Комментарий: О референтной группе

Группа с точки зрения социальной психологии — это люди, объединенные реальными отношениями. Все свои потребности мы можем удовлетворить, только находясь в группе. С нашей точки зрения человеку нужно только две группы: служебная и семейная, ибо в этих двух группах можно удовлетворить все той потребности. Если человек ищет себе еще третью группу, следовательно, ему плохо или в семье, или на производстве, или и там, и там. Если человек недоволен своей группой, то он стремится уйти в какую-нибудь другую группу. Вот эта группа и становится для него референтной. Он стремится туда попасть. Он делает какие-то-усилия для этого или хотя бы мечтает об этом. Все это очень разрушительно, ибо ухо­дит, драгоценное время. В прежние времена мелкопоместные дворяне стремились попасть в высший свет. Сейчас часто пользуются термином - «престижная группа». Дорогие мои чи­татели, подумайте, являетесь ли вы членом референтной для вас группы. Если нет, подумайте о том, чтобы сделать ее ре­ферентной, если вы начальник, или уйдите из нее, если вы только член этой группы. Я знаю одну больницу, куда стре­мились попасть все больные города и, естественно, сотрудни­ки этой больницы. Но вдруг я заметил, что некоторые со­трудники предпочитают лечиться не в своей родной больнице, а в других больницах города. Главный врач не сделал должного вывода, свидетельствующего о падении престижа больницы. Скоро она легла на дно, так как лучших специалистов пере­манили в другие лечебные учреждения.

Для Вечного Принца студенческие годы были счастливыми, ибо он входил в состав референтной для него группы, да и свое социальное положение студента считал тоже референтным.

Наведение мостов

Я в принципе был доволен своей группой. У нас сложил­ся довольно дружный коллектив. Мы вместе встречались по вечерам, ходили в кино. По праздникам устраивали вече­ринки в складчину. Была у нас девочка, которая жила в большом двухэтажном доме. Ее родители пускали нас, мы собирали по очень небольшой сумме из расчета не более одного стакана вина на человека. Была соответствующая за­куска. Там мы еще играли в бутылочку. Стыдливо целова­лись. Этим дело и ограничивалось. В нашу компанию, по-моему, все-таки входила не вся группа, потому что собиралось не более 15—16 человек.

В группе между однокурсниками складывались еще ка­кие-то отношения, но я был как-то в стороне. Потом мне признавались девочки, что они меня любили, но я глубокого интереса к ним не проявлял, так как по моим тогдашним воззрениям всупруги никто из них мне не годился по двум параметрам: национальность и возраст. Теперь, по зрелому размышлению, многие из них по социальным параметрам могли бы составить счастье моей жизни. Все, с кем мне сейчас приходится встречаться, стали квалифици­рованными врачами, хорошими женами и матерями. Мне очень нравилась девочка из другой группы, веселая, жизнерадостная. Однако я не проявил активности. Она потом познакомилась со Студентом строительного института. В общем, на первом курсе сердце мое было свободно, и я более или менее отдался занятиям. (Может быть, занятия и период адаптации не оставляли места в сердце Вечного Принца?

Не трудно спрогнозировать, что как только Вечный Принц втянется в учебу и она станет обычным делом, так сразу же у него начнутся проблемы с любовью. — М.Л.) Не помню точно, но мне кажется, что первую сессию я сдал на отлично. Помню, что было два экзамена — анатомия и химия. Вот расчет анатомии я точно не помню, но по химии у меня было пять. Проверить сейчас не могу да и смысла нет. В диплом пошла итоговая пятерка по анатомии, полученная мною на втором курсе. Но все равно считалось, что медаль я свою, как и еще один студент, с которым мы вместе ра­ботали на стройке, Юморист, оправдал. Остальные медалисты в нашей школе ходили бы в троечниках. Тогда мне, правда, в голову не приходило, что можно медаль по блату получить. Да и в институте, по-моему, тогда ставили оценки правильно, от души. Стипендию давали только в том случае, если не было троек. В общем, я учился на стипендию, довольно часто повышенную.

(Здесь ВП описывает факт, который подтверждается и моими социологическими обследованиями. В одной группе редко подбираются не только супружеские пары, но даже сексуальные. Я это объясняю тем, что педагогический (тот же производственный) процесс поставлен плохо, и во время учебы человек не может проявить себя достойным образом, ибо ему приходиться работать на оценку и меньше всего думать о деле. Вот он и выглядит непривлекательно в глазах представителей противоположного пола. Что я могу думать о девочке хорошего, когда она мямлит что-то несусветное на заняти­ях или бойко пересказывает только что сказанное препода­вателем. Да и я так же выглядел в глазах других. Искали они себе и находили пары на танцах или еще где-нибудь. То есть сексом начинали заниматься люди, которые практически не знали друг друга. Или, как пел Высоцкий, в горы они вместе не ходили. — М.Л.)

Наша группа на первых курсах жила своей активной об­щественной жизнью, причем неформальной. Мы даже сами собирались черт-те где. Помню, однажды собрались на чер­даке какого-то здания обсуждать сексуальный вопрос. Не помню, кто, но какой-то любвеобильный парень из город­ских успел объясниться в любви практически всем девоч­кам нашей группы, да еще в письменном виде. Я помню, что тогда я и высказал объяснения, что для нас, выходцев из мужской школы, девочки кажутся какими-то экзотичес­кими и привлекательными животными, а вот общаться мы с ними не можем. Кто-то надо мной посмеялся, но, в об­щем, злобных отношений, мстительных, грубых у нас не было. Вообще, я как-то всегда оказывался в стороне от всей этой внутренней жизни в группе, да и в последующем в ра­бочих коллективах я тоже оказывался в стороне от сплетен. Я даже не знал, с кем я встречаюсь, кто мне нравится, и кому я нравлюсь. Об этом мне рассказывали. Тем не менее, если даже я и присматривался, то как-то не замечал, что я кому-то нравлюсь. Точно так же не мог согласиться, когда мне говорили, кто мне нравится.

Такая неинформированность приводила меня к некото­рым недоразумениям. Однажды мы после окончания заня­тий института группой человек 6—7 шли по центральной улице. Я оказался рядом с какой-то девочкой, и мы с ней о чем-то щебетали. Убей меня Бог, не помню о чем. А один из ребят, Юморист, несший ее портфель, все время на меня наскакивал. Меня эта девочка никак не интересовала лич­но. Может быть, поэтому я вел себя с ней весьма свободно. По­том мне растолковали, что она ему нравится, а он на меня злится. Честно говоря, я этому парню завидовал. Он так блистательно шутил, но внешностью скорее походил на Сирано де Бержерака, А я же был совсем наоборот. Но наша Роксана предпочла бессловесного Невелетта. Это не дела­ет ей чести, хотя понял я это только сейчас. Так мы с моим соперником парочкой и держались. Потом мне эта девочка даже понравилась. Такие у нее были губки бантиком. Мой друг как-то удивился и не понял, что я в ней нашел, Никаких ухаживаний и объяснений с моей стороны не было. Кстати, скоро она мне разонравилась. Так что и объясняться не нужно было. Просто я стал пялить глаза на другую.

Еще один эпизод из первого курса. Был у нас один мальчик. Назовем его Певец. Он считал, что очень хорошо поет. Тут я ему не судья. Пел он, по-моему, больше чем нужно, но в художественную самодеятельность не шел. По-види­мому, боялся критики. Нашим девочкам он отчаянно не нравился, зато он очень красиво ухаживал за девочкой из другой группы.

Надо сказать, что лекции скоро стали для меня довольно скучными. Да и не только для меня. Тем не менее ходить на них нужно было обязательно. Некоторые даже записывать надо было обязательно, ибо на экзаменах нужно было отвечать именно так, как говорил лектор. За пропуски лекций нас гоняли. Проводились внезапные проверки. (Добивались, чтобы тела присутствовали, а вот души таким способом не соберешь. Нет, чтобы поднять лекторское мастерство, чтобы бежали студенты на лекции, У нас, когда начались новые веяния, студентам разрешили свободное посещение лекций, так студенты практически прекратили ходить на лекции. Что сделали? Опять ввели обязательное посещение лекций. Подсчитал бы кто убытки от такого обучения! Ну, нельзя скучно проводить занятия. Ведь толку никакого нет. Еще Шекспир об этом говорил: «В чем нет услады, в том и толку нет, что нравится, то и изучайте». — М.Л.)

Я как законопослушный гражданин посещал все лекции. Однако слушал далеко не все. Так вот, с этим Певцом мы и играли на лекциях в шахматы. Он меня обыгрывал, да еще и смеялся. У него был второй разряд. Он говорил, что я у него никогда не выиграю. Меня это заело. Я стал учить теорию и играть с ним. Месяца через два я уже у него выиг­рывал, а он утверждал, что и через три года я у него выиг­рать не смогу. Все-таки по второму разряду, как мне кажется, он не играл, ибо, когда я встретился с истинными второразрядниками, они меня обыгрывали какое-то время довольно легко. К сожалению, на шахматах я не задержался. Знаю несколько дебютов. С пляжными шахматистами мне неинтересно. Серьезным шахматистам со мной неин­тересно.

Второй курс.

Первый курс я окончил успешно. Каникулы свои про­водил в саду, хотя было и светлое место в моих каникулах: я впервые самостоятельно поехал по путевке в дом отдыха возле Туапсе. Там у нас подобралась очень хорошая компа­ния. Большинство было на 2—3 года и старше меня, и с большими достоинствами. Студент технического вуза, пер­воразрядник по фехтованию и великолепно играющий на фортепиано, Лариса, девушка, с которой он там познако­мился и встречался. Гимнастка первого разряда, наша сту­дентка 4-го курса, парень старше нас лет на пять с манера­ми киногероя, чем-то напоминающий Ширвиндта. Пел великолепно басом. Оперная актриса на последних меся­цах беременности. Я с головой окунулся в домотдыховскую жизнь. Пляж, танцевальные вечера и всевозможные кон­курсы, где мне занять первое место не удавалось. Я очень расстроился только до поводу того, что меня сразу же ис­ключили из числа претендентов на первое место в вальсе. Я считал, что вальс я танцую хорошо. Теперь-то, когда у меня стала хорошей пластика, я понимаю, что я только хо­рошо и выносливо крутился. Помню, мне было обидно, что я не мог нырять с пирса, а моя дама сердца (Гимнастка) делала это очень ловко. Утешил я себя тем, что как-то про­плыл от одного дома отдыха до другого (1,5 км). Увы, под­вига моего никто не видел.

Кроме всяких походов наша группа, организовала кон­церт художественной самодеятельности. Пели мы хором. Был у нас свой аккомпаниатор и солисты. Оперная актри­са и Ширвиндт пели что-то классическое, соло и дуэтом. Мне больше нравился голос А.Ширвидта, и я стал сомне­ваться, профессиональная ли она певица. Все стало на свои места во время концерта. Она так забила А. Ширвиндта, что его и слышно не было. Тогда я впервые понял, что высо­вываться нужно тогда, когда нужно высовываться, а не при каждом удобном случае. Тогда же я был благодарен тому что все-таки два года учился в музыкальной школе и мог петь в хоре, а не только открывать рот, как это было ранее. Кроме того, я объявлял номера. Дикция у меня была хорошая, выучили. Хорошо помню, что рассказчиком я всегда был плохим. Во-первых, не о чем было рассказывать, во-вторых, по-видимому, я терялся, тушевался. Надо мной подшучи­вали, так я понимаю, беззлобно, я же обижался, хотя и понимал, что выражать обиду было бы глупо. Я ее и не выра­жал, как мне тогда казалось. Однако все было очевидно. И поддразнивать, следовательно, меня было интересно. Мо­жет быть, поэтому я и не решался брать на себя ведение беседы. Чтобы не подлавливали. Потом, когда я овладел техникой амортизации, мой постоянный остряк вдруг ска­зал, что ему стало неинтересно меня поддразнивать. Надо мной почти не подшучивали, разве что над физической неловкостью.

Насколько я помню, здесь у менявпервые проявился на­вязчивый страх высоты. Произошло это при следующих обстоятельствах. Как-то мы все компанией взобрались на одну вершинку, где были следы дота (долговременная огне­вая точка) и даже торчала какая-то палка. Я сел, свесив ноги вниз. Под нами проходило железнодорожное полотно, и периодически с шумом шли поезда, а еще чуть дальше шумело море. Какое-то время мы наблюдали эту картину. Потом собрались уходить, Я стал подниматься на ноги, используя палку, а она стала выходить из гнезда. По-моему, ребята меня подхватили. Все кончилось благополучно.

Мы весь вечер развлекались. Даже пошли смотреть на какой-то тошный мелодраматический фильм. Я запомнил его название — «Мария Канделария». Это что-то наподобие нынешних мыльных опер, только в одну серию. Он и она, очень бедные и любят друг друга. Она, конечно, очень кра­сивая. Но папа ее много должен местному богатею. Он простит долг, если эта Мария Канделария переспит с ним. Все герои плакали, а мы смеялись над их горем. Потом я уже узнал теорию всего этого. Когда человеку радостно, он не очень реагирует на горе. Происходит временная душевная анестезия. Помню, я как-то позже смотрел этот же фильм и вышел в подавленном настроении. Фильм мне поправился, и я посочувствовал героям. По-видимому, в то время со мной сделали что-то несправедливое.

Так вот, в эту же ночь мне снился сон, что я падаю в про­пасть, и просыпаюсь в ужасе. Потом этот сон стереотипно повторялся. С тех пор я стал бояться ходить по горам, если путь проходил даже по очень широкому карнизу, но над пропастью. Я все время жался к стене. А может быть, я этот эпизод придумал, чтобы оправдать свои страхи. Нет, что-то такое было, хотя, может быть, я и не садился над пропас­тью. Теперь-то я знаю механизмы навязчивостей. Это глу­боко личностный симптом, с которым можно расправить­ся психоаналитическими методами.