Акциональная волевая фаза

С началом инициирования руководство действием принимает на себя ментальная (т. е. не обязательно связанная с сознанием) репрезентация принятой целевой ин­тенции. Ах (Ach, 1905) полагал, что ментальная репрезентация детерминирует не­осознаваемые процессы, указывающие путь действию и защищающие его от кон­курирующих интенций. Цель при этом может быть репрезентирована на разных уровнях абстрагирования: на уровне конкретной деятельности, результатов дея­тельности или последствий этих результатов (см. теорию идентификации действий — Vallacher, Wegner, 1985, 1987). На каком именно уровне репрезентирована цель в настоящий момент, зависит от актуальных требований деятельности. Если в ходе осуществления деятельности нет никаких препятствий, она может управляться целью, репрезентированной на высших уровнях регуляции. Если же при реализа­ции деятельности имеют место трудности, которые требуют от субъекта проявле­ния внимания, то действием начинают управлять промежуточные цели. Хекхаузен (Heckhausen, 1987c) говорит о двух различных модусах управления действием — посредством репрезентаций целей, которые близки к достижению, и посредством репрезентаций отдаленных целей.

Интенсивность и длительность действия определяются волевым усилием, со­провождающим целевую интенцию. Волевое усилие является переменной, верх­няя граница которой, как считают ученые, определяется результирующей моти-вационной тенденцией. Величина актуального волевого усилия или готовности субъекта приложить усилия зависит от тех трудностей, которые необходимо пре­одолеть. Здесь модель Рубикона согласуется с «мотивационным законом трудно­сти» (Ach, Hillgruber, 1912). В отличие от модели «расчета усилий», согласно мо­дели Рубикона (Kukla, 1972a; Meyer, 1973a), необходимая степень готовности к приложению усилий не рассчитывается субъектом предварительно в мотивационной фазе, а определяется автоматически, согласуясь с конкретными условиями протекания деятельности.

То, как осуществляется гибкая регуляция усилий, необходимых для реализа­ции деятельности, а также регуляция ее длительности, можно наблюдать, когда субъект ставит близкие и промежуточные цели и получает обратную связь отно­сительно достигнутых результатов (Bandura, 1987; Bandura, Cervone, 1983,1986). Бандура различает три фактора, определяющих увеличение необходимых в насто­ящий момент усилий: аффективная самооценка, воспринимаемая самоэффектив­ность (субъективное ожидание успешности собственных действий и приспособле­ние к личностным стандартам. Субъект идет на значительное увеличение усилий, когда, не достигнув определенной цели, он воспринимает свою эффективность как высокую или когда он может так скорректировать цель, что при приложении соот­ветствующих усилий она может быть достигнута.

Регуляция усилий — это важный контролирующий процесс, участвующий в осуществлении деятельности, поскольку к процессам контроля относится не толь­ко способность ограждать актуально реализуемую интенцию от персеверирующе-го влияния нереализованных интенций. Помимо зашумляющего эффекта, исходя­щего от недостаточно дезактивированных интенций, существуют и другие опасности, приводящие к снижению эффективности деятельности. Одна из таких опасностей состоит в перенапряжении усилий перед лицом серьезных трудностей. Слишком сильное напряжение, называемое также «сверхмотивацией», отрицательно сказы­вается на эффективности деятельности (Atkinson, 1974b; Baumeister, 1984). Мы более подробно рассмотрим этот вопрос в главе 8.

В эксперименте Хекхаузена и Штранга (Heckhausen, Strang, 1988) принимали участие профессиональные баскетболисты. Каждый из них должен был многократ­но выполнить упражнение, в котором перед броском в корзину требовалось сде­лать очень сложный пробег с мячом. Мяч нужно было вести 5 м под специальной штангой, расположенной на расстоянии 50 см от поверхности пола, так чтобы не задеть штангу. При этом мяч нужно было вести недалеко от поверхности пола. Выполнение этого упражнения быстро приводило к перенапряжению усилий, поскольку количество ударов напрямую зависит от близости мяча к полу, при ус­ловии, что баскетболисту нельзя долго задерживаться на одном месте. Для того что­бы избежать перенапряжения, но при этом добиться желаемого результата, мож­но было применить не столь очевидную и более рискованную стратегию: провести мяч как можно ближе под штангой, отбивая его под косым углом к полу. Для того чтобы и при этой стратегии добиться высокого напряжения усилий, в половине подходов экспериментаторы давали инструкцию на «рекорд», когда игрок должен был показать свой наилучший (предельный) результат. В качестве индикаторов напряжения усилий служили концентрация молочной кислоты (лактата) в крови и частота пульса.

По сравнению с нормальными экспериментальными условиями в условиях «установления рекорда» наблюдалось возрастание усилий; увеличивалось число бросков и количество ошибок при ведении мяча. Однако эффективность, измеряе­мая частотой правильных попаданий, .снизилась. Интересно отметить, что были обнаружены значительные индивидуальные различия, касающиеся отношения меж­ду дополнительными усилиями и падением эффективности. Были игроки, которым в условиях «установления рекорда» удавалось обойтись лишь незначительным уве­личением усилий, при этом не снизив, а иногда даже слегка повысив эффективность (частоту попаданий). Другие игроки предпочитали такие стратегии, которые требо­вали меньших усилий и напряжения, но при этом были более рискованными.

Для того чтобы выяснить, какими качествами обладает спортсмен, способный контролировать затрачиваемые усилия таким образом, чтобы сохранять на высоком уровне эффективность своей деятельности, были использованы различные личност­ные тесты. Ни методики по мотивации достижения, ни тесты самооценки контроля усилий не смогли объяснить проявившиеся в эксперименте индивидуальные разли­чия. Только опросник контроля за действием Куля (а точнее, субшкала, связанная с принятием решения) оказался в состоянии зафиксировать эти различия. Ориенти­рованные на действие игроки даже в условиях «постановки рекорда» способны обе-ретть себя от перенапряжения, сохраняя при этом высокую эффективность. Неко­торые результаты этого исследования представлены на рис. 6.6.

Постакциональная мотивационная фаза: оценка результата действия

После завершения действия, направленного на реализацию целевой интенции, в постакционалыюй фазе субъект осуществляет оценку достигнутого результа­та, а также определяет, какие выводы на основе уже достигнутого он может сделать для своих последующих действий. Таким образом, в этой фазе субъект, подобно двуликому Янусу, должен не только окинуть мысленным взором недавнее про­шлое, но и заглянуть в будущее.

Если результат деятельности, соответствующей целевой интенции, достигнут, то данная интенция расценивается как реализованная и в силу этого дезактивиру­ется. Субъект может сразу же переключиться на новую деятельность или еще ка­кое-то время наслаждаться приятными ощущениями от достигнутого. Если же субъект не добился своей цели или добился ее лишь отчасти, то он должен проана­лизировать причины своей неудачи (каузальная атрибуция) для того, чтобы ре­шить, оставить ли целевую интенцию прежней, что-то изменить в ней или вообще отказаться от нее. Такой анализ может показать, что обдумывание проблемы на мотивационной фазе, которое привело к формированию данной (неосуществлен­ной) целевой интенции, было либо чересчур оптимистическим, либо недостаточ­ным (что-то осталось неучтенным), либо вообще ошибочным. В любом случае, при взгляде в будущее субъекту необходимо сделать два вида выводов. Во-первых, не­обходимо решить, нужно ли продолжать добиваться поставленной цели, и если да, то какие изменения в нее нужно внести. Во-вторых, нужно установить, какие уро­ки для дальнейших действий можно извлечь из полученного опыта. Последнее часто осуществляется в форме намерений, направленных на уточнение целесооб­разных способов действия в будущем.

Нередко бывает так, что оценивание неудавшейся деятельности вырождается в персеверацию. Это может произойти с каждым человеком при серьезной личной неудаче, но в первую очередь это характерно для лиц, ориентированных на состо­яние. При персеверации поток мыслей зацикливается между констатацией неуда­чи и негативной самооценкой. Субъект не может переключиться на мысли о новом действии, о предстоящих задачах, поэтому прошлое действие остается незавершен­ным. Однако пока действие остается незавершенным, оно негативно влияет на новое, ждущее своей реализации действие, поскольку мысли все время возвраща­ются к незавершенному действию (см. главу 15: функциональный дефицит при выученной беспомощности). Особый случай представляет собой ситуация, когда субъект не может завершить оценивание деятельности, цель которой практически недостижима, вследствие чего интенция не может быть окончательно дезактиви­рована. В этом случае можно говорить о «неполноценной» интенции, поскольку сама интенция существует, но возможностей для ее реализации нет (Heckhausen, Kuhl, 1985; Kuhl, 1983a).

Бекман и Хекхаузен (Beckmann, Heckhausen, 1988) изучали влияние неудачи на оценку осуществленного действия. При этом они пытались ответить на вопрос, влияет ли наличие у субъекта знания о новых предстоящих ему задачах на процесс такого оценивания (в плане его частичного блокирования) и позволяет ли оно быстро переключить внимание субъекта на перспективное действие. В эксперименте

испытуемые должны были выполнить шесть различных заданий (рис. 6.7). При одном экспериментальном условии испытуемые не получали обратной связи относитель­но своих действий, при двух других они получали обратную связь только относи­тельно неудач. В одной из этих двух групп «неудачников» испытуемые не знали, что после завершения одного задания им предстоит выполнить еще и другое. Ис­пытуемые второй группы были заранее предупреждены о том, что их ждет еще одно задание. Предполагалось, что осведомленность о предстоящем задании будет со­здавать своего рода «давление», препятствующее избыточной переработке инфор­мации о предыдущем действии. Во всех-условиях после первой серии задач следо­вала пауза в 90 с, которая давала испытуемым возможность оценить свои прошлые действия. Впоследствии испытуемые записывали мысли, пришедшие им в голову во время паузы.

В результате эксперимента обнаружилось, что в условиях осведомленности о предстоящем задании переключение внимания происходило существенно быстрее, чем в условиях, когда испытуемые не знали о новом задании. Из группы испытуе­мых, не знавших о предстоящем задании, 90% в течение всей паузы были заняты оцениванием прошедшей деятельности, в то время как из осведомленных о новом задании испытуемых этим занимались лишь около 30% — приблизительно столько же, сколько в группе без обратной связи. Таким образом, субъект тратит гораздо больше времени на размышления о прошлой деятельности, если он не ожидает новой активности. Заметим, что осведомленность о новой деятельности не блоки­рует полностью размышления о предыдущей деятельности, а только существенно сокращает их. При экспериментальном условии, когда испытуемые были предуп-

реждены о новом задании, по сравнению с двумя другими условиями существенно увеличивалось количество мыслей об ожидаемом действии. Однако и при этом условии 16 % мыслей было обращено в сторону уже выполненного задания. Это существенно больше, чем в ситуации без обратной связи, когда у испытуемых не было повода думать о своих неудачах и возвращаться к уже сделанному. Как и ожидалось, количество оценивающих мыслей при условии, когда испытуемые зна­ли о предстоящем новом задании, было значительно меньше, чем при условии, когда испытуемые не были осведомлены об этом.

Позитивный эффект, вызванный сообщением о новой задаче, мог быть ослаблен, если субъект слишком сосредеточивался на мыслях, связанных с самооценкой. Са­мооценочные суждения особенно часто появлялись при условии, когда имела место обратная связь относительно неудач, но не было информации о предстоящем новом задании. Эти мысли более всего препятствовали переключению внимания, так как они втягивали субъекта в «порочный круг», где его мысли постоянно кружились, переходя от констатации неудачного результата («у меня это не получилось») к от­рицательной самооценке («я не очень-то хорошо справляюсь с заданием»).

Часто при оценке осуществленного действия речь идет только о той его части, которая была достигнута, или о тех промежуточных целях, которых удалось до­стичь на пути к целям более высокого уровня. В таком случае ключевой момент оценивания составляет формирование намерений относительно способов поведе­ния в аналогичных условиях. Как только субъект начинает думать о будущем, пре­дыдущая деятельность завершается. Сформированные намерения переходят в хра­нилище памяти, где они легко доступны и откуда они могут быть извлечены, как только будет реактивирована соответствующая целевая интенция.

Как и целевые интенции, намерения имеют характер интенции. Это дает им преимущество при хранении в памяти по сравнению с содержаниями памяти, не имеющими интенционального характера. Для доказательства существования тако­го преимущества был проведен следующий эксперимент (Piekara, 1989). Автор методики предложила испытуемым два вида текстов для запоминания; в одном из них предложения, описывающие поведение действующего лица, были сформули­рованы в виде намерений (например, «собираюсь», «намерен», «сделаю»), а в дру­гом — в виде сообщения о происходящих событиях (с точки зрения внешнего на­блюдателя). Оказалось, что предложения, сформулированные в виде намерений, лучше запоминались и лучше извлекались из памяти, чем простые описания.

ГЛАВА 7 Тревожность

В главах 4 и 5 мы рассматривали факторы ситуационных влияний на мотивацию и

поведение. Индивидуальные различия ситуационных влияний, например при вос­приятии ситуации или в степени привлекательности целевого объекта, либо не учитывались (главу 4), либо оставались без объяснения (глава 5; исключение со­ставляет модель выбора риска). Вплоть до конца 1940-х гг. индивидуальные раз­личия мотивационных переменных не принимались в расчет в экспериментальных исследованиях. Изучались актуальные мотивационные состояния, но не мотивы как диспозициональные переменные. Иными словами, проводившиеся исследова­ния относились лишь к одной из «двух научно-психологических дисциплин» (Cronbach, 1957) —к экспериментальной, но не дифференциальной психологии. Эта дисциплина занимается экспериментальным анализом влияния планомерно варь­ируемых ситуационных условий, не интересуясь индивидуальными различиями. В начале 1950-х гг. положение изменилось. Впервые сформировались связи меж­ду обеими дисциплинами. Экспериментальное уточнение условий соединилось с дифференциально-диагностическим подходом к объяснению как интраиндивиду­альной, так и межиндивидуальной вариативности поведения.

Эти новые подходы были направлены на разработку диагностических методик измерения индивидуальных различий в силе мотивационных диспозиций. Пионе­рами этого прорыва стали экспериментальные психологи, а не их коллеги-диагно­сты из лагеря дифференциальной психологии. Эти попытки в трех аспектах отли­чались от того, чем занималась дифференциальная психология или психология личности, подходы которой в терминах теории черт мы рассматривали в главе 3.

Во-первых, ставилась задача анализа отдельной мотивационной диспозиции, а не классификации множества или вообще «всех» мотивов. Во-вторых, речь шла не об идеографических описаниях или многомерных профилях черт, а об установле­нии самых общих различий в степени выраженности диспозиций, понимаемых как одномерные конструкты. В-третьих, результаты новых методик должны были слу­жить не для подсчета их корреляций с другими личностными переменными, а для их учета в экспериментальных планах свойств личности как независимых перемен­ных с тем, чтобы выявить дифференцированное влияние особенностей ситуации.

Новые методики были основаны на измерении интенсивности индивидуальной выраженности мотивов в условиях стандартизированной ситуации. При таком подходе межиндивидуальный разброс поведения можно было приписать влиянию «личностной диспозиции» — гипотетического конструкта «мотив», но не «мотива-

ция». Вопрос о том, действительно ли актуализация мотивации обнаруживает индивидуальные различия в проявлении того мотива, изучение которого предпола­гается, исследователи пытались решить (наряду с прямой содержательной валиди-зацией условий актуализации мотива) также при помощи двух дополнительных ме­тодов. Во-первых, значения переменных, полученные с помощью новых методик, сопоставлялись с внешними критериями, которым по теоретическим соображени­ям приписывалась зависимость от того же мотива. Во-вторых, варьировалась интен­сивность условий побуждения, чтобы зафиксировать соответствующие изменения интенсивности ответного поведения. Поскольку побуждение и ответное поведение связаны интраиндивидуальной ковариациеи, в этом усматривалось доказательство актуализации изучавшегося мотива, который опосредованно, через адекватное си­туации мотивационное состояние, проявляется в поведенческих индикаторах.

Что касается технической стороны методик, то, с одной стороны, применялись обычные опросники, которыми часто пользовались для изучения таких свойств личности, как, например, установки. Примером служит упоминавшаяся выше шка­ла 1-Е (внутренний—внешний контроль) Роттера (Rotter, 1966; см. главу 5). Из всех характеристик личности, изучавшихся посредством опросников, наибольшую роль в исследованиях мотивации сыграла тревожность. Столь же важной оказалась методика, разработанная для клинико-психологических целей, — Тематический апперцептивный тест (ТАТ). Эта проективная методика прошла эксперименталь­ную апробацию и стандартизацию с целью измерения мотивов достижения, влас­ти и аффилиации. После 1950-х гг. она оказала особенно заметное воздействие на исследования мотивации. В этой главе мы обсудим измерение и поведенческие проявления личностной диспозиции «тревожность», а в следующих главах речь пойдет прежде всего о мотиве достижения, далее — о социальных мотивах оказа­ния помощи, агрессии, аффилиации и близости и, наконец, власти.

Общая тревожность

В начале 1950-х гг. Джанет Тейлор и Кеннет Спенс начали исследования тревож­ности, которые сделали основанную на экспериментах с животными теорию вле­чения весьма ценной для исследования мотивации человека. Тейлор и Спенса интересовала не столько тревожность как таковая, сколько проверка некоторых следствий теоретико-ассоциативной концепции влечения, а именно положения о влиянии силы влечения на научение новым способам поведения. Они отталки­вались от халловской теории влечения и таких ее постулатов, как независимость влечения и навыка (habit), энергетизирующее действие влечения и общий характер влечения (см. главу 4). Поскольку, согласно последнему постулату, актуальная сила влечения D вбирает в себя все наличные потребностные и активационные со­стояния, тревожность просто напрашивалась в качестве конкретного примера со­стояния влечения, тем более с учетом того, что люди очень сильно отличаются в индивидуальных проявлениях тревожности. Согласно Миллеру и Мауреру, тревож­ность понималась как приобретенное и с трудом угашаемое влечение, истоки которо­го коренятся в антиципаторных эмоциональных реакциях (rj, вызываемых стиму­лами, сигнализирующими об угрозе.

С целью учета индивидуальных различий тревожности Тейлор (Taylor, 1953) разработала шкалу открытой тревожности (Manifest Anxiety Scale, MAS). Из пунк­тов Миннесотского многомерного личностного опросника (ММРГ) она выбрала такие, которые, по согласованному мнению клинических психологов, отражают известные симптомы хронических реакций страха. Хотя разные реакции тревож­ности не связаны с конкретными ситуационными поводами, разработанный опрос­ник при повторных измерениях зарекомендовал себя как очень надежный. Пока­затели невротических и психотических испытуемых были существенно выше чем показатели нормальных людей. В последующих исследованиях, проводившихся главным образом в студенческих группах, обычно сравнивались группы с полярно противоположными показателями MAS.

После того как MAS сделал возможным измерение различий в силе влечения, потребовалось также уточнить переменную навыка. Это было необходимо для того, чтобы с помощью теории интерференции серийного научения обосновать посту­лат о мультипликативной связи силы влечения и навыка (Taylor, Spence, 1952). Согласно постулату о мультипликативной связи, успех научения коррелирует с силой влечения, если правильные или адекватные навыки доминируют либо если отсутствуют конкурирующие с ними, нерелевантные навыки. Такая ситуация име­ет место при выполнении легких заданий; в случае же сложных заданий ситуация обратная. Сложные задания активизируют репертуар навыков, в котором непра­вильные реакции доминируют над правильными, и с ростом силы влечения это их превосходство, согласно мультипликативной связи, все более возрастает. Таким образом, при решении сложных задач научение осуществляется более успешно при низком уровне влечения, поскольку в этом случае изначально менее выраженные правильные навыки легче смогут победить первоначально более сильные непра­вильные.

Прототипом легких задач стало обусловливание мигательного рефлекса в от­вет на струю воздуха определенным сигнальным раздражителем (Taylor, 1951). Во множестве исследований было убедительно показано, что у людей с высоки­ми показателями MAS обусловливание мигательного рефлекса достигается зна­чительно быстрее, чем у людей с низкой тревожностью (см.: Spence, 1964; а так­же рис. 7,1).