Год – год моей подлости

Я подал рапорт о переводе в строевые войска, что было огромной ошибкой. (А может быть, тонким расчетом. Так бы дослужился он до полковника в каком-нибудь гарнизонном госпитале, вышел бы на пенсию лет в 50 и не получился бы из него психотерапевт, психолог и писатель. И вообще, я заметил, что когда человек достигает успеха, то все его ошибки становятся тонким расчетом, в крайнем случае, списывают­ся. — М.Л.) Нужно было бы добиваться специализации и спокойно перейти на службу в госпиталь и служить себе и служить. Несмотря на рапорт, я все же добился того, что где-то весной получил изолированную однокомнатную квартиру,

И началось у нас с Золушкой семейное счастье, омрачен­ное моим половинчатым поведением. Ей уже не нужно было вставать рано утром. Я уходил на службу, она оставалась дома. Ремонтировать квартиру не нужно было. Необходимо просто было ее обставить. На подкурсы она не ходила. Тем не менее, когда мне была предоставлена путевка в очень хо­роший военный санаторий в Крыму, я поехал один.

Не буду описывать совершенно шикарные условия это­го военного санатория, питание, палаты и пр. Тогда это был коммунизм: черная и красная икра, лучшие сорта сыров и колбас, отборные сорта винограда, фруктов и овощей. Вна­чале я был помещен в летний, но тоже шикарный корпус. Но мой сосед, немного постарше меня, решил улучшить наше проживание и добился того, что нас перевели в зим­ний корпус, находящийся в 30 метрах от берега моря. Здесь я убедился в пользе моногамии. Я спокойно себе отдыхал, иногда ходил на танцы, ездил на все экскурсии и, к сожа­лению, между завтраком и обедом на пляже играл в префе­ранс. Здесь мне пришлось несколько раз играть с асами. Но в принципе подобралась кампания примерно равных игроков. Мой же сосед был весьма сексуально озабоченным. В санатории был дефицит женщин. По крайней мере, ему найти себе даму не удалось. Он мотался по другим здрав­ницам, приходил иногда далеко заполночь, и не всегда в целости и сохранности. Самое интересное, что, не проявляя никакого интереса к женскому полу, я все-таки на танцах успехами у дам пользовался. Меня приглашали на голубой вальс и белое танго. Одна из них даже назначила мне свидание на следующий день на пляже. Я забыл об этом. Пришел на пляж и начал играть в преферанс. Когда она явилась, я извинился и сказал, что компанию разбивать не имею права. По поводу преферанса. Шулеров у нас на пляже не было, но больших любителей, хороших игроков и чрезмерно увлекающихся было достаточно. Узнать их было нетрудно по поперечным полосам на животе. Игра, как известно, идет сидя. На животе образуются складки. Живот загорает полосами. Так вот некоторые из них остав­ляли себе деньги на постель в поезде (проездной билет был у военных бесплатный), а остальные довольно быстро про­игрывали. Потом они игру наблюдали со стороны. Подска­зывать было нельзя, но после розыгрыша они обсуждали коллизии данного расклада. Кроме того, когда кто-либо из игроков решал искупаться, эти проигравшиеся играли не­сколько кругов. Я тогда не знал, что есть такое расстрой­ство — пристрастие к азартным играм, и не замечал, что сам приближаюсь к этому. Ведь я тоже играл больше, чем это нужно было. Да ведь можно было бы более плодотворно использовать это время. Но меня тянуло, и я не осознавал, что сам потихоньку начинаю затягиваться. Но все же счи­тал, что я гораздо выше тех, кто проигрывается, и в любой момент могу остановиться. (Сейчас уже известно, что страсть к азартным играм (людиомания) является серьезной болезнью и по своему прогнозу мало чем отличается от алко­голизма и наркомании. И алкоголики, и наркоманы довольно долго не осознают, что они уже больны (анозогнозия). При этом они ссылаются на то, что социально адаптированы — работают, не продают имущества, не разоряют семью, как с их точки зрения делают алкоголики. Этим людям трудно объяснить, что если не принять меры, то рано или поздно они дойдут и до этой стадии. Я в своей практике подопечному с алкогольными проблемами ставлю «внутренний» (то есть между нами) диагноз алкоголизма. Ведь если человек будет продолжать, то он обязательно до этих стадий допьется. Что касается Вечного Принца, то метки у него уже были — и частое употребление алкоголя, и страсть к азартным иг­рам. — М.Л.)

Уехал я из санатория на несколько дней раньше. Не ска­жу, чтобы меня тянуло, но я должен был какое-то время по­быть дома, у мамы. Должен отметить, что той тяги ездить к родителям, которая у меня была в первые годы службы, уже не было. Меня скорее тянуло к Золушке. К маме я уже ездил из чувства долга. Тем не менее, там она меня познако­мила с Красавицей с целью, чтобы я на ней женился.

Сказать, чтобы ее красота произвела на меня большое впечатление, я не могу. Красавицей я ее здесь назвал, по­тому что она сама себя считала таковой. Что-то такое в ней привлекательное было, наверное, но я запомнил отрица­тельные моменты. Какая-то незавершенность форм. Не очень четко прописан рисунок губ. Какая-то нечеткость в рисунке глаз и что-то еще. Вначале я это замечал довольно слабо, потом меня это начало раздражать. Она оканчивала университет, географический факультет, была еврейкой и принадлежала к категории культурно-развлекательной группы. Училась, чтобы получить высшее образование. Считала себя девушкой светской. Материально была состо­ятельная, как мне тогда казалось. У нее нашелся какой-то дядюшка в Америке, который и оказывал ей существенную помощь. Правильнее было бы назвать ее Вертушкой. Ма­неры у нее были прямо противоположными манерам Золушки. Если Золушка держалась незаметно, иногда даже старалась уйти в тень, то эта старалась быть на виду и кор­чила светскую даму.

Отпуск мой заканчивался, и я вскоре нарушил свою по­чти трехлетнюю истинную моногамию. Секс с ней мне не понравился, но разрядка, естественно, была. В сексе она вела свою игру, не улавливала, что происходит со мной. В эти самые минуты я называл ее именем Золушки. По-ви­димому, у меня что-то получилось, потому что я в порыве чувств все-таки забыл, что я не с Золушкой. Кстати, дев­ственницей она не была, но и большого опыта, по-моему, не было. По-моему, я был опытней. Мне она сказала, что я у нее второй. Внутренне я озлился, ибо думал, что далеко не второй. Вообще сколько женщин у меня ни было, я все­гда был «вторым». Я уже решил, что лучше быть не знаю каким, но только не вторым. (Можно быть первым, хотя не стоит. Но самое плохое - это быть вторым. Здесь есть два варианта. Или женщина врет, что скорее всего. Еще хуже всего, когда это оказывается правдой. Тогда первый или еще не ушел из сердца, или оставил такую тяжелую память, что отношение к мужскому полу в принципе ухудшилось. При от­сутствии самомнения понимаешь, что ты такой же, как и все другие, и все это говорится ради красного словца. Когда возникнет в вас разочарование, тогда о вас будут отзывать­ся точно так же, как и о вашем предшественнике. То же вер­но по отношению к мужчинам. Только мужчины склонны не преуменьшать количество связей, а скорее преувеличивать их количество. Для мужчин того времени девственность подруги имела большое значение. Сейчас таковых мужчин становится меньше. Им я могу передать совет Франкла стремиться стать последним, а не первым. Впрочем, об этом я уже писал. Но это не только роман, но и учебное пособие. Так что повторы здесь уместны. Впрочем, бывают и исключения. — М.Л.)

Секс, в связи с тем, что чисто технически и эмоциональ­но задевал меня меньше, чем с Золушкой, продолжался еще дольше. В конце концов, она, по-моему, меня с трудом вы­держивала. Тем не менее, я сделал ей предложение. Не пой­му что мною руководило. Вернулся я в свою часть в пер­вых числах октября 1965 года. Я знал, что уже есть приказ о моем переводе на службу в Северокавказский военный округ в строевые части. Я забыл свои ключи: от квартиры, когда вернулся в городок. Случайно встретил на улице Зо­лушку. По тому, как я ее встретил, думаю, она все поняла. У меня начались сборы к переводу, и она попросила, что­бы я остался с ней на этот период. Мы были вместе, и мне было с ней хорошо. Но совесть меня мучила. И сейчас, ког­да пишу эти строки, чувствую себя подлецом. Писать тяже­ло. Я распродавал все вещи. Хотел было ей все оставить, но она отказалась. Потом она объяснила мне, что восприни­мала это, как будто я от нее откупаюсь. С ней эти дни мне было хорошо, и я как бы забыл, что меня ждет, когда я при­еду в Ростов. (Обычная ошибка людей, устраивающих свою личную жизнь. Правильней было бы проститься с одной, по­жить одному, а потом уже что-то предпринимать, Кто-то из великих, сказал, что беды многих людей происходят от того, что они боятся две недели пожить в одиночку. — М.Л.)

Когда я прибыл в округ, понял, что сделал большую ошибку с этим переводом. Мне надо было прослужить еще год, просить специализацию по клинической дисциплине, а потом уже перейти на службу в хирургию, что было впол­не реально. Так поступил мой друг. Он прошел специали­зацию по терапии, затем перевелся на службу в санаторий, где спокойно и дослужился до полковника. (Все выглядит вполне логично. Действительно, Вечный Принц дослужился бы до полковника в лучшем случае. Однако, скорее всего, он, при его тревожности, тяжело бы заболел, но уже лет в сорок. Даже если бы служба шла хорошо, лет в 45, максимум в 50, он бы был уволен в запас и тянул бы лямку в какой-нибудь поли­клинике. Скорее всего, умер бы лет в 50, как его отец. Так что, это просто судьба не пустила его в хирурги и таким образом защитила. Но тогда он очень об этом переживал. Сейчас он полон сил, имеет международную известность, но как психо­лог, социолог и психотерапевт. В хирургии он, я убежден, не добился бы таких результатов. Так что, может быть, это все и было правильным. — М.Л.)

Прибыл я в штаб СКВО с безрадостным чувством. В конечном итоге направили меня на службу в дыру, которая находилась еще дальше от моего родного города. Уговорили они меня принять это назначение, пообещав вызвать потом на специализацию. Отношения с Золушкой я прекратил. Прибыл на место службы в казацкую станицу которая находилась в тупике и еще дальше от Ростова, чем прежнее место службы. По сравнению с полигоном это была несусветная дыра, находящаяся в тупике с отвратительной желе­зистой водой. И это вместо филиала Москвы. Съездил я в Т. Женился на Вертушке. Большой свадьбы не праздновали. После регистрации отметили это в нашей неизолированной квартире. Было человек 10. Уже точно не помню кто. Приезжали ее мать с братом. Довольно примитивные, люди, а мама еще и глубоко верующая, что вызывало у меня раздражение. Помню, что у меня вдруг сорвался возглас: «А я-то чему радуюсь!» Гости разошлись довольно быстро. Мне в принципе стало неинтересно. К моей радости, отпуск на свадьбу быстро закончился, и я вернулся в часть. Вначале я знакомился со службой. Попал я в кадрированную дивизию, в зенитный полк.

Сейчас объясню что это такое. В полку имеется первый состав офицеров, начиная от командира полка до командира роты. Командиров взводов нет. Кроме того, имеется ядро второго полка — командир части и командиры батальонов.

Солдат имеется ровно на одну роту. В нашем случае была полностью развернута только одна батарея. Медицинская служба состояла из одного врача и фельдшера (сверхсрочника) и санинструктора — солдата срочной службы. Ос­тальные были в резерве. Техника же была полностью на весь полк. Но я знал, кто из врачей и фельдшеров будет призван с гражданки на случай развертывания дивизии. Кроме того, я готовил документы и для второго полка. Все это выгля­дело как-то несерьезно. Работали мы все в основном толь­ко с документами. По документам эти люди продвигались. Так мой начальник медпункта получил бы повышение по службе, стал старшим врачом второго полка, а начальникам медпункта назначили бы другого. Все эти доктора преспо­койно работали у себя по домам и не представляли себе, что они продвигаются по медицинской службе в армии. Этим занимались военкоматы, а нам присылали только сведения. Я поразился довольно умному распределению в организа­ции нашей армии.

Но в силу своей добросовестности я пытался как-то уточнить судьбу тех, кто будет призван в полк мне в помощ­ники на случай войны. Выяснилось, что мой «начальник медпункта» — уже давно инвалид второй группы, а военко­мат не имеет об этом никакого представления. Вообще, когда я попал в армию, я довольно быстро понял, что она в принципе нежизнеспособна и неповоротлива. Многие хоро­шие приказы, например, о том, чтобы все офицеры знали английский язык, управляли автомобилем, имели хорошую физическую подготовку и не были толстыми, систематически проходили повышение квалификации и пр., не выпол­нялись. Единственное, что только было систематическим — это политучеба, как с солдатами, так и с офицерами. Кста­ти, наш полк изучал философию, а я как «дипломирован­ный философ» сразу же стал там ее преподавать. Все-таки закончил философский факультет университета марксизма-ленинизма. Что-то у меня даже получалось. Прибыл я в часть уже после свадьбы где-то в ноябре 1965-го.

В это время я стал получать от Золушки письма типа того, что она просто хочет знать, что со мной, ни на что не претендует. Это на меня нагоняло тоску, ибо большой ра­дости от жизни с женой я не получал. Где-то в январе ко мне на каникулы приехала Вертушка. Я на это время снял комнату в частном доме. Это было примерно так же, как на предыдущем месте службы. Там же произошел первый конф­ликт, который мне показал, что с такой женщиной жить нельзя. Не помню почему, но вдруг она мне отказала в сексе. Кажется, я не выполнил какую-то ее просьбу, связанную с материальными затратами. Я ей сказал, что это не осно­вание для отказа и ведь мы же муж и жена, и я не в будуаре проститутки. Тогда она легла на спину и раздвинула ноги. Сексом заниматься мне моментально расхотелось. Тогда уже я крепко задумался, стоит ли мне с ней жить, и ответил на письмо Золушки. К этому времени меня вызвали на курсы усовершенствования в Ростов, о чем я ей сообщил. Золушка в это время была на побывке у своих родных. Мимо этого города я проезжал. Она меня встретила и села ко мне в купе, в котором я был один. Мы ни о чем не гово­рили, но нам было хорошо. Кстати и секс был. В общем, от­дохнул и телом и душой.

Год. Кутерьма

Специализация шла по подготовке меня строевым вра­чом и практически мне ничего не давала для перехода на службу в госпиталь. Но и она внезапно оборвалась, по-мо­ему, в марте. Меня срочно вызвали в часть. Я зашел на кур­сы повышения квалификации в одну из комнат. Голова у меня закружилась, и очнулся я уже на койке терапевтичес­кого отделения в госпитале. Давление у меня было 150/130. Это называется обезглавленная гипертония. Кроме того, выявили нарушение мозгового кровообращения и припи­сали строгий постельный режим. Помню, у меня скатилось одеяло на пол. Я попытался его поднять сам, но один из соседей по палате поднял его. Потом я узнал, что у него был лимфогрануломатоз — заболевание абсолютно смертельное, но духом он не падал. По-видимому, его давно нет в живых, а я распереживался по своим пустякам. Свою ситуацию счи­тал большой трагедией. До сих по стыдно.

Врачи в госпитале мне сказали, что лежать надо около месяца, но вдруг дней через 10 меня неожиданно выписа­ли. Проведывали меня мама и Вертушка порознь. Примерно на шестой день, когда мне еще не разрешали поднимать­ся, она была у меня в палате. Получилось так, что все боль­ные вышли, и мы остались одни, и она стала ласкать меня сексуальным образом. Меня это возмутило до глубины души. Мне еще не разрешали даже подниматься с постели, Я укрепился в мысли, что жить с ней я не буду. Я ей об этом не сообщил, ибо она оканчивала университет, и я не хотел, чтобы меня обвиняли в том, что из-за меня она не смогла защитить диплом.

Итак, через 10 дней меня выписали, и «в разобранном виде» я поехал в часть, не зная, что меня там ждет. Прибыл я в Волгоград. Золушка меня встретила и очень хорошо сде­лала. Тогда у меня болело сердце. С ее помощью я добрался до волгоградского госпиталя, где мне сделали электрокарди­ограмму, которая показала предынфарктное состояние. Од­нако меня в госпитале не оставили. Сделали укол еще раз, проверили артериальное давление и отправили в часть. Зо­лушка меня проводила, и в марте 1966-го я прибыл в часть.

Там я узнал, что дивизию нашу переводят в Среднюю Азию. Это было как раз после того, как китайцы что-то де­лали на нашей границе. Я был возмущен тем, что меня даже не предупредили об этом переводе. Я с собой не имел ни­каких зимних вещей, а был так слаб, что еле ноги волочил. Проводились какие-то сборы. Состояние мое все-таки кое-как улучшалось. О том, что нас переводят, я сообщил маме эзоповским языком (переводят туда, где мы были во время войны). Вертушка так ничего и не поняла. В марте нас по­грузили в эшелоны. На месте остались только офицеры ядра второй дивизии и сверхсрочники, которые не хотели уез­жать вместе с дивизией. Так что я увидел целесообразность кадрированных частей. Оставшееся ядро начинало форми­ровать дивизию на прежнем месте.

Ехали мы эшелоном довольно долго. По-моему, дней де­сять, Запомнилось мне, как я на одной из станций в мед­пункте оперировал карбункул. Прошло вроде бы все без ос­ложнений.

Прибыла наша дивизия в апреле в местечко между Алма-Атой и Фрунзе. А часть, которая стояла там, была передви­нута ближе к границе. Мы же стали разворачиваться. Ста­ли прибывать офицеры и солдаты, и началось черт-те что. Были всевозможные ЧП. Запомнилось, как одного солдата ранили в сердце, а два хирурга — наш прибывший и еще не уехавший спорили о том, оперировать его или нет. Дос­порились до того, что он минут через 20 умер. Зато не на операционном столе. Если бы они не спорили и рискнули, то вполне парня можно было спасти. Дел-то было всего на один шов. Но кровь вышла в перикард и сдавила сердце. Если бы я был смелее, то, может быть, и полез бы сам опе­рировать. Было бы как в кино. Наверное, карьера моя бы была после этого решена. (И зря он так думал. Все рано бы его оттерли, как это было уже тогда, когда он фактически организовал помощь после взрыва ракеты. — М.Л.)

Прибыл я в Среднюю Азию «в разобранном виде», еле шевелил ноги. Начало прибывать молодое пополнение. Врачу полка работы прибавилось. Нас сразу стало много: было 150, стало в несколько раз больше. Итак, молодое по­полнение размещалось в отдельном лагере, который нахо­дился в 5 км от расположения дивизии. Местность была холмистая. Автомобильная дорога окружная и извитая. Я решил потихоньку себя тренировать. Водитель ехал по до­роге, а я в лагерь шел пешком прямо по холмам. Я и води­тель видели друг друга. Как только у меня иссякали силы, так я ему махал. Он меня ждал. Я спускался с холмов, са­дился машину и на машине доезжал до лагеря. Дней через 15 я уже довольно бойко добирался до лагеря. Здоровье до­вольно быстро восстановилось.

Служба

Обстоятельства тогда меня вынудили сосредоточиться на службе. Обстановка действительно была сложная. Китай­цы тогда все время нарушали границу. Кроме того, там жила и большая китайская диаспора. Я же по внешности не мог отличить казаха от узбека, китайца, киргиза или корейца. Правда, я не помню случаев, чтобы местное население на­падало на военных. Тем не менее нас предупреждали, что такое возможно и что нам не стоит контактировать с мест­ным населением. Но как убережешься от контактов.

Как-то я пошел в парикмахерскую. Стриг меня азиат. По тому разговору который он вел со мной, держа бритву в руках, я понял, что он китаец. Он нахваливал Мао-дзедуна, я согласно кивал и поддакивал. По радио шла примитивная китайская пропаганда. Ее даже не глушили, да мы ее и не слушали. Служба у всех тогда была достаточно напряжен­ная. Прибывало молодое пополнение. В основном солда­ты. Офицеры стали прибывать только в августе и в основ­ном выпускники военных училищ. Хочу напомнить, что нам недоставало только командиров взводов. Солдат же мам присылали из других частей. Нетрудно догадаться, что это были не самые лучшие солдаты.

Мы потихоньку обустраивались. Я уже имел достаточ­ный опыт по предупреждению эпидемий. Мне он очень пригодился. Большинство офицерского состава, в том чис­ле и врачи, уже подолгу служили в кадрированных частях и, если что и умели когда-то, то основательно подзабыли. Так что я был один из немногих, кто еще сохранил опыт работы с большим количеством людей. Я помню, что ког­да я прибыл в эту часть, то мне служба показалась курор­том, но только расположенным в не очень престижном ме­сте. Что значит обследовать 150 человек, когда раньше приходилось это делать с 1000! Меня увеличение личного состава не пугало, но мои коллеги растерялись.

Довольно быстро санитарное состояние гарнизона ухуд­шалось. И вот к нам приехал главный врач корпуса. Пол­ковник небольшого роста, с тихим голосом и мертвой хват­кой. Был он у нас всего неделю. Но за это время гарнизон преобразился, К нам он отнесся жестко, но по-дружески. Объяснил, что эпидемия и нас может не миновать, и посо­ветовал отнестись к работе, как к работе на себя. Он еще и рассказал, как следует работать, Опишу его рекомендации. Может быть, они будут полезны молодежи, которая начи­нает работать и не только в медицине. Он советовал встать до подъема и пройтись по территории части. Тогда ты уже будешь четко представлять, что тебе нужно делать. Кста­ти, когда я уже уволился из армии, я не изменил этой привычке. Я приходил за полчаса до пятиминутки в клинику, делал обход своих больных и уже знал, врут или не врут медсестры во время доклада. Больные уже были спокойны, ибо видели своего врача и сняли эмоциональное напряже­ние. К сожалению, большинство врачей этого не делает. А ведь больной до обхода практически не живет, а существу­ет. Такой подход позволяет экономить лекарства.

Удалось ему все это сделать еще и потому, что в Туркес­танском округе положение врача было совсем другим по сравнению с положением врача в Северокавказском воен­ном округе, который был внутренним и считался курорт­ным. Здесь была заслуга начальника медслужбы округа, который добился того, что если командир части не выпол­нял распоряжений и рекомендаций врача, то корпусной врач добивался его снятия с должности. А может быть, это заслуга командующего округом, который понимал важность медицинской службы в столь сложном в эпидемиологичес­ком отношении округе. Вспомните, что отсюда шли эпиде­мии холеры, чумы и других менее известных заболеваний. _:И если медицинская работа будет поставлена плохо, то это может отразиться на боеспособности части. Это хорошее отношение к медикам проявлялось и в том, что врачи в первую очередь обеспечивались квартирами. Если части инспектировал начальник медицинской службы округа и выяснял, что врач в гарнизоне не был обеспечен жильем, он его увозил с собой, заявляя, что здесь врач не нужен, если ему не дают квартиру. Правда, и врачам он спуску не давал.

Все это мне так понравилось, что я попросил его брать меня с собой и просто пришел в восторг от его методов ра­боты и их результатов. Я даже не думал, что эпидемиоло­гическая работа будет так интересна. Мне и в своей части удалось навести порядок. Авторитет мой поднялся доста­точно высоко. В процессе инспектирования мы с ним сбли­зились, я рассказал ему о своих бедах и желании перейти на лечебную работу, и он пообещал мне содействие. На со­вещании с офицерским составом полка он дал мне хорошую характеристику и попросил не препятствовать моему желанию перейти на лечебную работу. После его отъезда службу мне было нести достаточно легко и интересно. Я научился отстаивать свои интересы. Довольно скоро меня временно назначили заместителем начальника госпиталя по лечебной работе. То есть уже в возрасте 28 лет я был на подполковничьей должности в звании старшего лейтенан­та. Но было в этом одно НО. Тогда я уже понял, что офицер должен выбирать карьеру, а не место службы. Следовательно, передо мной маячила перспектива остаться до кон­ца службы в Туркестанском военном округе, ибо корпусной врач обещал сделать меня начальником госпиталя, а я все-таки мечтал о лечебной работе, да и разлука с мамой тоже еще угнетала. (Это ужасно, когда дети привязаны к родите­лям. Ни карьеры, ни семьи не получится. Недаром одной из своих миссий Иисус Христос считал разделение отца с сыном и матери с дочерью. Но ему это удавалось делать одним ма­новением руки. В реальной жизни даже после осознания до­биться этого трудно. — М.Л.)

Тем не менее, я обратил внимание, что потихоньку на­чинал проявлять интерес к службе. Разработал ряд доволь­но эффективных приемов управления. Потом они меня вы­ручали. Так, если я сам инспектировал территорию, то делал замечания довольно мягко. Однако если мои подчиненные жаловались, что их не слушают, то тогда приходил на по­мощь я. Но это уже была гроза. Помню, как я пришел на пищеблок с топором и раскрошил несколько разделочных досок, которые были плохо вымыты. Правда, они, если че­стно говорить, уже были и так негодные.

В общем, мои помощники были «звери», а я «человек». Но зато мне не приходилось часто делать санитарные об­ходы. Рвение моих помощников срочной службы я подо­гревал еще и тем, что если у нас все пройдет без эпидемий, то все они съездят в отпуск. Вот они и старались. Автори­тет мой рос еще и в результате других действий. Прежде всего, до возможности я «прикрывал» некоторых солдат, не докладывая начальству, когда рану они получили в драке, а говорил, что удалим им доброкачественную опухоль.

Я стал более внимательно изучать устав внутренней службы. Это помогло мне поставить себя как следует и сре­ди руководства полка. Тем более мой ранг был достаточно высок - это ранг помощника командира, хотя я подчинять­ся должен был его заместителю по тылу. Был такой случай, когда командир полка взял для каких-то нужд без моего ведома мою машину вместе с водителем. Я пошел к нему на прием и попросил номер приказа, по которому меня уже сняли с должности. На лице у командира возникло выражение удивления. Я ему показал соответствующую статью устава, где черным по белому было написано, что обычно все это нужно делать через непосредственного начальника, если он находится на службе. Правильно было бы, если бы командир полка вызвал меня и дал мне распоряжение отправить мою машину с водителем в распоряжение другого офицера. Командир сказал мне, что это самодеятельность начальника автомобильной службы и что он сделает ему со­ответствующее внушение. (Вот она психологическая ригид­ность. Ну и перестройся. Беда человека с жесткими планами заключатся в том, что он как снаряд летит к строго опре­деленной цели даже тогда, когда выясняется, что эту цель, собственно, и поражать не следует, что есть другие, может быть, более интересные виды деятельности. Ведь по сути дела лечебная работа — постоянная работа на свалке общества. Ведь болеют в основном неблагополучные, не очень мудрые люди. Мудрый человек заботится о своем здоровье и, как пра­вило, не заболевает, ибо занимается профилактикой, выпол­няет эпидемиологические и гигиенические правила. Эпидеми­ологическая и гигиеническая работа гораздо благороднее, ибо сохраняет здоровье многих, предупреждает болезни, а лечеб­ная работа спасает единицы, которые ослаблены изначально, раз они подхватили заразу. Видите, что происходит, когда человек не видит всего и взгляд его устремлен строго в одну сторону. — М.Л.)

Так вот что я сделал. Я попросил маму, чтобы она напи­сала в министерство с просьбой о переводе меня в Северо­кавказский военный округ; так как она очень больна. Все это было подтверждено соответствующими документами. Я же в это время продолжал служить. В свободное время я иногда ходил оперировать.

Жили мы тогда в офицерском общежитии. Ранее там стоял полк. Но уже тогда начинали строить дома. В комна­те жило по семь-восемь человек. По вечерам играли в пре­феранс. Проигравшие покупали водку, а выигравшие закус­ку. Так что выпивали мы тога изрядно, но до положения риз допивались немногие. Задним числом я теперь пони­маю, что многие из них были уже алкоголиками. Думаю, что такая участь, не исключено, ждала и меня, ибо я, как и многие, ждал окончания службы, чтобы пойти играть в пре­феранс, а может быть, чтобы выпить. Пил я вровень со всеми, но не помню, чтобы это как-то отражалось на моем поведении. Часто предпочитал преферанс танцам и похо­дам в кино. (Сточки зрения нарколога Вечный Принц приближался уже к первой стадии алкоголизма. Так, уже можно отметить рост толерантности и психологическое влечение, а также спокойное отношение к выпивке. Удивительно, что знание не приводит к соответствующему поведению. Ведь Вечный Принц был отличником учебы, осуждал пьющих не в меру, но не замечал, что идет туда же. — М.Л.)

В Доме офицеров бывали танцы, кино и концерты. Пер­вое время в гарнизоне врачей было мало. По-моему, всего 5 человек. При этом кто-то еще был в командировке. По­этому мы всегда ставили в известность дежурного по пол­ку и по дивизии, где мы находимся. А если шли на концерт, то говорили, в каком ряду и на каком месте сидим. Обыч­но садились на крайнее кресло, чтобы нас легче было най­ти. Танцы, как и на прежнем месте службы, были местом поиска временных сексуальных партнерш со стороны муж­чин и поиска женихов со стороны женщин. Меня тогда танцы особенно не интересовали. В то же время выявилась моя бытовая беспомощность.

Офицеры, видевшие, как я стираю, глажу и прочее, без насмешек (понимали, что над врачом опасно смеяться) на­учили меня все это делать. По крайней мере, я хотя бы знаю, как это делается. Офицеры все жили в плохих усло­виях, но друг к другу относились хорошо. Не замечал я и признаков национальной дискриминации. Да и что они мне могли сказать. Я ведь тоже служил в той же довольно глу­хой дыре. Так же не имел квартиры и терпел все лишения. Справедливости ради следует сказать, что в этом округе это место было не самое плохое. (Обратите внимание на такой факт. Вечный Принц старался приблизиться к Т., а отдалялся от него все дальше и дальше. Дорогие мои читатели, беспо­койтесь о деле, а не о месте жительства. Станьте короля­ми и будете жить в столице. — М.Л.)

Просто впечатления

Теперь я пониманию, что то, что я считал лишением, и есть самое лучшее время моей жизни, Без армии (а армию без Средней Азии) мне трудно себе представить свою жизнь. Ведь то, что имеют теперь мои друзья, имею и я. А то, что я пережил, то они не пережили. Если бы только в эти переживания не вмешивались мои невротические чувства и не отравляли их, я бы от жизни получил больше наслаждений, чем те, кто устроился благополучно. Собственно, в момент переживаний и действий я и наслаждался, забывая о своей «злосчастной судьбе». Все эти невротические штучки воз­никали, когда я оставался с самим собой и жутко себя «жа­лел». Главное, никто из моих сослуживцев этих пережива­ний не понял бы. Но они отнимали силы, и, думаю, мешали жить, портили здоровье. Давление у меня все-таки подска­кивало.

Прежде всего, впечатления о природе Средней Азии. Точ­нее, о том, что мне пришлось пережить. Вскоре после на­шего приезда началась буйная весна. Такого буйства у нас на Северном Кавказе я не видел. Как-то по службе мне пришлось весной поехать в Алма-Ату. Наша часть находи­лась в предгорье. Когда мы выезжали на равнину, то я вдруг увидел в степи, сколько охватывал глаз, пожар. Мне быстро разъяснили, что это цветет степь. Это были цветы мака, Вот в этом «пожаре» мы и ехали пару сотен километров. Вблизи мы видели, конечно, цветы всех цветов радуги. Но когда взгляд обращался вдаль, то ничего, кроме красного, видно не было. Вскоре летом все это выгорело. Когда я по этой дороге ехал уже позже, все вокруг было желтим.

Не буду подробно описывать впечатления об Алма-Ате и Фрунзе. Многие видные писатели рассказывали об этих городах. Это города все в зелени и арыках, Особое впечатление произвел на меня вид на Заилийский Алатау. Я как раз тогда обследовался в госпитале. Где-то вдали я видел совершено правильную небольшую, заросшую зеленью маленькую пирамиду. Еще дальше виднелись горы, вершины которых были в снегу. Помню, как я мечтательно соседям по палате сказал, что хорошо бы жить возле этих гор и каж­дое утро взбегать на эту миниатюрную игрушечную горку вместо утренней зарядки. Я думал, что там не более 500— 600 м. Мне же сказали, что высота этой «горки» прибли­жается к 4 км, а вершины там неприступные.

Когда началась весна_э военнослужащие начали привозить зеленый лук. Оказывается, чуть дальше в горах он ра­стет большими зарослями. Зелень его несколько жестковатая, но вначале я даже этого не заметил.

Еще один интересный случай я наблюдал. Я его хорошо запомнил. Даже дату. Было это девятого мая, а на цветущие яблони выпал снег большими хлопьями. Запомнились мне некоторые особенности среднеазиатской кухни: шашлык из мяса, а не из жил, как давали его на Северокавказских ку­рортах, лагман, манты и еще что-то. Нечто подобное я не­давно видел в Вене. Конечно же, заказал, но это уже было совсем не то.

Там же мне по медицинским делам приходилось побы­вать в предгорном ауле, который выращивал мак для меди­цинских целей. С проблемой наркомании я тогда знаком не был. Оценку этого явления могу дать только сейчас. Тогда же мне сказали, что все жители этой деревни — наркома­ны. Я как-то все это не очень оценил, ибо не знал состоя­ния проблемы.

Личная жизнь

Уезжая в Среднюю Азию, я сообщил Золушке, что соби­раюсь связать свою жизнь с нею. Перед отъездом мне уда­лось заехать к ней. К этому времени она уже жила в отдель­ной комнатке общежития. В комнате у нее была только вода. Все остальные удобства были коммунальные. Этим она была очень довольна, и заботы о комнате как-то скра­шивали ей грусть нашего расставания. Она меня ни в чем не упрекала. С ней я вел активную переписку. Даже высы­лал, как потом оказалось, совершенно ненужные ей подар­ки. Она говорила, что ей это было все равно приятно.

В июне, когда моя Вертушка окончила институт, я на­писал, что жить с ней я не буду, не объясняя причины. И там уже подал на развод. Разводить нас должны были на месте ответчика т. е. в Т. На мой перевод я особенно не на­деялся и попросил отправить меня в госпиталь на обследо­вание на предмет увольнения в запас. До этого у меня уже было несколько стационирований. Поехал я на обследова­ние в Алма-Ату. Там пролежал около месяца. Так вот Вер­тушка по собственной инициативе явилась в часть, а затем приехала в госпиталь. Я оставался непреклонным. Она уеха­ла ни с чем.

В Алма-Атинском госпитале сделали заключение, что мне необходимо обследование в окружном госпитале. Вы­писали с диагнозом: гипертоническая болезнь 1-й стадии, а с таким диагнозом офицеры обычно служат. Вопрос об увольнении решается индивидуально. Я вернулся в часть. В госпиталь меня должны были направить осенью, Рома­нов в Средней Азии я себе никаких не заводил. На танцах чувствовал я себя плохо. Вообще чувствовал я себя старым и чрезвычайно опытным. Девушки лет 18, для которых в принципе я был завидным женихом, мне казались детьми. Распутные уже не интересовали. Да я от этого и не страдал.

Золушка в это время готовилась поступать в медицинс­кий институт, что она и сделала. Правда, зачисление ей да­лось с трудом. Сдала она на все четверки. Но еще около месяца ее не зачисляли. Потом она добилась приема у рек­тора, который и зачислил ее на первый курс Астраханско­го медицинского института.

В сентябре эпидемия закончилась. Вначале я отправил в отпуск своего фельдшера, а потом в конце сентября по­ехал в Т. с заездом на дня два к Золушке. В Т. состоялся суд. Вертушка была против расторжения брака. Я причин не разъяснял. Сказал, что просто не могу с ней ужиться. Су­дья дал нам испытательный срок 3 месяца. Вертушка лико­вала. Но я с ней сухо простился и сказал, что встретимся через 3 месяца. Дней через 10 я получил от ее брата письмо с грубыми угрозами в мой адрес за то, что я так плохо обо­шелся с сестрой. Честно говоря, ничего она не проиграла. Я прикрыл ее грех. Тогда еще не девственницам замуж было трудно выйти. Да и в материальном плане в ее сторону тоже неплохо пошло, а в университете она как жена офицера по­лучила свободный диплом.