Развитие Чувствующего взрослого 2 страница
Моя кожа, подавая сигнал тревоги внезапно покрылась крапивницей, выдавая реакцию на лекарства. Дерматолог назначил ежедневные инъекции и запретил принимать болеутоляющее, пока не пройдет сыпь.
Слезы наворачивались мне на глаза. «Я не понимаю. Боль так ужасна, что она запускает во мне прежние механизмы. Я снова испытываю желание умереть. Мне необходимо лекарство, которое держало бы боль на уровне, который я в состоянии вынести».
Доктор Дэнилчак посоветовал мне попробовать ежедневный лечебный массаж, полагая, что это поможет мне выдержать боль, пока я дам своему организму очиститься от лекарств. К счастью, это сработало, и боль оставалась ниже порога саморазрушения.
Две недели спустя врач по-прежнему разводил руками в недоумении. «Я озабочен, поскольку температура продолжает держаться на уровне тридцати девяти, и я понятия не имею, что является тому причиной».
«У меня не проходит озноб. Каждый день около четырех часов температура поднимается до сорока. Она не опускалась ниже тридцати семи всю неделю».
Врач сунул руки в карманы белого халата. «Анализы крови, сделанные вчера, дали отрицательный результат. Я не знаю, что еще мы можем сделать для вас».
Он прислонился к стене и продолжил: «Поскольку удаление матки является «половой» операцией, насколько мне известно, она способна инициировать воспоминания, если пациент в прошлом пережил сексуальное насилие. Не это ли происходит с вами? Вы не собираетесь вернуться к терапии с доктором Дэнилчаком?»
Я была поражена. Я разговаривала со своим гинекологом в Скотсдейле сегодня утром, и он сказал мне абсолютно то же самое».
Вернувшись домой, я стала ждать, когда позвонит доктор Дэнилчак. Он уехал в отпуск за город, обещая позвонить на неделе, чтобы узнать, как я себя чувствую. «Мэрилин, - сказал он, - Я тут думал об одной клиентке. Ей удалили матку, и в результате у нее пробудилось множество старых воспоминаний о сексуальном насилии. Может быть, в этом и есть причина нынешнего обострения твоей головой боли?»
Я тяжело опустилась в кресло. «Пит, это не может быть простым совпадением. Ты третий человек, который предположил эту взаимосвязь. Есть ли у меня шансы пройти у тебя терапию до того, как я отправлюсь в Аризону на две недели?»
«даже если мне придется работать по ночам и выходным, я найду для тебя время. Не волнуйся. Мы приведем тебя в порядок. Мы с тобой не для того прошли через весь этот ад, собрав тебя по кусочкам, чтобы дать тебе развалиться теперь!»
знакомая комната для терапии. Крики ярости снова хлынули фонтаном из какой-то мерзкой бездны глубоко внутри меня, но на этот раз это было новые, незнакомые слова.
Мой Плачущий обиженный ребенок страшно перепугался: «Не тащи меня обратно туда вниз! Там плохо! Я не хочу туда идти. Там страшно. Пожалуйста, не спускай меня в эту дыру!
Я больше не желаю этого делать. Я слишком устала. Пожалуйста, больше не делай больно моей голове. Я не хочу смотреть на этот огонь. Не знаю, что это за свет. Нет! Уберите это! Огонь, огонь. Лицу так горячо. Прошу вас, пожалуйста, не делайте мне больно!»
Неистовая истерика ввергла меня в глубины моей бездны. Я падала быстрее и глубже, чем когда-либо прежде.
«Уберите свет. Уберите его, уберите его! О, пожалуйста, нет, нет, нет. ТОЛЬКО НЕ ВГАЗА! О, Боже, пожалуйста! УБЕРИТЕ ЭТОТ СВЕТ!
Пожалуйста Пит, помоги мне остановиться! Мне еще никогда не было так плохо. Я не перенесу этого!»
Доктор Дэнилчак утешил моего Плачущего ребенка, но в его голове звучало беспокойство. «Я провел возле тебя сотни часов, пока ты оживляла в памяти изнасилование. Но я уверен, что сегодня ты ощутила самую сильную панику и ужас, которые я когда – либо видел. Что это за свет? Что они делают с тобой?»
Дрожа и всхлипывая, я произнесла: «Не знаю. Я не знаю. Но что бы это ни было, это так страшно, что мне начинает казаться, будто я лишаюсь рассудка. Я действительно на грани безумия».
Терапия продолжалась. Проходили дни, жуткие дни, приносившие с собой новые открытия, страшные и отвратительные: меня держали вниз головой и волокли к черной дыре – должно быть, в погреб. Меня окружают мужчины, видны только белки их глаз и белые зубы. Они ухмыляются, подходят все ближе, ближе, ближе. В руке одного из них - зажигалка. Они не дают мне закрыть глаза.
Они говорят, что собираются выжечь мне глаза,
Мой Плачущий обиженный ребенок верил, что они выполнят свое садистское обещание. Разве они уже не исполнили все прочие угрозы?
Ужас, превосходящий всякие границы, соединился с последним выплеском моей воли остаться в живых. Сопротивление с новой силой хлынуло из почти разрушенной внутренней сущности. В неистовом бешенстве меня ударили, и я лишилась сознания.
Меня бросили умирать. Очнувшись, я вела себя как безумная. Маленькая девочка корчится, белая, голая, на черной грязной земле. Ручонки хватают воздух, странные звуки льются из горла. Животные звуки. Рычание. Злобное. Безумное.
Я наблюдала на расстоянии, и мое сердце разрывалось на части. Я приблизилась к измученному маленькому ребенку и подхватила его руки. «Бедное, несчастное дитя. Я не могу так тебя оставить. Я не оставлю тебя. Обещаю, я буду о тебе заботиться»
В тот вечер я достала свой старый дневник и принялась описывать чувства, которые принадлежали не только мне, но и множеству детей во всем мире:
Крики как это несутся и вторят безумия звукам,
Опаляя пространство и время, своей след оставляют.
В прошедших столетиях и прожитых днях заключают
Они мириады охваченных страхом детей,
Которых подвинули к самому краю,
К бездне, вмещающей необъяснимый ужас.
Безумие кружит, тыча костлявые пальцы в податливый
И беззащитный разум невинных душ,
доставленной болью в садизме своем наслаждаясь,
Когтями сдирая непрочные покровы реальности.
Позже мы с доктором Дэнилчаком, двое разумных, с развитой логикой взрослых людей, сидели в комнате и обсуждали этого лишившегося рассудка ребенка.
Я качала головой, пораженная новой информацией, которая мне открылась. «В своей теории я полагала, что в результате тяжелой травмы некоторые дети могут выйти за грань психоза. Теперь я уверена в своей правоте. Когда я писала об этом, то не догадывалась, что пережила это на собственном опыте».
Приподняв брови, доктор Дэнилчак заметил: «Да, именно это и произошло с твоим бессознательным. Но к счастью, у тебя от рождения была сильная личностная структура и любящие, заботливые родители. В результате сопротивление твоего «Я» оказалось выше, чем это свойственно восьмилетнему ребенку».
Я устроилась поудобнее на знакомой подушке и продолжала его мысль. «В результате я оказалась способна разделиться на части и сформировать сильного Контролирующего ребенка. Он полностью скрыл моего обезумевшего Ребенка, чтобы сущность Мэрилин Рэй могла уцелеть».
Доктор Дэнилчак откинулся в своем глубоком кресле рядом со мной. «Только подумай, как много людей оказались не столь удачливы, как ты. Они до конца своей жизни будут вынуждены находиться в учреждениях для душевнобольных».
«Пит, я продолжаю считать, что способность к разделению на части, когда боль становится невыносимой, - это именно то, что сохраняет ребенку рассудок».
Пока мы продолжали беседовать и строить теории, я вспоминала часы, проведенный в этой комнате, когда мой Взрослый отчаянно балансировал на грани между разумом и безумием, между жизнью и смертью.
Я бросила взгляд на сильные, добрые руки доктора Дэнилчака, покоящиеся у него на коленях. Эти руки так долго держали «спасательный трос», за который я цеплялась. И мой Ребенок, и мой Взрослый чрезвычайно нуждались в нем, в его мудрости и его силе, чтобы выжить. Да, я стала зависима от него (и от Бабетт) на тот период, когда я проходила терапию. Смертельно перепуганный восьмилетний всегда зависим.
Доктор Дэнилчак был единственным, кто помог мне найти и взрастить своего Естественного ребенка. Я нежно любила его как терапевта, наставника и друга. Он спас мне жизнь.
Но это было почти четыре года назад. С тех пор я сознательно работала над расширением своей системы поддержки. Из-за терроризирующего меня «света» мне вновь понадобился доктор Дэнилчак и эти десять дней терапии. Но в остальном моя зависимость от него постепенно убывала и, наконец, исчезла вовсе. Похоже, я выздоравливала.
Хрупкая броня
Два дня спустя, стоя перед зеркалом в ванной комнате, я внимательно изучала свое отражение. Глаза больше не сочились болью. От Берлингема до Феникса, от терзающей боли – к выздоровлению, из комнаты для терапии – к съезду спикеров.
Подкрашивая губы, я вспомнила совет, который Флоренс Литтауэр давала выступающим: «Всегда выглядеть профессионально и быть готовым уложить свою историю в три минуты».
Три минуты! Да разве можно сжать мой рассказ до трех минут!
Я промокнула губы салфеткой, поправила юбку и попыталась приструнить свой страх. Я не только готовилась впервые принять участие в съезде Национальной ассоциации спикеров – существовала некоторая вероятность, что мне предложат выступить этим утром. Всех новых участников попросили отпустить свои визитные карточки в шляпу. Двое из нескольких сотен, впервые участвующих в этом съезде, будут выбраны для того, чтобы произнести импровизированную трехминутную речь.
Не успела я занять месть рядом со своей сестрой Мэри Сью, и шестью другими членами команды КЛАСС, как ведущий достал из шляпы карточку и объявил: «Нашим первым выступающим сегодня будет Мэрилин Мюррей».
Мэри Сью разинула рот, я же почти не удивилась. Направляясь к трибуне, я напомнила себе: ничего не бывает случайным.
Менее чем через две минуты, когда я окончила говорить, зал встал и бурно зааплодировал. Через какое-то время ко мне подошел высокий мужчина. «Привет, меня зовут Ричард. Я хотел спросить, не могли бы мы встретиться завтра за ланчем. Мне бы очень хотелось побольше узнать о том, чем вы занимаетесь».
Наша беседе за ланчем оказалась столь оживленной, что мы возобновили ее за ужином и проговорили до глубокой ночи. Перед тем как попрощаться, я показала Ричарду мои фотографии и образцы моего почерка в период терапии.
«Мэрилин, - вскричал он в изумлении, - не может быть, что это вы! Я бы ни за что вас не узнал».
Пристально разглядывая листок в линейку из моего дневника, на котором я вывела каракулями – «Я не умею писать, мне всего восемь» - он уперся пальцем в строчку в середине страницы. «Взгляните, Вы написали: «Свет делает больно моим глазам». Вы говорили мне, что до недавнего времени ни о каком «свете» не помнили. Однако Вы сделали эту запись тотчас после вашего «вулкана», почти четыре года назад. Видимо, Ваше бессознательное пыталось рассказать вам о том мучительном всеете еще в самом начале».
Я потрясенно уставилась на страницу. «Прежде я никогда этого не замечала. Помнится, сразу после того, как я сделала эту запись, я подумала, что речь идет о свете фар автомобилей, проезжавших мимо».
На следующее утро, за завтраком, стоя в очереди, я заметила приближающегося Ричарда, который выглядел изможденным и каким-то взъерошенным, что никак не вязалось с его прежним элегантным видом.
«Леди, ваше вчерашнее выступление длиной в минуту и пятьдесят пять секунд, изменило мою жизнь. Вчера ночью, после того как мы расстались, я еще долго бродил. В прошлом году умер мой отец, и я до сих пор не разрешал себе переживать свое горе в связи с этим. Наш вчерашний разговор позволил мне войти в контакт со своими чувствами и посмотреть в лицо собственной боли».
Срывающимся голосом он продолжил: «Я всю ночь бродил в пустыне и впервые позволил себе оплакать своего отца. Какое же это целительное переживание!»
В последующие три дня люди подходили ко мне в коридорах, в комнатах для отдыха, в тихих уголках; все они хотели поделиться со мной болью своего детства. Они обнимали и благодарили меня за это.
В тот вечер на торжественном банкете по случаю закрытия съезда я не находила себе места. Господи, не может быть, чтобы все это просто «случилось». Ты по прежнему ведешь меня через все эти события с такой скоростью, что я не успеваю к этому привыкнуть. Как бы отреагировали эти люди, узнай они, что мне предстоит делать завтра?
Вернувшись в номер, я сняла и повесила на вешалку свое расшитое блестками платье. Взглянув на часы, я обнаружила, что для сна у меня осталось совсем немного времени.
День настал чересчур быстро. Я встала и натянула на себя однотонную юбку из грубого хлопка и фланелевую рубашку. Убирая в чемодан драгоценности, я глянула в зеркало – убедиться, что лицо и прическа выглядят как можно более скромно. Я выскользнула из гостиницы, покидая этот волшебный увлекающий мир, где свобода и безопасность считаются чем-то само собой разумеющимися, и приготовилась войти в совершенно иную реальность, где подобной роскоши не существует.
Утром того дня взрослые насильники и растлители малолетних ожидали встречи со мной в тюрьме строгого режима на юге Аризоны.
«Взгляни туда, Мэрилин. Это там».
Я посмотрела, куда указывала рука доктора Мэйзена, пока автомобиль двигался по дороге через пустыню. Здание тюрьмы, до которого было еще далеко, казалось маленьким и ничем не примечательным.
«Мэрилин, я ужасно рад, что ты наконец-то решилась приехать. Я знаю, что тебе было непросто пойти на это. Я целых три года твердил им о тебе. У нас есть даже длинный список людей, которым не терпится тебя послушать».
«Хотелось бы знать, многие ли из них по-прежнему захотят прийти, после того, как узнают о моей скандальной кассете от сегодняшних участников».
Доктор Мэйзен не терял энтузиазма. «Думаю, тебя удивит их смелость. Лечебная программа для людей, совершивших преступления на сексуальной почве, проводится в двух трейлерах в самом конец административного двора. Порой человеку требуется много лет, чтобы набраться мужества «пройти сквозь строй» через открытое пространство к этим трейлерам».
«С трудом представляю, как они на это отваживаются. Ведь тогда всем становится известно, какое именно преступление мы совершил».
«Так и есть. В тюрьме насильники и растлители находятся на самом дне неофициальной иерархии и считаются «законным» объектом для серьезного насилия со стороны других заключенных. Решившись пройти этот страшный путь к трейлерам, они тем самым признаются, что они насильники и извращенцы. Поэтому преступник должен иметь искреннее стремление измениться, прежде чем он совершит этот шаг».
«Выходит, они делают это не для того, чтобы заполучить характеристику о «твердом намерении встать на путь исправления» в свое личное дело?»
«Вовсе нет. Фактически, я обнаружил, что большинство мужчин в здешней терапевтической программе работают с большей отдачей, чем мои заключенные на воле».
«Сколько заключенных во Флоренсе совершили половые преступления?»
доктора Мэйзена, казалось, несколько позабавил этот вопрос. «В том-то весь и фокус. думаю, большинство из тех, кто находится в этой тюрьме, в прошлом совершили то или иное половое преступление. Многие из них ни разу не были признаны виновными в этом или намеренно признавали себя виновным в совершении иного преступления, чтобы суд не рассматривал обвинения в половом преступлении и оно бы не фигурировало в их деле».
Разговор смолк, когда доктор Мэйзен свернул с основного шоссе. Теперь наш конечный пункт маячил прямо перед нами, грозный и внушительный: Флоренс, тюрьма Аризона – бескрайнее пространство бетона над сухой землей, окруженное высоким забором с колючей проволокой.
Вооруженный конвой верхом патрулировал поля за тюремными стенами, где осужденные пропалывали уходящие вдаль хлопковые поля. Раннее утреннее солнце поблескивало в воде ирригационных каналов, приносящих влагу в сухую, выжженную пустыню. Яркие зеленые растения смотрелись довольно странно на фоне сторожевых вышек с пулеметными гнездами и часовыми в форме.
Охранник у ворот проверил удостоверение личности у доктора Мэйзена. Он долго искал мою фамилию в своих бумагах, затем махнул рукой, пропуская нас внутрь. Доктор Мэйзен припарковал машину. Я глубоко вздохнула, когда мы вышли на пыльный двор и направились к невинным на вид трейлерам.
Июльское утро уже раскалилось до тридцати семи градусов. Зайдя внутрь, я порадовалась обдавшей меня волне прохладного воздуха. Мужчины, которых я увидела, ничуть не отличались от обычной дружеской компании; но каждый из них был осужден не менее, чем на пять лет. Что происходит у них внутри? За их непробиваемой броней? Что, если мне не удастся пробить их защиту?
Пока мужчины рассаживались по местам, я мысленно перебирала список, который дал мне доктор Мэйзен:
· Джордж; белый в возрасте 29 лет. Обвинен в изнасиловании и угрозе физического насилия, приговорен к тридцати годам тюремного заключения, отсидел шесть лет.
· Тони; латиноамериканец, возраст 26 лет, обвинен в изнасиловании, осужден на срок до семнадцати лет тюрьмы, отсидел пять лет.
· Карл; черный, возраст29 лет, обвинен в изнасиловании, осужден на срок от десяти до двадцати лет тюрьмы, отсидел семь лет.
· Том; белый, возраст 38 лет, обвинен в растлении малолетних, приговорен к пяти годам тюремного заключения, отсидел три года.
· Дэвид, белый, возраст 38 лет, осужден за растление малолетних. Приговорен к пяти годам тюрьмы, отсидел три года.
· Эрл; черный, возраст 35 лет, обвинен в изнасиловании, приговорен к тридцати годам тюрьмы, отсидел десять лет.
· Гарри; белый, возраст 63 года, обвинен в растлении малолетних, приговорен к пяти годам тюрьмы, отсидел три года.
· Джои; латиноамериканец\белый, возраст 32 года, осужден за изнасилование, приговорен к сорока годам тюремного заключения, отсидел тринадцать лет.
Я собралась с духом. Ты уверен, Господи, что хочешь от меня именно этого? Не думаю, что это будет легко!
Помолившись про себя, я вышла вперед и начала: «Нет, нет, только не я! У меня было безоблачное детство».
Мои слушатели оказались более внимательными, чем я ожидала, - все, за исключением одного. Джордж сидел в нескольких футах от полукруга остальных участников. Весь его вид откровенно заявлял: «держись от меня подальше!» - он сидел развалясь, скрестив руки у себя на груди. Свою шляпу он надвинул так глубоко, что глаз мне не было видно.
Ближе всех ко мне, в непринужденной позе сидел Эрл, глядя на меня с самоуверенной усмешкой, заслонившей всю его внутреннюю сущность. Вместо нее он выставлял напоказ образ «крутого Джо». Его защитный механизм, хоть и более приемлемый в социальном плане, работал не хуже, чем у Джорджа.
Карл, физически развитый и жесткий, с гордостью носил огромную шевелюру в стиле «афро». Он изумил меня своими слезами, когда я рассказывала про свой «вулкан». Слезы блестели на его темнокожем лице, но он и пальцем не пошевелил, чтобы как-то скрыть из существование.
«Тот дом, тот плохой дом, солдаты, война, падают бомбы!»
кожаная куртка, на которой красовались пестрый дракон и слово «Сайгон», скрипнула в углу, когда ее владелец затушил четвертую сигарету в банке из-под кофе. Том дергал сбея за тощую бородку, пытаясь отделаться от воспоминаний о грохоте орудий и воплях смертельно перепуганных детей и раненых товарищей.
«Миленький Боже, прошу, не дай этому со мной случиться!»
Дэвида душили слезы, рука сжимала маленький крестик, приколотый к воротнику. интересно, не использует ли он свое христианство, как защиту, полагая, что ему уже не нужно работать над своими проблемами, поскольку отныне они уже прощены?
«…я продолжала оставаться восьмилетним ребенком шесть недель. Вот как выглядел мой почерк».
Смахивающий на дела Гарри поддался вперед, с интересом кивая головой при появлении на экране очередного слайда. Он кротко улыбнулся мне, когда я вновь отключила свет и достала свои бутылки с «морями боли».
«Эта бутылка изображает мальчика, чьи мать и отец не проявляли к нему никакой любви».
Прошлое неожиданно обрушилось на Джон со своей болью. Эмоции переполнили его так внезапно, что он не мог сдержать слез. Джон вцепился в стул, пытаясь взять себя в руки, пока я продолжала говорить.
Тони, у которого сильные чувства друзей вызвали недовольство, сидел, не отрываясь от пола. Долгие годы старательного приведения себя в соответствие с выдуманным образом мужчины выстроили почти непроницаемый барьер. Мачо никогда не плачет, особенно чикано.
«подчас требуется очень много времени, чтобы выкачать эти скважины».
Прошло около двух часов, и я приготовилась завершать эту часть выступления. «Я отдаю себе отчет в том, что в этой тюрьме на вас смотрят как на «худших из худших». Сколько раз вам казалось, что «всем на вас наплевать», что никому нет до вас дела? Но я хочу, чтобы вы знали, мне – есть. Если бы я не беспокоилась о вас, я не стояла бы здесь. Мне за это не платят, И я сама купила билеты, чтобы сюда прилететь. Понимаете, я здесь потому, что убеждена: вы – люди, у которых есть достоинство и ценность, личности, у которых есть право получить возможность измениться.
Но изменение это будет самым трудным из всего, что вам приходилось сделать в этой жизни. Вам придется принять полностью ответственность за свои преступления, из-за которых вы находитесь здесь. Вы также должны быть готовы заглянуть глубоко внутрь себя и вызволить того страдающего маленького мальчика, который там находится. Вам придется позволить маленькому Джон, Дэйви или Томми рассказать вам о том, что с ним случилось, из-за чего он так зол и обижен на других людей.
Я здесь, чтобы помочь вам это сделать. Я пододвинула к себе магнитофон и объяснила мужчинам, что им предстоит увидеть и услышать.
Их тела напряглись в ожидании, когда я вставляла кассету. «Взгляните на мое лицо и запомните его хорошенько. Я хочу, чтобы вы помнили его, когда будете слушать, что может сделать сексуальное насилие с ребенком, с женщиной. Запомните звуки этой боли».
Несмотря на множество занятий, проведенных в Эдоби, я по- прежнему не ощущала себя готовой к той реакции, которую вызывает моя детская невинная улыбка на экране, сопровождаемая неистовыми мучительными криками.
С усилием я взглянула на каждого из мужчин: мускулистые руки то скрещиваются на груди, но вновь опускаются: потные ладони сжимаются и разжимаются: ноги не находят себе места. Грубые костяшки пальцев погрубели от усилия, с которым руки вцепились в край сидений. Глаза отчаянно шарят по комнате, ища куда бы спрятаться от непрекращающейся детской агонии. Понемногу непомерное напряжение ослабло, сменившись волной глубокой собственной печали. Каждый из преступников как будто впервые ощутил боль своей жертвы и затем осторожно начал касаться своей собственной боли.
Когда свет загорелся вновь, почти у всех лица были в слезах. Джордж направился к двери и молча вышел вон.
Карл, колеблясь и запинаясь, начал рассказывать историю долгого сексуального насилия. «Она не поверила мне. Я рассказал маме, что делают со мной старшие девочки, а она не поверила мне. Она выпорола меня за ложь!»
Я старалась скрыть удивление. Меня предупредили, что Карл чрезвычайно редко говорит на группе о себе, тем более о пережитом насилии.
«Я рос в неблагополучном районе», - продолжал он, - «Там дети были беззащитны. Ты должен была научиться быть безжалостным, чтобы выжить. Мальчишки считали, что это было очень круто, что у меня так рано был секс. А мне было противно. Я ужасно переживал. Мне было так одиноко. Мне казалось, что моя мама и сестры ненавидят меня. По-ихнему выходило, что я всегда не прав и вдобавок безнадежен. В конце концов я решил, что раз так, пойду и покажу, какой я безнадежный. В любом случае, я ничего не потеряю. Но я потерял. Я оказался здесь. Я никому не уступал, мне не было дела до чьих-то там чувств. Я понятия не имел, как вообще устроена жизнь».
Джон повернулся к Карлу. «Да, я знаю, каково это. Меня домогалась моя тетка, когда мне было всего четыре. Мне постоянно казалось, что я плохой, и что я в чем-то виноват».
Доктор Мэйзен рассказывал мне о Джон и его потенциале. Джин вскоре предстояло принять на себя обязанности административного помощника в программе СОТП и отвечать аз составление расписания и координацию занятий. Он прошел четь ли не все курсы колледжа , доступные в тюрьме, и приобрел познания в психологии, социологии, философии и так далее. Он умел чрезвычайно ясно и четко излагать мысли (ежедневно читал словарь), имел приятную внешность и входил в специальную команду заключенных, которые вели профилактическую работу в аризонских школах, предостерегая об опасности злоупотребления наркотиками и алкоголем. То, как он выглядел и говорил, производило впечатление на подростков – он умел представить безжалостную реальность тюремной жизни. Если не случится досрочное освобождение, ему не выйти из тюрьмы до 2012 года.
Том заговорил в ответ на слова Джон: «Да, я знаю, каково так страдать. В армии меня готовили быть убийцей: и это было лучшее, что я умел. До чего же мне хотелось убить моего старика! Один раз я попытался сделать это, когда мне было двенадцать. Он как-то отвел меня в безлюдное место и избил дубинкой и хлыстом. И отставил меня там, совершенно одного, на четыре дня. Затем он избил мою мать, сломал мне челюсть, и в результате мне наложили сотню швов на голове. Вот тогда я и решил, что убью его. К несчастью, у меня было только 32-й калибр, и я всего-навсего ранил его. Когда я понял, что он остался жив, я убежал. Похоже, так и бегаю с того времени».
Эрл громко произнес: «Парни, у меня было совсем другое детство. Мои родители хорошо со мной обращались. Мне нечего рассказать вроде того, о чем вы тут наговорили». Он мельком взглянул на меня и, улыбнувшись, направился к двери. «Сожалею, но мне надо идти».
Тони, казалось, вот-вот последует за Эрлом, но, взглянув на Джон, решил остаться. «Я не могу рассказывать о том, что происходило со мной, когда я был маленьким. В моей семье было неписанное правило: никогда, ни в коем случае никому не говорить плохо о своей семье, особенно если ты мужчина. Мужчина всегда должен быть твердым и спокойным, что бы ни происходило».
Джон почувствовал, как тяжело Тони говорить, и поддержал его. «Все нормально, здесь тебе ничего не грозит. Никто не расскажет твоим. В самом деле, очень важно, чтобы ты, в конце концов, вынул из себя ту боль, которую, я знаю, ты носишь с собой повсюду».
Широкие плечи Тони дрожали, он качал головой: «Нет, нет».
Я подошла к нему и дотронулась до его сжатой в кулак руки. «Тони, я догадываюсь, каково тебе. Когда я узнала о том, что была изнасилована, некоторые члены моей семьи то же не хотели, чтобы я об этом рассказывала. Это было самым трудным решением, которое я когда-либо приняла. Я выбрала то, что было нужно для того, чтобы остаться в живых, хотя знала, что это причинит боль любимой мною семье. Это болезненный выбор, но его нужно сделать. Пожалуйста, позаботься о Тони. Только ты можешь это сделать».
Тони молча боролся со своими чувствами. Джон положил руку на плечо другу. Один за другим участники группы продолжали делиться своими эмоциями и реакциями на события сегодняшнего дня.
Заговорил Дэвид: «Когда я посмотрел на ваши бутылки, я впрямь увидел в них свое собственное «море боли». Мои родители избивал меня вилами. Но я научился их прощать с тех пор, как стал христианином. Я знаю, что прошлое – это всего лишь прошлое, и мне следует препоручить всю мою ненависть Господу: «Древнее прошло, теперь все новое». Мои грехи были похоронены в «пучине забвения». Я знаю, что больше никогда не совершу преступления, пока я держусь за Библию».
Несколько пар глаз закатились, выражая настроение участников группы. В то время как многие христиане заслужили уважение тем, что серьезно изменили свою жизнь, были и такие, кто «размахивал» Библией, используя Божие прощение как предлог не предпринимать попыток честно разобраться со своими преступлениями.
Спустя час после своего ухода Эрл вернулся. Боль душила его. «Вы правы, парни. Я подвергался насилию».
Мужчины продолжали изливать горечь своего детства. Но гораздо труднее было им говорить о той боли, которую они причинили своим жертвам. Некоторые пытались вовсе отрицать ее существование, но другие не давали им увязнуть в отрицании. Они поддерживали , ободряли друг друга, стремились бороться в этим уродством внутри себя.
Спустя семь часов я прощалась с ними у дверей. Я обняла каждого из них. Все спокойно ждали своей очереди – неуверенные, вежливые, сомневающиеся.
Когда в последний раз они чувствовали прикосновение женщины? Вот уж не думали они, что первой к ним прикоснется жертва насилия!
В тот день я увидела в них не только насильников и извращенцев, но глубоко раненых, страдающих людей. Каждый из них был создан с Естественным ребенком внутри, но этого ребенка побоями и ругательствами загнали в небытие. Теперь остался лишь ожесточенный, одинокий маленький мальчик посреди тюремного двора, который пытается остаться в живых.
Выезжая за ворота, я обернулась и увидела этих страдающих детей, маленьких мальчиков в телах взрослых людей, которые сквозь забор из колючей проволоки смотрели, как мы с доктором Мэйзеном выезжаем на свободу.
В тот момент моя жизнь изменилась. Рубежи моей жизни расширялись уже не только вперед. Теперь они расширялись также и в обратном направлении. Меня тянуло в Аризону, назад в тюрьму – туда, где я нашла боль, но также и исцеление.
Румба и ракеты
Музыка вибрировала и струилась, а с ней дрожал и воздух в зале. Я двигалась вместе со своим партнером, ощущая себя неуклюжей и свободной одновременно. Джон вел меня сначала в спокойном фокстроте, затем в веселом свинге и жарком ча-ча-ча.