В поисках новой парадигмы: традиции и старты xxi в

Общепризнанным является тот факт, что социальная психология — дитя XX столетия. Трудный период ее выделения в самостоятельную научную дисциплину во второй половине XIX в. был лишь предысто­рией. Реальная же жизнь и судьба науки связаны, конечно, с веком минувшим. Можно спорить по вопросу о том, в какой степени эпоха вообще способна накладывать какой-то отпечаток на образ научной дисциплины. Вероятно, для разных наук верным будет различное ре­шение этой проблемы. Но, что касается дисциплин, связанных с изу­чением человека и общества, по-видимому, нет сомнения в том, что тип и характер общественных процессов в определенной степени дик­туют направление исследований. Для социальной психологии наличие такой постановки вопроса стало сегодня весьма актуальным, и не случайно в мировой литературе все чаще и чаще ставится проблема необходимости глобальных изменений в теоретических подходах, ин­новаций в методологии и стратегиях.

В самом деле, весь накопленный на протяжении века опыт, все теоретические и экспериментальные разработки в разных разделах социальной психологии так или иначе апеллировали к более или ме­нее стабильному обществу, хотя история XX столетия и изобиловала многочисленными социальными потрясениями. Разные разделы об­ществоведения фиксировали эти факты: например, социология уже в середине столетия предложила дискуссию о соотношении «парадиг­мы соответствия» и «парадигмы изменения», причем последняя рас­сматривалась именно как новая парадигма [Штомпка, 1996]. В соци­альной психологии, тем не менее, достаточно долго удерживалась идея определенной незыблемости законов социального поведения, адек­ватного стабильному обществу. Такая переменная, как «стабильность — нестабильность», вообще не фигурировала в исследованиях на про­тяжении длительного времени. По-видимому, свое влияние на этот процесс оказало «американское» происхождение социальной психо­логии XX столетия.

Вообще вопрос о взаимоотношении американской и европейской традиций в социальной психологии XX в. сегодня, на старте нового

тысячелетия, заслуживает особого внимания. Так, в частности, лишь относительно недавно, преимущественно в работах европейских ав­торов была поднята проблема недопустимого игнорирования соци­альной психологией социальных изменений, что было прямым след­ствием требования в большей степени учитывать социальный кон­текст, чем это было традиционно принято в американском «варианте» социально-психологического знания. Заметный вклад в развитие этой идеи был, как известно, внесен создателями и лидерами Европей­ской Ассоциации Экспериментальной Социальной Психологии (ЕАЭСП), возникшей лишь после Второй мировой войны, т.е. во вто­рой половине XX в.

Именно это событие можно считать примечательной вехой в раз­витии так называемой «критической» ориентации социальной психо­логии, которая и служит преддверием существенных изменений в са­мом «строе» дисциплины. На фоне общего требования большего учета социального контекста в социально-психологических исследованиях одной из наиболее существенных характеристик этой новой ориента­ции является принятие идеи социальных измененийкак одной из цен­тральных в методологии.

Окончательному оформлению и развитию этой идеи предшество­вал довольно длительный период, продолжавшийся на протяжении второй половины XX в., когда общей оценке было подвергнуто со­стояние социально-психологического знания, которая включала в себя две основные задачи: с одной стороны, детальный анализ достигну­тых результатов, добытых в значительной мере усилиями американ­ской традиции; с другой — критику ряда исходных методологических принципов, свойственных этой традиции, и поиск новых подходов. Решение первой задачи предполагало своеобразную «инвентаризацию» достижений и просчетов почти векового развития дисциплины, ре­шение второй — прогноз ее существования в наступившем веке.

Уже при решении первой задачи явственно обозначились два под­хода: самоанализ американской традиции и анализ ее глазами евро­пейских коллег. Даже в ранних работах американских исследователей вопрос о происхождения современной научной социальной психоло­гии наталкивался на болезненную оценку соотносительного вклада той и другой традиций. Г. Олпорт еще в работе 1954 г. писал: «В то время как корни социальной психологии лежат в интеллектуальной почве общей западной традиции, ее современное процветание рас­сматривается как характерный американский феномен» [Allport, 1954. Р. 3—4]. Еще более подробно и тщательно этот вопрос исследуется в ряде европейских работ [Jaspars, 1980; Farr, 1996; Graumann, 1996].

Общепризнанным является огромный позитивный результат, ко­торый продемонстрировала социальная психология с момента своего 10

становления в качестве самостоятельной дисциплины. В большой сте­пени успехи были достигнуты благодаря ее бурному развитию в Аме­рике начиная с 20-х годов¹. Прежде всего следует отметить факт ин-ституционализации ее именно как научной дисциплины с определен­ной проблематикой, разработанной системой методических средств, созданными «ячейками» организационной структуры. Естественно, что с самого начала все элементы зарождающейся науки оказались впле­тенными в общий контекст американской культуры.

Как мы отмечали ранее [Андреева, Богомолова, Петровская, 1978; 2001], «американизм» социальной психологии проявился в том, что иногда обременительный для европейских коллег груз традиций не отягощал собою исследователей в США. Без внимания остались такие вопросы, как философская ориентация исследований, обязательность корректного соотношения эмпирического материала и его теорети­ческих интерпретаций, озабоченность включением качественного ана­лиза в количественную обработку данных, интерес к психологии мак­ропроцессов. Тем не менее успехи американского варианта социаль­ной психологии не могут быть сброшены со счетов.

Приступая к «инвентаризации» накопленного опыта, необходимо указать на те области, где результаты оказались впечатляющими. В аме­риканском варианте социальной психологии получили развитие мно­гие центральные проблемы науки: прежде всего, огромный блок ис­следований малых групп, коммуникации, атрибутивных процессов, социальных установок, агрессивного поведения. Здесь нет необходи­мости перечислять бесчисленное множество конкретных исследова­ний в каждой из этих областей, тем более, что по ним давно состав­лены обширные обзоры, содержащиеся в том числе в учебных посо­биях². Отметим лишь, что многие работы — как экспериментальные, так и теоретические — стали поистине классикой социальной психо­логии, а имена таких авторов, как С. Аш, М. Шериф, Г. Келли, Л. Фестингер, Э. Аронсон, Ф. Зимбардо, и ряда других — своеобраз­ным символом социальной психологии XX в. То же можно сказать и о несомненном доминировании американских ученых в области разра­ботки методик исследования, многие из которых известны именно как авторские (социометрия Дж. Морено, шкала социальной дистан-

¹ Правда, даже признание этого факта К. Грауманн сопровождает замечанием о том, что одной из причин такого достигнутого успеха явился факт переселения ^в США в 30-е годы ведущих немецких психологов — Хайдера, Вертхаймера, Ле­вина и др. [Грауманн, 2001. С. 35-37].

См.: Андреева Г. М. Социальная психология. М., 2000; Белинская Е. П., Тихо-мандрицкая О. А. Социальная психология личности. М., 2001; Кричевсшй Р. Л., Дуоовская Е. М. Психология малой группы. М., 2001 и др.

ции Е. Богардуса, семантический дифференциал Ч. Осгуда, методика изучения ценностей М. Рокича и др.).

Вместе с тем, по мнению ряда исследователей, довольно явно проявились и негативные стороны американской социальной психо­логии, причиной чего послужил, в частности, тот факт, что «евро­пейские влияния» на американскую мысль оказались сильно транс­формированными. Так, К. Грауманн, ссылаясь на работы самих аме­риканцев, замечает: «Хотя экспериментальный метод и зародился в Европе, вышло так, что после Первой мировой войны социальный и научный климат США больше чем где-либо содействовал превраще­нию социальной психологии в «науку о человеке» Из-за такой огра­ниченности дисциплина в основном отошла от изучения социальных явлений. Она — по крайней мере в исследовательской практике — изолировала объекты изучения от их социального контекста вплоть до времени, когда из-за «великой депрессии» в США и Второй мировой войны давление социальных проблем переломило сопротивление пу­ристов, сидящих в своих лабораториях» [Грауманн, 2001. С. 35-36]. Каждое из приведенных здесь суждений автор документирует ссылка­ми на работы таких американских авторитетов, как Ф. Олпорт и Д. Катц, т.е. показывает, что достаточно суровые обвинения — это не только продукт критически настроенного европейского оппонента.

Общим местом стала и констатация противоречия между богат­ством экспериментальных находок и узостью теоретических обобще­ний, что проявилось на довольно ранних этапах триумфального шест­вия американской социальной психологии. Впоследствии это проти­воречие было отражено в общем суждении о дефиците и бедности социально-психологических теорий, высказанном и самими амери­канскими авторами [Deutsch, Krauss, 1965; Shaw, Costanzo, 1970].

Последнее, пожалуй, и послужило отправной точкой принципи­альной критики сложившегося «образа» социальной психологии. Под­ходы к решению этой задачи начали оформляться уже в 60-е годы, что также достаточно подробно представлено в отечественной лите­ратуре и, в частности, в работах сотрудников нашей кафедры³.

Напомним основные «ветви» критических тенденций в социаль­ной психологии второй половины XX в. Было бы упрощением пола­гать, что эта критика осуществлялась только с «конкурирующей» сто­роны — от имени европейской традиции. В действительности, элемен-

³ См., в частности: Шихирев П. Н. Современная социальная психология в США. М., 1979; Он же. Современная социальная психологи. М., 1999; Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Современная социальная психология на Западе (Теоретические направления). М.,1978; Они же: Зарубежная социальная психоло­гия XX столетия. М, 2001.

ты складывающейся критической позиции можно обнаружить прежде всего внутри американской социальной психологии, в наибольшей степени «ответственной» за возникший кризис. Если впервые сам тер­мин «кризис» был употреблен в 60-е годы [Silverman, 1971], то опреде­ленные его черты отмечались и ранее. Это было связано с начавшимся уже в это время усилением методологической саморефлексии дисцип­лины. После почти полстолетия своего достаточно стабильного суще­ствования социальная психология оказалась перед лицом таких испыта­ний, которые потребовали глобального анализа своего предшествую­щего развития, выхода за рамки традиционной оценки качества отдельных исследований, теоретических подходов и методических при­емов. Конечной причиной усиления потребности в глубокой методоло­гической саморефлексии явились реальные социальные трансформа­ции, происходящие в мире, в частности, потрясшая Европу и Амери­ку «студенческая революция» 60-х годов. Именно эти движения «новых левых» потребовали от социальной психологии ответа на вопрос о ее готовности предсказать или хотя бы осмыслить содержание происхо­дящих радикальных общественных преобразований. Не случайно по­этому первые элементы критической тенденции проявились в самой сердцевине развития социально-психологического знания — в США.

Уровень предложенного американскими социальными психолога­ми анализа был весьма различным: от достаточно частных критичес­ких замечаний, вызванных неудовлетворенностью качеством методо­логического оснащения экспериментальных исследований, состоянием отдельных социально-психологических теорий до более глубоких об­щих соображений относительно природы социальной психологии как науки. Для иллюстрации достаточно привести работы такого патриар­ха американской социальной психологии, как Т. Ньюком, еще в сере­дине 50-х годов выражавшего «неудовлетворенность состоянием со­циальной психологии», в частности, тем, что она не учитывает спе­цифики человеческого поведения именно в социальной среде и новых проблем, возникающих в ней [Ньюком, 1984. С. 17].

Наиболее развернутую картину «болезней» социальной психоло­гии середины века дал в американской литературе В. МакГвайр (У. Магуайр) [Андреева, Богомолова, Петровская, 1978; 2001]. Ему, пожалуй, принадлежат впервые употребленные понятия «старой» и «но­вой» парадигмы в социальной психологии [McGuire,1970]. He повторяя сейчас всех деталей характеристики, данной МакГвайром состоянию современной ему социальной психологии, отметим, что и «новая» па­радигма, утвердившаяся в США после движения «новых левых» (замена теоретически релевантных гипотез социально релевантными, а лабора­торного эксперимента экспериментом в полевых условиях), с его точки зрения, не выдерживает критики. Диагноз по-прежнему констатирует

отрыв социальной психологии от подлинно реальных проблем обще­ства: гипотезы вновь базируются на «простых линейных моделях про­цессов», т.е. «пасуют» перед сложностью социальной реальности [Мак-Гвайр, 1984. С. 35-36]. В работе МакГвайра отсутствует термин «соци­альные изменения», но по общему контексту ясно, что призыв к учету сложности социальных систем включает в себя и это требование. Во всяком случае декларирование «новой социальной психологии» пред­полагает апелляцию к социальной реальности, рассмотренной во всей ее сложности. Эти рассуждения свидетельствуют о том, что кризис внутри американской социальной психологии был осознан и амери­канскими авторами на достаточно глубоком уровне.

Другим направлением критического анализа «наличного» состоя­ния социальной психологии второй половины XX в. явилась европей­ская критика. Она также сосредоточила свое внимание прежде всего на переоценке полученных на протяжении полстолетия результатов (выявлении их достоинств и недостатков), а уж затем на попытках построения новой перспективы для дальнейшего развития науки. Во­обще, возрождение европейской социальной психологии после Вто­рой мировой войны и завязавшаяся дискуссия между европейской и американской традициями — одна из значимых примет развития этой науки в XX столетии.

Концентрированный подход к подведению итогов был представ­лен с самого начала в программной книге «Контекст социальной пси­хологии» [The Context of Social Psychology, 1972], написанной теоре­тиками ЕАЭСП. Одним из существенных дополнений, принципиаль­но отличающих европейский критический подход, является выявление общей ориентации социально-психологических исследований на прин­ципы позитивистской методологии. Первые формулировки этой идеи присутствуют в разных вариантах практически у всех авторов назван­ного фундаментального труда. Здесь же представлено принципиальное соображение о тесной связи позитивистской методологии с чрезмер­но индивидуализированным подходом американской социальной пси­хологии. С. Московичи (Московиси), не отрицая заслуг последней какв области совершенных методов исследования, так и в ориентации на проблемы собственного общества, считает одной из ее значимых не­гативных характеристик «асоциальность», проявляющуюся, в частно­сти, в том, что личность предстает в исследованиях стерильной, выве­денной из социальных условий ее существования. Прямым основанием этого, полагает автор, является позитивистская ориентация исследо­вателей: «Позитивистская мечта о науке без метафизики — это сказ­ка, которую ученые любят рассказывать друг другу» [Московиси, 1984. С. 212-213].

Обвинение американской традиции в позитивизме вообще стало обшим местом в работах европейских исследователей. В упомянутой выше книге «Контекст социальной психологии» ссылки на этот недо­статок американских коллег можно найти в статьях И. Израэла [Israel, 1972. Р. 127] и Р. Ромметвейта [ibid. P. 217]. В последующем соответству­ющая критика принимает еще более острый характер, причем пози­тивистская ориентация прямо увязывается с традиционным для аме­риканской психологии бихевиоризмом, не менее традиционным ин­дивидуалистическим подходом и гипертрофированным преклонением перед экспериментальным методом [Грауманн, 2001. С. 35].

Своеобразный поворот тема приобретает в работе А. Тэшфела, помещенной в указанной книге, где он полагает, что разрыв с соци­альным контекстом в американских исследованиях — прямое след­ствие недооценки роли социальных изменений. В частности, это про­является в том, что при изучении поведения человека в условиях ла­бораторного эксперимента создается определенный «вакуум»: человек дан в отрыве от каких бы то ни было реальных социальных связей, в том числе происходящих в жизни социальных изменений. Автор фор­мулирует мысль о том, что проблема взаимосвязи между человеком и социальным изменением вообще должна стать центральной в соци­альной психологии [Тэшфел, 1984. С. 242].

Тэшфел предлагает свое, весьма широкое понимание изменения. Изменение — фундаментальная характеристика социального окруже­ния, даваемая не только в терминах преобразования технологичес­ких, социальных, политических структур, но и включающая в себя онтогенетический феномен: старение человека изменяет его реакции на социальное окружение и вынуждает действовать иначе. Иными сло­вами, изменение индивида влечет за собой изменение социального окружения, и, наоборот, «изменяя себя, индивид изменяет социальную среду; изменяя ее, изменяется сам» [там же. С. 243]. Тэшфел, подчер­кивая такой универсальный характер изменения, связывает его со способностью человека выбирать новую линию поведения, которая реализуется лишь в том случае, когда он учитывает происходящие вокруг изменения: предсказать социальное поведение можно в усло­виях стабильности, но в условиях социального изменения сделать это невозможно. Традиционная же социальная психология занимается предсказаниями, построенными на «ожиданиях», «оценках», забывая о том, что в ситуации изменения индивид оказывается перед совер­шенно новым выбором, когда все прежние «ожидания» и «оценки» Рушатся: «Нельзя адекватно предсказывать поведение в мифическом неизменяющемся мире» [Tajfel, 1972]. Поэтому до тех пор, пока соци­альная психология не обратится к своему собственному истинному Предмету — изучению «взаимодействия между социальным измене-

нием и выбором», она не сможет преодолеть присущих ей ограничен-ностей. Эта идея не противоречит признанию активности субъекта: кроме изменения, другой фундаментальной категорией социальной психологии, по мнению Тэшфела, остается категория действия. Именно сочетание этих двух характеристик социального поведения помогает ответить на вопросы о том, какие выборы допускает для себя инди­вид, какие аспекты социальных изменений формируют его представ­ления о Вселенной, какова природа взаимодействия социальных, мотивационных и когнитивных процессов, какие факторы определя­ют поиск стратегий социального поведения [там же. С. 243].

Важно отметить, что данное рассуждение подчеркивает специфику социально-психологического подхода к проблеме социальных изме­нений. Здесь нет призыва к социологическому редукционизму: соци­альная психология должна «обрести себя», найти свой угол зрения на проблему. Для Тэшфела этот угол зрения — исследование психических процессов, сопровождающих, определяющих и определяемых соци­альными изменениями. Иными словами, социальная психология долж­на исследовать именно психологические аспекты социальных изменений, отражение этих изменений в сознании индивидов и соответствующее изменение их поведения.

Мы остановились столь подробно на изложении основных идей Тэшфела потому, что здесь представлена одна из принципиальных позиций как критики состояния социальной психологии в конце XX в., так и одного из направлений поиска новой парадигмы.

Развитие тех же самых принципов предложено в ряде других работ европейских авторов, в частности, в уже цитированном труде С. Мос-ковичи. Уже при анализе общих социальных причин кризиса социаль­ной психологии, проявившихся во время движения «новых левых», Московичи говорит о том, что одно из их справедливых обвинений в адрес общественных наук базировалось на игнорировании учеными острых социальных проблем (социального неравенства, политическо­го насилия, войн, экономической отсталости и расовых конфликтов). В свою очередь, по мнению Московичи, справедливость этого обви­нения в адрес социальной психологии обусловлена тем, что она дей­ствительно преимущественно существовала как «наука порядка», в то время как предпочтительно видеть ее как «науку движения» [Моско­вией, 1984. С. 212]. Можно предположить, что идеал «науки движе­ния» включает в ее контекст и идею социальных изменений. Более определенно к этой мысли Московичи приходит в другой работе, называя среди требований, предъявляемых к социально-психологи­ческим исследованиям, обязательность учета социальных изменений: «необходимо центральное внимание уделять не проблемам стабиль-16

ности и равновесия «реальности», а процессам ее изменения» [Moscovici, 1991. Р. 138].

Как видно, критическая позиция европейских авторов относи­тельно состояния социальной психологии «на финише» XX столетия в значительной мере связывала ее недостатки именно с просчетами методологического характера, отмечаемыми прежде всего в амери­канской традиции. Что же касается собственных результатов, то инте­ресный итог столетия был подведен «Европейским журналом экспе­риментальной социальной психологии» в публикации серии статей по шести основным проблемам исследований [European Journal of Experimental Social Psychology (EJESP), 2000]: социальное познание [EJESP, № 1], аттитюды [EJESP, № 2], стереотипы [EJESP, № 3], социальные отношения [EJESP, № 4], коммуникация [EJESP, № 5], социальная идентичность [EJESP, № 6]. В предпринятом анализе дает­ся достаточно объективная оценка как американских, так и европей­ских работ, что служит необходимой предпосылкой решения второй задачи — поисков новой парадигмы.

Попытки построения новой социальной психологии — социаль­ной психологии XXI в. (по мнению Й. Яспарса, это будет век европей­ской социальной психологии) — означали уже не просто «ревизию» старых, но и формулирование новых теоретических построений и методологических основ.

Здесь необходимо сделать одно существенное отступление. Когда речь идет о радикальных преобразованиях в «теле» любой науки, о смене ее парадигм, в терминологии Т. Куна, то переход из одного состояния в другое не может быть рассмотрен как единовременный акт или как легко фиксируемый рубеж. Общий закон смены парадигм состоит в том, что устаревшие взгляды первоначально осознаются некоторым академическим «меньшинством», своего рода инакомыс­лящими в науке, которые выступают с предложениями различных но­ваций. В это время большинство исследователей продолжают работать в установившихся канонах, и для многих долгое время эти новации вовсе не воспринимаются как существенные.

То же произошло, можно даже сказать, происходит и с социаль­ной психологией: инновации, предлагаемые относительно небольшой группой теоретиков, до определенного времени просто не осознают­ся большой массой учешых-экспериментаторов или практиков. Поэто­му общий фон состояния науки кажется, на йервый взгляд, по-преж­нему достаточно стабильным, многие ее представители вообще не задумываются по поводу каких-либо принципиальных изменений в общем облике своей дисциплины. Так и подходы к построению новой парадигмы социальной психологии, означающие «старт» XXI столе-тия в развитии этой науки, отнюдь не означают того, что поиски

носят массовый характер: во многих исследованиях прочно сохраня­ются наработанные традиции, а в сознании их авторов столь же не­зыблемыми остаются представления о том, что вообще «ничего не происходит». Тем более необходим серьезный анализ предлагаемых инициатив. Это особенно уместно отметить, когда мы коснемся во­проса о конкретных сегодняшних проблемах отечественной социаль­ной психологии⁴.

Новая ориентация социальной психологии, как науки, развиваю­щейся в условиях радикальных трансформаций в обществе, складыва­ется сегодня в значительной мере в рамках общей установки совре­менного обществоведения на постмодернизм. Подробный анализ это­го феномена не входит в задачу данной работы, тем более, что мы, так же как и другие исследователи, неоднократно обращались к его характеристике⁵. В области обществоведения постмодернизм проявил себя заявкой на новую перспективу в построении знания. Главная мысль заключается в том, что существующая в прошлом реалистическая эпис­темология делала акцент на том, что теории должны соответствовать реальному миру, в то время как задача заключается в том, чтобы «теории начали генерировать новые формы поведения» [Герген, 1995]. Эти положения применимы к любой форме знания, но особое значе­ние они приобретают для социальной психологии, в которую также проник «вирус постмодернизма» [Якимова, 1995]. Здесь он проявляет себя в критике старых парадигм, полностью основанных, по мнению К. Гергена, на позитивистской методологии. В качестве варианта но­вой парадигмы, предполагающей появление и в социальной психоло­гии новой эпистемологии, отличающейся от старой, «реалистической», выступает социальный конструщионизм [Герген, 1995]⁶. Обоснование этой ориентации осуществляется в двух направлениях: выстраиванием ар­гументов в пользу новых методологических принципов и ссылками на новую социальную ситуацию, сложившуюся в мире на рубеже столе­тий.

Аргументы социального конструкционизма базируются, во-пер­вых, на выходе за пределы типичного для психологии дуализма

⁴ См. вторую и третью части настоящей работы.

⁵ См.: Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2001; Андрее­
ва Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. М., 2001; Шихирев П. Н. Современная
социальная психология. М., 1999; Якимова Е. В. Социальное конструирование ре­
альности: социально-психологические подходы. М., 1999.

⁶ «Объясняя этимологию не слишком изящного словосочетания «социальный
конструкционизм», автор подчеркивал связь новой совокупности идей в психоло­
гии с классической социологической концепцией Бергера и Лукмана, с одной
стороны, и отличие своей позиции от традиции генетического конструктивизма,
восходящей к психологической теории Пиаже, с другой» [Якимова, 1999. С. 23].

"субъект—объект" и, как следствие этого, — ориентации на альтер­нативную (неэмпирическую) науку, а во-вторых, на объединении так называемых экзогенной и эндогенной концепций знания. Экзогенная кон­цепция, восходящая к философии Локка, Юма, Миллса, полагает источником знания реальный мир, а эндогенная, опирающаяся на идеи Спинозы, Канта, Ницше, утверждает, что знание обусловлено внутренними процессами субъекта. В психологии Герген отождествля­ет экзогенную концепцию с бихевиоризмом, а эндогенную — с ког-нитивизмом, считая, что в целом XX в. продемонстрировал «когни­тивную революцию», поскольку совершился переход от экзогенной к эндогенной концепции. В этом переходе особенно подчеркивается роль К.Левина [Герген, 1995. С. 59-60]. Однако, несмотря на впечатляющие масштабы когнитивной революции, полностью преодолеть экзоген­ную концепцию не удалось, так же, впрочем, как не удалось избе­жать и ряда просчетов в самой эндогенной концепции. С точки зрения Гергена, главная ошибка когнитивизма — сохранение в неприкосно­венности двух основных постулатов традиционной концепции зна­ния: «его интерпретации как ментальной копии объективного мира и как следствия индивидуальных когнитивных усилий познающего субъекта» [Якимова, 1999. С. 8]. Специфической чертой социально-психологического знания оказалось «качание маятника» между бихе­виоризмом и когнитивизмом, результатом чего явилась невозможность вырваться из круга в целом скомпрометировавших себя методологи­ческих оснований. Чтобы совершить подлинный «скачок» в новую эпистемологию, нужно, по мнению Гергена, преодолеть и бихевио­ризм, и когнитивизм, поскольку оба они не в состоянии построить науку, способную анализировать новые социальные реалии. Чтобы понять необходимое направление перемен, следует обратиться к ана­лизу социальных факторов.

Построенная на принципах традиционного американского инди­видуализма социальная психология концентрировала свое внимание, по крайней мере, в ее когнитивистском варианте, на индивиде как субъекте познания мира, в том числе социального. Эта позиция сопря­жена с общей ориентацией американской культуры на принципы ин­дивидуализма с его концентрацией на внутренних состояниях лично­сти. Хотя, по признанию многих исследователей, «корни индивидуа­лизма лежат в душе всей западной интеллектуальной традиции», его Расцвет — специфически американский феномен [Farr, 1996. Р. 104]. еслучайно поэтому термины «индивидуализация социальной психо-логии [Graumann] и «американизация социальной психологии» [Manicas] употребляются как равноправные. В условиях же характерных

для конца столетия процессов глобализации необходим уход от Дивидуалистической ориентации в психологии. (Заметим, что ана-

логичное требование звучит не только в концепции Гергена, но, по-видимому, и в тех подходах к изучению личности, которые предлагают заменить идею поисков ее детерминации идеей ее неопределенности⁷.) В своей программной работе «Реальности и отношения» Герген [Gergen, 1994] дает обоснование необходимости социального конст-рукционизма, апеллируя именно к социальным изменениям, проис­ходящим в мире. С его точки зрения, концентрация на индивиде, на его способности понять причину явлений, достичь успеха возникла в рамках культурного контекста национальной замкнутости, в целом свойственной западной культуре и в особенности традиционной для США. Однако во второй половине XX в. ситуация резко изменилась благодаря развитию мощных межнациональных объединений, ком­муникаций, средств массовой информации, информационных техно­логий. В такой ситуации нельзя сохранять «островное положение» за­падной культуры, его нужно как-то соотносить с процессами глобали­зации. В этой связи необходимы изменения, в частности традиционной для западной культуры идеи о «приоритете» индивидуального знания. Чем дальше осуществляется процесс развития других культур, тем ос­трее встает эта проблема [Gergen, 1994].

Что касается психологии, то здесь в связи с указанными обстоя­тельствами нужна альтернатива двум традиционным «китам» — эмпи­ризму и рационализму, воплощенным, по мнению автора, в бихеви­оризме и когнитивизме. Традиционная взаимная критика этих двух ориентации оказывается недостаточной потому, что она развертыва­ется лишь «по горизонтали» — в рамках одной и той же культуры (уже упоминавшийся «маятник»). Выдвижение на мировой арене других культур как равноправных субъектов социального процесса требует дополнения критики в области психологии и «по вертикали»: имеется в виду сопоставление принципов познания, характерных для Запада и для Востока, когда противостояние может быть выявлено, например, по линии эмпиризм — буддизм и рационализм — синтоизм [ibid.].

В данном случае в подходе Гергена в специфической форме выра­жено неоднократно заявленное в социальной психологии возрастаю­щее требование учета в исследованиях именно культурного контекста [Стефаненко, 1999]⁸. Так же в специфической форме Герген ставит вопрос об особом статусе социальной психологии как науки. Заостряя старую дискуссию о различии схем естественного и гуманитарного знания, он выдвигает кажущееся на первый взгляд парадоксальным утверждение о том, что социальная психология по существу является исторической наукой, точнее говоря, историей [Герген, 1995. С. 23].

' Этот вопрос более подробно обсуждается в главе 2. ⁸ См. следующую главу.

Основной строй аргументации в пользу этого тезиса базируется вновь на апелляции к изменяющемуся миру, который социальная психология, к сожалению, до сих пор не умеет «схватить» имеющи­мися в ее распоряжении средствами. Так, по мнению автора, необхо­димо четко осознать, что эта дисциплина имеет дело не со стабильно­стью, характерной для явлений природы, а «с фактами, которые под­вержены заметным временным флуктуациям и по большей мере неповторимы» [там же. С. 25]. Претензия же социальной психологии на описание универсальных закономерностей поведения не основатель­на, поскольку зафиксированные закономерности в действительности прочно привязаны к историческим обстоятельствам [там же. С. 36]. Таким образом, в рассуждение вводится еще один аспект социального кон­текста — исторический. Можно достаточно критично относиться к радикальному предложению трактовать социальную психологию как историю, но определенное «рациональное зерно» в понимании тес­ной связи социально-психологических исследований как с культур­ным, так и с историческим контекстом вряд ли стоит недооценивать.

Несмотря на неоднозначное отношение к идеям Гергена (отдель­ных коллег «шокирует релятивизм новаторской эпистемологической доктрины, покусившейся на традиционный онтологический статус базовых мировоззренческих категорий» [Якимова, 1999. С. 35]), мно­гие из постулатов социального конструкционизма получили доста­точно широкое распространение. Основная «интрига» при обсужде­нии вопроса о построении социальной психологии, адекватной тре­бованиям XXI в., состоит в том, является ли концепция Гергена единственным возможным вариантом решения поставленных проблем или она чрезмерно амбициозна и многие ее положения при всей их значимости не столь уж уникальны? При этом вновь обнаруживает себя известное противостояние американского и европейского под­ходов и несколько «ревностная» позиция последнего. В этом же ключе полезно обратиться и к традициям отечественной науки.

Общая логика «европейских» контраргументов, выдвигаемых про­тив позиции Гергена, может быть сведена к следующему. Предлагае­мые им идеи, вполне возможно, актуальны для американской соци­альной психологии, но, что касается Европы, здесь они несколько «запоздали»: европейская социальная психология не только уже дав­но сформулировала те же самые требования, но и частично их уже реализовала в целом ряде конкретных теорий. Такие требования конст-рукционизма, как необходимость ориентироваться на социальный контекст, учет культурных различий, отказ от индивидуального субъек-та познания (особенно при познании социального мира), воплоше-ны, по крайней мере,, в теориях социальных представлений С. Моско-

вичи, социальной идентичности А. Тэшфела, а также в этогенической

теории Р. Харре [см.: Андреева, Богомолова, Петровская, 2001]. Фраг­менты этих же требований присутствуют в теории социальной атрибу­ции М. Хьюстона и Й. Ясперса, при характеристике В. Дуазом уровней объяснения в социальной психологии и т.п.

Хотя каждая из названных теорий неоднократно проанализирова-на в отечественной литературе, выделим некоторые их положения, чтобы доказать «сквозной» характер поставленных Гергеном проблеме