Тибетская Книга мертвых

В своем «Психологическом комментарии к Тибетской Книге мертвых», или Бардо Тхедоль, Юнг утверждает, что это произведение было для него «верным спутником, которому я обязан не только значительным числом от­крытий и стимулирующих идей, но также многими фундаментальными видениями». В Тибетской Книге мертвых, которая в принципе рассматривает смерть и умирание, содержатся указания душе умершего на со­рок девять дней странствований, предшествующих воз­рождению.

В современном комментарии, предназначенном в основном для западного мира, Чегьям Трунгпа Ринпоче называет это произведение «Тибетской книгой рож­дения», подчеркивая, что рождение и смерть суть фун­даментальные начала, которые постоянно повторяются в этом существовании. Слово бардо состоит из слов бар («среди», «в недрах») и до («остров» или «знак»); этот термин бардо соответственно означает «некоторый ори­ентир между двумя вещами», и обозначает промежу­точное состояние, переходный период. Мы тут распоз­наем идею посредника, идет ли речь об уровне промежуточного сознания или о промежуточном периоде, о сумерках или о заре, когда день становится ночью, и на­оборот. Речь идет о предельных состояниях, периодах кризиса, когда напряжение достигает высшего пика; но они также наиболее богатые с психологической точки зрения, поскольку это моменты, наиболее благоприят­ные для перемен. Вероятность преобразования сущностно свойственна этим предельным состояниям. В раз­ломе между двумя мирами — живым и мертвым, смертью и возрождением — заложена высшая вероятность. Согласно Бардо Тхедоль, именно в момент, непосред­ственно следующий за смертью, разум способен до­стичь освобождения. Именно в этот момент мы переходим на самый тонкий уровень сознания, ясный свет разума. Но поскольку это состояние нам незнакомо, та­кая возможность достичь просветления от нас усколь­зает; мы вновь постепенно опускаемся в мир бессозна­тельного, и происходит новое рождение, в то время как колесо сансары и страдания неутомимо начинает новый цикл. Во время своего путешествия в подземные миры разум встречает сначала божества прекрасные и мирные, потом божества ужасающие и гневные. Уче­ние этой Книги мертвых состоит в том, что эти боже­ства всего лишь проекции разума, их надо признать как таковые, то есть как пустые формы и иллюзорные образы. Тогда смятение преобразуется в трансценден­тальную мудрость.

Для Юнга само собой разумелось, что «вся книга со­здана на основании архетипального содержания бес­сознательного» и что мир богов и духов является кол­лективным бессознательным, присутствующим внутри нас. Вводя это произведение в западный мир, Юнг признавал его высокое психологическое значение, замечательное понимание им феномена проекции, а также его философские импликации: переходный характер феноменального и относительного мира и постоянство абсолютной и вечной реальности. Его комментарий делал смысл этой книги таким же сооб­разным и доступным для современного западного чи­тателя, каким он был многие века назад для тибетского общества, такого отдаленного и изолированного от остального мира.

В наши дни — немного по-другому — Трунгпа Ринпоче высвечивает смысл Бардо Тхедолъ, рассматривая его с иной точки зрения. Он истолковывает опыт бардо, исходя из шести царств существования в буддийской мифо­логии — «ад», «изголодавшийся разум», «животное», «человеческое», «ревнивые боги» и «боги»,— которые он увязывает с соответствующими аспектами нашего пси­хологического состояния. «Царство ада» символизирует состояние гнева, ведущего к саморазрушению. «Цар­ство изголодавшегося разума» — это состояние ненасыт­ной жажды обладания. «Животное царство» представ­ляет собой отсутствие тайны; это — мир безопасности и комфорта, предвидимый и механический. «Чело­веческое царство» является миром страстей и безудер­жной гонкой за удовольствием и благосостоянием. «Царство ревнивых богов» — это мир паранойи и ин­триги. И, наконец, «царство богов» — это состояние гордыни и нарциссизма (самовлюбленности), интокси­кация эго.

Все эти царства представляют собой портреты наше­го мира сансары, фрустрации и страдания. В указанных божествах, с которыми встречается душа, мы можем распознать знакомых богов, неотступно присутствую­щих в нашей повседневной жизни и не перестающих воздействовать на нас, если мы их не признаем. Из это­го следует, что мы должны осознавать и вбирать их в себя, и развивать этическую установку, если мы хотим вести жизнь, наполненную смыслом во всем ее разма­хе. Иначе, как показывают видения путешествия через бардо, мы рискуем погружаться все глубже в бездны бес­сознательного до полного мрака и точки невозврата.

Мандала

В тибетском буддизме мандала — мистический круг — является очень важным и высокознаменатель­ным символом. Это один из наиболее древних симво­лов, восходящий, по мнению Юнга, к палеолиту, ко­торый встречается повсеместно и во все эпохи. Наиболее художественно разработанные мандалы были со­зданы тибетскими буддистами. Это образы, содержа­щие в себе разнообразные символы, представляющие противоположности и сгруппированные вокруг цент­рального ядра. Их структуры и рисунки выражают од­новременно мир, спроецированный наружу, и внутрен­ний мир психики. Они также раскрывают для ученика игру сил, действующих в космосе, а также внутри на­шего разума.

Тибетские мандалы представляют собой не простые эстетические композиции, а религиозные и философ­ские символы, точный смысл которых зафиксирован традицией. Нам говорят, что...

...каждая деталь в них знаменательна; она не зависит от настроения и произвольной фантазии художника, но проистекает из нескольких веков медитативного опыта; речь идет об условном языке, состоящем из та­ких лее точных символов, как язык математических формул, где свой смысл имеет не только каждый знак, но и его положение внутри формулы определя­ет его значение

Другими словами, мандалы рождаются здесь из виде­ний и внутреннего опыта, осуществленных высоко-продвинутыми медитирующими в очень конкретном и духовно-творческом окружении.

В то же время Юнг через посредство своего лично­стного опыта и своей врачебной работы с пациентами наблюдал, что один и тот же мотив мандалы спонтан­но появляется, когда психика находится в процессе ре­интеграции, который следует за этапом нарушения рав­новесия. В этих конкретных примерах авторы мандал не могли в то время иметь какое-то знание тибетского буддизма. Юнг увидел, что у его шизофренических пациентов «символы мандал очень часто появляются в моменты психической дезориентации, как факторы компенсаторного порядка. Этот аспект выражается прежде всего в их математической структуре». И он заключает, что мандала является архетипом психиче­ского порядка, интеграции и полноты; она представля­ется естественной попыткой самоизлечения. Но самые изумительные очевидности в образовании мандал Юнг нашел в снах и в активном воображении пациентов, на­ходящихся на пути своей индивидуации. Содержание этих видений символически выражает бурные разломы между противоположностями и их возможное прими­рение, когда Самость появляется в центре психики и представлена точкой, расположенной в самой сердце­вине видения. Установленная таким образом гармония обладает собственно священным свойством.

В тантрическом буддизме вновь посвященным уче­никам дают специфические инструкции по визуализа­ции мандалы, представляющей мирные и гневные божества, конфликтные силы в существовании, перво­степенные импульсы и страсти, а также божественную искру — и все это уложено в глубинах психики. Умственно проникая в мандалы, ученики исследуют грубое и тонкое функционирование своего разума, сво­его бессознательного, и постепенно приближаются к недрам своего ментального ядра, где соединяются все противоположности. Весь этот процесс передается при помощи сложных символов, когда делается повторный обзор драмы фрагментации психики, ее расчленение и воссоединение: двойственность, множественность, пси­хическая фрагментация после первоначального бессоз­нательного единства — вплоть до психической реинте­грации (воссоединения), недвойственности, чистого со­знания.

Несмотря на бесконечное разнообразие мандал, будь они нарисованы тантрическими медитантами, или по явились в снах и активном воображении пациентов Юнга, или исходят от других лиц где-то в мире, в них открывается фундаментальная структурная сообраз­ность, ибо они черпают свое начало в коллективном бессознательном, общем для всего человечества. Это символы единства, примиряющие противоположности на более высоком уровне сознания. Это также способы выражения универсальной реальности, и как только их выразили и встретились с ними, они производят значи­тельное воздействие, индуцирующее опыт преобразо­вания. В мотиве мандалы Юнг видел «один из лучших примеров универсальной власти архетипа».