Аномальное последействие переживаний
(а) Аномальное привыкание
Проиллюстрируем феномен привыкания на нескольких ярких примерах. Если больной, страдающий психопатией, оказывается внезапно застигнут в момент, когда он находится в каком-то определенном настроении, он уже не может избавиться от этого настроения. Одно-единственное неприятное слово, сказанное в начале встречи, портит весь вечер. Скандальная установка по отношению к лечебнице, в которую помещен больной, оказывается непреодолимой. В другой лечебнице — возможно, с худшими условиями — этот больной ни на что не жалуется.
Существует тенденция к повторению преступных действий. Ряд достойных внимания примеров мы находим в биографиях знаменитых отравительниц (таких, как маркиза де Бренвийе [Brinvilliers], Маргарете Цванцигер [Zwanziger], Маргарете Готфрид [Gottfried] и другие), которые, судя по всему, отнюдь не считали свои преступления чем-то из ряда вон выходящим. Убивая, они не преследовали какой-либо особой утилитарной цели; они делали это из беспримесной жажды власти, а в конечном счете — просто ради удовольствия. Описание одного из таких случаев находим у Фейербаха: «Изготовление ядов и отравление людей очень скоро стало для нее обычным занятием, которому она предавалась когда в шутливом, а когда и в серьезном настроении. В конце концов она стала испытывать к нему настоящую, неподдельную страсть, безотносительно к последствиям своих действий… Ей казалось, что яд — это ее последний, самый верный друг. Она чувствовала непреодолимое влечение к этому «другу» и не могла его покинуть. Он сделался ее постоянным спутником; когда ее арестовали, у нее в кошельке был яд… Когда найденный при ней мышьяк был показан ей в тюрьме спустя много месяцев после ареста, она затрепетала от радости; блестящими от восторга глазами она глядела на белый порошок. Тем не менее о своих деяниях она всегда говорила как о «незначительных проступках». В том, к чему мы привыкаем, для нас не остается ничего примечательного».
По прошествии острых психотических состояний аномальные движения и экспрессивные проявления сохраняются на какое-то время как привычка — при том, что для этого уже не остается сколько-нибудь существенных причин.
Воздействие сильной нормальной или аномальной реакции, возникающей вследствие того или иного переживания, может быть разным в зависимости от личностных качеств человека. Та же реакция, с той же силой, повторяется и под действием менее сильных стимулов — если только направленность последних совпадает с той, которую имело исходное переживание; далее, она повторяется под действием стимулов, лишь отдаленно напоминающих об исходном переживании; наконец, она повторяется под действием разнообразных эмоционально окрашенных событий, связь которых с исходным переживанием понимается с большим трудом или непонятна вообще. Человек, рядом с которым некогда ударила молния, при любой грозе впадает в панику. Человек, которому довелось наблюдать убийство животного на бойне, может на всю оставшуюся жизнь отказаться от мяса (причем не по причинам теоретического порядка, а лишь из внутреннего противодействия). Первые симптомы истерии имеют место после тяжелого душевного потрясения; на этой стадии содержание симптомов понятно в терминах исходного переживания (паралич руки, афония и т. п.). Но впоследствии те же симптомы могут вызываться и другими — иногда вполне обычными — переживаниями. Они превращаются в привычные аномальные типы реакций. Тенденция к формированию непреодолимых привычек свойственна человеку вообще; но у психопатической личности она выражена сильнее, чем у нормальной. Между просто «плохими привычками» и не поддающимися никаким воздействиям приобретенными формами реакции существует великое множество промежуточных типов. Хорошо известно, что половые извращения часто проистекают из случайных событий — в особенности тех, которые имели место в детстве, — а дальше могут продолжать функционировать подобно первичным инстинктам.
B качестве примера последействия приведем случай, описанный Гебзаттелем. 40-летний мужчина, адвокат, в момент аварии ударился головой о потолок машины. В глазах у него потемнело, и на мгновение он потерял сознание. Впрочем, вскоре после этого он уже был в своей конторе. В дальнейшем у него наряду с другими симптомами наблюдался страх перед необходимостью выйти на улицу темным вечером. Он не мог выглянуть ночью из окна; не мог войти в темную комнату из освещенного коридора. В темное время суток он всегда сидел спиной к окну, а в темную комнату входил, пятясь, после чего включал свет (благодаря катартическому гипнозу этот симптом удалось снять). Оказалось, что темнота напоминала ему о моменте аварии — тьме перед глазами — и пробуждала страх перед черными вратами смерти.
В психической жизни больных шизофренией обнаруживаются преувеличенно выраженные привычки, подчиняющие себе всю совокупность психических проявлений. Они обозначаются термином стереотипии.
Любое из событий, каким-либо образом связанных с психической жизнью — от простейших движений вплоть до самых сложных действий, цепочек мыслей, переживаний с определенным содержанием, — может повторяться тысячи раз с такой монотонной регулярностью, что сопоставление с автоматом напрашивается само собой. Больные каждый раз описывают одни и те же круги во время прогулки; занимают одно и то же место; осуществляют одну и ту же последовательность внешне немотивированных движений; неделями лежат в кровати в одном и том же положении; постоянно имеют одно и то же, напоминающее маску, выражение лица (стереотипии движения и положения в пространстве). Больные все время повторяют одни и те же слова и фразы, рисуют одни и те же линии и формы. Их мысли движутся по одному и тому же кругу. Например, одна больная годами писала совершенно одинаковые письма по адресу: «Парижская полиция, Санкт-Петербург»; время от времени она отдавала целые груды таких писем своему врачу, после чего не проявляла никакого интереса к их дальнейшей судьбе. У многих пациентов с застарелой болезнью в качестве единственного речевого проявления годами выступают одни и те же обороты. Пример: больной приветствует всех словами: «За, за или против, против?»; ответ «За, за» его удовлетворяет, и больше он ничего не говорит.
(б) Воздействие комплексов (Komplexwirkungen)
Воздействие комплексов приобретает аномальный характер в случаях, когда комплексы выходят из-под контроля личности, расщепляются и действуют из бессознательного.
1. Каждый раз, когда больной возвращается на место, где его имущество было продано с молотка, он впадает в тяжелое депрессивно-параноидное состояние с неврастеническим симптомокомплексом. Повторное столкновение с ситуацией, в которой некогда было пережито нечто ужасное, вызывает страх: например, после железнодорожной аварии у человека может развиться страх перед путешествиями по железной дороге; аналогичное воздействие оказывают бомбардировки с воздуха, землетрясения и т. п. При малейших признаках приближения такой ситуации или даже ее подобия возникает непреодолимое чувство страха.
Даже в случаях, когда источником воздействия комплекса кажется какое-то определенное переживание, это воздействие доступным пониманию образом коренится за пределами собственно переживания, где-то в прошлом. Некоторое, само по себе не слишком значительное — и непонятное для нас — переживание может породить невроз хотя бы потому, что почва для последнего уже была подготовлена предшествующим опытом. Человека, не удовлетворенного в эротической сфере, любые неудачи в других сферах жизни затрагивают куда серьезнее, нежели того, чья эротическая жизнь проходит счастливо. В конечном счете корни аномального психического состояния и симптомокомплекса уходят в прошлое, в историю психической жизни человека; при наличии должного терпения можно распутать всю сеть доступных пониманию взаимосвязей, нити которой сплетаются в данном, и именно данном пункте. Фрейд обозначил этот факт термином «сверхдетерминация».
2. Во всех этих случаях комплекс — пусть до поры до времени остающийся незамеченным — может стать достоянием сознания. Человеку достаточно проявить самокритичность, и тогда он обязательно осознает свой комплекс. Но, с другой стороны, комплекс становится источником некоторых болезненных физических и психических симптомов, которые, правда, могут быть возведены к определенному переживанию, но переживание это до истечения болезненного состояния оказывается забыто и в полном смысле пребывает вне сознания (иными словами, нельзя сказать, чтобы оно просто оставалось незамеченным). Таковы все расщепленные комплексы или вытесненные комплексы (например, некоторые случаи тюремного психоза, когда больной уже не сознает собственного преступления, но при любой попытке разбудить в нем воспоминания о его деяниях в нем развиваются весьма яркие болезненные симптомы). Чтобы адекватно постичь все эти явления, мы нуждаемся в дальнейшем развитии наших теоретических представлений о расщеплении событий психической жизни.
(в) Компенсации
Дефекты внутреннего состояния личности, недостаток переживаний, утраты в сфере психического порождают эффект компенсации — использования всей совокупности возможностей личности.
Напрашивается сопоставление с физиологией и, особенно, с нейрофизиологией, где проводится грань между прямыми болезненными явлениями и компенсаторными явлениями. На всякого рода нарушения и расстройства живой организм обычно реагирует изменениями своих функций, которые служат продолжению жизни в измененных условиях. В данной связи мы говорим о замещающих явлениях (Ersatzerscheinungen), о саморегуляции. В области неврологии эта проблематика изучена достаточно подробно (что, впрочем, представляет лишь второстепенный интерес с точки зрения психопатологии).
Наиболее поразителен эксперимент Эвальда (Ewald). После удаления одного из лабиринтов у собаки нарушается координация движений. В течение недели координация восстанавливается. Если после этого удалить другой лабиринт, нарушения появляются вновь, но уже в более тяжелой форме. Через несколько месяцев все опять приходит в норму. Затем удаляется один из участков коры головного мозга, ответственных за движение конечностей, — и обычные нарушения держатся не больше нескольких недель. После удаления аналогичного участка в другом полушарии все предшествующие симптомы повторяются в ярко выраженной форме и больше не проходят. Если теперь завязать собаке глаза, немногие сохранившиеся у нее способности к движению исчезнут без остатка. На примере этого эксперимента мы видим, как второй лабиринт, участки коры, ответственные за движения, чувство равновесия и зрительные ощущения статики и динамики словно принимают эстафету друг у друга вплоть до исчерпания всех возможностей для компенсации.
Хорошая компенсация часто встречается при органических болезнях мозга — например, после гемиплегии или афазий. Здесь речь идет именно о компенсации, но не о чем-то большем: дефекты, пусть даже в латентном состоянии, все равно сохраняются, о чем свидетельствуют тяжелые нарушения, возникающие непосредственно после предъявления больному каких-то серьезных требований или при наличии сильного аффекта; о том же свидетельствуют быстрая утомляемость и снижение скорости осуществления функции.
Восстановление нарушенной функции — это либо ее, так сказать, повторное сотворение (соответствующие функции теперь развиваются в областях, которые дотоле пребывали в неактивном состоянии; у низших животных может иметь место морфологически распознаваемая регенерация), либо компенсация, состоящая в том, что другие функции, прежде игравшие чисто вспомогательную роль, ныне берут на себя всю работу.
В качестве сопоставимого примера можно привести психические компенсации, возникающие в отсутствие целых сенсорных областей. Абсолютно слепая и глухая Хелен Келлер (Keller) сумела стать современным культурным человеком, пользуясь только тем материалом, который предоставляло ей чувство осязания. Некоторые контрастные явления (например, яркость и цвет в зрительной области или, если говорить об аффектах, непонятно откуда взявшееся прекрасное настроение после глубокой скорби и т. п.), возможно, также относятся к сфере психической компенсации.
Но в случае «понятных» психических взаимосвязей речь должна идти о чем-то совершенно ином. «Существует такое явление, как невротический страх; в действительности это есть не что иное, как глубоко укорененная самозащита. Человек впадает в сонливость и апатию всякий раз, когда перед ним встает необходимость преодолеть аффект гнева. Когда сочувствие к другому грозит нарушить его внутреннее равновесие, он вырабатывает в себе равнодушие и отстраненность. Он избегает любых аффективно окрашенных мыслей; он избегает всего актуального, действительно важного и отвлекается на второстепенное и периферическое» (Антон [Anton]).
Происхождение этих — по существу, самоочевидных — связей вполне доступно нашему психологическому пониманию; но описание их в терминах «компенсации» некоторой «слабости» может иметь смысл лишь в качестве метафоры. Связи такого рода имеют мало общего с теми компенсациями, о которых говорилось чуть выше. Более того, существуют серьезные сомнения относительно их биологической целесообразности: ведь здесь речь идет не о замене той или иной недостающей функции, а о попытке субъективными средствами ослабить неприятные, не доставляющие удовольствия чувства, что с биологической точки зрения может быть даже вредно.
(г) Тенденции к распаду (дезинтеграции) и объединению (интеграции)
Воздействие переживаний может быть как конструктивным, так и деструктивным. Рассматривая жизнь и психическую субстанцию в неопределенном, обобщенном модусе, мы непременно усмотрим во всем происходящем лишь беспрерывное «умирание и становление». Жизнь — это постоянное возникновение нового из смерти, то есть из распада: физическое (соматическое) распадается на простые химико-физические процессы, психическое — на простые механические, автоматические события. Душа и дух — это постоянно поддерживаемое равновесие противоположностей и полярностей, в любой момент готовых отпасть друг от друга. Обозначим интегрирующие тенденции как «пластичность»; дезинтеграцию, в свою очередь, можно отождествить с «ригидностью». Таким образом, мера пластичности может выступить в качестве своего рода меры жизни, а процесс исцеления может рассматриваться как продвижение в сторону восстановления пластичности.
Такой неопределенный и обобщенный взгляд на мир поддается дальнейшему структурированию. В биологическом аспекте жизнь — это постоянный процесс интеграции тела в окружающую среду. В духовном аспекте жизнь — это синтез всех моментов духовного опыта через диалектический процесс снятия, сохранения и интеграции. В экзистенциальном аспекте жизнь — это обнаружение человеком первоисточника собственной сущности.
Ни в одном из этих аспектов мы не имеем возможности понять события во всей их целостности и, соответственно, взять их под свой контроль. В основе всего находится бессознательное; в решающий момент оно создает нечто новое, благодаря чему удается преодолеть дезинтеграцию. Неспособность живой целостности совершить это творческое усилие есть смерть со всеми предшествующими ей стадиями. Теоретически и практически мы можем продвинуться только до того предела, за которым начинается решающее действие «интегрального события» (des Totalgeschehens). По существу, оно не может быть предметом нашего познания; мы лишь кружим вокруг него, а в терапевтическом плане имеем с ним дело только при посредстве стимулов, заданий и убеждения. Это действие самой жизни, творческий акт, акт бытия самости. Над такими актами мы не властны; именно они являются первоисточником любой потенциальности. Как теория, так и проистекающая из нее практика могут быть способны к психоанализу, но не к психосинтезу. Последний должен непременно исходить из бессознательного элемента жизни, духа и экзистенции. Мы можем подготовить для него путь, способствовать ему, угрожать его развитию, тормозить его, но нам не дано достичь его при помощи ухищрений, уговоров или благих намерений. Всегда существует некоторая всеобъемлющая предпосылка, которую мы зовем жизненной силой, идеей, творением, экзистенциальной инициативой; мы могли бы назвать ее также благодатью или даром, но никакие обозначения не дадут представления о том, чем именно она является на самом деле.
Ничего окончательного не существует. Умирание, окоченение, непоявление на свет — все это лишь отдельные моменты единого процесса жизни. Жизнь во всей своей целостности недостижима для кого бы то ни было. Человек движется по пути, на котором смерть постоянно чередуется со становлением нового, — вплоть до того момента, когда с физической смертью прекращается временное бытие этого человека на земле.
Даже в самых тяжелых патологических случаях, пока человек жив, он выказывает явные тенденции к восстановлению целостности. Спектр этих тенденций варьирует от компенсации отдельных дефектов до построения новой личности у больных шизофренией. Слабоумному удается построить целостный личностный мир. Всегда существует нечто такое, что стремится обрести свое место в новом контексте, движется по направлению к новым условиям, — причем условия эти, возможно, проистекают из тенденций, которые сами по себе сделались аномальными. Размыванию, «соскальзыванию», дезинтеграции и расщеплению противостоят усилия, направленные на установление порядка. Все приведенные здесь обобщения, однако, лишь в самой общей и туманной форме отражают какой-то всеобъемлющий аспект, научное познание которого возможно только при условии, что он станет доступен эмпирической демонстрации в определенном частном контексте.
Аномальные сновидения
(а) Сновидения во время соматических заболеваний
Иногда начало соматического заболевания дает о себе знать в снах и дремотных видениях; так в сознание проникают остававшиеся незамеченными наяву аномальные соматические ощущения и общее чувство аномальности. При болезнях, сопровождающихся повышением температуры, снятся беспокойные сны с явлениями навязчивого типа (разнообразные представления в таких снах находятся словно в состоянии беспрерывного коловращения). В высшей степени живописные и впечатляющие сны бывают после обильных кровотечений.
(б) Аномальные сны при психозах
Незадолго до припадка эпилептикам часто снятся страшные, тревожащие сны, после припадка — приятные и легкие сны, тогда как в ночь припадка никаких сновидений не бывает. То же имеет место при кратковременном кататоническом заболевании: в краткие периоды сна во время шуба обычно ничего не снится (что касается истериков, то они, напротив, во время припадков всегда видят сны).
При острых психозах и, в особенности, на ранних стадиях шизофрении типология сновидений часто искажается.
Кандинский пишет: «В период наплыва галлюцинаций („исступления чувств», Sinnesdelirium) мои сновидения отличались необычайной живостью во всем, что касается зрительных образов и чувства движения в пространстве. Это были галлюцинации во время сна. Между сном и бодрствованием галлюцинирующего больного, вообще говоря, нет ясно очерченной границы. С одной стороны, образы его сновидений настолько живы и выразительны, что его состояние можно считать своего рода бодрствованием во сне; с другой стороны, его галлюцинации настолько причудливы и калейдоскопичны, что похожи на сны наяву. Во время моей болезни сны часто бывали не менее живыми, нежели реальные переживания. Вспоминая впоследствии некоторые образы моих сновидений, я часто бывал вынужден тщательно взвешивать все „за» и „против», прежде чем делал окончательный вывод о том, действительно ли они мне приснились или принадлежали миру моих реальных переживаний».
Шребер (Schreber) пишет: «Слишком хорошо известно (и об этом даже не стоит специально говорить), что беспокойно спящий человек, видя сны, верит, будто они, так сказать, вызываются в его воображении его же собственными нервами. Но сновидения предыдущей ночи (и аналогичные более ранние видения) превзошли все, что мне приходилось переживать в здоровом состоянии, — по меньшей мере в отношении пластической ясности и фотографической достоверности». По утверждению еще одной больной, ее сны настолько замечательны, что она часто не может отличить их от яви. По ее словам, прошлой ночью у нее возникло «чувство полета». Пока она парила, луна плыла над ее головой; из маленького облачка выглянули две головы. В другой раз появился ангел Гавриил, затем она увидела два креста; на одном был Христос, на другом — она сама. Такие сны приносили ей счастье. Просыпаясь, она ощущала полное блаженство.
Такие сны часто воспринимаются больными как реальность. Больным кажется, будто их преследуют, они испытывают разного рода телесные воздействия. Судя по всему, сенсорная основа бредовых идей часто кроется в переживаниях, которые имеют место во время таких аномальных сновидений.
Босс (Boss) описывает два типа переживаний, соответствующих состоянию сна; оба они встречаются только у больных шизофренией. Их бывает трудно распознать, поскольку сами больные «явственно чувствуют в своих снах воздействие психоза и поэтому всячески скрывают их».
«Натиск сновидений» («Traumdrдngen»): в сонном сознании с неприятной, жуткой скоростью, одна за другой проносятся разнообразные сцены. Они неотчетливы и мимолетны, их последовательность оставляет впечатление какой-то стремительной гонки. Больные тщетно пытаются удержать какие-то элементы сновидений. В этих пугающих сновидениях они страшатся полностью утратить связь с действительностью; поэтому они вполне осознанно поддерживают в себе состояние самого поверхностного сна.
Сновидения, характеризующиеся чрезвычайным правдоподобием: их содержание может быть вполне тривиальным, но больной просыпается, дрожа от невыносимого ужаса, и в полный голос молит о помощи. Пример: женщине, больной шизофренией, приснилось, будто она лежит в больничной постели, а сиделка поправляет ей подушку. Испытанный ею ужас объясняется тем, что внешний мир уже долгое время был для нее погружен во тьму, а это сновидение ей довелось пережить со всей давно забытой теплотой чувств, как нечто абсолютно живое и правдоподобное. «Для таких больных невыносимо, когда их аффективные стремления пытаются во сне восстановить более глубокую связь со своими объектами».
(в) Содержание аномальных сновидений
Гершману и Шильдеру, по их словам, удалось обнаружить, что меланхоликам часто снятся счастливые, радостные сны и что, вообще говоря, в сновидениях ощущаются прежде всего именно те симптомы меланхолического состояния, которые не слишком наглядно проявляются наяву.
Босс предпринял исследование серий сновидений при шизофрении: от истоков процесса через все стадии развития болезни. Он выявил тенденцию к росту брутальности и неприкрытой «животности», к «ослаблению цензуры снов». «Я» утрачивает присущую ему способность к вытеснению. В моменты ремиссии сны меняются, но никогда не возвращаются в полной мере к тому уровню «нормальности», который характерен для данной личности в бодрствующем состоянии.
Босс пишет: «Мы обнаруживаем почти не отфильтрованные цензурой, бедные символами сны. Очевидное содержание снов находится в острейшем противоречии с собственными моральными установками больного. Это, однако, почти или совсем не пугает больного, не вызывает в нем страха или иных аффективных реакций в защиту «Я». Такие сны служат ранним и важным симптомом, позволяющим диагностировать шизофрению». Согласно этому же автору, грубые сексуальные сны характерны для гебефрении, агрессивные сны — для кататонии, гомосексуальные сны — для параноидных состояний.
Пример сновидения больного шизофренией на девятом году болезни: «С матерью и Анной я шел по болоту. Внезапно во мне пробудился яростный гнев против матери, и я нарочно толкнул ее в трясину, отрезал у нее ноги и сорвал с нее кожу. Затем я проследил, как она тонет в болоте, и испытал от этого некоторое удовлетворение. Когда мы собрались идти дальше, за нами погнался большой человек с ножом. Сначала он схватил Анну, потом меня, бросил нас на землю и совершил с нами половой акт. Но я вовсе не испугался; внезапно мне удалось взлететь над прекрасным ландшафтом».
До сих пор не вполне ясно, существуют ли «прогностические сны», то есть сны, предсказывающие будущее личности, а также в символической форме представляющие ее жизнь и болезнь. Представление в рамках «Я» больного прошлых, настоящих и предугадываемых психотических событий Босс обозначает термином «эндоскопические сны». Он убежден, что ему удалось обнаружить случаи таких снов при неврозах, шизофрении и органических нарушениях (сюда же он относит некоторые «сны-прорицания», которые снятся перед началом болезни).
«Больной снится наступление солнечного затмения. Бледные сумерки. Затем она видит себя стоящей посреди шумной улицы. Люди и автомобили движутся по направлению к ней задом наперед. Поравнявшись с ней, они неизменно избегают ее, ускользают от нее с постоянно возрастающей скоростью. Все проходит мимо. У нее кружится голова, и она падает без чувств. Затем она внезапно оказывается в сельском домике, в уютном помещении, освещаемом мягким светом керосиновой лампы. Спустя пару недель после этого удивительного сна у нее начался слабо выраженный шизофренический бред, продлившийся два дня. Вскоре ей удалось прийти в себя, но после приступа она стала вести себя более непринужденно и выказывать большую душевную теплоту, чем прежде, — в точности так, как предсказал ее сон».
Истерия
Когда совокупное взаимодействие механизмов внушения находится под реальным контролем осознанной и целенаправленной воли, это значит, что мы здоровы, и в нас действует духовная сила, эффективно управляющая нашей бессознательной психической и соматической жизнью. Если же механизм внушения функционирует вне зависимости от нашего знания и воли или даже против нашей воли, это значит, что происходит нечто в высшей степени нездоровое, относящееся к области истерического.
При истерических явлениях все типы внушения достигают преувеличенного развития. Всевозможные тенденции стимулируются и реализуются без участия тормозящих факторов — критического разума целостной личности и ее предшествующего опыта. Часто имеет место осмысленный и понятный отбор реализуемых явлений — понятный с точки зрения тех желаний и влечений личности, которые благодаря ему должны найти свое осуществление. Во время групповых прививок часто приходится наблюдать феномен непроизвольного подражания: когда кто-то теряет сознание, все остальные члены группы, один за другим, следуют его примеру. Каких-нибудь несколько десятилетий назад массовые истерические припадки происходили в женских школах, а еще раньше — в женских монастырях. Воздействие внушения на состояние рассудка проявляется в форме истерической доверчивости. Механизм самовнушения действует в тех случаях, когда осознанная поначалу ложь перерождается в фантазию, в которую человек безоговорочно верит сам (pseudologia phantastica). Простая симуляция душевной болезни может развиться в настоящее, неподдельное психическое расстройство. Больная рассказывает о том, как в детстве она устрашилась собственной игры в душевную болезнь, поняв, что эта игра выказывает тенденцию превратиться в правду. У людей с предрасположенностью к истерии тюремные психозы часто представляют собой настоящие психические расстройства, вырастающие прежде всего из симуляции и желания быть больным. Из простой роли вырастает настоящий бред; из позы «необузданного дикаря» — непрекращающееся автономное самовозбуждение; наполовину симулируемые соматические жалобы перерастают в «рентную» истерию (то есть истерию, содержательный аспект которой сводится к претензиям на получение денежной компенсации за болезнь), а последняя, в свою очередь, становится настоящей, автономной болезнью. Один заключенный-истерик поначалу испытывал беспокойство в связи с возможным романом между его невестой и прокурором; после этого у него развились непроизвольные и неискоренимые псевдогаллюцинации, содержанием которых стали сексуальные сцены между ними; наконец, он безоговорочно поверил в существование этой связи. Внушаемость, как существенный признак истерии, проявляется в ярко выраженной способности истериков адаптироваться к любой среде. Они настолько легко поддаются влияниям, что остается впечатление, будто у них больше нет своего «Я». Они в точности таковы, каково их окружение в каждый данный момент: преступны, религиозны, трудолюбивы, воодушевлены внушенными со стороны идеями, которые они воспринимают с той же интенсивностью, что и их творец, и с такой же готовностью забывают о них перед лицом какого-нибудь иного влияния. Им свойственна тенденция трактовать любую ситуацию совершенно однозначно и упорно стремиться к исчерпанию всех ее возможностей в соответствии с этим исходным толкованием. Так, некий больной получил в качестве страховки за несчастный случай 250 марок. Он почувствовал себя невероятно богатым, думал только о своем богатстве, обручился, накупил колец, мебели, одежды в рассрочку, затем совершил кражу и сел на два года в тюрьму. Впоследствии он воспринимал свое состояние как болезнь.
Понятие истерии служило предметом многочисленных дискуссий. В итоге первоначальная трактовка истерии как определенной нозологической единицы отошла на второй план, а само понятие превратилось в обобщенную психопатологическую характеристику некоторых явлений, встречающихся при любых болезнях и, как правило, предполагающих наличие соответствующей предрасположенности. Истерический характер (см. §4 главы 8) мы отличаем от истерических припадков (франц.: accidents mentaux) и истерических стигматов (симптомов соматического плана — см. главку «б» §2 главы 3). Во всех трех группах (а также применительно к другим содержательным элементам и тенденциям) мы отличаем тенденцию — или, скорее, желание — быть больным от механизма, каким-то образом связанного с расщеплением.
Мы уже знаем о существовании особого рода амнезий, ограниченных одним-единственным переживанием или охватывающих прошлое индивида в целом, но при этом ничуть не мешающих ему бессознательно двигаться и действовать так, словно память его в полном порядке. Нам известны также встречающиеся у истериков расстройства сенсорных функций, которые никогда не приводят к тем же последствиям, что и утрата ощущений в подлинном смысле. Для всех этих особенных в своем роде фактов Жане нашел метафорическое обозначение: расщепление психического материала (Abspaltung von Seelischem)2. В нормальной психической жизни мы обнаруживаем настоящее, неподдельное забывание, настоящую утрату душевных склонностей или же постоянно поддерживаемое единство психического, то есть устойчивую способность не просто пассивно переносить последействие былых переживаний, но и активно осознавать их. Что касается аномальных состояний, то они сопровождаются расщеплением целых регионов сферы психического. Способности к ощущению, воспоминания оказывают воздействие, которое может быть объективно описано, но самим больным не осознается. Выявляются чувства, действия, достижения, всецело обусловленные именно этой расщепленной психической жизнью. Подвергшийся расщеплению материал сохраняет определенную связь с сознательной психической жизнью: он влияет на осознанные действия и тем самым, так сказать, возвышается до уровня сознания. Наиболее яркий пример — так называемое постгипнотическое внушение, то есть внушение чего-то такого, что следует совершить в определенный момент времени по истечении сеанса. Пример: девушка приходит в определенное место ровно в полдень, как ей было приказано днем раньше во время гипноза, — хотя сама она ничего не знает об этом приказе. Она чувствует существование какого-то фактора, заставляющего ее пойти именно туда и именно в данный момент, но post factum находит для этого совершенно иную мотивировку. Когда внушения такого рода предполагают осуществление некоторых бессмысленных действий (скажем, поставить стул на стол), потребность в последних субъективно ощущается исключительно сильно, но мотивировка может быть настолько далека от истины, а сами /действия могут показаться настолько глупыми, что воздействие внушения подавляется. В таких случаях связь между исходным переживанием (гипнозом) и прорывом влечения из области бессознательного кажется настолько отчетливой, что уже не может быть поставлена под сомнение. Для явлений, о которых здесь идет речь, существует удачное метафорическое обозначение: «расщепление психических комплексов»; когда явления эти происходят спонтанно, мы говорим об истерии. Конечно, все это лишь метафора, теоретическое построение, со всей тщательностью разработанное Жане для описания определенного рода случаев, но вовсе не обязательно применимое к психической жизни в целом. Следуя Жане и одновременно позволяя себе известную меру свободы, мы можем проиллюстрировать ситуацию следующей диаграммой:
