Глава 13

ПСИХИЧЕСКАЯ ТРАВМА