День девятнадцатый. Тишина

Харри еще раз нажал на звонок в квартиру Арве Стёпа.

Охота неизвестно на кого закончилась для черного «амазона» пустой площадью на Акер-Брюгге.

— Если у него там баба, он, само собой, не откроет, — поделился Бьёрн Холм и посмотрел на трехметровые двери.

Харри нажал на соседний звонок.

— Там же конторы, — напомнил Бьёрн Холм. — Стёп живет один, на самом верху. Я читал.

Харри оглянулся по сторонам.

— Да не-е, — сказал Холм, потому что понял, о чем он думает. — Фомкой не выйдет. И стекло тута армированное, не разобьешь. Надо подождать, пока охранник не…

Харри вернулся к машине. И вот тут Бьёрн Холм не успел разгадать его мыслей. По крайней мере, пока Харри не сел за руль и Бьёрн не вспомнил, что ключи так и остались в замке зажигания.

— Нет! Харри! Нет!!! — Его слова потонули в реве мотора.

Колеса прокрутились по гладкому от дождя асфальту, и машина дернулась вперед. Бьёрн Холм раскинул руки перед машиной, но успел поймать взгляд Харри из-за руля и отскочил в сторону. «Амазон» ударился в дверь с глухим звуком. Стекло покрылось белыми трещинами, еще секунду повисело в воздухе, а затем осыпалось на асфальт. Прежде чем Бьёрн успел осмотреть повреждения, Харри уже вышел из машины и пролез в образовавшееся в двери отверстие.

Бьёрн, матерясь, двинул за ним. Харри схватил горшок с огромной, в человеческий рост, пальмой, доволок до лифта и нажал кнопку вызова. Когда блестящие алюминиевые двери раздвинулись, он установил горшок между ними и ткнул пальцем в белую дверь с зеленой надписью «Вход»:

— Прикрой черный ход, я пойду по главной лестнице. Перекроем пути к отступлению. Встречаемся на седьмом, Холм.

Вскарабкавшись по узенькой железной лестнице на третий этаж, Бьёрн Холм весь взмок от пота.

Вскарабкавшись по узенькой железной лестнице на третий этаж, Бьёрн Холм весь взмок от пота. Его голова и тем более тело не были предназначены для таких выкрутасов: он, черт возьми, эксперт! Ему нравилось реконструировать события, а не конструировать их.

Слышно было только звенящее эхо его собственных шагов и пыхтение. Он остановился. А что ему делать, если на него кто-нибудь выскочит? Когда Харри вызвал его на Сейльдуксгата, то попросил захватить с собой табельный револьвер, но ничего не говорил насчет того, что его можно будет пускать в ход. Или он это имел в виду? Бьёрн схватился за перила и запыхтел опять. Что бы сделал Хэнк Уильямс? Напился бы. Сид Вишез? Показал бы фак и смылся. А Элвис? Элвис Пресли. Точно. Бьёрн Холм вытащил на бегу револьвер.

Лестница кончилась. В открытую дверь коридора Бьёрн увидел Харри. Тот стоял в самом конце, прислонившись спиной к стене возле коричневой двери в квартиру. В одной руке у него был револьвер, вторую он поднял, приложил палец к губам и кивнул на дверь. Та была приоткрыта.

— Пойдем по комнатам, осмотрим одну за другой, — прошептал Харри Бьёрну, когда тот приблизился. — Ты налево, я направо. В одном темпе, спина к спине. И не пыхти.

— Погодь! — прошептал Бьёрн. — А если Катрина там?

Харри молча посмотрел на него.

— Ну, я тока хотел сказать, — забубнил Холм, пытаясь понять, что же он хотел сказать, — в худшем случае, значить, я застрелю… коллегу?

— В худшем случае, — поправил Харри, — коллега застрелит тебя . Ясно?

Юный эксперт из Скрейи кивнул и пообещал себе, что, если все закончится благополучно, он таки перейдет, черт возьми, на бриолин.

Харри беззвучно приоткрыл дверь ногой и скользнул в квартиру. Он почувствовал дуновение сквозняка. Первая дверь направо была в конце прихожей. Харри взялся за ручку левой рукой — в правой был револьвер, — открыл дверь, вошел. Это был кабинет. Пусто.

Харри вышел к Холму в прихожую и жестом показал, чтобы тот не опускал револьвер.

Они пошли по квартире дальше.

Кухня, библиотека, тренажерный зал, столовая, зимний сад, гостевая комната. Везде пусто.

На Харри повеяло холодом, и, войдя в гостиную, он понял почему. Дверь на террасу была открыта настежь. Белые занавески нервно трепетали на ветру. По обе стороны гостиной отходили два коридорчика, каждый заканчивался дверью. Харри показал Холму, чтобы тот зашел в правую, а сам остановился у второй.

Харри затаил дыхание, собрался, чтобы не промахнуться, и открыл дверь.

В темноте он различил кровать, белое покрывало и что-то похожее на тело. Левая рука нащупала возле двери выключатель.

— Харри! — раздался голос Холма. — Сюда, Харри!

Голос взволнованный, но Харри все равно не обратил на него внимания, сосредоточился на глядящей на него темноте. Он повернул выключатель, и в следующее мгновение спальня осветилась множеством ламп. Никого. Харри проверил шкафы и вышел. Холм с револьвером в руке стоял возле своей двери. Харри подошел.

— Он не шевелится, — прошептал Холм. — Мертвый. Он…

— Чего ты тогда кричал? — отозвался Харри, подошел к ванне, наклонился к голому человеку, лежащему в ней, и снял с него маску поросенка. На шее отчетливо выделялась тонкая красная полоса, лицо казалось белее снега, а полуприкрытые веки не закрывали зрачков. Арве Стёпа было не узнать.

— Вызову группу, — сказал Холм.

— Погоди.

Харри подержал ладонь у Стёпа возле рта. А потом взял главного редактора за плечи и как следует тряхнул.

— Ты что делаешь?

Харри тряхнул еще сильнее.

Бьёрн положил руку Харри на плечо:

— Харри, он мертв, неужели ты не…

И тут Холм поперхнулся своими словами.

Потому что Арве Стёп открыл глаза и вдохнул, как ныряльщик, наконец-то выскочивший на поверхность из темных глубин океана, — глубоко, с болезненным хрипом.

— Где она? — спросил Харри.

Стёп замотал головой, глядя на Харри расширенными от страха зрачками.

— Где она? — повторил Харри.

Стёп никак не мог сфокусировать взгляд, а из приоткрытого рта вырвался только всхлип.

— Жди тут, Холм.

Холм кивнул, глядя, как Харри выходит из ванной.

Харри стоял на краю террасы Арве Стёпа. Внизу, метрах в двадцати пяти от него, поблескивала черная вода канала. В лунном свете он различал скульптуру на приподнятом над водой постаменте и безлюдный мост. А там… Что-то виднелось в воде, похожее на дохлую рыбу. Черное кожаное пальто. Она прыгнула. С седьмого этажа.

Харри шагнул ближе к краю террасы и встал между двумя пустыми цветочными вазонами. Он тут же вспомнил: Эстмарка, Эйстейн, соскальзывающий со скалистого берега прямо в воду, в озеро Хёук. Харри с Валенком вытягивают его наверх. Эйстейн на больничной койке в Королевском госпитале с какими-то строительными лесами вокруг шеи. Тогда Харри узнал, что с большой высоты надо прыгать, а не шагать, и держать руки по швам, чтобы не сломать ключицы. Но главное — решаться прыгать надо быстро, пока не подступил страх. Вот почему не успел пиджак Харри мягко упасть на землю, как он уже летел вниз, слыша рев ветра в ушах. Черная вода неслась прямо на него. Черная, как асфальт.

Он сжал пятки вместе, и в следующее мгновение воздух как будто разом вырвался из него, а чья-то невидимая рука попыталась сорвать с него одежду. Звуки исчезли. Он почувствовал парализующий холод, рванулся и вынырнул на поверхность. Огляделся по сторонам, увидел черное пальто и поплыл к нему. Ноги уже ничего не чувствовали, и он понял, что у него в запасе всего несколько минут: потом тело просто-напросто откажется работать при такой температуре. Но он также знал, что резкое охлаждение могло спасти Катрине жизнь: клетки и органы мгновенно перейдут в режим анабиоза, функционируя при минимальном количестве кислорода.

Харри поднажал и поплыл в тяжелой черной воде к блестящему кожей пальто.

Наконец он на месте. Харри схватил ее и…

Он выругался, выплюнул воду и посмотрел в сторону террасы. Повел взглядом от ее края по крышам, по металлическим трубам, откосам, которые прилегали к соседним домам, где тоже были террасы, множество пожарных лестниц, а значит, возможностей скрыться за лабиринтом фасадов Акер-Брюгге. Он все еще держался на воде, но понимал, что на уважение Катрины ему больше рассчитывать не придется: он повелся на самый дешевый трюк. На какой-то миг ему даже показалось, что сейчас совсем неплохо было бы утонуть.

В четыре утра перед Харри на кровати лежал, дрожа, закутанный в халат Арве Стёп. Куда только делся его загар! Да и вообще он как-то съежился и сразу превратился в старика.

Харри принял обжигающе горячий душ и теперь сидел на стуле в свитере Холма и штанах, одолженных ему Стёпом. Из гостиной доносился голос Бьёрна, который пытался по мобильному организовать погоню за Катриной Братт. Харри попросил его соединиться с управлением и дать описание ее внешности, потом дозвониться до полиции аэропорта Гардермуэн, на случай если она попробует сесть на утренний рейс, а также связаться с отрядом «Дельта», чтобы они обыскали ее квартиру, хотя Харри был более чем уверен, что там ее не найдут.

— Так, значит, вы уверены, что это была не просто сексуальная игра и Катрина Братт попыталась вас убить, — произнес Харри.

— Да она хотела меня задушить! — стуча зубами, отозвался Стёп.

— Хм. А еще она спрашивала вас насчет алиби…

— Третий раз говорю вам: да! — простонал Стёп.

— И она думает, вы и есть Снеговик?

— Хрен ее знает, что она думает! Девка совсем свихнулась.

— И она думает, вы и есть Снеговик?

— Хрен ее знает, что она думает! Девка совсем свихнулась.

— Возможно, — сказал Харри, — хотя это не означает, что она действует без всякой цели.

— Да какая тут может быть цель? — Стёп посмотрел на часы.

Харри знал, что сюда едет адвокат Крон и он наверняка немедленно прекратит любую беседу Харри принял решение и наклонился вперед:

— Нам известно, что вы — отец Юнаса Беккера и близнецов Сильвии Оттерсен.

Стёп дернул головой.

Харри понял, что должен попытать удачу, и продолжил:

— Идар Ветлесен был единственным, кто об этом знал. Ведь это вы отправили его в Швейцарию и оплатили курсы, где он изучал болезнь Фара, не так ли? Болезнь, которая есть у вас самого. — Харри понял, что попал точно в цель: Арве Стёп старался не выдать себя, но лицо его дернулось, зрачки расширились. — Ветлесен, вероятно, стал попрекать вас ответственностью, которую вы на него возложили. Возможно, вы боялись, что он сломается. А может быть, он воспользовался ситуацией и надавил на вас. Например, потребовал больше денег.

Главный редактор не веря своим глазам уставился на Харри, а потом медленно покачал головой.

— Как бы то ни было, Стёп, вы слишком многое бы потеряли, если бы правда о вашем отцовстве выплыла наружу. Этого вполне достаточно, чтобы у вас появился мотив для убийства тех людей, которые могли об этом рассказать: матерей и Идара Ветлесена. Логично?

— Я… — Стёп отвернулся.

— Вы?..

— Я больше ничего вам не скажу. — Стёп подался вперед и уронил голову на руки. — Говорите с Кроном.

— Отлично, — ответил Харри.

Времени у него оставалось всего ничего. Последний, короткий удар. И сильный.

— Я так им и расскажу.

Харри ждал. Стёп по-прежнему сидел наклонившись и не шевелился, вдруг он поднял голову:

— Кому это «им»?

— Журналистам, разумеется, — небрежно бросил Харри. — Уж они-то нас нынче будут пытать, скажете, нет? Ведь это же настоящая сенсация.

Во взгляде Стёпа что-то забрезжило.

— Это вы о чем? — спросил он, а по голосу было слышно, что все ответы ему известны.

— Знаменитый человек думал, что он позабавится с юной дамой у себя на квартире, но потом роли поменялись, — сказал Харри, разглядывая картину за спиной Стёпа. На ней была изображена обнаженная женщина, балансирующая на канате. — Она уговорила его надеть маску поросеночка под тем соусом, что это вроде как сексуальная игра. Вот в таком виде его полиция и обнаружила: в собственной ванной, голым и рыдающим.

— Вы не можете так поступить! — вырвалось у Стёпа. — Это… Это нарушает закон о сохранении тайны личной жизни!

— Ну, — ответил Харри, — если это что и нарушает, то, скорее всего, ваш блистательный имидж, Стёп. Никак не закон, даже наоборот, помогает закону.

— Наоборот? — почти закричал Стёп. Зубы у него стучать перестали, а к лицу возвращался нормальный цвет.

Харри кашлянул:

— Мой единственный капитал и средство производства — моя личная независимость. — Харри подождал немного, чтобы Стёп успел узнать свои собственные слова. — А поскольку я полицейский, это помимо прочего означает, что я должен постоянно держать общественность в курсе любой информации, огласка которой не помешает расследованию.

— Вы не можете так поступить, — повторил Стёп.

— Могу и поступлю, — ответил Харри.

— Но это… раздавит меня.

— Ну, мне кажется, «Либерал» еженедельно раздавливает кого-нибудь на своей первой полосе.

Стёп аквариумной рыбкой открывал и закрывал рот.

— Разумеется, — продолжал Харри, — даже для человека с личной независимостью существуют компромиссы.

Стёп посмотрел на Харри долгим взглядом.

— Я полагаю, вы понимаете, — сказал Харри и пошевелил губами, словно вспоминая нужные слова, — что мой долг полицейского — использовать эту ситуацию в интересах следствия.

Стёп медленно кивнул.

— Начнем с Бирты Беккер, — сказал Харри. — Как вы познакомились?

— Думаю, что на этом следует закончить беседу, — раздался голос от двери.

Стёп и Харри одновременно обернулись: это был адвокат Юхан Крон, который, казалось, успел принять душ, побриться и выгладить рубашку.

— О'кей, — ответил Харри, пожимая плечами, и позвал: — Холм!

В дверях позади Крона появилось веснушчатое лицо Бьёрна Холма.

— Позвони Одину Наккену в редакцию, — обратился к нему Харри и повернулся к Стёпу: — Ничего, если вещи я верну вам вечером?

— Подождите, — простонал Стёп.

В комнате стало совсем тихо. Арве Стёп сильно потер ладонями лоб, словно бы ускоряя движение мыслей.

— Юхан, — произнес он наконец, — иди. Я справлюсь сам.

— Арве, — предостерегающе сказал адвокат, — думаю, тебе не стоит…

— Возвращайся домой, Юхан, и ложись спать.

— Как твой адвокат я…

— Как мой адвокат ты сейчас захлопнешь пасть и исчезнешь отсюда! Ясно?

Юхан Крон выпрямился, собрал в кулак остатки своего адвокатского самолюбия, но передумал, как только увидел выражение лица Стёпа. Коротко кивнул, повернулся и вышел прочь.

— Где мы остановились? — спросил Стёп.

— В самом начале, — ответил Харри.

Глава 27

День двадцатый. Начало

Впервые Арве Стёп увидел Бирту Беккер на так называемом семинаре по усилению мотивации, куда руководители отправляли своих выдохшихся сотрудников на «турбонаддув», то есть на лекцию, которая должна была их воодушевить на еще более тяжкий труд. Согласно опыту самого Стёпа, все лекторы делились на три категории: деловые люди, которые добились успеха, но не имели особо свежих идей; спортсмены-медалисты, проявившие большое мастерство в никому не известном виде спорта, и альпинисты, которые однажды забрались на гору, спустились с нее и теперь всем об этом рассказывают. Общим для всех было только то, что успех делал их в глазах прочих средоточием какой-то совершенно особенной воли и высоких моральных качеств. Они были «мотивированные». И это должно было мотивировать остальных.

Арве Стёп, как обычно, выступал последним: его использовали как наживку, чтобы народ захотел прийти на семинар. Так что к концу он хорошо разобрался, кто есть кто, понял, что все докладчики — надутые Нарциссы, поделил их на те самые три категории и решил, что сам он относится к первой: «успех есть, оригинальных идей нет». Деньги, заплаченные за этот семинар, были выкинуты на ветер: большинство слушателей никогда не добьется особенных успехов, потому что — счастливцы! — они не имеют той патологической необходимости в чужом одобрении, какой страдают люди, стоящие на сцене. Включая его самого. Причиной его успеха, как он сам тогда сказал, следует считать то, что отец никогда особенно им не интересовался, поэтому Стёп был вынужден искать любви и одобрения у других и стал бы актером или музыкантом, если бы имел хоть какой-то талант в этой области.

Заскучавшая было публика начала смеяться и прониклась к лектору симпатией. Закончится это все — Стёп знал — полным восхищением. Поэтому он стоял и сиял. Сиял, оттого что все присутствующие знали, чего он добился в жизни. В заключение он поведал, что удача — главная составляющая успеха, с улыбкой отозвался о собственном таланте и доверительно сообщил, что благодаря бездарности и лени, которые процветают в норвежском обществе, преуспеть могут даже посредственности.

В конце ему аплодировали стоя.

А он улыбался, поглядывая на темноволосую красотку в первом ряду, которую, как потом окажется, звали Бирта. Он обратил на нее внимание сразу, как только вошел в зал. Он был уверен, что сочетание стройных ног и пышной груди, как правило, указывает на наличие силикона, но Стёп был не против женских ухищрений по части красоты. Лак для ногтей или силикон — какая, в сущности, разница? Когда аплодисменты переросли в овацию, он демократично спустился со сцены в зал и пошел вдоль первого ряда, пожимая слушателям руки. Жест, конечно, идиотский и больше бы подошел какому-нибудь американскому президенту, но ему на это было плевать, Стёпу даже нравилось эпатировать публику. Он остановился возле темноволосой женщины, которая смотрела на него, пылая румянцем от возбуждения. Он протянул руку, а она сделала реверанс, будто он был королевской особой, и ощутил ладонью острые уголки своей визитной карточки, которую передал ей во время рукопожатия. А еще он увидел на ее пальце обручальное кольцо.

Кольцо было матовым, а рука — бледной и маленькой, но пожатие оказалось неожиданно крепким.

— Сильвия Оттерсен, — представилась она. — Я ваша большая почитательница.

Так впервые теплым летним вечером в лавчонке «Вкус Африки» Стёп встретился с Сильвией Оттерсен. Внешность у нее была самая обыкновенная, но она была замужем.

Арве Стёп взглянул на африканские маски и, чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, о чем-то спросил. Не то чтобы он чувствовал неловкость, но женщина, которая стояла рядом с ним, заметно напряглась, когда Сильвия протянула ему руку. Марита. Ее звали Марита. Нет, Марите, вот как. Собственно, это она его сюда затащила, чтобы показать какие-то подушки из зебры, которыми эта самая Марита — или все-таки Марите? — собиралась непременно украсить постель, откуда они только что выбрались. У нее были длинные струящиеся светлые волосы, рассыпавшиеся по покрывалу и страшно мешавшие ему.

— Из зебры больше нет, — сказала Сильвия Оттерсен. — Может быть, вот эти подойдут?

Она отошла к полке у окна, свет упал на нее сзади, и он подумал, что попа вовсе не плоха. Только вот волосы скучного, как муниципалитет, цвета были тусклыми и тонкими.

— А это что? — спросила женщина на букву «М».

— Это под антилопу.

— «Под»? — фыркнула «М» и откинула сверкающие волосы за спину. — Тогда мы подождем, когда вам привезут зебру.

— Зебра тоже ненатуральная. — Сильвия улыбнулась ей, как ребенку, которому объясняют, что луна вовсе не сделана из сыра.

— Ах вот как. — «М» кисло растянула ярко накрашенные губы и взяла Арве под локоть. — Тогда спасибо.

Ему не нравилась манера «М» выходить вместе в свет и демонстрировать их отношения, а привычка цепляться за локоть и вовсе раздражала. Возможно, в тот раз она это заметила, по крайней мере, руку отпустила. Он посмотрел на часы и сказал:

— Ой, у меня же встреча.

— А как же обед? — «М» посмотрела на него, изобразив на лице удивление, которое на самом деле скрывало досаду.

— Я тебе позвоню, — заверил он.

Она позвонила ему.

— Я тебе позвоню, — заверил он.

Она позвонила ему. Стёп закончил лекцию всего тридцать минут назад и теперь сидел в такси, которое плелось за снегоуборочной машиной, откидывавшей грязный снег на обочину.

— Я сидела прямо перед вами, — сказала трубка ее голосом. — Хочу поблагодарить за лекцию.

— Надеюсь, никто не заметил, как я на вас глазел, — победоносно рявкнул он, перекрикивая скрежет железного ковша.

Она тихо рассмеялась.

— Планы на вечер? — спросил Арве Стёп.

— Да так, — ответила она, — ничего такого, чего нельзя было бы отменить.

Прелестный голос. Прелестные слова.

Остаток дня он провел, расхаживая по квартире и думая о ней, представляя, как трахнет ее на комоде в прихожей, чтобы она билась затылком о картину Герхарда Рихтера, которую он купил в Берлине. Вот это и есть самое лучшее, думал он, — ожидание.

В восемь часов она позвонила в домофон. Он ждал у двери. Слушал, как в шахте лифта звучит металлическое лязгающее эхо, — так заряжают оружие. Ее голос становился все слышнее — она напевала. Кровь запульсировала у него в члене.

И вот она стоит в дверях. У него было такое чувство, как будто ему влепили пощечину.

— Вы кто? — удивился Стёп.

— Стине, — ответила она, и по ее улыбающейся нетерпеливой мордочке пробежало недоумение. — Я вам звонила…

Он оглядел ее с головы до ног и даже прикинул все возможности — это иногда подстегивало его похоть, — но эрекция угасала, и он отбросил эти мысли.

— Простите, я не успел вас предупредить, — сказал он. — Меня срочно вызвали на встречу.

— На встречу? — переспросила она, даже не пытаясь скрыть разочарования.

— Кризисная ситуация. Я вам перезвоню.

Он стоял у двери, слушая, как двери лифта открылись и закрылись вновь. А потом рассмеялся. Он смеялся оттого, что теперь он вряд ли встретит темноволосую красотку из первого ряда.

Через час Стёп увидел Сильвию снова. Он как раз пообедал в одиночестве, купил новый костюм, который сразу надел, и раза два прошелся мимо лавки «Вкус Африки», в это время скрывавшейся в тени, в стороне от палящего солнца. На третий раз зашел внутрь.

— Вернулись? — улыбнулась Сильвия Оттерсен.

Как и час назад, она была одна в своей темной лавке.

— Мне понравились подушки, — соврал он.

— Да, они симпатичные, — ответила она и провела рукой по искусственной коже «под антилопу».

— А что еще вы мне можете показать? — спросил он.

Она положила руку на бедро:

— Смотря что вам интересно.

Он ответил, чувствуя, как дрожит голос:

— Я бы взглянул на то, что у тебя между ног.

И он трахнул Сильвию в задней комнате — она была не против и даже не позаботилась запереть дверь в лавку.

Арве Стёп кончил почти сразу. Опасность запретного секса тоже подстегивала его похоть.

— Мой муж торгует в лавке по вторникам и средам, — предупредила Сильвия Оттерсен, когда он уже уходил. — Как насчет четверга?

— Возможно, — ответил он, разглядывая свежее пятно на новом костюме.

Когда Бирта позвонила, снежные хлопья в панике кружились над офисными зданиями на Акер-Брюгге. Она сказала: «Очевидно, вы дали мне визитку, чтобы я с вами связалась». Случалось, Арве Стёп спрашивал себя, зачем ему все эти женщины, все эти тёлки, секс, похожий на ритуальную капитуляцию. Разве мало побед он одержал за свою жизнь? Может, в нем говорит страх старости, ему кажется, что, погружаясь в водоворот этих девиц, он сможет уворовать себе немного их молодости? И откуда этот дикий темп, как будто он ведет битву за урожай? Может, это из-за болезни, которая жила в нем? Оттого что он понимал, что однажды перестанет быть самим собой? Ответов на эти вопросы у него не было.

Да и зачем они ему? В тот же вечер он слушал низкие, почти мужские стоны Бирты, которая билась головой о картину Герхарда Рихтера, купленную им в Берлине.

Едва Арве Стёп успел излить свою зараженную сперму, как дверной колокольчик возвестил о том, что в лавку кто-то зашел. Он попытался высвободиться, но Сильвия Оттерсен прильнула еще ближе и только крепче вцепилась в него. Он вырвался и резко натянул брюки. Сильвия слезла со стойки, поправила легкую юбку и пошла к покупателю. Арве Стёп метнулся к полке с безделушками и, повернувшись спиной, застегнул брюки. Сзади мужской голос извинялся за то, что опоздал, потому что не мог найти место для парковки, а Сильвия резко отвечала, что он должен был подумать об этом заранее: летние отпуска в разгаре, все на машинах, теперь она опаздывает на встречу к сестре, так что пускай он сам займется с покупателем.

— Могу я вам помочь? — услышал Арве Стёп мужской голос у себя за спиной.

Он повернулся и увидел костлявого человека с неестественно большими глазами за круглыми стеклами очков. Из ворота фланелевой рубашки торчала длинная шея — мужчина напомнил Стёпу аиста.

Стёп увидел, как Сильвия вышла из лавки. Юбка слегка задралась, и были видны капли, стекающие к коленям и оставляющие мокрые следы. До него дошло: она знала, что это чучело гороховое, судя по всему, ее муженек, должен вот-вот появиться. То есть она хотела , чтобы он их застукал.

— Спасибо, не надо, — ответил Арве Стёп и направился к двери.

Арве Стёп иногда пытался представить себе, какова будет его реакция, если он узнает, — что одна из них забеременела. Будет ли он настаивать на аборте или, напротив, на том, чтобы оставить ребенка? Единственное, в чем он был уверен, — что настаивать на чем-то будет непременно: позволять принимать решение кому-то, кроме себя, — не в его правилах.

Бирта Беккер говорила, что предохраняться им вовсе не обязательно, потому что детей у нее быть не может. И вот, когда спустя три месяца и шесть «трахов» она, сияя, сообщила ему о беременности, он понял, что ребенка она хочет родить, и в панике немедленно принялся настаивать на обратном.

— У меня знакомый врач в Швейцарии, — сказал он. — Никто ни о чем не узнает.

— Это же мой шанс стать матерью, Арве. Врач сказал, что все случилось каким-то чудом и вряд ли повторится.

— Ни тебя, ни ребенка я никогда не увижу. Слышишь?

— Ребенку нужен отец. И уютный дом.

— От меня ты не получишь ни того ни другого. Я носитель опасной болезни, ты понимаешь?

Бирта понимала, но поскольку была девушкой простой, здравомыслящей и, имея отца-алкоголика и мать-неврастеничку, с ранних лет привыкла заботиться о себе самостоятельно, то сделала, что было в ее силах. А именно — раздобыла ребенку отца и уютный дом.

Филип Беккер не мог поверить своему счастью, когда эта красавица, за которой он так трепетно и безнадежно ухаживал, вдруг сдалась и согласилась стать его женой. И именно потому, что он не поверил, зерно сомнения упало на благодатную почву. Но в тот момент, когда ей удалось его убедить, что она забеременела от него — всего через неделю после того, как подпустила к себе, — сомнение было похоронено, и довольно глубоко.

Когда Бирта позвонила Арве Стёпу и сказала, что Юнас появился на свет похожим на него как две капли воды, тот так и застыл с телефонной трубкой возле уха, глядя в пространство. Потом попросил фотографию и получил ее — по почте, а еще через две недели, как они и договорились, Бирта сидела в кафе с Юнасом на руках и обручальным кольцом на пальце, а Арве за соседним столиком делал вид, что читает газету.

На следующую ночь он метался среди простыней без сна и все думал о своей болезни.

Проверить надо было тайно, причем подключить такого врача, который точно будет держать язык за зубами.

На следующую ночь он метался среди простыней без сна и все думал о своей болезни.

Проверить надо было тайно, причем подключить такого врача, который точно будет держать язык за зубами. Иными словами, этого слабака и подхалима, подобие хирурга из кёрлинг-клуба, Идара Ветлесена.

Он связался с Ветлесеном, который тогда работал в клинике «Мариенлюст». Подобие хирурга согласилось и на то, чтобы взять деньги, и на то, чтобы отправиться в Швейцарию, где ежегодно лучшие эксперты в области болезни Фара собирались на семинары и делились последними достижениями и данными исследований.

Первый анализ Юнаса ничего не показал, но Ветлесен сказал, что первые симптомы появляются в довольно зрелом возрасте (сам Арве Стёп прожил без них аж до сорока). Стёп настоял, чтобы мальчика обследовали ежегодно.

Прошло два года с тех пор, как он увидел свою сперму, стекающую по ногам Сильвии Оттерсен, когда она покидала свою лавку и его жизнь. Он попросту ей больше не позвонил, ну и она ему тоже. А потом… Когда она позвонила, он немедленно ответил, что едет на очень важную встречу, но Сильвия была краткой. В четырех предложениях она сообщила: сперма, очевидно, вытекла из нее не вся, родились близняшки, муж думает, что это его дети, их лавке «Вкус Африки» нужен добровольный спонсор.

Он ответил, что его вклад в их предприятие и так довольно весомый. Как обычно, он с юмором реагировал на плохие новости.

— В таком случае я могу раздобыть денег, продав газетчикам историю «отец-моих-детей-известный-человек» и все такое. Они это просто обожают.

— Неудачная разводка, — ответил он. — В этом случае ты слишком многое теряешь.

— Ты думаешь? Если мне дадут достаточно денег, чтобы я выкупила у Ролфа его долю в лавке, я смогу от него уйти. Лавка-то нераскрученная. А я предложу «Жизни звезд» сделать фоторепортаж, чтобы было видно название «Вкус Африки»… Ты, кстати, не знаешь, какой у них тираж?

Арве Стёп знал. Газету читал каждый шестой взрослый норвежец. В принципе он никогда не был против небольшого гламурного скандальчика, но предстать трусливым гадом, который обрюхатил замужнюю женщину и слинял, вряд ли будет полезно для его статуса звезды. Официальный имидж бесстрашного и несгибаемого правдоруба явно лопнет, а газета Стёпа с ее традицией пафосных высказываний предстанет лицемерным листком. Она, оказывается, неглупа. И это нехорошо, совсем нехорошо.

— О какой сумме идет речь? — осторожно поинтересовался он.

Они договорились, и он позвонил Идару Ветлесену в клинику «Мариенлюст», чтобы сообщить о новых пациентах. Они условились поступить так же, как и в случае с Юнасом: сначала отправить в Институт судебной медицины анализ на установление отцовства, а потом начать искать симптомы страшной болезни.

Арве Стёп положил трубку, откинулся на спинку кожаного кресла, глядя на солнце, освещавшее верхушки деревьев на Бюгдёй, и подумал, что должен бы огорчиться. Но нет, он даже рад. Да, почти счастлив.

Далекое воспоминание об этом счастье было первым, что возникло в голове Арве Стёпа, когда ему позвонил Идар Ветлесен и рассказал: по сообщению прессы, обезглавленная женщина из Соллихёгды оказалась Сильвией Оттерсен.

— Сначала исчезла мать Юнаса Беккера, — сказал Ветлесен, — а теперь и мать близнецов найдена убитой. Думаю, нам надо в полицию, Арве. Они же ищут такие совпадения.

Ветлесен в последние годы занялся улучшением внешности своих клиентов, но несмотря на это — а может, как раз из-за этого, — для Арве Стёпа он по-прежнему оставался ничтожеством. Подобием врача.

— Нет, в полицию мы не пойдем, — ответил Арве.

— Да? Ну тогда постарайся меня убедить.

— Отлично. О какой сумме идет речь?

— Господи, я вовсе не это имел в виду, Арве.

Подобием врача.

— Нет, в полицию мы не пойдем, — ответил Арве.

— Да? Ну тогда постарайся меня убедить.

— Отлично. О какой сумме идет речь?

— Господи, я вовсе не это имел в виду, Арве. Я просто…

— Сколько?

— Подожди. Так у тебя есть алиби или нет?

— Алиби у меня нет, зато до хрена денег. Говори количество нулей, а я подумаю.

— Арве, если тебе нечего скрывать…

— Конечно есть, идиотина! Думаешь, мне хочется, чтобы меня повесили по ошибке как насильника и убийцу? Поговорим при встрече.

— И вы встретились? — спросил Харри Холе.

Арве Стёп покачал головой. За окном уже начинало светать, но фьорд был по-прежнему черным.

— Не успели. Его убили.

— А почему вы сразу мне ничего не рассказали?

— Вы что, серьезно? Я же не знал, что именно для вас может оказаться важным, так зачем же мне вмешиваться? Не забывайте, что мое имя — это торговая марка. И это фактически единственный капитал «Либерала».

— Я припоминаю, в одном интервью вы вроде говорили, что единственный капитал «Либерала» — целостность вашей личности?

Стёп недовольно пожал плечами:

— Целостность, торговая марка… Это одно и то же.

— Значит, то, что выглядит как целостность, и является ею?

Стёп посмотрел на Харри:

— Этим «Либерал» и занимается. Если люди думают, что то, что им впарили, — правда, они довольны.

— Хм. — Харри посмотрел на часы. — Ну и как вы считаете, теперь они будут довольны?

Арве Стёп не ответил.

Глава 28

День двадцатый. Болезнь

Бьёрн Холм довез Харри из Акер-Брюгге до полицейского управления. Старший инспектор натянул на себя мокрую одежду; когда он сел в машину, под ним захлюпало.

— «Дельта» двадцать минут назад взломала дверь в ее квартиру, — сообщил Бьёрн. — Они три смены снаружи отсидели.

— Да она и не должна была там появиться, — вздохнул Харри.

В своем кабинете на шестом этаже Харри переоделся в полицейскую форму, которая висела на вешалке и в последний раз была надевана во время похорон Джека Халворсена. Он вгляделся в свое отражение в оконном стекле. Мундир, пожалуй, действительно стал ему великоват.

Гуннара Хагена уже успели разбудить, и он примчался в контору. Теперь он сидел за столом и слушал краткий доклад Харри.

Известие было таким ошеломляющим, что он даже забыл рассердиться на Харри из-за его самодеятельности.

— Значит, Катрина Братт и есть Снеговик, — медленно сказал он, как будто, произнеся эти слова вслух, с ними легче будет примириться.

Харри кивнул.

— А ты веришь Стёпу?

— Да, — ответил Харри.

— И кто может подтвердить все его рассказы?

— Все умерли. Бирта, Сильвия, Идар Ветлесен. Так что он тоже мог бы оказаться Снеговиком. Это-то Катрина Братт и хотела выяснить.

— Катрина? Так ты же сказал, что она и есть Снеговик. Зачем тогда ей…

— Я сказал, что она хотела выяснить, мог бы Стёп оказаться Снеговиком. Ей нужен козел отпущения. По словам Стёпа, когда он сказал, что у него нет алиби на то время, когда были совершены убийства, она произнесла «хорошо», объявила его Снеговиком и стала душить. А потом услышала грохот автомобиля, на котором я въехал в подъезд, поняла, что мы уже почти на месте, и была такова. План-то наверняка состоял в том, чтобы мы обнаружили Стёпа мертвым в его собственной квартире, решили, что он повесился, и успокоились: преступник вроде как найден.

Как и произошло, когда мы нашли Ветлесена. И как могло бы произойти, если б ей удалось застрелить Филипа Беккера во время ареста.

— Что? Она пыталась его…

— Она направила на него револьвер со взведенным курком и передумала стрелять, только когда я оказался на линии огня. Я слышал характерный звук, когда курок шел обратно.

Гуннар Хаген прикрыл глаза и потер виски кончиками пальцев:

— Я понял. Но пока это все так… умозрительно, Харри.

— Ну почему же… Я нашел письмо, — сообщил Харри.

— Какое письмо?

— Письмо Снеговика. Я нашел текст в ее домашнем компьютере, причем файл создан раньше, чем я его получил. И бумагу — ту самую.

— Бог ты мой! — Хаген тяжело поставил локти на стол и опустил лицо на руки. — И эта баба все время была тут. Ты понимаешь, что это значит?

— Газеты устроят скандал. Недоверие к полиции в целом. Кого-то из руководства принесут в жертву.

Хаген раздвинул пальцы и посмотрел в щелочку на Харри:

— Спасибо за четкое изложение ситуации.

— Всегда пожалуйста.

— Ну что ж, мне пора звонить нашему шефу и начальнику Главного управления. А пока предупреждаю вас с Холмом: держите рот на замке. Как думаешь, Стёп станет обо всем этом распространяться?

— Вряд ли, — криво усмехнулся Харри. — У него все топливо вышло.

— Какое еще топливо?

— Целостность личности.

Было десять утра. В окно кабинета Харри видел, как бледный, нерешительный свет дня ложился на крыши домов и по-воскресному тихий район Грёнланн. Прошло уже шесть часов, как Катрина Братт исчезла из квартиры Арве Стёпа, а поиски все еще ничего не дали. Она, разумеется, могла остаться в Осло, но поскольку к побегу она наверняка готовилась, то могла сейчас быть очень далеко. А в том, что она готовилась, Харри не сомневался.

Так же как и в том, что Катрина Братт и была Снеговиком.

Во-первых, тому были очевидные подтверждения: письмо и попытки убийства. Но главное, теперь стало понятно чувство, что за ним наблюдали, что кто-то проник в его жизнь. Газетные вырезки на стене, отчеты о ходе следствия. Она приучила его к тому, что предугадывает каждый его шаг, заставила привыкнуть к ней, и теперь ее вирус живет у него в крови, у него в голове.

Он услышал, как кто-то вошел, но не обернулся.

— Мы отследили ее мобильный, — раздался голос Скарре. — Она сейчас в Швеции.

— Да ну?

— На центральной станции сказали, что сигнал идет с юга. Местоположение и скорость передвижения соответствуют копенгагенскому экспрессу, который выехал из Осло в пять минут седьмого. Я говорил с полицией Хельсингборга, им нужен официальный запрос на задержание. Поезд там будет через полчаса. Что делаем?

Харри медленно кивнул, отвечая собственным мыслям. Мимо окна спланировала чайка, лишь в последний момент изменив направление полета и срезав угол над деревьями в парке. Наверное, увидела что-нибудь. Или просто передумала. Человек тоже так может. В шесть утра на вокзале в Осло.

— Харри! Она эдак до Дании доберется, если мы не…

— Попроси Хагена переговорить с Хельсингборгом. — Харри резко повернулся и схватил пиджак с вешалки.

Скарре стоял и недоуменно смотрел вслед старшему инспектору, который шел прочь по коридору широкими уверенными шагами.

Сержант Урё, дежуривший в арсенале полицейского управления, изумленно посмотрел на угрожающего вида старшего инспектора и повторил:

— ЦС? Газовые, что ли?

— Две коробки, — ответил Харри, — и упаковку патронов для револьвера.

Сержант нерешительно застыл у дверей арсенала.

Сержант нерешительно застыл у дверей арсенала. Этот Холе, конечно, давно не в себе, это понятно, но чтоб слезоточивый газ?..

Когда сержант Урё вернулся, Харри кашлянул:

— А Катрина Братт из убойного отдела тут что-нибудь получала?

— Девушка из бергенского управления? Только то, что положено по инструкции.

— А что у нас положено по инструкции?

— Увольняясь, оставляешь револьвер и все неиспользованные патроны. Поступаешь на работу — получаешь револьвер и две пачки патронов.

— То есть ничего серьезнее револьвера у нее сейчас нет?

Урё изумленно покачал головой.

— Спасибо, — поблагодарил Харри и сунул патроны в черную сумку рядом с зелеными цилиндрами, содержащими воняющий перцем слезоточивый газ, такой же, что был сварен Корсо и Стауттоном в 1928 году.

Сержант промолчал и, только когда Холе расписался в ведомости, пробормотал:

— Приятных выходных.

Харри, обхватив черную сумку, сидел в приемной Уллеволской больницы. Сладковато пахло спиртом, стариками и медленной смертью. Какая-то женщина из числа пациентов сидела на стуле напротив и напряженно смотрела в его сторону, будто старалась увидеть того, кого там не было, — человека, с которым когда-то была знакома, любимого, который так и не вернулся, а может быть, сына.

Харри вздохнул, посмотрел на часы и представил себе штурм поезда в Хельсингборге. Машинист получает приказ со станции остановить поезд за километр до платформы; вооруженные полицейские с собаками растягиваются цепью; тщательный обыск в коридорах, купе, туалетах. Испуганные пассажиры, сгрудившиеся у окон, смотрят на вооруженных полицейских — непривычное зрелище на фоне счастливого скандинавского пейзажа. Женщин попросят предъявить документы, и они дрожащими руками полезут в свои сумочки. Широкоплечие полицейские в нервозном ожидании — мужественные, неторопливые, затем раздраженные, а когда выяснится, что той, кого они искали, найти не удалось, — разочарованные. В конце концов, если они не дураки и не лентяи, послышатся громкие ругательства: они найдут в мыльнице одного из туалетов мобильный телефон Катрины Братт.

Перед Харри возникло улыбающееся лицо:

— Он вас ждет.

Харри отправился за клацающими сабо и энергичными бедрами в белых брюках. Она распахнула перед ним дверь:

— Только недолго, пожалуйста. Ему нужен отдых.

Столе Эуне лежал в отдельной палате. Его обычно розовощекое круглое лицо было таким опухшим и бледным, что почти сливалось с подушкой. Тонкие, как у ребенка, волосы упали на лоб. Лбу, впрочем, было уже шестьдесят лет. И если бы не взгляд — острый и быстрый, Харри подумал бы, что перед ним труп лучшего психолога убойного отдела и его, Харри, личного врачевателя души.

— Боже милостивый, Харри, — удивился Столе Эуне. — Ты прямо скелет. Болеешь, что ли?

Харри пришлось улыбнуться. Эуне, скорчив гримасу, сел на постели.

— Извини, что раньше не пришел проведать. — Харри шумно придвинул стул к кровати. — Я, понимаешь… больницы эти… Даже не знаю…

— Больница будит твои детские воспоминания о матери, все нормально.

Харри кивнул и опустил взгляд на руки:

— Как тут с тобой обращаются?

— Такие вопросы задают, когда приходят проведать человека в тюрьме, а не в больнице.

Харри кивнул.

Столе Эуне вздохнул:

— Я знаю тебя слишком хорошо, Харри, и понимаю, что это не визит вежливости. Тебя явно что-то беспокоит. Давай, говори.

— Да ладно. Я же вижу: ты не в форме.

— Форма — понятие относительное. В некотором отношении я в отличной боевой форме. Ты бы видел меня вчера. То есть как раз вчера был шанс, что ты не увидишь меня вовсе.

В некотором отношении я в отличной боевой форме. Ты бы видел меня вчера. То есть как раз вчера был шанс, что ты не увидишь меня вовсе.

Харри улыбнулся, не поднимая глаз от рук.

— Речь о Снеговике? — спросил Эуне.

Харри опять кивнул.

— Наконец-то, — сказал Эуне. — Я тут умираю со скуки. Рассказывай.

Харри набрал воздуху в легкие и начал рассказывать о ходе следствия, не забывая о дополнительной информации и самых значимых деталях. Эуне раза два перебил его краткими вопросами, а остальное время слушал молча с внимательным и почти благодарным лицом. Когда Харри закончил, было такое ощущение, что больному стало лучше: у него появился румянец, да и на постели он сидел поувереннее.

— Интересно, — протянул он. — Но раз ты уже знаешь, кто преступник, зачем пришел ко мне?

— Она сумасшедшая, да?

— Человек, совершающий такие преступления, несомненно, сумасшедший и может избежать уголовного наказания.

— Я тоже так думаю, но кое-что все же не понимаю, — сказал Харри.

— Ух ты! Да ты гений психиатрии. Я сколько лет работаю, а до конца так ничего и не понял.

— Ей было всего девятнадцать, когда она убила тех двух женщин в Бергене, а потом и Герта Рафто. Как получилось, что такая психопатка прошла все психологические тесты в полицейской академии, а потом работала в полиции столько лет — и за все это время ее никто не раскусил?

— Хороший вопрос. Возможно, она — эдакий коктейль.

— «Коктейль»?

— Человек, в котором намешано много всякого. Шизофреник, который слышит голоса, но при этом умудряется скрывать свои странности от окружающих. Раздвоение личности сопровождается припадками паранойи, которые искажают представления о том, в какой ситуации она находится и что надо предпринять, чтобы избежать опасности. При этом реальный мир представляется в лучшем случае приложением к этой ситуации. Зверства и ярость, о которых ты говорил, совпадают с рисунком пограничной личности, которая, впрочем, эту ярость может контролировать.

— Хм. То есть ты тоже не понял, в чем дело, — подвел итог Харри.

— И я о том же! — Эуне рассмеялся. Смех перешел в кашель. — Прости, Харри, — прохрипел он. — Мы, психологи, выстроили такие ясли, в которых наши коровы не помещаются. Эти психи — неблагодарные существа, они даже не думают, сколько сил и времени мы потратили на наши исследования!

— И вот еще что. Когда мы с ней обнаружили тело Герта Рафто, она была по-настоящему испугана. Я уверен, что она не притворялась. Признаки шока были налицо: я светил ей фонариком прямо в глаза, а зрачки так и оставались расширены.

— Елки зеленые! А вот это интересно. — Эуне сел повыше. — А зачем ты сунул фонарик ей в лицо? Уже тогда ее подозревал, да?

Харри не ответил.

— Может, ты и прав, — сказал Эуне. — Она могла не помнить об убийствах. Ты же сам рассказывал, что она вовсю участвовала в расследовании, не отлынивала. Может быть, в какой-то момент она начала себя подозревать и изо всех сил старалась выяснить правду. Что тебе известно о сомнамбулизме и лунатиках?

— Ну, я знаю, что некоторые ходят во сне. Говорят во сне. Едят, одеваются, выходят на улицу и даже водят машину.

— Точно. Дирижер Гарри Розенталь во сне дирижировал симфоническим оркестром, причем пропевал все партии инструментов. Было по меньшей мере пять дел об убийствах, когда преступника освобождали по той причине, что он был признан parasomniac , то есть действовал в состоянии сна. Один мужик в Канаде ночью встал, оделся, сел в машину, проехал две мили, убил тещу, с которой практически не общался, задушил тестя, вернулся к себе и лег спать.

И его оправдали.

— Ты хочешь сказать, что она могла убивать во сне? Как этот твой parasomniac ?

— Это, конечно, спорный диагноз. Но ты представь человека, который время от времени действует в своего рода спящем состоянии, а потом не может вспомнить, что он делал, и у которого остается в памяти лишь неясная, фрагментарная картина случившегося.

— Хм.

— И представь еще, что эта женщина только в процессе расследования поняла, что это ее рук дело.

Харри медленно кивнул:

— А чтобы избежать наказания, надо подставить кого-то в качестве подозреваемого.

— Штука в том, — скорчил гримасу Столе Эуне, — что, когда речь идет о человеческой психике, нельзя ничего сказать наверняка: болезни как таковой мы никогда не увидим, так что говорить можем только о симптомах.

— Как грибок в стене.

— Что?

— Что может повлиять на психику человека и свести его с ума?

— Да все, что угодно! — простонал Столе Эуне. — Или ничего. Воспитание. Наследственность.

— Отец, склонный к насилию, к тому же алкоголик?

— Да! Девяносто процентов вероятности. Добавь мать, у которой по линии психиатрии не все благополучно, травму в детском или юношеском возрасте… Да мало ли что!

— А может так быть, что когда она подросла и стала сильнее своего отца-алкоголика, то попробовала причинить ему боль, убить его?

— Нет ничего невозможного. Я помню, как-то раз… — Столе Эуне наклонился, глаза его оживились. — Ага. Тебе, я вижу, пришло в голову то же самое, что и мне, Харри?

Харри Холе изучал свои ногти.

— Однажды ко мне попала фотография одного полицейского из Бергена. Он мне показался странно знакомым. Как будто я знал его раньше. И только теперь я понял почему. Они похожи. До того как Катрина Братт вышла замуж, у нее была фамилия Рафто. Герт Рафто — ее отец.

Скарре позвонил Харри по дороге к аэроэкспрессу. Харри ошибся: мобильного в туалете не нашли. Он был на багажной полке в одном из купе.

Через восемьдесят минут он поднялся в серое молоко. Капитан объявил, что в Бергене низкая облачность и дождь. Видимость ноль, подумал Харри. Летим по радару.

Томас Хелле, инспектор отдела розыска пропавших, позвонил в дверь, табличка на которой сообщала: «Андреас, Эли и Трюгве Квале», и она почти сразу распахнулась.

— Слава богу, вы приехали! А где остальные? — Открывший дверь мужчина посмотрел за спину Хелле.

— Я один. У вас по-прежнему никаких известий о жене?

Мужчина, который, как понял Хелле, и был тем самым Андреасом Квале, что звонил некоторое время назад в полицию, изумленно посмотрел на него:

— Я же сказал: она исчезла.

— Я знаю, но, как правило, пропавшие люди возвращаются.

— Какие люди?

Томас Хелле вздохнул:

— Послушайте, Квале, можно я зайду? А то тут дождь…

— Ох, простите! Прошу вас…

Ему было пятьдесят с небольшим.

Квале отступил в полумрак прихожей. За его спиной маячил темноволосый парень лет двадцати.

Томас Хелле решил остаться тут, дальше в дом не проходить. Людей сегодня не хватало: было воскресенье, а тех, у кого сегодня смена, бросили на поиски Катрины Братт. Все это сделали в строгой секретности, но пошли слухи, что она как-то замешана в деле Снеговика.

— Когда вы обнаружили, что она пропала? — спросил Хелле и приготовился записывать.

— Мы с Трюгве ходили в поход в Нурмарку. Вернулись сегодня. Нас не было дома два дня. Мобильные мы не брали. Дома ее не было, записки она не оставила, и главное, как я уже сказал, когда вам звонил, дверь была незаперта.

Нас не было дома два дня. Мобильные мы не брали. Дома ее не было, записки она не оставила, и главное, как я уже сказал, когда вам звонил, дверь была незаперта. А она ее всегда запирает на замок, даже когда находится дома. Моя жена — очень осторожная женщина. А тут — вся верхняя одежда на месте. И обувь. Только туфель нет. В такую-то погоду…

— Вы уже обзвонили всех ее знакомых? Соседей?

— Разумеется. Никто про нее ничего не знает.

Томас Хелле записал. У него появилось ставшее привычным щемящее чувство: пропала мать и жена.

— Вы сказали, что ваша жена — пугливая женщина, — сказал он. — Кому она могла открыть дверь и, возможно, впустить в дом? — Он покосился на отца и сына.

— Мало кому, — твердо ответил отец.

— Может быть, кому-то, кого она не опасалась, например женщине или ребенку?

Андреас Квале кивнул.

— Или кому-то, кто изложил подходящую причину для визита, например, электрику — проверить счетчик.

Супруг пожал плечами:

— Возможно.

— Вы заметили рядом с домом что-нибудь необычное?

— Необычное? Что вы имеете в виду?

Хелле прикусил нижнюю губу, подбирая слова:

— Например, что-нибудь вроде… снеговика?

Андреас Квале посмотрел на сына, который яростно, почти испуганно покачал головой.

— Ну что ж, хоть этого нет, — с облегчением вздохнул Хелле.

Сын что-то сказал, вернее, неразборчиво пробормотал.

— Что? — переспросил Хелле.

— Он говорит, снег уже растаял, — повторил погромче Квале-старший.

— А, ну да. — Хелле сунул блокнот в карман. — Мы передадим ее описание патрульным. Если к вечеру не появится, начнем розыск. Девяносто процентов, что она уже будет дома. Вот вам моя визитная карточка…

Хелле почувствовал, как ладонь Андреаса Квале легла ему на плечо.

— Я должен вам кое-что показать, инспектор.

Томас Хелле вслед за Квале миновал прихожую и спустился по лестнице в подвал. Квале открыл дверь в комнату, где пахло мылом и сохнущей одеждой. В углу, рядом с древней стиральной машиной «Электролюкс», стояла корзина для белья. Каменный пол шел воронкой, в центре комнаты — слив для воды. Пол был мокрый, на стенах виднелись капли воды, как будто все это недавно поливали из лежащего тут же шланга. Но не это привлекло внимание Томаса Хелле. На сушилке висело платье, закрепленное двумя прищепками, или, вернее, то, что когда-то было платьем. Прямо по талии оно было разрезано. Неровный край обуглился до черноты.

Глава 29