Проективная сказка в диагностике и психотерапии семейных проблем

«...Откуда нам, собственно, известны значения этих символовсновидения, о которых сам видевший сон не говорит нам ничего или сообщает очень мало?

Я отвечу: из очень различных источников,из сказок имифов...».

3. Фрейд

10.1. Рассказывание историй как проективная техника

Успешность семейной психотерапии во многом зависит от того, насколько психотерапевту удалось понять суть семейных проблем клиента. Основными методами диагностики при этом, разумеется, являются методы клинической беседы и метод включенного наблюдения. Однако функционирование психологических защит пациента приводит к тому, что далеко не обо всех своих проблемах он готов говорить откровенно. Причем часто утаиваются наиболее важные события, в искаженном виде освещаются значимые отношения. Психотерапевт может столкнуться как с сознательной ложью, так и с неосознанным вытеснением и введением в заблуждение. С целью преодоления этих трудностей успешно используются проективные приемы и методики, в том числе техника рассказывания сказок, историй.

В XX в. сказка приобретает особое значение в мировой культуре. Никогда ранее сказочный жанр не приобретал такого размаха. Его поэтика и архетипы лежат

в основе ставших широко популярными хроник сказочных миров, произведений фантастической литературы, телевизионных сериалов (Апинян Т. А., 2003).

3. Фрейд считал, что в мифах и сказках, в народных поговорках и песнях, в общепринятом словоупотреблении и поэтической фантазии используется та же символика, что позволяет толковать сновидения (Freud S., 1917).

К,-Г. Юнг полагал, что и немецкие сказки, и сказки других народов помимо всего прочего содержат мифологию, которая складывается у ребенка в отношении сексуальных процессов. Чары поэзии сказок продолжают действовать и на взрослого; в его бессознательном остаются жить старые детские теории (Jung С. G., 1910). Таким образом, миф, сказку можно рассматривать как общее обезличенное сновидение и трактовать их с позиций аналитической психологии, используя принятые в психоанализе значения символов. Как и в материале сновидений и ассоциативного эксперимента, в сказках находят отражение ранние семейные паттерны, эго-идентичность, коллективное бессознательное.

Последователи К.-Г. Юнга, М.-Л. Фон Франц, Б. Беттельхейм, Д. Холл, X. Дикман и другие, успешно развили эти его идеи в своих работах (Franc M.-L. von, 1970; Bettelheim В., 1977; Hall J., 1983; Dieckmann H., 1991).

Б. Беттельхейм подчеркивал, что сказочные мотивы часто встречаются в сновидениях взрослых. У них сказки играют важную роль не столько в сознании, сколько в бессознательном, так как они полагают, что давно забыли те истории, которые им так нравились в детстве (Bettelheim В., 1977).

Д. Холл отмечал, что многие сновидения, как и сказки, легко укладываются в классическую драматическую структуру: ситуация, проблема, осложнение, кульминация и результат. Однако невозможно дать жесткие или неизменные правила для самой процедуры интерпретации, она не заменит обстоятельное клиническое интервью и обследование психического статуса, а является их дополнением. Важным представляется замечание Д. Холла о том, что доброкачественное толкование сновидения может ограничиться индивидуальным уровнем и вовсе не обязательно должно производиться на архетипическом уровне (Hall J., 1983). То же можно сказать и о толковании рассказанных историй.

X. Дикман обнаружил целый ряд поразительных совпадений данных биографии, внутренних обстоятельств и проблем своих пациентов с сюжетом их любимой сказки. Нередко несчастья сказочного героя представляют собой скрытые наказания за его сексуальные отношения. Поэтому сказка бывает переполнена символами, возникающими в период полового созревания. Она указывает путь усвоения и оформления загадочных, неизвестных явлений, представляющихся поначалу опасными и отвратительными. Попытки очистить сказки от жестокости и в таком виде предложить ребенку никогда не приносили успеха, так как он ищет в них действия, аналогичные тем, что происходят в процессе обрядов инициации в примитивных культурах, где зрелость достигается лишь путем страданий, боли и мучений. Очередная высшая ступень созревания может быть достигнута лишь после преодоления и разрушения предыдущей (Dieckmann H., 1991).

X. Дикманн считал, что фрагментарность и искажения любимой сказки, возникающие у пациентов при попытке ее вспомнить, препятствуют терапии. Нам представляется, что именно амнезированные и трансформированные отрывки

являются самыми интересными с диагностической точки зрения и подсказывают пути терапии. В связи с этим мы не побуждали своих пациентов вспомнить сказку как можно точнее, а, наоборот, подчеркивали, что они могут отклоняться в своем повествовании от сюжета, вводить новых героев.

Считается, что рассказывание сказок для установления контакта с детьми и их терапии впервые использовал в 1971 г. Р. Гарднер. Разработанная им техника и ее разнообразные модификации нашли широкое применение для решения задач диагностики, формирования ценностей, укрепления взаимоотношений, самораскрытия, достижения катарсиса (Brems Ch., 2002).

Р. Гарднер предлагал детям рассказывать истории, которые они должны были сочинять экспромтом. Тема не задавалась. Нельзя было описывать то, что ребенок читал или видел в кино, по телевидению, а также то, что происходило с ним или его знакомыми на самом деле. Затем Гарднер сам придумывал историю, в которой участвовали те же персонажи, что и в истории пациента. Все повествования записывались на магнитофонную ленту. Гарднер утверждал, что рассказы легче анализировать, чем сны, а принципы приемы анализа могут применяться те же. Вот

некоторые из них.

1. Отделение нетипичных элементов повествования (отражающих особенности автора и его переживаний) от стереотипных, обусловленных возрастом, мало

информативных.

2. Оценка эмоциональных реакций пациента во время рассказа (тревога, удовольствие, враждебность, эмпатия, подавление чувств и т. п.).

3. Выявление основного персонажа, представляющего автора рассказа.

4. Определение персонажей, отражающих различные, нередко конфликтные

свойства личности автора.

5. Определение персонажей, представляющих значимые фигуры реального

окружения автора.

6. Выявление групп персонажей, символизирующих составляющие одной личности.

7. Установление символов вытесненных комплексов (например, образов насекомых, мышей и т. п.).

8. Исследование образов и действий, отражающих родительско-детские отношения.

9. Оценка общей атмосферы рассказа (приятная, нейтральная, пугающая).

Большое значение Р. Гарднер придавал названию, которое пациент дает своему рассказу, а также окончанию повествования («морали»). Сочиняя ответную историю, психотерапевт предлагал пациенту в метафорической форме различные варианты решения символически заявленной в его рассказе проблемы, помогал осознать разнообразие путей решения и выбрать оптимальный (Gardner R. А.,

1971).

Рассказывание сказок способствует более глубокому пониманию родительско-детских отношений, их укреплению, приводит к изменению поведения детей (Godbole A. Y., 1982). К. Бремс отмечает, что корни рассказывания сказок и историй при проведении психотерапии нужно искать в культурном контексте или в контексте развития индивида и семьи. В первом случае чаще всего используются

мифы, легенды, волшебные сказки, басни. В семейном контексте это — семейные легенды, повествования, основанные на реальных событиях, но приукрашенные. С позиций индивидуального развития личности чаще рассказываются истории-фантазии, мечты (Brems Ch., 2002).

Варианты проведения сказкотерапии разнообразны. Как при индивидуальной, так и групповой психотерапии возможно рассказывание оригинальных или известных историй, придумывание им новых концовок. Авторство сказок может быть коллективным или персональным. Терапевт может задавать тему, может сам рассказывать сказку целиком или только начинать ее, побуждая пациентов продолжать. При необходимости психотерапевт вмешивается в повествование с целью повернуть сюжет в нужное с лечебной точки зрения русло. Возможно разыгрывание придуманной истории по ролям с использованием песка (Kottman Т., Stiles К., 1990; Miller С, BoeJ., 1990; Грабенко Т. М., Зинкевич-Евстигнеева Т. Д., 1998), игрушек, кукол (Brems Ch., 2002), театральных костюмов... Некоторые психотерапевты предлагают пациентам сопровождать свои рассказы рисунками (Gabel S., 1984; Brems Ch., 2002; Зинкевич-Евстигнеева Т. Д., Кудзилов Д. Б., 2003). Лечебный процесс может целиком основываться на сказкотерапии, а может лишь включать ее элементы. Выбор той или иной техники определяется особенностями пациентов, характером психотерапевтических задач, а также степенью владения психотерапевтом данным приемом.

В последние годы успешно развивается и в нашей стране сказкотерапия. Психотерапевтов привлекает возможность актуализировать творческий потенциал пациентов (Защиринская О. В., 2001), работать с серьезными проблемами в метафорической форме (Brems Ch., 2002).

К. Бремс называет технику рассказывания историй уникальной, прекрасно отвечающей терапевтическим целям и используемой почти исключительно для лечения детей. Она подчеркивает, что во взрослой терапии не существует методов, которые соответствуют рассказыванию историй (Brems Ch., 2002). С точки зрения Т. Д. Зинкевич-Евстигенеевой, придумывание историй может использоваться при лечении детей, начиная с пяти лет, подростков и взрослых пациентов (1998). Уже в течение ряда лет нами широко применяется данный метод при проведении психотерапии и детей, и взрослых.

10.2. Сказка «Гуси-лебеди»

Фантазии пациента на тему определенного сюжета способствуют направленному исследованию определенных контекстов и особенностей отношений личности. Как правило, мы предлагаем нашим пациентам пересказать русскую народную сказку «Гуси-лебеди», в которой, с нашей точки зрения, находят отражение особенности семейных отношений, сексуальные проблемы и многое другое.

Напомним содержание сказки, приведенное в фольклорном сборнике А. Н. Афанасьева (1897, с. 113-115).

■ Гуси-лебеди

Жили старичок со старушкою; у них была дочка да сынок маленький.

— Дочка, дочка! — говорила мать. — Мы пойдем на работу, принесем тебе булочку, сошьем платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора.

Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу, заигралась, загулялась. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках.

Пришла девочка, глядь, — братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда — нету! Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери, — братец не откликнулся! Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом.

Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей кра-дывали; девочка угадала, что они унесли ее братца, бросилась их догонять. Бежала, бежала,

стоит печка.

— Печка, печка, скажи, куда гуси полетели?

— Съешь моего ржаного пирожка, — скажу.

— О, у моего батюшки и пшеничные не едятся! Печь не сказала.

Побежала дальше, стоит яблонь.

— Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели?

— Съешь моего лесного яблока, — скажу.

— О, у моего батюшки и садовые не едятся!

Побежала дальше, стоит молочная речка, кисельные берега.

— Молочная речка, кисельные берега, куда гуси полетели?

— Съешь моего простого киселика с молоком, — скажу.

— О, у моего батюшки и сливочки не едятся!

И долго бы ей бегать по полям, да бродить по лесу, да, к счастью, попался еж; хотела она его толкнуть, побоялась наколоться и спрашивает:

— Ежик, ежик, не видел ли, куда гуси полетели?

— Вон туда-то! — указал.

Побежала — стоит избушка на курьих ножках, стоит-поворачивается. В избушке сидит баба-яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками. Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагоняют злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега.

— Речка-матушка. Спрячь меня!

— Съешь моего киселика!

Нечего делать, съела. Речка ее посадила под бережок, гуси пролетели. Вышла она, сказала: «Спасибо!» — и опять бежит с братцем; а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблонь.

— Яблонь, яблонь-матушка, спрячь меня!

— Съешь мое лесное яблочко!

Поскорей съела. Яблонь ее заслонила веточками, прикрыла листиками: гуси пролетели. Вышла и опять бежит за братцем, а гуси увидели — да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди — из рук вырвут! К счастью, на дороге печка.

— Сударыня печка, спрячь меня!

— Съешь моего ржаного пирожка!

Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьецо. Гуси полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели.

А она побежала домой, да хорошо еще, что успела прибежать, а тут и отец и мать

пришли.

С высокой вероятностью можно утверждать, что большинство пациентов, обращающихся за помощью, имеют представление о сюжете этой сказки. В то же время при пересказе какие-то моменты упускаются, какие-то излагаются обстоятельно, обрастают подробностями, нередко отсутствующими в первоисточнике. В этом-то и проявляются особенности личности автора, его интересы, проблемы. Сказка «Гуси-лебеди» была выбрана для исследования семейных проблем в связи с тем, что ее пересказ, по нашему мнению, отражает тревогу родителей по поводу взросления детей, их возможного ухода из отчего дома, и проблемы молодого человека, покинувшего семью, его любовные переживания, и трудности, связанные с формированием новой семьи, адаптации в чужом доме или попытками создания своего. С целью их выявления нами используется толкование сюжета и образов пересказа подобно интерпретации сновидений в классическом психоанализе. Допустимость этого подтверждается мнением 3. Фрейда о том, что символика свойственна и характерна не только для сновидений. Он отмечал, что при столкновениИ/С^образами, распознавание смысла которых вызывало сомнения, подтверждение предположений можно было обнаружить в фольклоре, мифологии, ритуалах (Freud S., 1917).

При толковании пересказа (как и сновидения) необходимо учитывать особенности личности автора, «условия, в которых он живет, впечатления, полученные им до сновидения» (Freud S., 1917, р. 93).

Сказка «Гуси-лебеди» содержит много образов, которые могут быть подвергнуты трактовке с психоаналитических позиций в качестве символов, рассмотренных в десятой лекции 3. Фрейда «Символика сновидения» (Freud S., 1917), а также в работах других авторов.

Дом — «типичное, то есть постоянное изображение человека в целом» (Freud S., 1917, р. 95). Дом часто символизирует «семью». А. Менегетти считает, что само по себе появление этого образа не несет значительной символической нагрузки (Ме-neghetti A., 1991). Образ дома может отражать представления человека о том месте, где он живет или в котором ему предстоит жить.

Родители в пересказе представляют родителей автора.

Отъезд — в классическом психоанализе чаще всего трактуется как смерть. В контексте сказки отъезд родителей для многих может означать снижение контроля над поведением детей. А. Менегетти полагает, что отъезд — это начало сложного действия (Meneghetti А., 1991).

Девочка — основное действующее лицо повествования, любимая героя (реальная или воображаемая в мечтах), или дочь.

Мальчик — может быть основным действующим лицом повествования, возлюбленным или сыном.

В зависимости от актуальных проблем и переживаний, автор пересказа чаще всего идентифицирует себя с девочкой или мальчиком, реже с одним из родителей. Как правило, имеет место соответствие пола автора с полом выбранного им главного героя рассказа. М.-Л фон Франц, X. Дикманн отмечали, что обычно мужчины делают героем рассказа мужчину, а женщины — женщину, хотя встречаются и исключения. Иногда главных действующих лиц в сказке двое, например брат и сестра (Franc M.-L. von, 1970; Dieckmann H., 1991). Наши наблюдения также подтверждают это.

Лес — окружает отчий дом и в контексте сказки, как правило, означает жизнь, протекающую за его стенами, незнакомую, часто пугающую, но влекущую.

Как и в сновидениях, в пересказах чрезвычайно богато представлены символы, касающиеся сексуальной жизни.

Гуси-лебеди — двойной образ, вызывающий особый интерес. В зависимости от контекста он может употребляться как в диалектическом единстве, так и разбиваться на «гусей» и «лебедей».

Гуси — с нашей точки зрения, символизируют чувственное возбуждение, грубые желания, страсти. Такое толкование выявляет скрытый смысл русской пословицы «наша невеста не гусей пасла, а веретеном трясла» (Даль В. И., 1882). В Древнем Риме гуси считались атрибутом бога любви Эрота и бога плодородия Приапа (изначально приап — собственно фаллос) (Мифологический словарь, 1992; Словарь античности, 1993).

Лебедь — поэтический образ, с которым связаны скорее не чувственные, а романтические переживания, духовная близость, верность («лебединая верность»). Образ птицы вообще часто символизирует душу человека. М.-Л. фон Франц приводит поверие, согласно которому, если душа оставляет тело человека — из него вылетает птица. Покидают отчий дом, превратившись в лебедей под влиянием злых чар ведьмы, шестеро принцев из сказки «Шесть лебедей» (Franc M.-L. von, 1970). В греческом мифе влюбленный Зевс является к Леде, приняв образ лебедя (Мифологический словарь, 1992). Дж. Купер отмечает, что в христианстве белый лебедь — это чистота, милосердие и символ Девы Марии, а у китайцев лебедь — солнечная птица Ян (Cooper G., 1995). А. Менегетти полагает, что образ лебедя связан с надеждами, ожиданием чуда. С его точки зрения, для мужчины образ лебедя олицетворяет мать или любимую женщину (Meneghetti A., 1991).

Полеты могут быть истолкованы как проявления «общего сексуального возбуждения» (Federn Р., 1914; Freud S., 1917; Dieckmann H., 1991 и др.). Полет у А. Менегетти отражает движение и свободу, иногда желание уйти от проблем. Он считает, что обстоятельства, в которых совершается это действие, значительно важнее для толкования, чем сам факт полета (Meneghetti A., 1991). Рассуждая о символике полета, 3. Фрейд писал: «...полет или превращение в птицу только маскировка другого желания, к разгадке которого ведет не один словесный или вещественный мост. Если любопытным детям рассказывают, что большая птица вроде аиста приносит младенцев; если древние изображали фаллос крылатым; если в немецком языке слово «фегельн» (уподобиться птице) •"- самое употребительное обозначение мужской половой деятельности, а у итальянцев мужской орган называется «лючелло» (птица), — то это только маленькие звенья большой цепи, которые показывают, что умение летать означает во сне не что иное, как желание быть способным к половой деятельности» (Freud S., 1912, р. 40). В качестве особых символов для изображения полового акта 3. Фрейд выделял также танцы, верховую езду, лестницы и подъемы по ним, угрозу оружием, подчеркивая, что нельзя «представлять себе употребление и перевод этих символов чем-то очень простым» (Freud S., 1917, р. 98).

Печь — 3. Фрейд однозначно считает символом чрева матери. В. И. Даль приводит русскую пословицу: «Печь нам мать родная». Слова «печь» и «попеченье» (забота) являются однокоренными (Даль В. И., 1882). Также используется образ

земли (мать сыра земля). Образ ковра может символизировать связь с родной «материнской» землей (Franc M.-L. von, 1970).

Иногда печь означает гениталии невесты, супруги, других женщин. В качестве примера 3. Фрейд приводит рассказ Геродота о тиране Коринфа Периандре и его супруге Мелиссе, которая так говорила о своих интимных отношениях с мужем: «Он поставил свой хлеб в холодную печь» (Freud S., 1917, р. 101). В русской культуре также можно найти использование подобной символики. Например, в процессе свадебного обряда стряпуха говорит: «Гусь из печи не лезет!» Тогда дружка (главный распорядитель свадьбы — молодой женатый парень, второй свадебный чин со стороны жениха) потчует ее вином и стреляет из ружья в печь. Потом подают гуся (Даль В. И., 1882).

Яблонь — очень интересный образ. По мнению 3. Фрейда, он передает материнское, женское; так яблоки и другие плоды символизируют женскую грудь.

Река — представляет женские гениталии, но может служить и образом жизненного пути. Прй^толковании важно обращать внимание на характер ее течения (стремительная, медленная), прозрачность воды. А. Менегетти рекомендует в процессе толкования ответить на следующие вопросы (Meneghetti A., 1991):

— каково взаимодействие с рекой (ее пересечение, плавание, наблюдение за ней и пр.)?

— если это плавание, то по течению или против?

— каковы действия других персонажей по отношению к реке?

Вода, бросание в воду, выход из нее —рождение (рожать или рождаться) (Rank О., 1909).

Молоко — символ плодовитости, женского начала (Meneghetti A., 1991), материнства.

Пить молоко, воду — может иметь много интерпретаций: желание любви, власти, бессознательное желание человека вернуться в период младенчества (Meneghetti А., 1991).

Еж — у шумеров являлся эмблемой Богини-матери, у христиан —символизирует дьявола, крадущего души людей (Cooper G., 1995). В Библии упоминание о присутствии ежа в каком-либо селении нередко используется «как доказательство запустения и разорения некогда шумных и многолюдных городов» (Никифор Архимандрит, 1891, с. 216). Последователи 3. Фрейда рассматривают образ этого и прочих диких животных (например, мыши), в качестве символов «сексуальных фантазий» (Franc M.-L. von, 1970).

Пещера, комната, лодка, туфля, подкова, корзина различные сосуды и тому подобное — представляют женские половые органы (Jung С. G., 1913). Сюда же следует отнести ступу. 3. Фрейд полагал, что «сложностью топографии женских половых органов объясняется то, что они часто изображаются ландшафтом со скалами, лесом и водой» (Freud S., 1917, р. 97). Цветок также может означать женские гениталии, в некоторых случаях — девственность.

Деревья, ветки, палки, скалы, метлы, копья, кинжалы, различные инструменты, грибы и другие длинные, торчащие вверх предметы, с точки зрения 3. Фрейда, «являются несомненными мужскими половыми символами» (Freud S., 1917, р. 96). Впрочем, К.-Г. Юнг отмечает двуполый символический характер дерева, подтверждая это тем, что на латинском языке слово «дерево» женского рода,

но с мужским окончанием (Jung С. G., 1913). К образам мужского полового члена относят змей, рыб (Jung С. С, 1913).

Баба Яга костяная нога - у древних славян была таким же полноправным божеством, как и Перун. Она летала в ступе, которую погоняла пестом, заметая свои следы помелом, привязанным сзади. Баба Яга зазывала парней, поила их, кормила, парила в баньке и приглашала к себе на ложе исполнять супружеские обязанности. Тем, кто уклонялся, она беспощадно мстила (Бычков А. А., 2000).

Приведенное толкование образов возможно потому, что бессознательное в гораздо большей степени схоже у всех людей, нежели содержание индивидуального сознания. Как ни резко разделены индивидуумы последним, они сходятся в области бессознательной психологии (Jung С. G., 1913). Используя указанную трактовку образов сказки «Гуси-лебеди», ее содержание с некоторыми допущениями можно истолковать следующим образом.

■ Толкование сказки «Гуси-лебеди»

Семья, состоящая из отца, матери и двух детей (мальчика и девочки), живет в своем доме. Родители предупреждают детей, чтобы они не выходили из дома или хотя бы не уходили далеко. Родители боятся, что выросшие дети могут покинуть их, влюбившись (то есть на крыльях гусей-лебедей). Гуси-лебеди уносят мальчика в другой дом, к незнакомой женщине (Бабе Яге), которая настроена агрессивно. Женщина, с которой он жил раньше (это может быть мать, сестра, жена), пытается вернуть его. Сначала она отвергает помощь в поисках, предлагаемую матерью, но затем принимает ее. С помощью материнской любви (печки, яблони, речки, ежика), ей удается соединиться с мужчиной и вернуться с ним в родительский дом.

Использование пересказа сказки «Гуси-лебеди» проводилось нами как в процессе индивидуальной, так и групповой психотерапии только после того, как были уточнены запросы клиентов, собран подробный анамнез, установлены доверительные отношения, выяснено, что содержание сказки в общих чертах известно. В зависимости от возраста клиента, характера сформированных с ним отношений терапевт обращался к нему на «ты» или на «вы». Желание пациента в процессе пересказа изменить ход сюжета является диагностичным, так как отражает его жизненные позиции или указывает на актуальную нерешенную проблему (Зин-кевич Т. Д., Михайлов А. М., 1996).

10.3. Индивидуальная форма работы с пересказом

При индивидуальной психотерапии пациент получал следующую инструкцию. «Сейчас я начну рассказывать сказку, а ты ее продолжишь. Можешь придерживаться сюжета, но можешь и отступать от него. Можешь вводить новых действующих лиц. Я буду записывать все, что ты говоришь». Если возникали вопросы о

том, зачем это делается (что случалось редко), пациенту говорилось, что терапевту интересно больше узнать о его способностях, творческих возможностях.

В качестве примеров приведем с некоторыми комментариями стенографические записи пересказов сказки «Гуси-лебеди», сделанных тремя пациентами разного возраста, обратившимися к психотерапевту с разными проблемами. Стилистические и грамматические особенности речи пациентов сохранены. Паузы, которые они делали в процессе повествования, обозначались точками.

■ Пример 1. Молодой человек 24 лет, студент

Обладая приятной наружностью, он легко знакомится с понравившимися девушками, но не может поддерживать с ними длительные «серьезные» отношения.

Врач: Жили-были муж и жена. У них было двое детей — Аленушка и Иванушка. Отправились однажды родители за покупками в город, а детям строго наказали не ходить со двора, так как мэгугиалететь гуси-лебеди и унести их неведомо куда...

П а ц и е н т: (Пауза) Хм... (Пауза). Время было раннее и дети, выслушав наказ родителей, продолжили спать... (Пауза) Хм... (Пауза). Отец запряг лошадь в телегу, дождался жену, собравшую пожитки в дорогу... (пауза) ...и слегка ударив лошадь кнутом, положил начало длинному пути.

Когда солнце поднялось достаточно высоко, чтобы помимо света и обжигать, выспавшиеся дети, не умываясь, так как некому было за этим присмотреть, выскочили на улицу.

Погода стояла замечательная, пели птицы, за небольшой рощицей перед домом шумел водопад на плотине, выстроенной отцом. Где-то за домом были слышны голоса птиц и скотины, которая была заперта, но, тем не менее, ухожена и накормлена еще ранним утром хорошей хозяйкой... Так... (Пауза; смеется). А на столе в самой большой комнате дома, прикрытая холщовой тряпкой, стояла крынка парного молока, — результат заботы любящей матери о своих несравненных чадах.

В данном отрывке в описаниях автора, сделанных подробно и со вкусом, отражаются его восхищение отцом и матерью, ее заботой, жизненным укладом его семьи.

Славно позавтракав, дети уставились друг на друга. (Пауза). Молчание — знак согласия! Они думали об одном и том же: раз они одни, то делать им дозволено все, что они сочтут нужным... И потому, не размышляя слишком долго, они сунули ноги в свои беговые кроссовки и отправились на дивный луг, который лежал за рекой, и куда родители не пускали их одних. Это казалось странным, потому что луг ни видом своим, ни запахом, ни чем-либо другим не грозил ни взрослым, ни детям, решившим пробежаться по нему босиком.

— Как ты думаешь, — спросила девочка брата, — почему родители каждый раз, оставляя нас одних, говорят нам о гусях, которые ни разу не посетили нас?

— Не знаю, — ответил мальчик, рассматривая красивую птицу, сидящую на ветке ближайшего дерева, — может быть они говорят это потому, что их родители говорили им то же самое...

— Но какое это имеет значение для нас в столь замечательный день!

Продолжая болтать о всякой ерунде, а также рассуждая, какие подарки привезут им родители, они добрались до речки, нашли мостик, ухоженный мостик, любовно переброшенный на другой берег (слегка коряво, но ладно), и, предвкушая восторг, бросились к лугу!

Первоначально образ моста 3. Фрейд толковал как мужской половой член, соединяющий родителей при половых сношениях. Из этого значения он выводит и

ЮЗак. 4487

другие, отдаленные от первоначального смысла; например, переход из одного состояния в другое (Freud S., 1917).

Они почти ослепли от тех красок, которые предстали их взору! Чего там только не было: небесно голубой, пурпурно-красный, сочный зеленый цвет травы, мягкие волны которой, повинуясь ветру, легкому ветерку «бродили» по лугу.

Скинув кроссовки, и, расстелив на траве специально взятый для этого коврик, они сложили на него свои вещи, и, достав из сумки летающую тарелку, стали беззаботно тратить свое свободное время. Наигравшись вдоволь, они перекусили вкусными яблоками и ватрушками с молоком, и уставшие, но довольные, двинулись в обратный путь. Беззаботное веселье сократило время обратного пути, сделав его почти незаметным. Попав домой, уставшие, но довольные, они ополоснули ноги от дорожной пыли, и в ожидании родителей завались спать на веранде, предвкушая (как правильно сказать, не знаю) радость от гостинцев, которые они увидели только утром, потому как проспали до следующего восхода солнца. И никто не узнал об этой маленькой шалости (родители), все остались довольны. Жизнь, счастливая жизнь продолжалась!

В этом отрывке интересно отметить, что родители незримо присутствуют рядом с детьми во время их пикника (и в беседе о гусях, подарках, и в завтраке молоком, ватрушкой и яблоками). Дети снимают обувь, что символизирует желание близости, но очень ограниченное. Они играют в летающую тарелку, но гуси-лебеди так и не появляются. Дети переходят речку по мостику, без труда и так же, не задумываясь, возвращаются назад домой.

Из рассказа пациента видно, что узы, связывающие его с родителями, необыкновенно сильны. На краткое время, утратив контроль родителей, он отваживается на незначительные шалости, но у него совсем нет желания оторваться от отчего дома, поискать счастья, любви вдали от него. Личность пациента инфантильна, его страшит возможное лишение комфорта, заботы родителей. Мотивация сложных произвольных актов носит инфантильно-гедонистический характер.

В качестве дополнительного задания ему также было предложено ответить на вопрос о том, что бы чувствовали Иванушка и Аленушка во время полета, если бы гуси-лебеди подхватили их и унесли высоко в небо. Вот его ответ.

...Иванушка, чувствуя, как крепко держат его гусиные лапы, размышлял, насколько хватит сил у гуся нести его тяжелого одному, и что он сделает, когда устанет. Испытывая, испытывая восторг от тех красот, которые открывались его взору, он также (в то же время — лучше) опасался, как бы гусь, решив, что ноша слишком тяжела, не отпустил бы его. Результата падения Иванушка не знал, а экспериментировать не хотелось.

Страх установить с кем-то «серьезные» отношения очевиден. Именно он приводит к тому, что автор этой сказки знакомится и проводит время с девушками, похожими на него, боящимися полюбить или представляющимися ему такими.

Аленушка же, напротив, не находила оную прогулку забавной. И лишь переживала о том, что на лугу остались их вещи, среди которых была ее любимая косынка (пауза). Разве этого не достаточно? (Пауза).

Гуси-лебеди несли их за синие моря, зеленые леса — подальше от родителей, чтобы потом потребовать от них выкуп или, в крайнем случае, обменять на своих заточенных собратьев, которые хоть и были в тепле и всегда накормлены, но жаждали свободы.

■ Пример 2. Мужчина 43 лет, бизнесмен

Обратился с жалобой на охлаждение отношений с женой. Примерно полгода живет отдельно, но часто навещает ее и детей. Несмотря на то, что жена всегда вроде бы радушно встречает его, после каждого такого посещения у него портится настроение.

Врач: Жили-были муж и жена. У них было двое детей — Аленушка и Иванушка. Отправились однажды родители за покупками в город, а детям строго наказали не ходить со двора, так как могут налететь гуси-лебеди и унести их неведомо куда...

Пациент: Как только родители уехали, Аленушка говорит Иванушке:

— Пойдем-ка посмотрим, есть ли на самом деле эти гуси-лебеди, или родители просто нас пугают...

— Ну, пойдем, — говорит Иванушка. Он был младше.

И только вышли они за ворота, как сразу налетели гуси-лебеди (лебедей было больше). Закружились они вокруг Аленушки, стали всякие песни петь. Она слушает. Улыбается. Чувствует ИванушкгСчто не к добру эти песни. Однако удержать Аленушку не представляется возможным, удерживать ее просто бесполезно. Увлеклась она этими песнями. И гуси-лебеди это видят, садятся своим клином, подхватывают Аленушку и полетели. Иванушка кричит:

— Не садись, Аленушка, не лети с лебедями! Да только не слушает она его. Так и улетели.

Остался Иванушка один... Смотрит вокруг, а никаких ворот не видно, закрутился вихрь, темно стало, дождь хлещет.

Данный отрывок отражает размолвку супругов, связанную с тем, что жена отказалась помогать мужу в его бизнесе и начала работать самостоятельно, а также его ревность и подавленное состояние. Дождь, с точки зрения А. Менегетти, образ, символизирующий нежелательные обстоятельства, от которых хотелось бы спрятаться. Часто дождь возникает в рассказах пациентов с депрессивной симптоматикой, испытывающих чувство собственной неполноценности (Meneghetti A., 1991).

(Длинная пауза.)

— Ну, — думает он, — однако ж, надо идти искать Аленушку.

И пошел он, но не туда, куда они улетели, а в темный лес, потому что понимал, куда они могут отправиться: в темный лес, на вершину холма. Он там не был, холма не видел, но слыхал, что есть такой холм посреди темного леса.

Образ холма, на вершину которого надо забраться, отражает необходимость преодоления трудностей, потребность в самореализации.

Ну вот. Идет он по дороге, так как в лес дорога вела, и, не доходя до леса, в поле встречает зайца. Заяц спрашивает:

— Куда ты идешь?

Иванушка думает: «Не надо ему говорить, куда я иду, он быстро бегает, раньше времени всем все разболтает».

— Меня мама послала за сучьями для растопки, — отвечает.

А. Мепегетти считал образ зайца символом обесценивания собственной личности, выражением страха сексуальной неадекватности (Meneghetti A., 1991).

Идет он дальше, встречает лису. Та спрашивает:

— Куда идешь, Иванушка?

(Очень длинная пауза.) Думает Иванушка: «Хитрой лисе тоже правду не скажу, незачем ей знать...» Говорит лисе:

— Мне надо ягод к завтраку набрать, иду на опушку за ягодами.

Главное — молчит про холм! А уверенность, что именно на холм ему надо окрепла в нем. (Очень длинная пауза.)

Вошел он меж тем в лес. Дождь кончился. Небо просветлело. Тихий, ясный вечер. Закат солнца. Ручеек течет. Он нагнулся воды зачерпнуть, видит, — на том берегу старушка сидит. Он с ней заговорил, расспрашивал о жизни: кто она, где живет, потом, после хорошего неспешного разговора, заговорил о холме. Проявил уважение к ней, она и разговорилась... И он стал расспрашивать: «Что есть в лесу? Где грибы растут? Куда за ягодами идти? Есть ли охотничьи места? Есть ли опасности? Болота, овраги есть ли?»

Она ему все рассказывает. Видно, что живет она одна и ей поделиться не с кем. Она тоже его спросила: «Кто он, откуда?» И, узнав, что он из деревни, что домой ему не успеть, она приглашает его ночевать. Идут к ней в избушку, садятся у огня. На огне — котел, в котле — ужин. Из котла идет пар... Горит коптилка-керосинка-лучинка. В ее свете, в пару котла он видит Аленушку, как по телевизору. Видит, что она в лесу, вокруг деревья, костер горит. А вокруг нее черти. И что самое неприятное, он понимает, что она чертей не видит, а думает, что это — лебеди и чувствует себя с ними прекрасно! Иванушка понимает, что для нее это плохо кончится, но почему уверен?., спроси, — не скажет!

Он спросил у старушки:

— Что это над котлом виднеется? Она и говорит: