Тема 3. ПСИХОАНАЛИЗ В ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. 4 страница

Изначальная вражда тоталитарного режима к психоанализу — миф. Действительно, книги Фрейда в национал-социалистической Германии сжигались, а в СССР запирались в «спецхраны». Но существуют и иные факты: так, в Третьем рейхе «аналитики-арийцы», как они себя называли — «аналитические психотерапевты» — работали в Имперском институте психологических исследований и психотерапии, возглавляемом племянником Геринга (который, кстати, сам имел аналитическую подготовку). Сотрудники этого института после изгнания в 1933 г. большинства психоаналитиков-евреев приспособились к режиму, отказавшись от понятий либидо, трансфера и эдипова комплекса [50. C. 57].

В.М. Лейбин в предисловии к сборнику «Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль» рассматривает произошедшее в ином ракурсе: «Психоанализ с его интенцией на развенчание различного рода иллюзий не мог существовать в обществе, всеми средствами насаждающем ... мифы и иллюзии. Психоанализ с его стремлением вскрыть бессознательные страхи человека и довести до его сознания вытесненные идеологией и культурой естественные желания был обречен на изгнание и запрещение» [55. C.10]. Но это справедливо лишь отчасти. Иллюзии являются непременной принадлежностью любой культуры (см., например, [128]), и культура всегда провоцирует бессознательные страхи и вытеснения; в этом смысле советская Россия мало отличалась от государств, где психоанализ продолжал существовать.

Со временем советская Россия стала страной с почти всеобъемлющим государственным регулированием. В ней, в отличие от западных стран, была убита тенденция общественных институций и практика общественных аккредитаций. Эта проблема актуальна и в наши дни, в 20-е же годы она стояла куда более остро в связи с тотальным государственным контролем над научной деятельностью. Данная тенденция предельно ясно сформулирована в цитировавшемся выше труде А.Б. Залкинда: «Психология человека не может быть предметом контроля со стороны ... внеклассово настроенных ученых» [42]. Чтобы существовать, аналитики вынуждены были заручиться поддержкой контролирующих структур власти и оказаться в прямой зависимости от них.

Вторая причина, по которой российские аналитики были не в состоянии достичь автономии — отсутствие клинической базы исследований, без которой любые теоретические построения неизбежно «зависали в воздухе». В 10-е годы, как говорилось выше, русские врачи и психологи преимущественно принимали на веру идеи, приходившие с Запада, и российский психоанализ шел «по чужим следам», не прокладывая своих собственных. Поэтому среди большей части тех, кто практиковал анализ, не было и глубокого, серьезного принятия и апробирования его концепций: было увлечение. Это и одна из причин того, почему неклиническое положение психоанализа во многом опережало клинику: сани, образно говоря, бежали впереди лошади.

Поверхностное, хотя и весьма широкое, увлечение, в свою очередь, неизбежно вело к легкому отказу от всего, что в новой теории выглядело неприемлемым или неудобным. Поэтому в 20-е годы оказалось довольно легко пренебречь фрейдовской сексуальной теорией, доказывая, что психоанализ вполне может обойтись и без нее, и даже развивать идеи о необходимости репрессий сексуальности и тотального поворота либидо в социалистическое сублимационное русло, как это делал А.Б. Залкинд. Вполне закономерно Залкинд в итоге в 1931 году полностью отрекся от фрейдизма, хотя и прежде не был к нему близок [40].

Клиническая же ориентация психоаналитиков в 20-е годы оказалась еще меньшей, чем десять лет назад: это была эпоха психоанализа как средства объяснения социальных явлений и процессов или манипулирования ими. По-видимому, причиной тому стало, с одной стороны, отношение к неврозу как к «буржуазному» (а значит, предосудительному) заболеванию; с другой — все то же «метапсихологическое», оторванное от почвы, восприятие фрейдизма, интерес широких кругов при отсутствии глубины познания и понимания. На опыт довоенного психоанализа, где психотерапевтическая практика все же сопутствовала культурологической, опоры не было, поскольку аналитики-клиницисты оставались в меньшинстве после смерти Н.А. Вырубова (предположительно 1916), В.П. Сербского (1917), а позднее — и А.Н. Бернштейна (1922), эмиграции Н.Е. Осипова (1918), самоубийства Т.К. Розенталь (1921). В итоге психоанализ стал применяться для выстраивания всеобъясняющих концепций вкупе с марксизмом и рефлексологией, или для иллюзорных целей создания нового человека, направляющего сексуальность в созидательное русло, или для антирелигиозной борьбы, наконец, для исследования произведений литературы и искусства — для всего, кроме лечения больных. В 20-е годы психоанализ возрождался в России скорее как мировоззрение, чем как наука о человеческой психике, начинающаяся с конкретного человека. На мировоззрение был неизмеримо больший спрос.

Вполне естественно, что на это «мировоззрение» немедленно нашлись те, кто стал его перекраивать и «подгонять под себя». Показательно, что психоанализ сделался темой дискуссий преимущественно для философов и социологов — при минимальном участии самих психоаналитиков. Уже одно это могло бы стать для него губительным, даже при благоприятном стечении прочих обстоятельств. Не случайно Эрнст Джонс, говоря о трудностях интеграции психоанализа в мире науки, упоминал, что Фрейд «...адресовал свои труды в основном тем, кто был готов без больших затруднений принять их фундаментальные принципы и методику» [31. C.380]. Но то, что в России психоаналитические наработки адресовались широким научным кругам, вряд ли было ошибкой аналитиков: в тех условиях для них это был единственный шанс занять место в советской науке.

Как отмечают Л.Э. Комарова и С.И. Капелуш, только практика может служить базой для прикладных социально-психологических исследований: без нее трудно преодолеть традицию схоластического философствования по поводу психоанализа [48. C.165]. Попробуем представить себе ученых, занимающихся широкомасштабными теоретическими построениями в области анатомии и опирающихся при этом лишь на опубликованный в печати опыт иностранных хирургов.

Было и другое, не менее важное, следствие отсутствия у психоаналитиков клинической базы. Работа с пациентом приносит аналитику не только эмпирический опыт, но и финансовую независимость (именно этим объяснял свой приход в медицину Фрейд). В противном случае он вынужден выполнять заказы других людей — не пациентов — которые заинтересованы в его деятельности. В иных условиях этими людьми могли бы оказаться ученые: культурологи, этнографы, искусствоведы, педагоги, увидевшие в психоанализе важное подспорье для собственных исследований; тогда разные науки лишь обогащались бы взаимно. В России же 20-х годов таковыми оказались люди из эшелона власти. Возможно, цели их поначалу и были вполне благородными. Как отмечал А.М. Эткинд, психоаналитики, заручившись поддержкой Л.Д. Троцкого, по сути, активно пропагандировали и развивали его тезисы о роли светлого сознания в формировании Человека Будущего. Преобразить мир, открыв ему некую истину — это и была, пожалуй, грандиознейшая попытка психоаналитического лечения общества, о возможности которой упоминалось в начале настоящей работы. Другой вопрос, обладала ли такая попытка хоть мизерными шансами на успех. В масштабах государства совершалась ошибка, весьма характерная для начинающего психотерапевта: упование на то, что одна удачная интерпретация, осознание, вспоминание вытесненного может вызвать у больного целительный инсайт. Мы знаем, что это не так, и что приходится много раз возвращаться к каждому воспоминанию пациента, прорабатывать новые и новые сопротивления, сменяющие друг друга, прежде чем состояние его начнет улучшаться. С этой точки зрения попытка в считанные годы изменить состояние человека и общества, предпринятая Троцким, была обречена на неуспех.

Итак: психоанализ, оторванный от клинической базы, превращенный в мировоззрение и редактируемый со всех сторон; психоаналитики, вынуждаемые к симбиозу с властью и к попыткам выполнения задач, которые можно было считать осуществимыми лишь по причине либо слепой веры в собственное мессианство, либо отчаяния и неспособности избрать иной путь. Усилия в направлении синтеза психоанализа с марксизмом оказались тщетными; создание нового человека, человека социалистического будущего — нереальным. Психоанализ обнаружил для новой власти не столько свою вредность, сколько бесполезность. Как писал А.И. Белкин, «кто-то наверху ... понял, что этот метод обращен прежде всего к отдельному человеку, но никак не к массам, тем более к классам» [9]. C.10-11]. Сам же психоанализ в том виде, в каком он сложился в России к 1925 году, был колоссом на глиняных ногах, лишенным автономии и неспособным существовать самостоятельно, без поддержки извне. Строго говоря, это уже был псевдоанализ — псевдонаука, созданная в попытках добиться соответствия фрейдовского учения новому культурному псевдомифу (позднее нечто подобное попытается проделать с мичуринским учением Т.Д. Лысенко).

В этой искаженной до неузнаваемости форме психоанализ начинает подвергаться критике, которую уже трудно назвать несправедливой. В.Н. Волошинов в работе «Фрейдизм» ссылается на съезд психоаналитиков 1922 года, где высказывались опасения, что спекулятивная сторона психоанализа начинает подменять его терапевтическое назначение. «Общепсихологические и философские построения ... мало-помалу заслонили собой первоначальное, чисто психиатрическое ядро учения» [16. C.169]. То же замечает и М.Л. Ширвиндт: «По мере того как психоанализ складывался в широкое мировоззрение, его здоровая экспериментальная клиническая основа все более отступала на задний план по сравнению с огромной мистической надстройкой... Его (Фрейда — Д.Р.) философствующие ученики вспоминают о психиатрической клинике лишь для того, чтобы в мистической экстазе засадить туда весь мир» [143. C.126]. Видно, какое отношение к неклиническому, социальному приложению психоанализа начинает доминировать в советской науке с 1925 года. Наименее лицеприятно его выразил А.М. Деборин в своей критике А. Кольная: «Махровые цветы его квазинаучного исследования растут на почве фрейдизма, и ... в сущности, все социологические работы фрейдистов носят такой же характер» [29. C.28].

Следовательно, с одной стороны, В. Волошинов, А. Залкинд и другие подвергают сомнению действенность психоанализа как клинического метода; с другой — А. Деборин и М. Ширвиндт (и не только они) осуждают попытки прилагать психоанализ к объяснению и пониманию социальных процессов. В подобных условиях И.Д. Ермакову действительно остается лишь все глубже уходить в исследования искусства, да и то постепенно избавляться в них от аналитических интонаций. Можно спорить о том, какая судьба ждала бы психоаналитиков, приди Сталин к власти во время сильного, хорошо развитого и независимого (хотя бы в материальном плане) психоаналитического движения, но факт остается фактом: в 1927–1928 годах Русское психоаналитическое общество уже существовало лишь по инерции, и существовало, пожалуй, чисто номинально. Строго говоря, не Сталин, в Троцкий погубил его: ведь именно Троцкий олицетворял для психоаналитиков ту власть, в угоду которой учение Фрейда в России было кастрировано и, значит, неспособно к продолжению себя.