И опять производство, да и дела семейные

Некоторые мои предложения были потом приняты, но то, что они идут от меня, как-то не вспоминалось. Было обидно. Иногда об этих обидах говорил своим друзьям.

Перед первым отпуском я уже прилично, с моей точки зрения, знал психиатрию и очень хотел получить тему для писания кандидатской диссертации. Но мне темы не дава­ли. Было обидно. Тем более что такую возможность давали учебным ординаторам, которые и в клинике будут всего два года. Помню, как один из них ходил важным, как индюк, после разговора с Профессором. Мне было обидно.

Еще один момент. На службе в течение 6 лет я ни разу не получал подарков от своих пациентов. Никто их мне не давал, да я и не принял бы. Тут же мне довольно быстро стали их вручать. От стыда мне некуда было деться. Но кол­леги меня спокойно просветили, чтобы я не суетился и брал. Вскоре я к этому как-то приспособился. Потом и деньги давали. Я отнекивался. Говорил, что приму их, ког­да будет ясно, что лечение дало эффект, месяца через два после выписки из клиники. Признаюсь, что через некото­рое время я и деньги стал брать. Такой прием привел к тому, что у меня никогда не было никаких столкновений по это­му поводу. Правда, и денег особенно много не было.

Потом я разобрался, что во многих клиниках института это распространено сплошь и рядом, но я полагал, что у нас в клинике этого нет. Позднее я разобрался и в этом. Выяс­нилось, что я глубоко заблуждался. Оказывается, все было.

И даже требование, чтобы давали крупными купюрами. Од­нако делали это у нас далеко не все. Вот все-таки в хирур­гических клиниках это было налажено лучше. Иногда к нам переводили больных из этих клиник. Их родственники уже были хорошо вымуштрованы. У меня же лично чаще были цветы, коньяк, конфеты. В общем, натура. Если бы я все это выпил, то точно стал бы алкоголиком. Тем не менее, это тоже была валюта. Когда приходилось решать какие-то свои вопросы, то эти коньяки и конфеты экономили материаль­ные средства. В конечном итоге получилось так, что в ма­териальном плане оказалось, что на гражданке ты все-таки имеешь больше, чем в армии, хотя оклад в армии был на­много выше.

Я много размышлял над этим и пришел к выводу, что этих явлений не избежать. В то время разница в зарплате между начинающим врачом и высококвалифицированным была мизерная, а в квалификации значительная. Поэтому квалифицированные врачи получали больше, но не явно, а по скрытым каналам. Ситуация как в организме. Если во время операции перевязать артерию, которая снабжает руку, то с рукой ничего не случится. Разовьются мелкие невиди­мые артерии (коллатерали). А коль не разовьются, то тогда рука усохнет. Как правило, развиваются. Так и тут. Все-таки квалифицированный специалист зарабатывает больше неквалифицированного. А если ему не удается получать со­ответствующее вознаграждение, то его квалификация начи­нает падать.

В конце января мы с Золушкой поехали к ее матери, ко­торая жила в маленьком городке соседней области и уже около года вдовствовала. Была она уже очень больной, но встретила нас радушно. Впрочем, ей помогала сестра Зо­лушки и ее племянница, которые жили в этом же городе. Сестра Золушки была еще мягче Золушки. Находилась в полном подчинении у своей свекрови, неграмотной, алчной женщины. Да и муж ее алкоголизировался и зарабатывал меньше ее. Тем не менее, сестре Золушки и в голову не приходило сделать что-то радикальное, чтобы изменить свой статус. Тут я понял, что любовь Золушки ко мне и ее пре­данность меньше всего связаны с моими достоинствами, а больше с ее натурой. Стало немного грустно. (Вот о таких женщинах и мечтают некоторые американцы, которые хотят жениться на русских женщинах, а им попадаются меж­дународные авантюристки русской национальности. А наша русская женщина уже где-то у кого-то находится в рабстве. В свободном плавании таких женщин и в России найти прак­тически невозможно — М.Л.)

В маленьких городках я никогда не жил и с нравами эти­ми знаком не был. Я понял, что попал на смотрины. То и дело к теще стали заходить ее приятельницы, рассматривали меня. Некоторые пытались делать вид какой-то беседы, А некоторые просто приходили в комнату, где был я, садились против меня смотрели на меня некоторое время, а потом, уходили, не сказав ни слова. Насколько я понял, оценили они меня достаточно высоко.

Золушка, как человек добросовестный, много внимания уделяла учебе, а мне благ от нее доставалось все меньше и меньше. (Если бы мировоззрение и установки Вечного Прин­ца были проще, то Золушка не поступала бы в мединститут. Устроилась бы на работу медсестры, а дома полностью при­надлежала бы ему. Но как же так. Его жена не будет иметь высшего образования! А Золушка, может быть, и права. Не ис­ключено, что если бы она не поступила в мединститут, он бы на ней не женился. Вот как идиотские социальные установ­ки портят людей, которые организуют свою жизнь по этим установкам и тех, кто с ними связывается. — М.Л.)

Наступил мой первый гражданский отпуск. Пошел я в отоуск в июне 1968 года. Перед отпуском, где-то в апреле, у нас была беседа с Профессором. Он сказал, что планиру­ет начать широкомасштабные исследования микроэлемен­тов в физиологических жидкостях психически больных, предложил нам подключиться к этой работе. Вот я этим и занимался. По этой теме Артист уже защитил кандидатскую диссертацию. И вообще эта тема была диссертабельна. Но он защитил по одному заболеванию. Я же защищался бы по-другому. Диссертация как таковая уже была написана. Мне нужно было бы только подставить другие цифры и другое название болезни.

Однако индивидуально тем никому не давали. Мы сжи­гали кровь, мочу и спинномозговую жидкость практичес­ки всех психически больных. Кроме меня этим еще зани­мались и Мыслитель, и Звездная сестра, и Аккуратистка. Хотя больше всего этому уделяли внимание я и Мыслитель.

Сейчас опишу, как это делалось. Вначале выпаривались в платиновом тигле физиологические жидкости. Затем поро­шок помещался в угольные электроды, в которых высвер­ливались специальные емкости. Затем все это сжигалось на спектрографе, и получались спектрограммы. Затем шло фотометрирование, при помощи которого узнавали, сколь­ко микроэлементов в этих жидкостях. Вера моя в учителей была безмерна. Наука как таковая, как я потом уже позднее понял, меняне интересовала. Я хотел как можно быстрее стать кандидатом наук, и все делал, как они говорили. Бо­лее того, я даже не познакомился с литературой, думая, что нужно быстрее набрать материал, а дотом поехать в Москву в центральные библиотеки, познакомиться с литературой, и диссертация через года два-три у тебя будет в кармане.

Позднее я понял, что так примерно и делается большин­ство кандидатских, да и докторских диссертаций, которые потом лежат на полках и создают информационный шум, мешая найти нужные работы. То же самое делается в боль­шинстве научных сборников. Лишь бы были публикации, без которых нельзя выходить на защиту. Губятся лучшие годы. Большинство диссертантов кто осознанно, кто нео­сознанно, понимают, что их диссертации никому не нуж­ны, кроме них самих. Далее этот же материал используется для написания статей еще несколько лет. Так выполняется план научных работ.

Тем не менее, в процессе работы, по механизмам психо­логической защиты, многие диссертанты убеждают самих себя, что делают очень важное дело. При зрелом размыш­лении, может быть и нужен этот мрак, чтобы яркие звездоч­ки были заметны? Но то, что мне приходилось видеть, на­водило меня на печальные мысли. Хоть бы была у нас одна диссертация. А то ведь потом нужно еще и докторскую за­щитить, а это уже получается где-то к 45 годам. Пыл начи­нает слабеть. Более того, многие защитившиеся и потом себя обманывают. Продолжают себя считать выдающими­ся учеными, аналичие диссертации делает их особо гоно­ристыми. Как же, со степенью!

Так вот и я былзаражен этой ерундой. Впрочем, сам факт работы наддиссертацией приводит к приобретению навыков исследователя, ипотом человек успевает сделать много полезного. Унас есть много продвинутых ученых, которым хватило сил и на написание диссертаций и на за­нятия наукой. Но сколько людей свысоким интеллектом и слабыми эмоциями были выполоты из науки этой систе­мой. Сколько кандидатов и докторов наук после защиты почти ничего не написали. Докторам наук было проще, особенно, если становились заведующими кафедрами. Они подписывались под всеми работами своих учеников, и при отчетах им всегда было что показать. Тем более, что их фа­милии в этих работах всегда стояли какими вы думаете? Правильно —первыми! Довольно часто большие ученые часто не имели организаторских способностей. Админист­раторами становились бестолковые в научном плане люди. Аесли таким еще удавалось и становиться ректорами, то такие вузы планомерно избавлялись от творческих работ­ников и потихоньку деградировали. Не знаю, что и сказать молодым талантливым людям, которым я предлагал занять­ся наукой. Они приводили массу примеров и доводов, что этим заниматься не стоит, по крайней мере, в научных уч­реждениях, и крыть мне было нечем. (Не принимайте близ­ко к сердцу комментарий Вечного Принца. Не совсем он вы­шел из невроза. Конечно, отдельные случаи бывают, как говорили в годы застоя, но не так все запущено, как это ка­жется Вечному Принцу. — М.Л.)

Первый ребенок

Когда я пошел в отпуск, то продолжал ходить на работу и сжигать физиологические жидкости, и хотя был вытяж­ной шкаф, думаю, что от меня несло мочой. Материала на­биралось много. Между тем Золушка собиралась рожать. Якак-то несерьезно отнесся к подготовке к встрече малыша. Вобщем-то, я без предрассудков. Но здесь мне было вы­годно, и я следовал предрассудку, что до родов покупать ничего нельзя. Вспоминаю эти дни, и становится стыдно. Золушка ни на что не жаловалась, хотя понимала, что при­дется ей туго. Янадеялся, что она родит день-в-день моего рождения. Ивроде даже что-то было похожее. Однако роды случились через три дня. Накануне она сварила мне мои любимые вареники с вишнями. Где-то часа в три ночи начались редкие схватки. Роды были первыми, и мы знали, что это будет еще не скоро. Все-таки я настоял, и мы по­шли к роддому.

Дело в том, что роддом находился в 400 м от нашего дома. Стояла теплая, темная южная звездная ночь. Мы по­тихоньку приближались к роддому и ходили вокруг него. И когда схватки начались с частотой в шесть минут, стали оформляться. Было это где-то часа в 4 утра. Сдал я Золушку на попечение работникам роддома и пошел досыпать. Они мне говорили, что роды пройдут часа через четыре. Но на самом деле она родила часа через два здорового мальчи­ка, с весом 3400. Так я и не знаю, было ли ей больно. Но я думаю, что она не кричала и не проклинала меня, как дела­ют некоторые женщины во время родов, проклиная своих мужей. В дни, когда она лежала в роддоме, я побегал по ма­газинам и закупил, как мне кажется, все, что необходимо. Но, кроме того, я еще и возле дома играл в преферанс и даже вместе с Юмористом ходил к себе в сад. При нем были еще две девочки. Что было, то было. (Какая-то нестойкая моно­гамия. Как бы назвать это явление? Пассивная полигамия, или латентная полигамия, или дремлющая?— М.Л.)

Золушку должны были выписать из роддома на 10-й день. Но вдруг она позвонила по телефону, что ее выписы­вают сейчас. Это был шестой день. Я в это время на улице играл в преферанс. Быстро взял, что необходимо и побежал в роддом. Дали мне комочек, завернутый в синее пикейное одеяльце, и я его понес. Через пару минут он начал шеве­литься. Мне так было удивительно.

В общем, пришли мы домой. Дома было, мягко сказать, не очень убрано. Коляски я не успел купить. Кроватки тоже. Мы на табуретках поместили оцинкованное корыто, в котором постелили матрасик и простыню. Это была пер­вая кроватка нашего старшего сына. Мама моя была в этом отношении не очень опытная. В общем, порядок пришлось наводить самой Золушке, что, наверное, не способствова­ло сохранению здоровья. Делала она со слезами на глазах. Человек она, конечно, божий. Уже за одно это можно было бы меня ненавидеть. Но далее было еще хуже. Через несколько дней подъехали ее сестра и племянница. Золушке стало значительно легче. Я же поехал хотя бы чуть-чуть отдохнуть на море. Конечно, делать этого не следовало бы. Отдых мне в голову не шел (вот там была истинная моно­гамия) и вскоре, дней через 8, я приехал.

В конце концов, все обустроилось. Купили мы коляску в комиссионном магазине, импортную, темно-вишневого цвета, довольно красивую. Когда Золушка перекладывала его в коляску, то плакала. Она показалась ей гробиком. Несмотря ни на что, все было более или менее благополуч­но. Первые три месяца — июль, август, сентябрь и часть ок­тября студенты были в колхозе. Конечно, правильнее все­го Золушке нужно было бы взять академический отпуск и спокойно отнянчить сына, а потом опять пойти в институт или хотя бы нанять няньку. Мне удалось устроить его в дет­ские ясли для грудничков, где он сразу же простудился. Потом мы его перевели с грудного вскармливания на ис­кусственное. В общем, это были сплошные мучения и час­тые его болезни.

Мальчиком он оказался смешливым, и нередко просту­жали его сами работники детского сада. Они сами призна­лись, что брали его из группы и игрались с ним. Мама ра­ботала и почти не помогала нянчить его. Тетушка полюбила его страстною любовью, но нянчить его практически не могла. Как в этом аду Золушка устояла, ума не приложу. Кстати, сын оказался крикливым: после 12 ночи и часов до 4 он почти все время кричал. Приходилось его держать на руках. Как-то он так долго плакал, что летом я рано утром вышел на улицу, чтобы хоть соседи немного отдохнули. Вся тяжесть вынянчивания легла на Золушку. Я работал много, сжигая физиологические жидкости, и, как сейчас понимаю, без толку. Но тогда я считал, что приобщаюсь к науке. Уже где-то в это время вышла моя первая статья. Материал я дал Профессору. Он его сам обработал, да так, что я его не уз­нал. Но я хоть понял, как надо писать статьи. Хочу сказать, что он за это и не ругал. Наверное, ему было приятно чув­ствовать себя намного выше нас. Когда я ему давал гораздо более зрелые работы позже, критика была очень жесткая и не по делу.