День четвертый. Маска смерти 2 страница

— Уже нет. — Харри достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и положил на стол. — Это заявление, подписанное отцом близнецов, которых вы ведете.

Идар покачал головой:

— Это не поможет.

Харри удивленно наморщил лоб:

— Почему же?

— Я не могу вам открыть, кто приходит ко мне в клинику и по какому поводу. Люди, которые привели ко мне в клинику своих детей, тоже защищены врачебной тайной и имеют право скрывать цель своих визитов от супругов, если того пожелают.

— Почему Сильвия Оттерсен не говорила мужу, что она была с детьми у вас?

— Наши принципы могут показаться вам простым упрямством. Но это не так: вспомните, сколько среди наших пациентов известных людей, которым постоянно моют кости и распускают о них нежелательные слухи. Сходите в Дом искусств и взгляните на присутствующих. Вы не поверите, сколько из этих людей подправляли детали своей внешности у меня в клинике. И они падают в обморок от одной мысли, что об их визите ко мне станет известно. Наша репутация основана на умении хранить тайну. Если узнают, что у нас произошла утечка информации о пациентах, последствия для клиники будут катастрофическими.

Если узнают, что у нас произошла утечка информации о пациентах, последствия для клиники будут катастрофическими. И я уверен, что вы это понимаете.

— У нас два убийства, — напомнил Харри. — И пока единственная связь между ними, которую мы выявили, — обе жертвы побывали в вашей клинике.

— Я не могу и не хочу подтверждать эти данные. Но давайте просто представим себе, что это, — взмахнул рукой Ветлесен, — совпадение. А что? Норвегия — маленькая страна, народу тут живет мало, а врачей еще меньше. Знаете, сколько рукопожатий между любыми двумя жителями страны?.. Вероятность того, что два человека побывали у одного врача, не меньше, чем вероятность оказаться в одно и то же время в одном трамвае. Вы ведь встречаете друзей в трамвае?

Харри не мог вспомнить ни одного случая — он и на трамвае-то почти не ездил.

— Я проделал долгий путь, чтобы приехать к вам и услышать, что вы не хотите нам помочь, — расстроился Харри.

— Извините. Я пригласил вас сюда, потому что понимал: иначе мы встретились бы в полиции, где как раз сейчас пресса днюет и ночует, внимательно следя за всеми, кто там появляется. Нет уж, спасибо, я этих людишек навидался!..

— Я могу получить ордер или постановление, предписывающее вам нарушить врачебную тайну.

— Отлично! — обрадовался Ветлесен. — Ордер прикроет репутацию клиники. Но до тех пор… — И он сделал жест, будто застегнул рот на молнию.

Харри поерзал в кресле. Идар наверняка понимает: для получения ордера — даже в деле об убийстве — необходимо представить четкие доказательства того, что медицинское заключение и прочая информация будут иметь важное значение для расследования. А у них что? Убитые посетили одну и ту же клинику. Прав Ветлесен: и в трамвае можно встретиться… Харри почувствовал, что ему необходимо что-то предпринять. Выпить. Или покачать железо. Тяжелого и много. Он вздохнул:

— Несмотря ни на что, я должен задать вам вопрос: где вы были вечером третьего и пятого ноября?

— Я был готов к этому, — улыбнулся Ветлесен, — и успел вспомнить. Я был вдвоем с… А вот, собственно, и она.

В комнату мышиными шажками вошла пожилая женщина с мышиного же цвета волосами, которые шторками свисали вокруг ее лица. В руках она держала поднос с угрожающе брякающими кофейными чашками. Лицо у нее было такое, будто она несет церковный венец или крест. Женщина искоса глянула на сына, который тут же встал и взял у нее поднос:

— Спасибо, мама.

— Завяжи шнурки. — Она перевела глаза на Харри. — Мне кажется, я имею право знать, что за люди пришли в мой дом?

— Это старший инспектор Холе, мама. Он интересуется, что я делал вчера вечером и третьего дня.

Харри встал и протянул ей руку.

— Прекрасно помню, что мы делали, — сказала фру Ветлесен, наградив Харри удивленным взглядом и костлявым рукопожатием. Руку густо покрывали старческие пятна. — Вчера мы смотрели ток-шоу, где выступал твой кудрявый друг. И мне не понравилось, что он сказал о королевском дворце. Как бишь его зовут?

— Арве Стёп, — вздохнул Идар.

Старуха наклонилась к Харри:

— Он сказал, мы должны снести королевский дворец. Представляете? Сказать такую мерзость! Да что бы с нами сталось, если бы во время войны с нами не было королевской семьи!

— Абсолютно то же самое, что и теперь, — отрезал Идар. — Редко какому главе государства удавалось во время войны или до нее сделать так мало для своего народа… А еще Арве сказал, что широкая поддержка монархии означает, что норвежцы в большинстве своем продолжают верить в троллей и эльфов.

— Разве это не ужасно?

— Без сомнения, мама, — усмехнулся Идар, положив руку ей на плечо, и при этом бросил взгляд на массивные швейцарские часы фирмы «Брайтлинг», слишком тяжелые для его тонкого запястья. — О господи! Мне пора бежать, Холе. Наслаждайтесь кофе.

Но Харри покачал головой и улыбнулся фру Ветлесен:

— Он наверняка хорош, но я его не заслужил.

Женщина тяжело вздохнула, что-то неслышно пробормотала, взяла поднос и уковыляла прочь.

Когда они вышли в прихожую, Харри неожиданно обратился к Идару:

— А что вы имели в виду под словом «везучий»?

— Простите?

— Вы сказали, что Матиас Лунн-Хельгесен не только «вонючий», но и «везучий гад».

— Вон вы о чем! Да его бабенку, с которой он живет. Сам-то Матиас довольно неумелый малый по этой части, но ей, видимо, по жизни попадались не те мужики. Так что ей такой увалень и был нужен. Только, пожалуйста, не выдавайте меня Матиасу.

— Кстати, вы знаете, что такое анти-эсцеэл-семьдесят?

— Это такие антитела в крови. Указывают на склеродермию. А что, у кого-нибудь из ваших знакомых они есть?

Харри не знал, что такое склеродермия, да и на языке у него сейчас вертелся совсем другой вопрос, который он ни за что не должен был задавать. Но не удержался и спросил:

— Так, значит, Матиас сказал, что ей не везло с мужчинами?

— Нет, это моя интерпретация. Святой Матиас ни единого плохого слова о человеке не скажет, в его глазах люди могут изменяться только к лучшему. — И смех Идара Ветлесена эхом прокатился по темным комнатам.

Одевшись и натянув ботинки, Харри вышел на лестницу. Обернулся и через незакрытую дверь увидел, как Идар, нагнувшись, завязывает шнурки.

На обратном пути Харри позвонил Скарре, попросил распечатать фотографию Ветлесена с сайта клиники и показать в отделе по борьбе с наркотиками — узнать, не был ли тот замечен при покупке амфетаминов.

— На улице? — спросил Скарре. — У врачей же полные шкафы этого дерьма, разве нет?

— Правильно, но в наши дни действует настолько скрупулезная система отчетности по наркотическим препаратам, что врачи и те лучше пойдут за амфетаминами на улицу Шиппергата.

На этом разговор закончился, и Харри позвонил Катрине на работу.

— Пока ничего, — ответила она. — Я уже ухожу. Ты тоже домой?

— Да. — Харри помедлил. — Как думаешь, удастся раздобыть ордер, снимающий с Ветлесена обязательство хранить врачебную тайну?

— А что у нас есть? Я, конечно, могу надеть совсем короткую юбку, отправиться в суд и найти там судью подходящего возраста. Но честно предупреждаю: по-моему, ничего не получится.

— Согласен.

Харри посмотрел на огни бара «Бишлет». Вспомнил свою пустую полуразрушенную квартиру, взглянул на часы, передумал и повернул вниз по проспекту Пилестредет к зданию Управления полиции.

В два часа ночи он набрал номер и снова услышал в трубке голос Катрины — на этот раз сонный:

— Что случилось?

— Я в управлении, только что посмотрел твои материалы. Ты говорила, все пропавшие женщины были замужем и имели детей. Думаю, надо копнуть в этом направлении.

— Что именно копать?

— Понятия не имею. Мне просто надо было сказать это кому-нибудь вслух, чтобы проверить, не звучит ли это по-идиотски.

— Ну и как это звучит?

— По-идиотски. Спокойной ночи.

Эли Квале лежала в постели с широко раскрытыми глазами. Рядом с ней безмятежно сопел Андреас. Луч лунного света пробивался между штор и падал на стену, где висело распятие, купленное ею в Риме во время свадебного путешествия.

Что же ее разбудило? Может быть, Трюгве зашумел у себя наверху? Ужин и остаток вечера прошли именно так, как она себе и представляла. Она смотрела на сияющие от радости лица, озаренные светом свечей, и все они говорили хором, то и дело перебивая друг друга: каждому хотелось о многом рассказать. Особенно Трюгве. И пока он рассказывал о Монтане, об учебе и друзьях, она молчала и все смотрела на этого юношу, почти мальчика; он только-только начал превращаться во взрослого мужчину, который сам выбирает свой жизненный путь. Вот чему она была больше всего рада: он имеет возможность выбирать. Свободно и открыто. А не как она — тайком.

Эли слышала, как в доме что-то заскрипело, будто стены заговорили друг с другом. Она встала с постели, подошла к окну и заглянула в щелку между занавесками. Шел снег. Он укутал ветки яблонь, и луна отражалась в тонком белом снежном покрывале, укрывшем склон, так что каждый предмет во дворе был отчетливо виден. Ее взгляд скользил по двору от входной двери до гаража, как будто она искала что-то, сама не зная, что именно. И вдруг взгляд остановился. Пораженная, Эли приглушенно вскрикнула. Прекрати, приказала она себе. Наверняка это Трюгве. У него смена часовых поясов, он не мог уснуть и вышел во двор. Следы шли от двери прямо к окну, у которого она стояла. Как черный пунктир на белом тонком слое снега. Отточие перед текстом.

Но обратных следов не было.

Глава 12

День седьмой. Разговор

— Один парень из отдела по наркотикам признал его, — доложил Скарре. — Когда я показал ему фотографию Ветлесена, он сразу вспомнил, что несколько раз видел его на перекрестке Шиппергата и Толлбугата.

— А что там, на этом перекрестке? — спросил Гуннар Хаген, настоявший на своем присутствии на понедельничных утренних совещаниях у Харри в кабинете.

Скарре недоверчиво воззрился на Хагена, будто решил, что ослышался.

— Барыги, девки и их клиенты, — пояснил он лаконично. — Это у них новое место, с тех пор как мы прогнали их с Платы.

— И они перебрались туда все? — не поверил Харри и почесал подбородок. — Мне говорили, они вроде по разным местам разбежались.

— Ну, это у них типа центра, — ответил Скарре. — Они, ясное дело, тусуются и возле здания Биржи, и напротив Норвежского банка, вокруг Музея Аструпа — Фернли, концертного зала «Старая ложа» и кафе «Бюмишонен»…

Тут Харри громко зевнул, и Скарре вынужден был остановиться.

— Сорри, — сказал Харри без тени сожаления. — Выходные выдались тяжелые. Продолжай.

— Однако сотрудник из наркоотдела не помнит, чтобы видел его покупающим наркоту. Сказал, что тот как-то заходил в «Леон».

В этот момент дверь распахнулась — появилась Катрина Братт, лохматая, бледная, с припухшими глазами, однако «доброе утро» она пропела весьма довольным голосом и вполне четко, после чего стала озираться в поисках стула. Бьёрн Холм вскочил со своего, приглашающе махнул в его сторону, а сам пошел за новым стулом.

— «Леон» на Шиппергата? — произнес Хаген. — Это что, место, где продают наркотики?

— Вполне возможно, — отозвался Скарре. — Но сам я видел, как туда заходят чернокожие проститутки, так что скорее всего это так называемый «массажный салон».

— Точно, — произнесла Катрина Братт, все еще стоя спиной к собравшимся и пристраивая пальто на вешалку. — Массажные салоны — большой сегмент рынка, его прибрали к рукам вьетнамцы. Как правило, они открывают их в спальных районах, ближе к окраине города, и предлагают услуги азиаток, а от африканцев, которые контролируют уличную проституцию, стараются держаться подальше.

— По-моему, я там видел объявление у входа — «Сдаются дешевые комнаты», — вспомнил Харри. — Четыреста крон за ночь.

— Точно, — поддакнула Катрина. — У них там есть комнатушки, которые согласно документам они сдают на сутки, но на практике получается почасовая оплата. Причем это черный нал, потому что клиенты, как правило, чеков не требуют. Черный нал и черные девки. И сутенер у них черный. А вот хозяин гостиницы белый.

— Мадам бьет не в бровь, а в глаз. — Скарре подмигнул Харри Холе. — Забавно: сотрудница полиции нравов Бергена вдруг так много знает о проституции в Осло.

— Да везде примерно одно и то же, — пожала плечами Катрина. — Спорим, что все именно так, как я сказала?

— Спорим, — согласился Скарре. — Ставлю две сотни на то, что владелец — пакистанец.

— Идет.

— Ну… — Харри потер руки. — Так и будем сидеть?

Владельца гостиницы «Леон» звали Бёрре Хансен. Он был родом из Сулёра, и лицо у него было такого же сероватого оттенка, что и грязный снег, который так называемые «постояльцы» приносили на своих ботинках и оставляли на паркете перед стойкой. Над ней висела табличка с надписью «Адменестратор». Поскольку ни сам Бёрре, ни его клиенты особенно не заботились о правописании, табличка провисела здесь все четыре года, что Бёрре владел гостиницей. Перед тем он изъездил вдоль и поперек всю Швецию, продавая Библии, затем пробовал торговать бракованными порнофильмами в городе Свинесунде, откуда и вывез особый говорок, интонациями напоминавший смесь танцевальной музычки и проповеди. Там, в Свинесунде, он встретил Наташу, русскую стриптизершу, которую с грехом пополам вызволил из лап ее менеджера. Наташа сменила имя и переехала к Бёрре в Осло. «Леон» он выкупил у трех сербов, которые по разным причинам не могли больше находиться на территории Норвегии, и продолжил начатое ими дело, потому что не видел никакого смысла менять главную концепцию. А она была такова: сдача номеров на короткий — часто очень короткий — срок. Доходы поступали в основном наличными, а клиенты были не слишком требовательны. И дело шло неплохо. Так что потерять его Бёрре совсем не хотел. Оттого-то ему сразу не понравились те двое, что стояли теперь перед ним, а больше всего не понравились их удостоверения.

Один из них — высокий мужик — шлепнул по стойке фотографией:

— Видел этого парня?

И хотя Бёрре Хансен догадался, что они пришли не по его душу, на всякий случай отрицательно замотал головой.

— Точно? — переспросил мужик, уперся локтями в стойку и наклонился к нему.

Бёрре еще разок взглянул на фотографию, а сам подумал, что надо бы повнимательней рассмотреть их удостоверения, потому что мужик, например, больше походил на наркодилера, которых тут немало ошивается, чем на полицейского. Да и девка, что стояла с ним рядом, тоже сотрудника полиции не сильно напоминала. У нее был взгляд много повидавшей проститутки, тяжелый такой взгляд, но в остальном она выглядела как леди. Стопроцентная леди. Если бы она завела себе сутенера, который не стал бы грабить ее по-черному, то быстро б начала зарабатывать раз в пять больше, чем теперь. А может, и в десять.

— Нам известно, что ты держишь тут притон, — сказал полицейский.

— Я держу гостиницу, все абсолютно легально, и все документы у меня в порядке. Желаете взглянуть? — Бёрре показал пальцем на крошечный кабинетик позади стойки.

Полицейский покачал головой:

— Ты сдаешь комнаты проституткам и их клиентам. Это запрещено законом.

— Послушайте… — Бёрре сглотнул слюну.

Полицейский покачал головой:

— Ты сдаешь комнаты проституткам и их клиентам. Это запрещено законом.

— Послушайте… — Бёрре сглотнул слюну. — Что там делают постояльцы моей гостиницы в своих номерах, меня совершенно не касается.

— Зато меня касается, — повысил голос полицейский. — Посмотри-ка на фотографию еще раз.

Бёрре посмотрел. Снимок, видимо, был сделан несколько лет назад, потому что на нем «этот парень» выглядел значительно моложе. Молодой, беззаботный, глаза веселые.

— Насколько мне известно, — осторожно напомнил Бёрре Хансен, — проституция в Норвегии не запрещена.

— Точно, — ответила женщина. — Зато держать бордель запрещено.

Бёрре Хансен сделал все возможное, чтобы придать лицу выражение оскорбленной невинности.

— Сотрудники полиции, — скучающе забубнил полицейский, глядя мимо Бёрре, — регулярно обязаны проверять, как выполняются правила по ведению гостиничного бизнеса. Из всех ли номеров есть запасный выход на случай пожара…

— Надлежащим ли образом ведется регистрация клиентов, не являющихся гражданами Норвегии, — подхватила женщина.

— Имеется ли специальный факс для приема информации из полицейского управления…

— Как заполняются бумаги для налогового управления…

Ага, горячо. И тут полицейский нанес решающий удар:

— Мы собираемся послать запрос в Управление по экономическим преступлениям, чтобы они проверили вашу бухгалтерию, особенно в отношении тех лиц, которых наши агенты видели здесь за последние недели.

Бёрре Хансен задрожал. Наташа. Аренда за квартиру. А при воспоминании о ледяных темных зимних вечерах, проведенных на чужих лестничных клетках с Библией под мышкой, у него прямо сердце зашлось.

— Или можем ничего не посылать, — раздался голос полицейского. — Учитывая, в каких стесненных обстоятельствах приходится работать полиции: людей у нас не так-то много. Не так ли, Братт?

Женщина кивнула.

— Он снимает тут комнату два раза в неделю, — выдавил Бёрре Хансен. — Всегда один и тот же номер. Проводит там весь вечер.

— Весь вечер?

— К нему приходит много гостей.

— Чернокожих или белых? — спросила женщина.

— Чернокожие. Только чернокожие.

— Сколько?

— Не знаю. По-разному. Восемь. Двенадцать.

— Одновременно? — удивилась женщина.

— Нет, по отдельности. Иногда парами. Но они и по улицам ходят чаще парочками.

— Ну ни фига себе! — вырвалось у мужика.

Бёрре Хансен кивнул.

— Под каким именем он у вас записывается?

— Не помню.

— В книге регистрации-то мы его наверняка найдем, не так ли? И в бухгалтерских документах.

У Бёрре Хансена рубашка под белым пиджаком взмокла на спине от пота.

— Они называют его «доктор Уайт». В смысле, те дамочки, которые его тут ищут.

— А он врач?

— Не знаю. Он… — Бёрре помедлил: не хотел ляпнуть лишнего. Но, с другой стороны, надо было продемонстрировать готовность к сотрудничеству. К тому же клиента этого он наверняка уже потерял. — У него с собой всегда такой большой докторский чемоданчик. И он просит… дополнительные полотенца.

— Ого! — воскликнула женщина. — А вот это уже интересно. Кровь на полотенцах не замечали?

Бёрре не ответил.

— При уборке номера, — уточнил полицейский.

— А?

Бёрре вздохнул:

— Ну, не много. Не больше, чем…

— Обычно? — с издевкой спросила женщина.

— Я не думаю, что он их там режет, — огрызнулся Бёрре Хансен, но тут же пожалел о сказанном.

— Почему не думаете? — Полицейский спросил, как выстрелил.

Бёрре пожал плечами:

— Тогда бы они к нему больше не приходили.

— Так. А приходят к нему только женщины?

Бёрре кивнул. Но полицейский успел заметить, как напряглись мускулы шеи Бёрре, как дрогнул слезящийся покрасневший глаз.

— Мужчины? — продолжал он допрос.

Бёрре покачал головой.

— Мальчики? — вмешалась женщина, ни в чем не отстававшая от коллеги.

Бёрре Хансен снова покачал головой, но в позе его больше не чувствовалось уверенности.

— Дети, — догадался мужик и нагнул голову, как будто собирался Бёрре забодать. — Дети к нему ходили?

— Нет! — вскричал Бёрре, почувствовав, как пот струйками пополз по всему телу. — Никогда! Такого я никогда не позволю. Дети приходили, да… Всего пару раз, но к нему они так и не зашли: я вышвырнул их на улицу!

— Африканцы? — спросил мужик.

— Да.

— Мальчики или девочки?

— И те и другие.

— Они приходили сами? — спросила Катрина.

— Нет, вместе с женщинами. Мамашами, как я понял. Но я ж сказал: не пустил я их к нему в номер.

— Говоришь, он бывает тут по вечерам дважды в неделю. В одно и то же время?

— По вторникам и четвергам. С восьми до одиннадцати. Никогда не опаздывает.

— Ну что ж, — неторопливо проговорил полицейский. — Спасибо за помощь.

Бёрре выдохнул и почувствовал в ногах такую боль, словно он все это время стоял на цыпочках.

— Не за что. — Он попытался улыбнуться, но вышла у него гримаса.

Полицейские направились к выходу. Бёрре понимал, что язык сейчас лучше бы попридержать, но знал и то, что, не спроси он их о самом важном, спать спокойно уже не сможет.

— Так мы договорились?.. — дрогнувшим голосом обратился он к их спинам.

Полицейский обернулся, и его бровь удивленно поползла вверх:

— О чем?

— Ну… об этой… — сглотнул Бёрре, — проверке.

Полицейский потер подбородок:

— А что, разве вы что-то утаиваете от органов?

Бёрре захлопал глазами, услышал собственный громкий и нервный смех, а сам уже лепетал:

— Нет-нет, разумеется, нет! Ха-ха! Тут все в полнейшем порядке.

— Вот и славно. Значит, если проверка и нагрянет, вам бояться нечего. А вообще-то инспекция — не моя епархия.

Они вышли, оставив Бёрре с открытым ртом: он, видно, хотел сказать что-то протестующее, да так ничего и не придумал.

Харри вошел в свой кабинет под приветственный звон телефона. Звонила Ракель: хотела вернуть ему старый диск.

— «Правила секса»? — ошеломленно повторил он название. — Ты его смотрела?

— Ты сам говорил, что он в твоем списке самых недооцененных фильмов всех времен и народов.

— Да, но тебе-то такие фильмы никогда не нравились.

— Неправда.

— Ты же ругала «Звездный десант»!

— Потому что это фильм для насмешливых мачо.

— Это сатира, — сказал Харри.

— На что же?

— На фашизм, прижившийся в американском обществе. Парни Харди — это такой современный гитлерюгенд.

— Да ладно тебе придумывать, Харри! Где ты разглядел сатиру? В эпизоде битвы с гигантскими инопланетными насекомыми?

— Тут имеется в виду боязнь чужаков…

— И ты не прав, говоря, будто мне не нравятся те фильмы, что нравятся тебе. Тот фильм семидесятых годов, ну про спеца по прослушивающим устройствам…

— «Разговор». Лучший фильм Копполы.

— Точно. Вот про него я согласна, что он недооцененный.

— Этот как раз оценен по достоинству, — вздохнул Харри. — Просто подзабылся уже. А так он Оскара взял как лучший фильм.

— Я сегодня ужинаю с подружками. На обратном пути могу заехать к тебе и завезти фильм. Ты будешь у себя около двенадцати?

— Может быть. А почему ты не хочешь заехать до ресторана?

— Не так удобно, я буду торопиться. Но в принципе, конечно, могу и так.

Ракель ответила быстро. Но все же не настолько быстро, чтобы Харри не отметил эту заминку.

— Хм… Я последнее время плохо сплю. У меня грибок завелся в стене, вот он меня и травит.

— Знаешь что? Я могу оставить диск в твоем почтовом ящике. Тогда тебе не надо будет вставать и открывать дверь. О'кей?

— О'кей.

И они положили трубки.

Харри заметил, что рука у него слегка дрожит. Наверняка от недостатка никотина, подумал он и отправился к лифтам.

Из дверей своего кабинета выглянула Катрина, как будто узнала звук его шагов.

— Я поговорила с Эспеном Лепсвиком. На сегодняшний вечер он одолжит тебе одного из своих людей.

— Класс!

— Что, хорошие новости?

— С чего ты взяла?

— Ты так улыбаешься…

— Я-то? Радуюсь вот.

— Чему?

— Да сигарете, — сказал он, хлопая себя по карману.

Эли Квале сидела с чашкой чая за кухонным столом и смотрела в окно, прислушиваясь к успокоительному урчанию посудомоечной машины. На диванчике рядом с ней стоял черный телефон, трубку она так сильно сжимала в руке, что та нагрелась. Но оказалось, звонили по ошибке. Трюгве нравилась рыбная запеканка, он сам говорил, что это его любимое блюдо. Но он о многих вещах так говорит. Хороший парень. За окном темнела мертвая бурая трава, а от снега, выпавшего этой ночью, не осталось и следа. Кто знает, может, он ей просто приснился?

Эли машинально перелистала журнал. На первые дни после приезда Трюгве она взяла отпуск, чтобы у них было больше времени побыть друг с другом, поболтать вдвоем всласть. А в результате Трюгве сидит в гостиной с Андреасом, они оживленно разговаривают, то есть занимаются тем, ради чего она брала отпуск. Ну и хорошо: у них всегда было больше общих тем для разговоров. Они же так похожи друг на друга. И кроме того… Эли нравилась эта мысль — «поболтать всласть», но стоило начать воплощать ее в жизнь, как беседа неизбежно натыкалась на непреодолимую стену.

Она конечно же согласилась назвать мальчика в честь отца Андреаса. Несмотря ни на что дать ему имя той семьи. Она даже — перед самыми родами — почти совсем решилась рассказать, что произошло: о пустой парковке, темноте, черных следах на снегу. О лезвии ножа возле горла и безликом дыхании, касавшемся щеки. О том, как она бежала домой, чувствуя, как трусики намокли от спермы, а сама просила Господа, чтобы сперма эта вытекла из нее вся без остатка. Но молитвы ее услышаны не были.

Потом она часто думала: а как бы все вышло, не будь Андреас священником, бескомпромиссно отрицающим даже мысль об аборте? Или если б она сама не оказалась такой трусихой? Тогда Трюгве бы не родился и… Но к тому времени все уже произошло и стена была возведена. Нерушимая стена молчания.

А то, что Трюгве с Андреасом оказались так похожи, стало для нее единственным благословением.

А то, что Трюгве с Андреасом оказались так похожи, стало для нее единственным благословением. В ней даже зажегся слабый огонек надежды, она пошла в клинику, где ее никто не знал, и отнесла туда по нескольку волосков, вынутых из их расчесок. Эли хотела, чтобы там сделали анализ на ДНК, она читала, это что-то вроде генетических отпечатков пальцев. Из клиники волосы послали дальше — в Институт судебной медицины при Королевской больнице, где этот новый метод часто использовали в делах по установлению отцовства. А через два месяца сообщили результаты. Увы, парковка, черные следы, прерывистое дыхание, боль — все это было не просто страшным сном.

Эли снова взглянула на телефон. Ну конечно, ошиблись номером. А дышал в трубку — она-то сразу поняла — человек, который, услышав чужой голос, никак не мог решить, что ему делать, положить трубку или что-то сказать. Так бывает.

Харри вышел в прихожую и поднял трубку домофона.

— Алло! — перекричал он «Франца Фердинанда», гремевшего из динамиков в гостиной.

Никто не ответил. Он услышал только сигналы машин с Софиес-гате.

— Алло?

— Привет! Это Ракель. Ты уже лег?

По ее голосу он моментально догадался, что она выпила. Немного, но достаточно для того, чтобы голос сделался на полтона выше, а сквозь слова прорывался этот ее чудесный, глубокий смех.

— Нет, — ответил он. — Вечер удался?

— Почти. Сейчас только одиннадцать. Девчонки рано разошлись по домам. Завтра на работу и все такое.

— А-а.

Харри будто увидел ее перед собой: дразнящий взгляд, хмельной блеск в глазах.

— Я принесла диск, — сказала она. — Открой, я положу его в почтовый ящик.

— Конечно.

Харри поднял руку, чтобы нажать на кнопку домофона. Помедлил. Это были две секунды до атаки. Две секунды на отступление. Он отлично понимал, что не хочет ее впускать, потому что проходить через все это еще раз будет слишком больно. Вот почему в груди громыхало так, будто у него было два сердца, вот почему он никак не нажимал кнопку, которая должна впустить Ракель в его дом и в его мысли.

Пора, подумал он и прикоснулся к твердому пластику кнопки.

— А может, мне подняться?

Харри заговорил, стараясь, чтобы голос звучал не слишком странно:

— Не нужно. На почтовом ящике есть мое имя. Доброй ночи. — И он нажал на кнопку.

Вернулся в гостиную, сделал музыку погромче и попытался выдохнуть прочь все мысли, превозмочь ненужное, идиотское возбуждение и утонуть в звуке гитар, а те стонали и ревели. Злые, острые и кое-как сыгранные. «Франц Фердинанд», шотландцы. Но к дрожащему аккорду примешался еще какой-то звук.

Харри убрал музыку. Черт. Ему нужно было еще прибавить громкости, как только он услышал этот посторонний звук. Как наждаком по дереву. Или ботинком по полу. Он вышел в прихожую и увидел, что за матовым стеклом двери кто-то стоит.

Он открыл дверь.

— А я звонила, — сказала Ракель, с невинным видом заглядывая ему в глаза. Она помахала коробкой с диском. — Он не влезал в щель.

Харри должен был что-то сказать. Хотел сказать, но вместо этого протянул руки, схватил ее, прижал к себе, услышал, как она всхлипнула, когда он слишком сильно стиснул ее, увидел ее раскрытые губы, розовый жадный язык. Да и говорить тут было не о чем.

Она лежала рядом, горячая и мягкая.

— Боже мой, — прошептала она.

Он поцеловал ее в лоб.

Пот покрывал их тела, одновременно разъединяя и склеивая воедино.

Все произошло в точности так, как он предполагал. Как в первый раз, но без нервов и невысказанных вопросов. Как в последний раз, только без печали и без ее рыданий. Катрина была права: от человека, с которым был прекрасный секс, можно уйти, но обязательно вернешься обратно.