Классификация болезней 9 страница
Настоящая глава посвящена рассмотрению специфических форм интерпретации и классификации того биографического материала, который попадает в наше распоряжение. Формы, о которых идет речь, характеризуются двойственностью: с одной стороны, они дают нам средства для обретения некоторого общего знания, а с другой стороны — направляют наше внимание на то, что единственно и неповторимо.
Методы биографики
(а) Сбор, упорядочение, представление материала
Сбор материала — это приведение в единство всех фактов жизни индивида, его собственных высказываний, сообщений и отчетов о нем, результатов тестирования его способностей, всего того, что непосредственно или опосредованно служит объективации его жизни. Все, что сообщает хоть что-нибудь о жизни индивида, может стать материалом для его биографии. Упорядочение материала может осуществляться по-разному, но все подробности должны быть представлены в отчетливой, обозримой форме. Для целей биографики важно, чтобы материал упорядочивался на хронологической основе. События, сообщения, письма и т. п. должны располагаться в хронологическом порядке, с указанием всех дат. В этом виде они составляют исходный материал для всякой дальнейшей биографической работы. Этот материал должен быть по возможности полным, без пробелов. Представление материала, следующее за всей этой предварительной технической подготовкой, составляет особую проблему. В представляемой лаконичной, прошедшей тщательный отбор, структурированной картине отдельная жизнь должна проявиться во всей своей целостности. Мы не получим никакой картины на основании одного только собрания частностей или простой аранжировки отдельных данных в хронологическом порядке.
Возникает вопрос: каким образом можно наглядно представить человека в целом и в его глубинной сущности? Живой человек в каждый данный момент времени присутствует в «сиюминутности» своего наличного бытия, но не как целое. Целое может оказаться в фокусе нашего поля зрения только в результате обобщения и представления всей жизни человека.
Итак, сбор материала и его представление исключают друг друга. Любая попытка сочетать эти два момента порождает досадную путаницу. Для каждого отдельного случая необходимы как сбор, так и представление материала: собранный, исчерпывающий материал должен быть готов для любых новых исследований на его основе, а представление этого материала, то есть его оформление, осуществленное в определенный момент времени для решения определенной задачи, должно быть готово к повторному использованию в свете новых идей — так, чтобы различные варианты представления одного и того же материала могли стимулировать и дополнять друг друга. Представление материала можно считать испорченным, если в нем нет ничего, кроме исходного «сырья»; с другой стороны, процесс сбора материала терпит ущерб, если в него вмешивается представление материала. Упорядочение фактов — если только оно не осуществляется в соответствии с некоторыми внешними точками зрения на сбор и систематизацию данных — есть уже их интерпретация и представление.
(б) Описание конкретных случаев болезней (казуистика) и биографика
Существует принципиальное смысловое различие между описанием больного как частного случая того или иного общеизвестного расстройства и описанием его же как единственного, неповторимого представителя рода человеческого. Направляя свое внимание на первый, общий аспект психического расстройства, я не испытываю необходимости в целостной биографии; мне нужны только конкретные, относящиеся к данному аспекту факты, и я, по мере возможности, пытаюсь выявить их в казуистическом описании. Когда же я сосредоточиваю свое внимание на индивиде, я пытаюсь увидеть его жизнь в целом; при этом элементы общего характера служат средством постижения и представления, но не составляют моей цели. Любовь к отдельному «случаю» побуждает меня обратить его в нечто большее. Индивид, как нечто историческое и неповторимое, вписывается в ту совокупность живых форм, которую мне довелось наблюдать и которая хранится в моей памяти. Казуистические описания (истории болезни) относятся к области общего знания, тогда как биографика всегда указывает на конкретного индивида.
В случае казуистики отбор существенно важных и достойных упоминания явлений осуществляется на основании только одной точки зрения. В случае же биографики основным фактором служит единство данного индивида как внутренне связной целостности. Именно это единство управляет отбором точек зрения, позволяющих рассмотреть целое с должной полнотой.
Индивид может что-то значить и с исторической точки зрения. Но для психопатолога, посвятившего себя исключительно казуистике, он существует вне какой бы то ни было исторической роли или объективной оценки и представляет всего лишь выражение того или иного идеального типа.
(в) Настоящее как исходный пункт
Как правило, биографический материал добывается только благодаря опросам и сбору документов. Наблюдатель может участвовать в жизни другого человека лишь на правах преходящего, временного фактора. Врач имеет своих больных перед собой, он общается с ними, помогает им и оказывает воздействие на их жизнь в течение более или менее длительных периодов времени. Жизнь больного раскрывается врачу, в меру восприимчивости последнего, как целостный фрагмент развития данного больного в данный период времени. Чем ближе врач к больному, тем полнее раскрывается перед ним соответствующее развитие, тем больше вероятность того, что он сумеет воспринять его наиболее значимые, решающие элементы. Весь промежуток времени от рождения до смерти, в других случаях явленный врачу ретроспективно и в сжатой форме или нуждающийся в умозрительной реконструкции с его стороны, может быть воспринят и пережит как настоящее во всей своей конкретности — если только врач уделит свое внимание всему тому, что уже произошло в жизни его пациента и что еще могло бы произойти. Фон Вайцзеккер считает, что в психотерапевтической деятельности опыт полной вовлеченности врача в жизнь больного возможен постольку, поскольку личность врача становится фактором развития событий, происходящих в личностном мире больного. В итоге терапевт и больной становятся актерами одного и того же спектакля; врач принимает участие в судьбе больного, вместе с ним проходит через все его кризисы, испытывая на себе всю меру их серьезности. Фон Вайцзеккер заинтересован в том, чтобы обратить такое биографическое восприятие («восприятие в терминах биографики», biographische Wahrnehmung) в основу для новых прозрений.
Типичную стилистику биографических событий он обобщает следующим образом: «Дана определенная ситуация, возникает определенная тенденция, напряжение нарастает, кризис достигает кульминации, вторгается болезнь, и вместе с этим вторжением или вслед за ним первоначальная ситуация разрешается; наступает новая ситуация, которая затем стабилизируется». Событие, драма, кризис, разрешение — все это суть для него биографические категории, вмещающие в себя «целостные события»; из них уже невозможно исключить так называемые случайные события, а соматические болезни (вплоть до тонзиллита и др.) могут при случае играть в них существенную роль. Он обнаружил, что соматические болезни «возникают в поворотные моменты биографических кризисов или находятся в неразрывной связи с самыми коварными кризисами всей жизни… что болезнь и симптом обретают значение душевных устремлений, моральных позиций и духовных сил; соответственно, в биографии видится нечто вроде общей основы для всех соматических, психических и духовных аспектов человеческой персоны». Смысл и границы своего «биографического восприятия» он определяет следующим образом: «Недопустимо прилагать категории биографического подхода без разбора ко всему, что выявляется при анамнезе или исследовании. Биографический метод — это не объяснение, а род наблюдающего восприятия. Используя его, мы не обнаруживаем никаких новых факторов или веществ наподобие излучений или витаминов. Но он оказывает преобразующее воздействие на фундаментальные категории объяснения. Включение субъективного фактора в методологию исследования — это точка, в которой возникает сдвиг фундаментальных категорий».
Вместе с тем биографическое восприятие может вводить в заблуждение. Если эмпирического материала слишком мало, такое восприятие способно порождать почти произвольные выводы. В качестве иллюстрации приведем хотя бы следующее рассуждение: «Во время эпидемии лицо, испытавшее душевное потрясение, легко заражается и может умереть — при том, что окружающих болезнь может не затронуть вовсе. Это обстоятельство известно и широко признано, особенно в связи с эпидемиями холеры: смерть Гегеля и Нибура от этой болезни была обусловлена впечатлением, произведенным на них парижской революцией 1831 года».
Хотя фон Вайцзеккер не сопровождает свою обобщенную трактовку проблемы никакими конкретными «данными» — по меньшей мере в подразумеваемом им смысле, — он все же обращает внимание на один аспект медицинской казуистики, который исследователи слишком легко забывают. Существует принципиальное различие между нашим восприятием случая как проявления чего-то общего (таков научный подход) и нашим восприятием того, что явлено нам как нечто единственное, как загадка, для разъяснения которой любые утверждения общего характера совершенно непригодны (таков подход, основанный на общности судеб, экзистенциальном и метафизическом опыте). Разница принципиальна потому, что здесь, у последних пределов научного познания, любая коммуникация может основываться только на непосредственных данностях нашего опыта: «Я могу сообщить, но не могу обобщить то, что я знаю». Согласно фон Вайцзеккеру, «наиболее важные стимулы не могут быть переведены в понятийную форму», — хотя в другом месте он же утверждает, что «понятийных определений отнюдь не следует избегать». Впрочем, такие определения едва ли вообще возможны, если понимать под ними ссылки на какое-то объективное, доступное проверке знание. Тот обобщающий элемент, на который можно было бы указать в данной связи, есть не общее, объективируемое благодаря нашему познанию, а универсалия, философски объясняющая историческое проявление абсолюта, или одна из категорий, используемых при объяснении стиля, типа и формы (здесь, впрочем, надо заметить, что только неповторимое и непредсказуемое объяснение достигает цели).
Существует также принципиальная разница между раскованностью исследователя — свободного от каких бы то ни было предвзятых схем и совершенствующего свою восприимчивость, подчиняющегося фактам и доверяющего интуиции, — и соучастием врача в судьбе пациента: ведь когда врач сам вовлекается в перипетии чужой жизни, всякого рода случайности, интуитивные догадки, безграничные возможности для интерпретации на мгновение обретают для него метафизическую неоспоримость. Он уже не смотрит на вещи глазами одного только эмпирического разума. Поэтому он может лишь рассказать о том, что обрело для него статус очевидности, сделать это наглядным и осязаемым, но не доступным объективной верификации: ведь он сам, по существу, не может знать, было ли это в действительности или нет, и не имеет средств для проверки самого себя. Сила воздействия его рассказа коренится в живости видения: «рассказывая повторно, ты говоришь уже о чем-то совсем ином».
(г) Идея единства биоса
В течение всей своей жизни человек, несомненно, остается единым целым — не только потому, что его телесная сфера при всех затрагивающих ее материальных изменениях, трансформациях формы и функций остается той же, но и благодаря осознанию собственной идентичности и памяти о своем прошлом. Говоря о единстве человеческой жизни, мы, однако, имеем в виду не эти формальные проявления единства, а скорее то единство, которое обнаруживается в связности внутреннего и внешнего опыта человека, его переживаний, действий и поведения — связности, которая объективируется в совокупности явлений, составляющих биос. Но такое единство постоянно находится под вопросом. Человек, так сказать, «распыляется», допускает отсутствие связей между происходящими с ним событиями; внешние события «наваливаются» на него как нечто чуждое; он выказывает забывчивость, он изменяет себе, он претерпевает радикальные метаморфозы. Но даже при наличии относительно связной картины биографическое исследование может лишь выделить из общего контекста то, что оно хочет представить. Оно не способно вернуть единство тому, что уже было разделено. Но единство, заключенное в живом человеке — то самое единство, вокруг которого биограф кружит со своими образами и понятиями, — представляет собой не объект, а лишь принятую «к сведению» идею. Эта идея единства сама поддается структурированию. Она необходима биографу; но он вовсе не должен постоянно размышлять о ней. Во всех своих многообразных модусах она указывает на пределы нашей способности к познанию; и в то же время она сообщает последней все новые и новые стимулы. Она держит наши глаза открытыми, чтобы мы не ограничивали себя преждевременными единствами, будто бы составляющими искомую целостность.
(д) Фундаментальные категории биографики
Идея единства биоса сама по себе объективируется только в формальных схемах (начиная со схематического представления о пребывающем во времени гештальте); но благодаря ее использованию мы открываем для себя категории, с помощью которых удается в общих терминах понять то, что методологически представляется как биографический материал (иными словами, мы открываем для себя не единство как таковое, а ряд частичных единств). Категории, о которых идет речь, распадаются на две группы, соответствующие причинным и понятным связям. К первой группе относятся биологические категории течения человеческой жизни — то есть различные возрастные периоды, типичные фазы и процессы (см. §2 настоящей главы). Ко второй группе относятся категории истории внутренней жизни человека: «первое переживание», «адаптация», «кризис», «развитие личности» и т. п. (§3 настоящей главы). Все эти категории обозначают то общее, что содержится во всякой биографии. Общее может быть предметом научного обсуждения; что касается специфического и частного, принадлежащего данному биосу, и только ему, то оно может быть лишь описано во всей своей конкретности. Биографическое исследование — это не просто приложение общих категорий к конкретному материалу; оно объединяет общее и неповторимое в единой разъясняющей среде. Общее знание, достигаемое на основе использования категорий, и составляет предмет настоящей главы.
(е) Замечание о гуманитарной биографике
Биографии, создаваемые в рамках гуманитарных наук, охватывают мир, направления духовной жизни, исторические периоды в той мере, в какой они представлены в личности и проявляют себя через нее. Они также занимаются объективными проявлениями и достижениями, делающими данную личность интересной для исследования. Авторы сплошь и рядом выказывают отсутствие интереса к психологическим реалиям, обходят их стороной, не умеют их распознать или трактуют их более или менее фантастически. Но все это не биографии в подразумеваемом здесь смысле — то есть в смысле описания единственного и неповторимого биоса отдельного человека. К биографиям в нашем смысле близки не очерки в жанре «жизнь и творчество», создаваемые без сколько-нибудь определенной цели, а скорее литературные описания, в которых действительный материал перемежается разного рода комментариями. Литературный мир интересуется биографиями лишь постольку, поскольку они включают в себя достижения творческого духа, и пренебрегает так называемыми приватными моментами. Отсюда — поразительно малое число настоящих, реалистических биографий.
И все же, с точки зрения нашего интереса к биографике, гуманитарные науки очень важны, так как именно они предоставляют в наше распоряжение обильный материал. Полноценная и правдоподобная документация сохранилась только о жизни исторических личностей. Мера обозримости их биосов несопоставима с тем, что мы можем знать о больных, правонарушителях, обычных людях. Такой человек, как Гете, безотносительно к степени своего исторического величия, представляет собой бесценный объект для биографики — ибо после него сохранилась обильная документация (произведения, письма, дневники, записи разговоров, отчеты), усилиями специалистов-филологов приведенная к упорядоченному, легко обозримому виду.
(ж) Достижения психопатологической биографики (патографии)
Итак, наиболее богатый материал для биографики обнаруживается в жизнеописаниях исторических личностей. Но старательность, с которой в настоящее время составляются истории болезни, анамнезы и катамнезы, позволяет представить биосы отдельных больных со значительной степенью наглядности и непосредственной убедительности. Задача составления таких биографических описаний отнюдь не является чем-то новым. Биографии душевнобольных писал еще Иделер. «Биографии» — это такие истории болезней, которые не столько пытаются представить отдельный феномен или отдельного индивида всего лишь как частный случай известного заболевания, сколько предназначены для наглядной демонстрации жизни человека в целом (именно в этом смысле Бюргер-Принц [Bьrger-Prinz] справедливо называет «биографией» свою патографию Лангбена [Langbehn]). В идеале психопатолог стремится к ясному, живописному и наглядному представлению жизни больного. Хорошо составленные «истории болезни» могли бы с успехом называться «портретами» индивидов, интересными не только как иллюстрации определенных типов заболеваний, но и как образы живых людей. Таким образом, нозология и биографика составляют два полюса одного единства.
Обозревая множество психиатрических биографий и историй болезни, мы можем видеть, насколько различны подходы к способу представления наблюдаемых фактов и явлений, присущие тем или иным историческим эпохам и культурам. Иногда особое внимание обращалось на сенсационных персонажей — в особенности на преступников; в других же случаях истории болезни всецело сосредоточивались на предполагаемых универсалиях и в итоге вырождались в нечто скучное и бессодержательное. Затем появилась школа Крепелина с ее описаниями течения заболеваний (исследования при этом руководствовались идеей нозологической единицы, а иногда и дружески-сочувственным отношением к отдельному случаю; процедура превратилась в метод нозологического исследования, незаметно перерастающий в настоящую биографику). В определенный период возобладала тенденция к анализу патологических явлений у знаменитых людей; сфера психопатологического исследования существенно расширилась благодаря вовлечению высокодифференцированного материала, который мог быть предоставлен только такими случаями.
И все же до последнего времени интерес к биографике значил для психиатрии не так уж много. Стимулирующий потенциал биографических исследований так и не был осознан по-настоящему. Среди историй болезни мы обнаруживаем сравнительно немного настоящих биографий. Даже психотерапевтические истории болезни, для которых идея биографики кажется чем-то само собой разумеющимся, представляются в данном отношении скорее недостаточными. Достижения предшественников не могут нас удовлетворить — даже если мы сделаем скидку на трудности, связанные с публикацией историй все еще живых людей. Мы слишком часто сталкиваемся с аморфными и бесконечными массами материала, скованного рамками предвзятых теоретических представлений. Нередки образцы анекдотических и сенсационных сообщений, а также рассказов о всякого рода терапевтических «чудесах». Настоящая биография должна дать позитивную картину целой жизни, рассмотренной со всех возможных точек зрения. Эта картина, в своем роде, должна быть единственной и репрезентативной; она должна обеспечить конкретную ориентацию благодаря тем психопатологическим догадкам и открытиям, которые нашли в ней свое отражение.
Если бы мы имели в своем распоряжении набор таких тщательно составленных биографических картин, это могло бы послужить наилучшим из всех возможных введений в психопатологию. Только биографическое представление развитых случаев способно со всей ясностью показать, что именно в общих понятиях все еще остается произвольным и недостаточно содержательным, какие моменты не выявляются при мимолетном, недостаточно тесном общении, а также в «усредненных» случаях.
(з) Искусство составления историй болезни
Истории болезни, попадающие в научные публикации, служат подтверждению некоторых общих положений. Как ни странно, их авторы обращают мало внимания на композиционный аспект изложения. Даже выдающиеся исследователи часто выказывают в этом вопросе явную неаккуратность. В данной связи уместно сделать несколько замечаний.
Важно, чтобы в распоряжение читателя была предоставлена картина, выполненная со всей тщательностью, шаг за шагом, предложение за предложением, абзац за абзацем. Отсюда вытекают следующие требования. Представляя нечто, мы должны каждый раз делать это по возможности исчерпывающе. Повторять одно и то же, пусть в других выражениях, нельзя; все, что в материале повторяется, должно быть сведено воедино. Любые перечисления должны быть сведены к минимуму (более того, собрания всякого рода данных лучше давать отдельно от изложения истории болезни в собственном смысле; простое, мнимо объективное воспроизведение заметок в больничном журнале следует считать дурным тоном). Лаконичность изложения способствует выразительности картины. Хронологические и психографические данные вполне могут обобщаться в виде таблиц. Но само изложение должно являть собой запоминающуюся, если не сказать незабываемую, картину.
Представление материала должно варьировать в зависимости от того, о чем идет речь в каждый данный момент. Сведения из области феноменологии, моменты психологически понятного развития, драматически насыщенные события, расширяющиеся круги фактов, свидетельствующих о переломе в жизни больного, демонстрация соматических данных — все это должно модифицироваться в биографических описаниях согласно тому, какова природа материала и с какой именно точки зрения он рассматривается.
Структура биографической истории болезни не должна следовать какой бы то ни было заранее заданной схеме. Скорее напротив, она должна диктоваться самим материалом. Теоретические понятия следует использовать только как средство, помогающее внятно описать наши наблюдения. Это означает, что наблюдатель должен всецело подчиниться эмпирике наблюдаемого. Благодаря нашему искусству видеть и непреложному характеру того, что мы видим, естественным образом формируется определенный порядок, и точные определения приходят сами собой. Ценность описания определяется тем, насколько тесно оно связано с действительностью; и избираемые слова должны непосредственно отражать действительность. Теоретические понятия используются для — структурирования того, что мы видим; они играют определенную роль как инструменты отбора и как способ осознания того, что именно служит предметом представления.
Частности могут быть отчетливо представлены только исходя из целого, из совокупности всех фактов. Поэтому работа осуществляется постепенно: от сбора данных, через их техническое упорядочение (в виде хронологических и психографических таблиц) — к их представлению во всех подробностях. После первой же попытки мы сможем лучше ощутить то, о чем сообщает нам наш материал. Поэтому в конце необходимо заново проверить и доработать изложение в свете того, что было забыто, обойдено вниманием, недостаточно подчеркнуто, не до конца обосновано эмпирическими данными.
§2. Биос как биологическое событие
Процесс непрерывного изменения целостного организма проявляется в виде последовательного ряда возрастов и в виде типичных рядов таких явлений, как припадки, фазы и процессы. У людей любое биологическое событие, находящее свое выражение в психике, так или иначе перерабатывается душой, модифицирует ход событий психической жизни, проявляет себя как нечто, относящееся не столько к биологии, сколько к сфере духа; оно усваивается духом, который либо способствует дальнейшему развитию оказанного им воздействия, либо тормозит это воздействие. В исследованиях человеческой души все чисто биологические моменты играют маргинальную роль; они постижимы лишь опосредованно, с помощью чего-то иного. Поэтому, обсуждая биологические события, мы всякий раз должны оглядываться на то, что не относится к биологии; аналогично, при обсуждении истории жизни индивида мы должны учитывать биологические факторы, ибо без них души как таковой не существует. В действительной жизни биологическое, душевное и духовное составляют неразрывное единство, но для науки их смысл принципиально различен. Научный подход предполагает их умозрительное разделение с последующим установлением взаимосвязей.
(а) Возрастная периодизация
О глубинном различии между событиями, происходящими в сфере живого, и событиями чисто механической природы свидетельствует то обстоятельство, что в развивающемся организме имеют место определенного рода эндогенные изменения: восходящее развитие в период роста и созревания, медленно сменяющие друг друга фазы в период зрелости, развитие вспять (инволюция) на завершающей стадии жизни. Чередующиеся периоды жизни различаются в аспекте соматических (морфологических и функциональных) характеристик, равно как и в аспекте типологии психической жизни. Поэтому любые болезни несут на себе печать того возраста, в котором они проявились. Некоторые болезни однозначно связываются с тем или иным возрастом.
1. Биологический возраст. Любой разновидности живого свойственна определенная типичная продолжительность жизни. Гигантские черепахи доживают до трехсот, слоны — до двухсот лет. Человек очень редко доживает до ста лет, в исключительных случаях — до ста восьми (Пюттер [Pьtter]). Срок жизни большинства животных короче; например, лошади живут около сорока лет. Жизнь бессмертна только благодаря способности к самовоспроизведению. Жизни любого существа неизбежно приходит конец — либо вследствие деления (если это существо одноклеточно), либо вследствие смерти. Смерть — результат односторонней дифференциации и специализации клеток многоклеточного организма. Из-за дифференциации клетки частично утрачивают способность к дальнейшему делению; что касается нервных клеток, то они утрачивают эту способность полностью. Любая неспособная к делению клетка через какое-то время гибнет. Естественный биологический процесс обеспечивает любой организм своего рода «внутренними часами», которые выполняют функцию регулятора. Эти «часы» определяют момент начала секреции половых гормонов при половом созревании, устанавливают срок «службы» неспособных к делению клеток и т. д. Процесс перехода от одной возрастной «конституции» к другой необратим. В критические моменты — в частности, в период полового созревания — имеет место своего рода «реорганизация» всего набора свойств индивида. Трудно определить, что именно в этом процессе беспрерывной трансформации остается неизменным: ведь это неизменное также, в свой черед, подвергается каким-то модификациям.
Целостную человеческую жизнь всегда было принято членить на отрезки — длиной в семь (Гиппократ), десять, восемнадцать (Эрдман [J. E. Erdmann]) лет или на отрезки какой-либо иной длительности. Но любое такое членение так или иначе учитывает три больших периода человеческой жизни: рост, созревание и инволюцию (заметим, что число периодов может быть увеличено, если принять во внимание переходы между ними и более мелкие деления). При этом реальный возраст, которому соответствует тот или иной переломный момент жизни, может колебаться в весьма широких пределах; так, менструации могут начинаться как в 10 лет, так и в 21 год (в среднем — в 14 лет), тогда как менопауза — в возрасте от 36 до 56 лет (в среднем — в 46 лет). Возрастные особенности психики часто описываются в соответствии с этим биологическим членением человеческой жизни.
Детство. Психическая жизнь ребенка характеризуется быстрым поступательным развитием, возникновением все новых и новых способностей и витальных чувств, высокой утомляемостью в сочетании со способностью быстро приходить в себя после любых расстройств, развитой способностью к обучению, открытостью посторонним влияниям, исключительной силой воображения, недостаточным развитием психических тормозов. В результате психическая жизнь ребенка оказывается чрезвычайно богата событиями; его аффекты очень сильны, а влечения — неуправляемы. Большинству детей и подростков свойственны эйдетические способности, обычно исчезающие по мере взросления.
Но самая главная особенность детского возраста — быстрый темп изменений, наступающих по мере развития. Последнее является не размеренным, монотонным процессом, а самоорганизующейся целостностью, ветвящейся и в то же время удерживающей исходное единство, расширяющейся и одновременно сосредоточивающейся. Различаются периоды интенсивного и экстенсивного соматического роста; типичные изменения структуры организма наблюдаются в возрасте 6—7, а затем и 12—15 лет. У детей эта целостность представляет собой не просто событие биологического (то есть чисто органического) роста, а психический и духовный процесс переработки и трансформации всего того, что обретается по мере умножения опыта, процесс установления дисциплинирующих обратных связей с опытом, приобретенным ранее. Различие между разработкой уже известного и внезапным обретением новой способности или нового знания, между духовной деятельностью и биологической стимуляцией этой деятельности настолько малозаметно, что в действительности мы не можем отделить одно от другого.
Половое созревание (пубертатный период). Равновесие, достигнутое к концу детства, нарушается в течение фазы полового созревания (когда развитие сексуальности выступает в качестве одного из множества факторов). Неравномерное развитие функций и направленности переживаний, хаотичный натиск нового, колебания между крайностями с явно выраженной тенденцией к преувеличениям — все это приводит к тому, что индивид перестает понимать себя, а мир становится для него проблематичным; индивид постепенно приходит к осознанию как своего «Я», так и окружающего мира. Схематически удается выделить несколько различных фаз полового созревания. Так, Шарлотта Бюлер различает «негативную» фазу (беспокойство, неудовлетворенность, раздражительность, неуклюжие движения, отвержение окружающего мира) и «подростковую» фазу (приятие жизни, жизнерадостность, надежды на будущее, обновление связей с окружающим миром, кульминационные моменты счастья — переход к взрослому состоянию). Тумлирц различает три возрастные фазы: «возраст вызова» (негативная установка по отношению ко всему на свете), «годы созревания» (приятие собственного «Я»), «годы юношества» (приятие окружающего мира). Описан ряд преходящих (кратковременных) явлений, сопровождающих процесс полового созревания: упоение различными настроениями, ложь ради защиты собственной личности и т. п.