МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОНФЛИКТЫ. С середины XVI в
С середины XVI в. русские самодержцы перешли к активной политике присоединения к России сопредельных территорий, на которых жило нерусское население. По обширности владений уже в XVU в. Россия была самым крупным в мире государством. Чаще всего осуществлялся захват новых земель, реже происходило добровольное вхождение соседних стран в российское царство. Но во всех случаях присовокупленные к царской короне земли становились ее полной собственностью со всеми вытекающими из этого последствиями. Например, по указу Екатерины П вольные украинцы были отданы в крепостную зависимость украинской и русской шляхте. Ни о каком возвращении «присоединенных» народов в независимое состояние не могло быть и речи. Существовала «единая и неделимая» Россия! Любая попытка выйти из-под власти «белого царя» воспринималась как тяжкое государственное преступление. Волнения на национальной почве подавлялись подобно обычному бунту. Затяжных войн короны с нерусскими подданными почти не было. В XIX в. наиболее беспокойными для русских императоров окраинами были дважды восстававшая Польша и Кавказ, усмирением которого Николай I занимался почти все свое долгое царствование. В официальной идеологии национальный состав России представал как великороссы, близкие к ним по происхождению малороссияне (украинцы) и белорусы, а также прочие «инородцы». В своем православно-великорусском самолюбовании самодержавие несколько высокомерно взирало на нерусские национальности, но при этом достаточно терпимо относилось к национальному своеобразию их социального быта и культуры. Видя в ирландцах соперников, Англия в XVII в. дошла до того, что выплачивала награду любому за голову выданного им учителя ирландского языка. В России ничего подобного не было.
Царское правительство заботилось лишь о том, чтобы «инородцы» платили подати и демонстрировали лояльность властям. Местная верхушка (мурзы, баи, князья) получала дворянские привилегии и поддержку правительства в усмирении непокорного населения. Разумеется, не шло и речи о поддержке развития национальных культур «инородцев» (открытии университетов с преподаванием на национальном языке, субсидировании этнографических музеев и проч.). Беспрепятственное социальное продвижение и карьерный рост жителя российской империи возможны были лишь через приобщение к русской культуре. Переход иноверцев в православие властями приветствовался. А переход православного в лоно иной религии или встречал немалые препятствия (в католицизм или протестантизм), или признавался невозможным (в мусульманство или буддизм).
Большевики, придя к власти, вполне последовательно проводили принцип «единой и неделимой» страны, в которой население есть собственность власти, какой бы национальности оно ни было. Перекраивались границы между административными единицами; национальные объединения то укрупнялись, то дробились. Одни народы в «наказание» были депортированы (крымские татары, ингуши и др.), другие — насильно переселены в освободившиеся после депортации селения. По случаю 300-летия «воссоединения» Украины с Россией в 1954 г. первый секретарь ЦК КПСС Хрущев сделал Крым украинской территорией. Все это было вполне логичным, так как соответствовало критериям политического и идеологического удобства. Официально считалось, что формируется «историческая общность нового типа» — «советский народ». Этим «советским народом» владел единый собственник — коммунистическая номенклатура. А собственник знает, что никому нет дела, в каком из карманов его собственного пиджака будет лежать его же собственный полуостров Крым. Главное, чтобы носить было удобно. Многолетний же террор власти против населения привел к тому, что любое ее решение население было обречено приветствовать.
Традиционные этнические особенности национальных культур народов Советского Союза уподоблялись как бы акценту, придающему общезначимому высказыванию местный колорит. Культура объявлялась единой во всем ее многообразии: «социалистической по содержанию, национальной по форме ». Поэтому не имело значения, какому из «братских народов» будет формально принадлежать та или иная территория. Может быть даже лучше создавать национальную чересполосицу: тогда процесс вызревания новой «советской» культуры пойдет еще быстрее.
Но национальные проблемы от этого не исчезали. Они подспудно накапливались, оборачиваясь латентными конфликтами, изредка выливавшимися в открытые протесты против партийно-коммунистического режима. На закате советского режима они выплеснулись наружу — в Нагорном Карабахе, в Тбилиси, в Баку, в Вильнюсе. Везде пролилась кровь. После августовского путча 1991 г. СССР как коммунистическая империя рухнула. Беловежские соглашения признали распад страны с учетом существовавших в декабре 1991 г. официальных границ между союзными республиками. Последний плод неумного административного творчества коммунистов пришлось принять как данность. Но конфликты в национальных отношениях от этого не исчезли. Скорее наоборот, они запылали с еще большей яростью.
Так как административные границы во время большевистского правления перекраивались многократно, то борьба за спорные территории рискует вылиться в бесконечный спор, какое размежевание территорий принимать за справедливое. Каждая сторона избирает наиболее благоприятный для себя вариант и объявляет его «исконным». Таков спор Азербайджана и Армении по поводу статуса Нагорного Карабаха. Ингуши требуют восстановить их территорию в границах, существовавших до их депортации в 1944 г. А осетины, заселившие опустевшие ингушские села, считают законными границы, обозначенные после 1944 года. И есть почва для опасений, что это только начало активизации территориальных претензий.
Человек был гражданином страны и союзной республики, представителем многонационального и могучего государства. А теперь кто он? С распадом СССР у него исчезла прежняя государственно-историческая и гражданская идентичность. В этих условиях национальная принадлежность оказалась тем спасательным суденышком, на котором человек пытается найти место (самоопределиться), чтобы плыть по бурному морю житейскому.
«В новых социально-политических условиях народы России проходят скорее этап разъединения. Его психологической основой является разрушение того уровня идентичности, который объединял народы Советского Союза. Субъект межэтнического взаимодействия становится все более « первичным »... Общая идентичность даже «не разламывается», она «крошится». Главное значение приобретают различия не цивилизационного или национального уровней, а этнического или даже субэтнического. Например, у северокавказских народов снизилось общее чувство общей «кавказской» идентичности, усилилась дифференциация между этническими группами и внутри этнических групп. Поэтому в качестве активных субъектов деятельности и взаимодействия на Северном Кавказе следует рассматривать не отдельные республики, а составляющие их народы»[120].
Распад СССР неизбежно воспринимался в контексте конфликта центральной власти и власти на местах, а в этнической плоскости — как размежевание русского и нерусского населения. В пользу отделения «окраин» от «центра» выдвигались следующие соображения: сбросить власть Москвы как твердолобого бюрократа и экономического вампира; избавиться от несправедливости при делении доходов между областями страны (одни — потребители, другие — доноры); повысить свой национальный статус (обрести суверенитет); восстановить баланс общества и природы, хищнически эксплуатируемой «центром»; стать полноправными хозяевами обильных природных богатств; наконец, избежать угрозы русификации населения и гибели своей национальной культуры.
Но размежевание сразу же породило немалые трудности. Суверенитет стоит дорого: нужно иметь свою армию, пограничные войска, валюту и полный комплект административных структур. Приходится вносить плату за все виды коммуникаций через ставшую иностранной территорию (нефте- и газопроводы, железные дороги и проч.). В кризисной ситуации на «окраинах» резко возросла безработица. Безработные суверенных теперь государств хлынули в Россию, где больше возможностей получить работу, но в качестве бесправного и низкооплачиваемого полураба, которого русское население подозревает к тому же в преступном умысле («чеченская мафия»). Кроме того, возникла опасность победы культурного провинциализма. В мире существует менее десятка языков, на которых с должной полнотой закодирована информация о достижениях человечества. И русский язык — один из ведущих. Национальные амбиции могут питать протест против «русского засилья». Но на практике это будет означать дорогостоящую переориентацию на другой, но также иностранный язык (английский, арабский).
Конечно, существует тенденция обвинить во всех бедах «русских империалистов»: они-де довели до такого состояния. Но в большинстве национальных элит России и «ближнего» зарубежья все сильнее укрепляется трезвый подход, тормозящий конфронтацию с русскими. И главная причина здесь в том, что в основные, самые острые межнациональные конфликты русские не вовлечены. Война на территории Чечни не воспринималась русскими как отечественная, и никаких территориальных споров в ней не решалось. А вот конфликты Грузии с Абхазией, Северной Осетии и Ингушетии затрагивают территориальные интересы. И Россия выступает в этих конфликтах как сила, помогающая снизить их издержки.
Крайние националистические теории рассматривают нацию как некое «природное продолжение» в человеческом коллективе. Нация «естественным» путем связана со своим природным окружением и всегда имеет однозначные «объективные интересы». Если это так, то нациям ничего не остается, как бескомпромиссно драться за владение своей сферой обитания, а возможно — и за ее расширение. Именно поэтому крайние националистические теории поддерживают агрессивные стремления наций. Побеждает сильнейший. Территория — это важнейший ресурс, за который нужно бороться до победы и уничтожения противника. Победителей не судят, война и политика — грязное дело, но они необходимы для выживания нации. Такие теории этноцентричны, потому что исходят из интересов одного этноса, не рассматривая ту цену, которую за победу «своих» заплатят не только противники, ноиэти самые «свои». Более плодотворны теории, которые не рассматривают нацию как однозначно определенную социально-биологическую данность. Нация, этнос существуют только тогда, когда они осознают себя как этническое единство. А осознать это можно только в сравнении «своих» и соседей. Самосознание нации оказывается структурным образованием, возникшим из системы со- и противопоставлений с соседями. Как свита делает короля, так и окружающие этносы помогают этносу осознать себя в конкретных характеристиках. В той степени, в какой изменяется окружение, меняется и самовосприятие нации. Это значит, что национальная самоопределенность подвижна и всегда является результатом балансировки внутренних и внешних связей в человеческих сообществах.
Если ухудшаются отношения с тем или иным соседним народом, то происходит «уплотнение» границы этнического самосознания: общие с соседями черты становятся малосущественными, а вот межэтнические различия приобретают повышенно важное значение, причем каждой стороной оцениваются в свою пользу. Характерные для «своих» черты признаются человеческими, а черты «врага» — нечеловеческими. Происходит кристаллизация «образа врага» и «образа своих ». Эти образы при разрастании конфликта становятся грубее, примитивнее, но зато позволяют в каждом конкретном случае быстро перейти к действиям по защите «своего правого дела».
Вступить в ссору значительно легче, чем выйти из нее. Поэтому изживание «образа врага» происходит медленнее, но при этом изменяется и образ «своих». Этническое самосознание обретает более проницаемую границу. Контакты между соседними народами могут расширяться, изменяя тем самым национальное самосознание каждого из них. Построенная на идее взаимоотражения релятивистская теория наций позволяет выработать продуктивные подходы к межнациональному взаимодействию и решению конфликтных ситуаций, избегая силовых решений.
«Релятивистская позиция начинается с сомнений по поводу притязаний на любые истины в последней инстанции, касающиеся определения и формулировки национальных интересов. Действительно, если национальные сообщества возникают лишь во взаимодействии с другими, то вопрос о знании интересов любого данного сообщества должен быть подвергнут анализу именно с этой точки зрения. Следовательно, обоснование национальной доктрины, включая доктрину национальной безопасности, также надо строить не исходя из так называемых объективных предпосылок, а задавая себе вопрос: не является ли данное сообщество источником «повышенной опасности» для других народов и государств?..»[121]
Увеличение межнациональной напряженности не просто ожесточает жизнь людей во всех враждующих станах. Стремясь в целях безопасности как можно полнее отождествить себя со своей национальностью, человек готов воспринять самые архаические национальные привычки, реанимированные в ходе борьбы за «национальные святыни». В результате возможен откат от цивилизации
После изгнания войск Наполеона из Испании в стране была восстановлена такая испанская «традиция», как инквизиционный процесс. Чеченская война активизировала столь же прискорбный реликт кавказской культуры, как кровная месть. А восстановление «мусульманских ценностей» сопровождается введением шариатского судопроизводства.
Как бы ни решалась судьба государств, которые входили в СССР, они все равно останутся многонациональными. И Россия в первую очередь. Парад суверенитетов хорошо смотрится, когда сообщество « сбрасывает »вышестоящую власть. Но чаще всего это же сообщество сталкивается с желанием своего меньшего сообщества обрести независимость. И нет конца такому делению. Поэтому объединительные процессы столь же важны для безопасности сообщества, как и суверенизация через выход из более крупного государственного образования. Усилия грамотных политиков, умеющих решать межнациональные конфликты, могут оказать неоценимую услугу народам, которые начинают строить свои отношения на принципах ненасилия.
Глава 12