Сновные и дополнительные признаки преступного типа. 5 страница
Особых умственных интересов у него нет. Он кончил гимназию, был год на физико-математическом факультете и 2 года в томском технологическом институте; не кончил, по его словам, из-за военной службы. Сравнительно более других предметов ему нравилась механика. Ученье давалось ему легко. Он довольно много читал и особенно любит читать классиков. Прочитанное помнит довольно долго и недурно. Память у него, впрочем, лишь средняя. Его мысль работает довольно быстро и легко комбинирует признаки и факты. Он не глуп, довольно способен, но поверхностен и пуст; от человека, прошедшего среднюю школу и пробывшего 3 года в высшей, можно требовать более серьезного и вдумчивого отношения к вопросам жизни и выработки себе не одного плана карьеры, а и более глубокого жизненного идеала. Политика и философия его совсем не интересуют. Он пробовал читать политические книги, но вынес из них одну лишь скуку, а чтение философских книг привело его к выводу, что философия есть предмет, годный лишь для того, чтобы им забавляться после обеда. В его общих взглядах царит большая путаница; так, он заявляет себя индетерминистом, говорит, что верит в свободу воли, и вместе с тем заявляет, что всякое преступление, в частности и совершенное им, предопределено неизменными свойствами личности: если человек не создан для того, чтобы совершить известное преступление, то он его и не совершит. В отношении других людей он усвоил себе такой основной принцип: применяться к каждому человеку и держать себя с ним так, как он этого требует. Нельзя сказать, чтобы это правило поведения, строго соблюдаемое В., говорило о его моральной высоте.
Всматриваясь в личность В., не трудно заметить, что все его желания концентрируются около одного основного желания: разбогатеть настолько, чтобы «жить барином», т.е. в полном материальном комфорте, легкою и беззаботною жизнью, без лишений и какого-либо скучного и неприятного труда. Своему соучастнику — Григорию Яковлевичу А. — он проповедовал, что учиться не стоит и что он потому бросил Томский технологический институт, что убедился в том, что надо не корпеть над учебниками, а жить полной, красивой жизнью, или не жить вовсе, что надо добыть денег и уехать в Италию, где прекрасная природа и можно хорошо пожить, а если не удастся, то, по крайней мере, «в последний раз ярко вспыхнуть и погаснуть». Незадолго до убийства Гребнева В. писал матери: «Ты знаешь, если не все, то, по крайней мере, хоть часть того, что должно было происходить в моей подлой, паршивой душонке за последнее время», «Борьба всего грязного, подлого, мерзкого с теми хорошими (я боюсь так сказать наверное) задатками, которые ты мне дала при рождении», «Как я завидую тебе, что ты могла мыть сама полы и т. п. и в то же время сохранить свое достоинство и гордость», «Я так делать не мог, ибо во мне всегда оставалась привычка жить барином», «Хочу жить. Так хочется взять от жизни что-нибудь хорошее, урвать, украсть несколько хороших минут», «Если бы я смог как следует жить». В этом письме, он, между прочим, вспоминает слова матери: «лучше застрелись, но не будь негодяем».
Та хорошая жизнь, к которой он так горячо стремится, в его понимании есть богатая жизнь, полная материального комфорта и приятных развлечений. К ней он стремится, как в высшей цели и после того, как он женился, привязанность его к этой цели возрастает еще более. Можно догадываться, что его жена держалась того же жизнепонимания, и только укрепляла его в этом стремлении. Но каков, же путь к этой цели? Карьера инженера? Но на этом пути был поставлен крест еще в Томске, да и путь этот — довольно медленный, а хочется разбогатеть поскорее. Возможно, что за эти годы В. к тому же поотвык от научных занятий и по обленился. Во всяком случае, в беседе с приятелем он, как мы видели, уже презрительно говорит «о корпений над учебниками». Какой же другой путь остается? Аферы? Коммерческая деятельность? В. пробовал силы на этом поприще. Последнее время он жил, что называется, «игрой ума», занимаясь комиссионными операциями и орудуя на черной бирже. Но и путь афер, как оказалось, не ведет к быстрому обогащению. Так он пришел к мысли схватить солидный куш путем преступления, а объектом преступления избрал своих друзей и неделями размышлял, как бы их лучше ограбить. Здесь сказалось отсутствие какой-либо моральной узды, сдерживающей его необузданное стремление к обогащению. В склонности осуществлять это стремление отрешенно от всяких моральных ограничений и заключается основное ядро его предрасположения к преступлению. У него есть ряд прочно установившихся комплексов, из которых слагается его специальная склонность к неограниченному какими-либо этическими рамками достижению указанной цели, его установка на осуществление этой цели всеми средствами, оправдываемыми соображениями личной выгоды. Его рассудочная эгоцентричность, черствость и бессердечие привели к тому, что жертвой своих преступных посягательств он сделал своих друзей и близких знакомых его и его родителей. На них ему было проще и легче напасть, так как у них он был — свой и его, разумеется, не остерегались. К намеченной им цели он шел очень обдуманно и упорно: дважды посягал на К. и раз на Гребнева. Раньше он не судился, хотя, возможно, что эти преступления — не первые его подвига на криминальном поприще; по крайней мере, его соучастник А. говорит, что, сколько он знает, В. пришлось покинуть Томск не в силу того, что военная служба помешала ученью, которое он мог бы продолжать, демобилизовавшись, и не потому, что он разочаровался в науке и намеченной карьере, а потому, что стали раскрываться какие-то его темные аферы. Да и его письмо к матери, написанное до убийства Гребнева, содержит указание на что-то очень темное в прошлом. Как бы то ни было, он проявил не так часто встречающуюся у лиц, впервые предстающих перед уголовным судом по обвинению в тяжком преступлении, — настойчивость и решительность в преследовании намеченной преступной цели. Интересно провести параллель между ним и описанным выше С. Они во многом похожи друг на друга, даже своими вкусами. Оба выше всего ставят комфорт и материальные удобства жизни и хотят завоевать их для себя. Оба хотят не удовлетворения минутной потребном в каком-либо чувственном удовольствии и денег для нее, а прочного материального благосостояния, если не на всю жизнь, то на более или менее продолжительное время. Оба избирают карьеру инженера, как путь, ведущий к этой цели. Но В., по-видимому, уже разочаровался в этом средстве, или обстоятельства преградили ему дальнейшее движение по этому пути; как бы то ни было, но он поставил, по-видимому, крест или, во всяком случае, отодвинул в далекое будущее инженерную карьеру. Хотя он и говорит, что в будущем думает кончить институт, но уже несколько лет он для этой цели не предпринимал ничего. В последнее время у него была другая цель, — разбогатеть и уехать в Италию. С. еще не разочаровался в инженерной карьере, для него она — цель настоящая, над достижением которой он работал в момент преступления. Оба они держатся одного и того же взгляда на жизнь, который выдвигает в центр всех стремлений материальный комфорт. Но В. старше и у него этот взгляд мотивируется подробнее и высказывается с большим апломбом. Но у обоих это жизнепонимание определяет их отдельные жизненные цели и тот угол зрения, с которым они подходят к проблемам жизни. Оба они решительны, смелы, активны и не прочь поживиться чужим. Оба поверхностны в своих нравственных суждениях, но у В. и здесь мы встречаем более подробное резонерство. Если по поводу С. можно говорить о нравственном недоразвитии, то у В. мы встречаем ту ступень нравственного вырождения, которую я называю моральной хаотичностью. И эту разницу не трудно заметить, если обратить внимание, что С. напал на постороннюю ему женщину и, хотя и преувеличивал дурное влияние на него товарищей, под некоторым дурным влиянием, несомненно, находился, и был вовлечен в преступление другим лицом. В. напал на близких ему -людей, на лиц, которым он показывал вид, будто питает к ним дружбу или уважает их, как друзей своих родителей, и, притом, сам вовлек в преступление другого, ловко использовав его слабости для этой цели. Преступный план, долго разрабатывавшийся, целиком вырос у него, не встретив заметной задержки в своем развитии. С. не способен убить близкого друга, по крайней мере, у нас нет фактов, которые давали бы основание признать, у него эту способность; мы видим все-таки, что он остановился перед убийством девочки, не смог и не захотел убить ребенка. У В. некоторые альтруистические чувства сохранились лишь в отношении родителей и жены, остальные люди интересны ему, лишь, поскольку они являются орудиями или жертвами для его эгоистических целей. Однако отвлеченно, умом, он сознает свое моральное безобразие и у него, по временам, просыпается протест остатков нравственного чувства. Этим протестом, в связи со страхом ответственности, по всем вероятиям, было вызвано его покушение на самоубийство; им же, до известной степени, объясняются покаянные нотки приведенного выше письма к матери, да и бывающие у него иногда моменты депрессии. Он не был кем-либо вовлечен в преступление, но ему нужны были деньги, чтобы обставить комфортом жизнь свою и жены: его жена, поскольку удалось узнать, по-видимому, истеричка, нюхала кокаин и с такими же запросами относилась к жизни, как сам В., решительно избегающий, впрочем, что-либо говорить о жене. Весьма вероятно, что стремление угодить ей и доставить ей материальный комфорт усиливало его собственное стремление к тому же. Что жена имела на него влияние, это видно по многому. Так, он не любил танцевать, но танцевал потому, что хотела жена; не любит вечеринок и театров, но посещал их нередко, поскольку этого хотела жена; последняя, по-видимому, определяла своими желаниями весь распорядок домашней жизни. Указанные выше остатки нравственного чувства и альтруистических чувств и минуты раскаяния дают основание признать у него утвердившуюся моральную хаотичность и препятствуют назвать его моральным имбецилом. Продолжая начатую параллель, можно отметить еще следующие черты сходства С. и В. Оба любят природу, но не как мыслители или исследователи, — изучать ее они не стремятся, — а как туристы и охотники; охоту оба любят. Оба любят музыку, играют на рояли и увлекаются спортом, но лишь разными видами спорта. Большой интерес для ознакомления с личностью В. представляют также его отношения к его соучастнику А., тому шоферу, который пришел к Гребневу вторым. Личность последнего и сама по себе представляет большой интерес, так что на ней стоит остановиться. Вот, в немногих словах, его биография.
Григорий Яковлевич А., 21 лет, уроженец Челябинской губернии, сын местного, довольно зажиточного - крестьянина. Отец его сам мало занимался крестьянским хозяйством; он был мельничным мастером — находился в постоянных разъездах. Все хозяйство вела мать и поставила его недурно; у них было 4 лошади, несколько коров, довольно много птицы и хлеба, так что семья не бедствовала. К сожалению, отец сильно пил, и на этой почве между родителями бывали частые ссоры, никогда, впрочем, не доходившие до драк. К детям родители относились не строго; атмосфера в семье была недурная. Детей в семье было одиннадцать человек; многие из них умерли в детстве от разных болезней, в живых остались только 4 сына и дочь. Григорий — второй по счету. Он большей частью пребывал не дома, а у сестры своей матери и ее мужа, верстах в 20 от их деревни державших мельницу. Это были очень зажиточные, но бездетные люди, которые взяли к себе племянника, чтобы веселее жилось. Они отдали его в челябинское реальное училище, в котором он прошел 4 класса затем, по желанию дяди, вызван домой. Новым влечением мальчика к техническим знаниям, его поместили в специальное среднее техническое училище в г. Златоусте. Учился Григорий хорошо по всем предметам, имеющим отношение к технике, остальными же предметами, как, например, историей или русским языком, не интересовался и на этих уроках дремал. Когда началась мировая война, Григорий был близок к окончанию средней школы. Но он поддался патриотическому порыву и, несмотря на уговоры дяди и родителей, поступил вольноопределяющимся в кавалерию. В начале 1915 года он уже был в Тамбове, но, убедившись вскоре в трудности кавалерийской службы, перевелся в артиллерию, и в 1916 году мы застаем его уже на северном фронте, на технической должности при штабе артиллерийской бригады. Участия в боях ему принимать не пришлось, но видеть бой на очень близком расстоянии, видеть убитых, массы раненых и всю боевую обстановку приходилось много раз, при чем все эти картины производили на него очень сильное и тяжелое впечатление. В августе 1917 года, при сдаче Риги, Он, стоя на возвышенности очень близко, видел конную атаку нашей кавалерии и рукопашный бой, который произвел на него ошеломляющее впечатление. Страшное впечатление произвела на него и вся картина беспорядочного отступления от Риги, эти груды убитых и раненых тел, вся картина охватившего людей страха, когда каждый думал только о своем спасении, и санитарные повозки проезжали мимо раненых, оставляя их на произвол судьбы, так что оружием приходилось их останавливать и заставлять подбирать раненых, в чем принимал участие и Григорий. Он говорит, что «в это время в нем угасла всякая вера в самопожертвование». Всюду был виден лишь резко проявлявшийся грубейший эгоизм.
На фронте А. пробыл до начала 1918 года, а затем, почувствовав интерес к авиации, поступил в гатчинскую авиационную школу, занимался там, очень прилежно и изучил авиационное дело довольно быстро. В качестве авиационного механика он совершил несколько полетов, причем на колчаковском фронте ему приходилось летать и на боевые разведки. В середине 1920 года он почувствовал охлаждение к авиационному делу и признаки сердечного недомогания: замирание сердца, дрожь, по временам появлявшееся беспричинное волнение, большую раздражительность. Вследствие этого он достал себе командировку в московское высшее техническое училище, где занимался, в качестве монтера, легкими тепловыми двигателями; затем, благодаря содействию одного профессора, он поступил в это училище студентом. Некоторое время он работал в качестве студента, сдал все необходимые зачеты, но затем заболел острым малокровием и уехал домой на родину. Здесь он застал голод и большую хозяйственную разруху. Мать его умерла еще в 1919 году, отец находился в затруднительном материальном положении; для того, чтобы не обременять собою отца, он поступил делопроизводителем в заготовительную контору Губ-продкома. В начале 1922 года он, наконец, освободился от этого места и явился в Москву, где стал продолжать свое образование в институте инженеров воздушного флота. Так как необходимо было посылать денег отцу, то Григорий, кроме учения, должен был заняться работой. Он зарегистрировался на бирже труда, но от нее никакого места не получил. При содействии одного из профессоров технического училища, давшего ему кое-какие инструменты, он занялся починкой автомобилей. Дело пошло! Сначала работал один, потом к нему присоединилось несколько товарищей-студентов, а затем он уже открыл целую мастерскую и держал до 18 человек рабочих. Зарабатывал хорошо, — и себе хватало, и домой посылал, завелись даже лишние деньги. Взятые у профессора инструменты давно были возвращены, и дело процветало. Но в это время Григорий Яковлевич стал сильно пить. Он и раньше пил, находясь на военной службе, а теперь стал пить сильно: деньги были свободные и товарищи соблазняли, а он человек — компанейский, на уговоры податливый. В результате постоянного пьянства в августе 1922 года в мастерской оставалось уже только 4 рабочих, причем сам он перестал уже ею заниматься, а сдал ее в бесконтрольное ведение механика, который также сильно пил и беззастенчиво его обкрадывал. Пьяная жизнь продолжалась до самого ареста 5 февраля 1923 года. В пьяном виде Григорий Яковлевич склонен к сердечным излияниям, к сантиментальным разговорам и к филантропии. В этот период времени с ним произошло одно событие, которое, на первый взгляд, могло серьезно изменить его - жизнь к лучшему. Но, к сожалению, этого не случилось. (В одну октябрьскую ночь он пьяный шел домой и остановился у Красных Ворот купить папирос. Вдруг он услыхал, что кто-то плачет. Это его поразило: кто же может плакать, когда он, А., пьян и всем доволен? Подойдя к месту, откуда слышался плач, он увидел прилично одетую девушку, которая на все его расспросы просила, только оставить ее в покое. Но, убедившись, что он не имеет в виду ухаживания, она вступила с ним в разговор и сообщила ему, что приехала в Москву учиться, что она курсистка, что у нее нет пристанища и что она уже несколько дней провела на Ярославском вокзале, что мужчины к ней пристают и ей остается или пасть, или броситься под поезд или трамвай и что она предпочитает последнее. На это Григорий Яковлевич убедительно предложил ей третий исход: пойти с ним к одному его только что женившемуся товарищу, обещая устроить ее у него на несколько дней, а там, может быть, удастся что-нибудь придумать. Девушка на это согласилась, но через несколько дней решила уехать от приютивших ее молодоженов, заметив, что сильно их стесняет. Григорий Яковлевич убедил ее переехать к нему и поместиться в его комнате за ширмами, заявив, что пусть товарищи говорят, что хотят, «за это можно плевать на них с высокой лестницы». Об этом периоде Григорий Яковлевич рассказывает с большим подъемом, как о времени, когда было «так дивно». Никаких плотских отношений между ним и его новой знакомой не было. В это время мастерской уже не существовало. Была арендована лишь одна машина, на которой Григорий Яковлевич сначала ездил сам, а затем, занявшись в одиночку ремонтом машин, нанял шофера и отпускал машину по заказам. Пьянство и кутежи с товарищами продолжались. Новая знакомая Григория Яковлевича всячески старалась удержать его от кутежей и отвести от дурных товарищей, но серьезного действия ее слова не оказывали. Ее увещания, — когда она делала их при товарищах, — казались ему даже обидными и вызывали между ними размолвки. В январе 1923 года она ушла из его комнаты, получив другую квартиру в том же доме. Григорий Яковлевич говорит, что ничего, кроме дружбы, к ней не испытывал, но, когда она ушла, почувствовал какую-то особенную пустоту и часто даже не возвращался в свою комнату, которая стала ему если не противна, то как-то неприятна. Вместе с этой девушкой отлетело от него, то хорошее, облагораживающее влияние, которое она оказывала на него, и он совсем отдался своей бесшабашной жизни. К этому времени относится его знакомство с В., который быстро понял, что он легко может использовать А. и сделать его орудием для своих целей. Он сделал вид, что дружески к нему расположен, и систематически подпаивал его. К себе его он принимать, однако, избегал, с женой не знакомил, а когда А. заходил к нему, то уводил его куда-нибудь выпить или выносил ему бутылку и с последней его выпроваживал.
«Ты что, Гриша, коньячку?», спрашивал он и так или иначе его выпроваживал. В. показался Григорию Яковлевичу очень интересным человеком: это был веселый собутыльник, с которым они сразу подружились и перешли на «ты». Он ему проповедовал, что не надо корпеть над книгами и работой, надо уметь жить красиво и т. д., рассказывал об Италии, о красоте ее природы, о приятности жизни там и... подпаивал коньяком... Однажды он заявил ему, что надо украсть большое количество платины у одного старого его знакомого, — друга отца, — и предложил А. играть роль пособника, отвлекающего внимание жертвы, занимающего ее разговором в то время, когда другие соучастники будут совершать похищение шкатулки с платиной. А. согласился, но выше описано, как он испугался, когда обнаружилось действительное намерение В. убить К. своим испугом он «сорвал дело». Однако он пошел с В., которого теперь должен бы был окончательно раскусить, на второе дело, — на убийство Гребнева. Допустим, что он, идя, не знал, что будет убийство, все равно к краже он способен. Он не прочь поживиться чужим и приобрести чужое имущество похищением или обманом. К этому у него есть предрасположение, благодаря которому с представлением о приобретении чужого имущества связываются антиципации известных чувственных удовольствий, антиципация сильной выпивки. Вследствие своего алкоголизма и намечающегося уже у него алкогольного вырождения он с особенной отчетливостью и яркостью предвкушал наслаждение этой выпивки и стремился в силу этого - к преступлению. У него просыпался некоторый протест против последнего, но лишь в первом случае протест этот, — и, то лишь против убийства, — выразился с более или менее заметной силой. Во втором же случае мы этого протеста не видим, а, наоборот, видим, что, когда В. крикнул ему держать Гребнева, он схватил последнего за горло, стал было душить и лишь, потом отпустил. Таким образом, он способен и на открытое нападение на другого человека ради завладения его имуществом. Никаких внешних обстоятельств, которые в момент преступления как-нибудь особенно давили на него, не было. Внешние условия его жизни были, во всяком случае, сносны и открывали ему возможность добиваться их улучшения иными способами! Мы в праве, таким образом, признать у него известное предрасположение к бандитской деятельности, окрашенное примесью сильной наклонности к алкоголизму, но не столь резко выраженное и глубоко укоренившееся как у В. Он еще вряд ли способен сам непосредственно выступить в роли самостоятельного соучастника бандитского нападения; он предрасположен лишь ко вторым ролям, к соучастию с внушенной активностью, под руководством более активного бандита, каковым в данном случае был В. Для того, чтобы он участвовал в бандитском налете, нужно, чтобы кто-нибудь вел его по этому пути, указывал ему и руководил им. С одной стороны, однако, мы наблюдаем в его психической конституции известное ядро комплексов, в которых представление о похищении чужого имущества, даже с насилием, сплелось с живыми антиципациями известных чувственных удовольствий и образовало предрасположение к бандитской деятельности, а с другой стороны, в криминорепульсивной части его конституции мы видим значительное ослабление инстинктивного отвращения к преступлению, ослабление желания приобрести знания, а также расположения и уважения к труду. Он опустился нравственно, за последнее время сильно обленился, погрузился в бесшабашную, нетрудовую, пьяную жизнь и стал морально вырождаться под влиянием алкоголизма. Он гораздое мягче, отзывчивее, сердечнее В., не зол, добродушен, но под влиянием алкогольного вырождения это добродушие стало лишь внешней, показной чертой, вовсе не застраховывающей его от злых поступков. Его характер из двойственного, содержавшего среди господствующих в нем склонностей и склонности высшего порядка, стал на путь превращения в чувственно-эгоцентрический. В его интеллекте почти погасло стремление к знанию, хотя и прежде у него это стремление носило односторонний характер: его интересовали исключительно технические знания. Интересно отметить, что в тюрьме он сильно изменился: к его собственному изумлению у него в тюрьме пропал всякий интерес к техническим знаниям и появился интерес к знаниям гуманитарным, которыми раньше он совершенно не интересовался: к психологии, праву, философии и беллетристике, и он читает теперь книги, относящиеся к этим областям. Развивается у него сейчас и склонность к самоанализу; только сейчас он «стал копаться в себе и разлагать себя на самые мелкие части». Наказание свое он считает вполне заслуженным. Когда его привели в милицию, он там почувствовал себя спокойно и даже весело, потому что понял, что то, что с ним произошло, было неизбежным кризисом, что он совершил преступление не тогда, когда участвовал в убийстве Гребнева, а еще раньше, в августе, когда стал вести бесшабашную, пьяную жизнь. Он понял тогда, что кризис миновал, и для него наступила полоса выздоровления.
Сравнивая А. с его соучастником, нельзя не придти к выводу, что он — сравнительно мягкий человек, склонный по временам, как мы видели, к сантиментальном. Но у него так же, как и у В. и ранее описанного С., есть склонность к нетрудовому обогащению на чужой счет. У В. эта склонность сплетается с известными рассуждениями резонерского характера и с целью перенестись в новые условия жизни в Италии. У С. эта склонность сплетается с его карьеристическими планами. У А. запросы на материальный комфорт ограниченнее, чем у двух вышеупомянутых преступников: ему нужно, чтобы было на что выпить, как следует, и свободно предаваться бесшабашной пьяной жизни; у него упомянутая склонность сплетается со склонностью к пьянству. Интересно отметить, между прочим, в заключение характеристики А., что он предпочитает пить один, без компании, и не раз даже один сидел в отдельном кабинете ресторана и выпивал. Вообще он любит уединение, любит один поиграть на скрипке, чтобы никто ему не мешал. Он вообще склонен к меланхолическим состояниям, всегда казался старше своих лет и все делал с глубокомысленным видом. Центральным признаком присущего А. предрасположения является его склонность удовлетворять свою потребность в выпивке, руководствуясь одними соображениями личной выгоды и риска, отрешенно от всяких или почти от всяких нравственных ограничений. Большого риска в своем преступлении он не видел, рассчитывая на ловкость В. и на то, что Гребнев о похищении такого большого количества платины будет молчать. Выгода от преступления была очевидна. Сладость выпивки им предвкушалась. Он и согласился.
Приведенных выше примеров достаточно в целях общей характеристики, чтобы сделать ясным основное различие между эндогенными и экзогенными преступниками, и мы можем теперь, — сделав предварительно несколько общих замечаний о приемах установления в отдельных случаях принадлежности субъекта к той или иной основной группе, — перейти к специальному исследованию каждого из этих типов.
III.
У экзогенного, преступника отдельный криминогенный комплекс, — в виде мысли об известном преступлении, соединенной с желанием его совершить, — становится центром ассоциаций и получает господство в сознании благодаря тому, что человек находится не в обычном своем состоянии, а в состоянии исключительном, под давлением известного внешнего события, причиняющего или грозящего причинить ему или кому-либо из его близких серьезные страдания. Стремление к преступлению возникает и развивается у него благодаря более или менее живому предощущению того облегчения своего положения, которое он может получить путем преступления.
У эндогенного преступника мы находим уже образование на почве известных его склонностей склонности к преступлению, ассоциацию представления известного преступления со склонностью к такому образу действий, который доставляет ему большее или меньшее наслаждение, заключающееся не в одном освобождении от страданий, хотя, быть может, вместе с тем освобождает его и от известного страдания. Антиципация этого наслаждения и является Движущей силой роста стремления к преступлению. Та склонность, с которой у эндогенного преступника ассоциируется образ известного преступления, состоит из ряда координированных комплексов, благодаря которым с представлениями самого процесса совершения этого преступления или определенных его последствий соединяются живые антиципации приятных ощущений или чувств и, благодаря последним, сильный импульс к этому преступлению.
Решение вопроса о том, принадлежит ли данный преступник к числу эндогенных или экзогенных, сравнительно просто, когда характер и обстановка совершенного преступления таковы, что цели, руководившие мотивы и взгляды преступника вполне ясны, или прямо и достаточно полно высказаны им самим, при чем в искренности его сомневаться не приходится. Тогда нередко можно сделать вывод относительно наличности или отсутствия у субъекта предрасположения к известному преступлению, и .остается лишь суммировать, систематизировать и отчасти, быть может, дополнить полученный материал. Но чаще всего таких высказываний со стороны преступника и таких комбинаций обстоятельств, из которых прямо распознавалось бы отсутствие или наличность предрасположения к преступлению, не бывает, и об этом приходится судить на основании совокупности данных, полученных без помощи самого преступника или даже вопреки его воле и желанию. Большим подспорьем в этих случаях может быть, прежде всего, справка о судимости, документально удостоверенное уголовное прошлое субъекта. Однако, надо остерегаться придавать этой справке безусловное значение. Неоднократная преступная деятельность вовсе не всегда свидетельствует о том, что преступник является носителем эндогенного типа. Большое значение имеют те обстоятельства, при которых субъект совершил каждое из своих преступлений, насколько близки эти преступления друг к другу по характеру и времени и как субъект жил в промежуток между ними.
Затем, необходимо внимательно исследовать те внешние условия или события, при которых субъект совершил данное, преступление. При этом необходимо считаться с настроением субъекта в тот момент, когда на него действовали толкнувшие его на преступление внешние обстоятельства. Сила давления внешних обстоятельств на человека очень различна, в зависимости от того, в каком настроении находился субъект в момент их действия, какие психические процессы у него в это время происходили и могли нейтрализовать, ослаблять или, наоборот, усиливать производимое данными обстоятельствами впечатление.
Серьезное внимание надо обратить еще на следующее:
Ради какой именно потребности учинено преступление?
Ради какого именно из приносимых преступлением результатов оно совершено?
Какое упорство и настойчивость проявлены, при совершении его?
Как велико проявленное преступником пренебрежение к интересам других людей и общества?
Действуя в различных направлениях, преступление всегда приносит ряд последствий для потерпевшего, близких ему лиц, для учреждения или предприятия, в котором работал потерпевший, для всего общества, для семьи преступника и т. д. Преступник всегда действует ради некоторых из этих последствий, и надо выяснить, ради каких. Надо выяснить также, как он удовлетворял данную потребность в других случаях, если она у него повторялась, какие ассоциации сложились в его мышлении относительно средств и способов ее удовлетворения и каким образом он удовлетворяет потребности, всего ближе стоящие к данной. Большое значение, далее, имеет сила, с которою пробудилась данная потребность, возбудимость у субъекта того чувства, голос которого слышится в данной потребности. Важно также выяснить, какие способы удовлетворения данной потребности казались субъекту возможными и в силу чего именно он выбрал преступный способ. Так как преступление представляет собою такой способ удовлетворения потребностей, который у большинства людей встречает достаточно сильные, противодействующие ему комплексы, то очень существенно выяснить, какие из обычно встречающихся противодействующих комплексов отсутствуют и какие имеются у данного преступника. Взгляды последнего на тот круг отношений, к которому относится данное преступление, а также имеющийся у него запас идей, с помощью которых может быть произведена моральная и социальная оценка деяния, и сила сопровождающего эти идеи эмоционального тона, также имеют большое значение для отнесения субъекта в ту или иную группу. По наличности или отсутствию у субъекта одних комплексов можно судить о наличности или отсутствии у него других.