Последовательный догматизм 5 страница

Эксперимент с освобождением имеет отношение к более сложному типу эмпатии, известному как отзывчивость. Мы не знаем в точности, как эмпатия транслируется в попытку помочь или утешить, но понятно, что она как минимум требует ориентации на другого. Эмпатия может быть пассивной — тогда это просто чувствительность к страданиям других, но отзывчивость всегда направлена вовне. Она выражает тревогу за других и одновременно порыв как-то облегчить их положение. Именно об этом говорит нам притча о добром самаритянине. Если сердце не каменное, то вид стонущего человека на обочине дороги неизбежно активирует эмпатию у другого. Два религиозных персонажа, вместо того чтобы перевести это переживание в отзывчивость, попытались от него избавиться — и для этого намеренно переместились подальше от его источника. Самозащита — обычное дело; так зрители в кинотеатре закрывают глаза руками, чтобы не видеть страшных кадров. Говорят, что в результате мало кто из зрителей на самом деле видел ключевую сцену фильма «127 часов», в которой человек, придавленный тяжелым камнем, ампутирует себе руку перочинным ножом. Самаритянин же, напротив, не только поворачивается лицом к чужому страданию, но и проявляет отзывчивость. Не жалея о потерянном времени, не боясь испачкаться, не думая об уловках грабителей, он прежде всего действует во благо человека, оказавшегося в беде.

Всевозможные уловки, к которым человек прибегает, чтобы оправдать свое бездействие , тоже были исследованы в одном любопытном эксперименте. Студентам университета велели быстро перейти из одного университетского здания в другое, разместив на их пути «жертву». Только 40 % из них спросили у «пострадавшего», что случилось. Студенты, которым приходилось спешить, помогали гораздо реже, чем те, у кого было время. Некоторые буквально переступали через стонущую «жертву», даже несмотря на то, что, по иронии экспериментаторов, темой лекции, на которую торопились слушатели, была история о добром самаритянине.

Эмпатия многослойна, как матрешка. В ее сердцевине находится способность приходить в соответствие с эмоциональным состоянием другого человека. Вокруг этого ядра эволюция разместила один за другим все более сложные слои, такие как чувство сопричастности и готовность войти в положение другого. У немногих биологических видов присутствуют все слои без исключения, но ядро системы возникло не позже, чем сами млекопитающие.

Решение помочь зависит не только от рациональной оценки ситуации, поскольку движущая сила здесь практически всегда — эмоциональный порыв. Если бы не эмпатия и отзывчивость, мы бы вряд ли вообще стали кому-то помогать. Скажите, кто нырнул бы в реку, рискуя ради другого, на основании одних только рациональных рассуждений? В исследовании шведских футбольных болельщиков, к примеру, чем больше в мозгу испытуемого активировалась эмпатия, тем сильнее он старался облегчить участь страдальца. С другой стороны, одних эмоций недостаточно. Эмоции сочетаются с расчетами типа цена/ выгода — и в результате рождается план действия или бездействие. Вот почему не все студенты в исследовании, связанном с лекцией о добром самаритянине, готовы были помочь пострадавшему. Человеческая цель формируется в сочетании эмоциональных позывов и когнитивных фильтров. Такое же сочетание работает и у других животных.

Один из способов изучить роль эмпатии заключается в наблюдении за реакцией на чужие страдания. У шимпанзе и бонобо наиболее вероятный результат — утешение. Представьте: жертва агрессии, еще недавно спасавшая свою жизнь бегством, теперь сидит в сторонке надувшись, вылизывает раны и выглядит отвергнутой. Она приободряется, когда кто-то из свидетелей происшедшего подходит к ней, обнимает, разбирает шерсть или тщательно осматривает рану. Процесс утешения может проходить очень эмоционально-тогда две обезьяны буквально вопят в объятиях друг друга. Рассмотрев почти 4000 таких эксцессов, мы выяснили, что в большинстве случаев утешают друзья и родственники, причем чаще самки, нежели самцы. Последнее верно и в отношении человека; у нас утешение рассматривается как форма сочувственной заботы. Обычно при исследовании просят кого-то из членов семьи притвориться грустным или расстроенным и смотрят на реакцию детей. В раннем возрасте дети демонстрируют те же прикосновения, объятия и успокаивающий телесный контакт, что и человекообразные обезьяны, причем девочки делают это чаще, чем мальчики.

Я против использования разных терминов для обозначения этих реакций у человека и человекообразных обезьян, как требуют противники антропоморфизма. Те, кто говорит, что «животные — не люди», как правило, забывают, что хотя это и правда, но в то же время люди — тоже животные. Упрощать поведение животных, не упрощая при этом поведения человека, нельзя — это воздвигает между ними искусственный барьер. Я лично придерживаюсь других принципов методологического минимализма; согласно им, если два близкородственных вида в сходных обстоятельствах поступают одинаково, то и мыслительные процессы, стоящие за их поведением, скорее всего, тоже схожи. Иначе пришлось бы постулировать, что за короткое время после разделения оба вида развили у себя разные мыслительные механизмы, порождающие одно и то же поведение. С эволюционной точки зрения это слишком сложное предположение. Разве что удастся доказать, что обезьяна, утешающая сородича, руководствуется иными мотивами — не теми, что движут человеком в тех же обстоятельствах. Я предпочитаю более элегантное предположение: тем и другим видом движут одинаковые импульсы.