Свой эксперимент над жизнью. 1 страница

Каждый должен, может и живёт своей жизнью так, как он может, пытается или каким-то образом старается или делает ради кого-то или для кого-то в той местности, в которой он привык ходить, бегать; в общем передвигаться, гулять, радоваться.

Мои фразы шокируют иногда меня, но надеюсь, что из вас побольше тех, у кого твёрдая кожа. Нам придётся драться!

Но победа здесь — смерть!

А мы должны драться за будущее!

С самими собой прежде. Прежде, чем подходить к другим людям.

Пожалуйста, не понимайте метафоры прямо, иногда они елозят взгляд, скрипят на ладонях по этим вашим линиям: скользко-скользко, противно-противно, но иногда так приятно…

ХВАТЬ!

Бывает, укусят!

Пытаюсь играть на гитаре.

Длинные ногти. Надо подстричь. Как учила мама. Наверное, она была прекрасной женщиной.

Что бы из меня не летело — всего лишь выдумка. Подумают: псих, психопат, гомик, обезьяна, пидор, сучара, гавнарь, пидорас, уёбок, жопошник, гнида, гнильё, пидорас.

Я сделал выбор быть не победителем. И, похоже, правда, не стал им.

47 лет, и ты ничего не добился: лежишь и думаешь каждую секунду, ковыряясь небрежно в прошлом; понимаешь вдруг, прошлое твоё — два-три дня до сегодня, а потом, жадная пустота уничтожающая каждый твой «старый» день.

Когда возник сей кошмар?..

— Когда?.. — кричу я на себя и ударяю кулаком о стену; кричу ещё: — Когда? Вспоминай же! Мразь!

Но я не помню.

Лишь сейчас, погружаясь всё глубже с каждым разом, во мне что-то просыпается. Жадное!.. Да жадное такое, что ему не жалко моего тела!..

Я готов спалить своё тело, лишь бы не проснуться и понимать: ещё один день прошлого потерялся в жуткой обойме каждодневности.

Не так давно я стал математиком: буквально сегодня, пока дымил порохом; сейчас вот…

На руке что-то… Какая-то сыпь. Пойду, помочу в воде. Промою мылом.

Перечитал.

Хочу быть математиком; высчитаю, в какой срок я забываю прошлое.

Отметим время: 15.27 27.12.2013 года;

теперь произведём значимое событие и запишем его в дневник.

Так, играю на гитаре.

Записал.

Ух, неплохо получается.

Неплохо, неплохо, но когда потом слушаешь это в реальности, только уши вянут.

Хорошо, что это забывается потом.

Иногда, слушаю свои записи, — их мало, — нападают реалистичные образы, — бывает, думаешь, как бы не наебнуться с окошечка.

1. Вызов (вымогательство и что-то крайне запутанное)

2. Строчка (завуалированная стыдоба природной ущербности)

3. Дочка (всякие муравьиные проблемы)

4. Выход

МОЙ ЗРИТЕЛЬ НЕ УНИМАЛСЯ, А Я КРИЧАЛ И ПАДАЛ.

Я УМОЛЯЛ, НО ИМ КАЗАЛОСЬ, БУДТО Я КЛОУН. И ПРАВДА…

КЛОУН.

Мистическое желание угасло, но появилось новое. Я сообразил: «Так точно!» Точно… Раз приказал, так нужно сделать! «Давай, сопляк!» Хорошо…

Всё же улыбка иногда появляется.

Гений

Он лежал неподвижно в своей тёмной, однако уютной, но пустой комнате. Шторы запирали дневной свет, поэтому темнота лишь украшала все мелкие детали, которые мог бы заметить тот, кто видел хорошо в бездыханной темноте. Но фантазия отдыхала тоже, и видны были мелкие колебания воздуха, толкающегося об его грудь; именно поэтому лёгкая прохлада угощала его открытые, бесстрашные стопы. Они совсем замёрзли, и он шевельнулся, подогнув тёплое одеяло под себя, испустив дух; теперь он утонул и заблудился внутри образов и сказок бытия.

Центр его отчётливо слышал всюду звуки и перекаты тонов, образующих сладкий вакуум и солидный изыск цветов, обрастающих гаммой; она, подобно фортепьяно, играла оттенками и накладывала, фальшиво, правда, истинный комфорт на звуки. «Амальгама» прекрасное слово, чтобы украсить этот сад Эдема из жутких страстей самого яростного поклонника Христа, Бога. Прометей гордится своими сыновьями, но если у него нет сыновей, тогда ему некем гордиться. Феминизм укрепился на стенках вершины, а облако гасло вместе с крепким ливнем, бьющим о стенки черепа; чело проткнуто внешним светом, а запах ливневого танца захватила сухость, смешанная со свежими цветами. Гений внезапно покрылся потом…

Дыхание его провоцировало смех недостойных, но жутко бы было, если б сам он решил посмеяться в этот момент, ведь лицо его исцарапал холод и сама реальность, тошнотворно бьющая по центру Вселенной, коим он временно стал, чтобы снискать убежище для сна. Оранжевый горизонт лелеял трагическую память о предках, о воинах, о войне, о бутылке пива, сигаретах и наркотиках; единство душ покинуло эти страницы, а радостные ушли в небытие. Готическое здание смотрело с холма вниз, где текла дорога, погребённая в камнях и в своей неуверенности: дорога вверх не казалась идеально-ровной лестницей, когда он наконец-то отомкнул зеницу оков. Глаза открылись.

— Сара, — прозвучал нелепый голос и неидеальный, хриплый, вязкий; утонул он во мраке одиноких стен и не был никем услышан. — Сара, — крикнул он ещё раз, теперь уверенней, чем прежде, однако уверенность не прорвала вакуум, что создался около тела бездыханной горничной.

Третий раз не стал он ничего произносить; это посчиталось бы глупым даже для немого космоса. Он резко кинулся глазами в сторону штор, что тяжело падали на пол, вместе с тонкими лучами света, угощавшими пол через изгрызенные молью дыры. Так же и космос украшают чёрные дыры, откуда даже свет не смог бы пропеть дикие свои песенки, а дыхание смогло бы, наконец, погаснуть.

Ковёр смело принял стопы нашего творца, и он направился из своей просторной комнаты в коридор, бесконечно дымящийся из трубы проёма, чрез который гений шёл вперёд. Музыка скрипа тонких виолончелей и шестидесяти трёх других инструментов окутывала томный коридор, жадный на цвета и краски: испускались в свет лишь тёмные, коричневые и серые. За творцом шла и его душа, только шаг её был краткий, осторожный и поддержанный верёвками, спускавшимися с неба. Гения же держали одни лишь ноги, а ногти были ровно обрезаны той, что недавно испустила дух.

Внутри его хлестало по коже и органам жирное беспокойство, но гений знал, что из этого он вычленит свободно пользу, только вот когда он переступил порог служанки, тогда и началось случайное образование новых ассоциаций и беспамятство.

Сара была прелестью его очей, и никто не знал в этом кирпичном доме, почему именно она стала красивой этикеткой его откровений и жилища. А теперь никого не было, а он смотрел, как она лежит, но не мог и подойти даже, хотя не раз делал так, когда её тело дышало; сейчас в её теле, возможно, оставался лёгкий осадок грусти, ведь она так и не повидалась с ним…

Искажённое прошлое ударяло в сердце, то принимало напор и стучало дальше, браня волосы, что сединой ударили новую эпоху старости; закрытые часы отбарабанили свой гонг, а подметальщик взял отгул на некоторое время, поэтому путь до больницы был ужасен и долг. Он звал его. И хрупкое тело только поэтому вскочило под жертву, кровь разукрасила широкую спину, отправив русло на левую ягодицу, затем застыло где-то на середине ноги; так и не доползла до пола.

Они шли, будто знакомые, молча и скованно, но ему ещё было и трудно тяжело переваливаться с одной ноги на другую; труп, подобно платью, закрывал часть его груди, а руки безобразно свисали и двигались в ритм шагу, украдкому и вечному; теперь кровь обхватила всю стопу, и крошки эти хлебные начали тянуться по всему дому.

Он побрёл, надеясь на чудо, но чётко понимая, что мир не таков, вперёд; где-то, чуть сбоку, торчала дверь, полуоткрытая, манящая войти, но зайдя, мы ничего не увидели. «В следующий раз она не сможет нас обмануть, Сара, правда?» — прокрутил он в голове и задел рукой алые губы горничной. Её лицо мёртвым глотало последние куски света, тело онемело и уже походило на доску: тепла в нём было столько же…

Отчаяние, гневное отчаяние, трусость и позор разукрасили дорожку перед их телами, его ногами; он дышал тонко, но иногда дыхание его становилось беспокойным, и гений начинал шептаться с трупом, чтобы тот хоть его смог понять.

— Бедная Сара, — тихо и неуклюже пролилось изо рта для неё сквозь тонкие вибрации гортани. — Сара, неужели ты больше не сможешь гордиться мною?..

Она не отвечала, однако творец не мог подавить в себе спокойность; он продолжал вещать:

— Сара, прости, возможно…

Он задумался, ведь прощения ему было не за что просить. «Так почему же я прошу его? Неужели я считаю себя виновным в смерти столь тщательной и простой души? Боже, я решил и в этом никак не связанном со мной случае почему-то взвалить всю тяжесть мысли о грехе на свою душу!» И он плёлся дальше.

Теперь он не решался заговаривать с трупом, но холод его просторных глаз сыпался на лестницу, где он вдруг решил передохнуть; труп сильно давил ему на плечи, поэтому он медленно стянул её пластмассовое тело, в котором отражалась судьба всех тех, кто не умеет быть живым. Она присела рядом, подобно желанному ангелу, но говорить до сих пор не смела с ним.

«Может быть, это она хочет извиниться передо мной, а я лишь трактую так её ушедшие из мозга мысли?» И он встал резко, обошёл её, сидящую на краю этой длинной лестницы. Каменный пол заразил трупа своим онемением и тот продолжал молчать, прикасаясь лишь лицом к свету; остальные части тела были прикрыты и убраны под тёплые одежды. Даже стопы, что обычно не берёг сам гений, теперь находились в тепле…

И вот, Гений вознёсся над спиною жертвы и не смог удержать свои руки, он обнял её, и не смог удержать свои слёзы, он зарыдал. Радуга внезапно угостила тёмные коридоры своим вкусом, а цвета расползлись по всем тротуарам и местам, где вскоре пройдут наши герои. Внезапно Гений встрепенулся, ведь он ощутил тепло и кровь… Наша служанка была убита, поэтому лежала в той комнате совершенно бездыханно. Гений вдруг ощутил суровую преграду, но точно знал, что нужно обернуться…

«Повсюду кровь!.. Как же я её не замечал раньше?» — он испугался и откинулся назад, ударившись о стеклянный труп, который рассыпался и скатился по лестнице до самого прохода… Гений теперь остался наедине лишь с кровью. Дверь же внизу резко распахнулась, и ветер забежал без спроса и желания, но ему необходимо было приютиться в этом месте, чтобы развеять пыль и скуку. Сначала осторожно, но, а потом небрежно он кидал вокруг тела листья и изувеченные цветы; вскоре он утих и улёгся рядом с трупом.

Ноги вдруг устали меня слушать, решили убежать в свою комнату и запереться там; дверь, эта тяжеленая дверь захлопнулась, и я остался один на один с темнотой шторы и страхами детства. Здесь всюду бегали жуки и насекомые, залазили мне под самую кожу и скитались там, но ничего не находили и умирали, убивая меня изнутри, моё тело гнило и сдыхало, но душа пылала и этим огнём сжигала останки трупиков, которые выходили вместе с газами в нашу атмосферу. Солнце научилось каждый вечер отворачиваться от меня, а Луна каждое утро пряталась в лучах светила; никто из них не хотел наблюдать меня целые сутки, да и я сам уставал, падая в омут кровати каждый поздний вечер. В памяти просыпались тугие и мелкие иррациональные даты: то ли это было очередное будущее, то ли прошлое, которое приукрашалось, либо принижалось моим сознанием; оно и во сне даже не спало, ведь я чётко понимал, что сплю. Иногда было горько от этого, но реальность плакала…

И наставал тогда очередной, будто в исчерченной тетради, день.

Я поднялся вверх, затем снова спустился на этаж ниже и встал рядом с лестницей. Сара до сих пор лежала перед виляющейся открытой дверью. Мне стало жутко некомфортно, но понять, что мне нужно делать, я не мог. Приближаться к ней было жутковато — кровь окружила её труп со всех сторон, а я не понимал, почему вообще она бездыханна и мертва. Голова начала кружиться, глаза помокрели, но слёз уже не было.

По следам я дошёл до её комнаты — кровь затвердела и превратилась в красный гранит. Я прикоснулся губами к нему… Ещё тёплый. Во мне проснулась память.

— Так кому ты посвятишь следующее своё произведение? — игриво и обворожительно мурлыкала она, словно маленький котёнок; я был строг с нею обычно, но в этот раз настроение располагало, и я угостил её свою добротой:

— Возможно, посвящу его тебе!.. — и моя рука легко провелась по её кисти, ладонь её тут же сомкнулась, но я решительно вырвал свою руку и направился к окну. Светило располагалось идеально, и поэтому зелёные сады, что трепетно окружали хмурую усадьбу, защищая её от жёстких порывов беспокойного ветра, смотрелись весьма изящно и непрерывно, будто хоровод из льняных игрушек.

Теперь её не было, и лишь кровь украшала место, где она жила раньше и где погибла!

А тихая ночь подступала небрежно, туша огни огромного светила, закрывая его всё тем же горизонтом; он, липкий, скользил по звёздам и вскоре потопил в себе и Солнце.

Мрак поглотил деревья, растворив их в темноте и сладком холоде. Кислый ветерочек шептал окну причудливые песни, но их я сам не слышал; то ли не слушал, мне нужно было понять!..

Я побежал опять по коридору — лестница; она всё ещё внизу. Мне нужно спуститься и подойти к ней. Гранит пропах её безумием, а теперь и мои губы были заражены этим. «Кто мог сотворить с тобой такое? И разве это благоразумно?»

Я приклеился телом к умершей, пролежав с нею всю эту ночь. Вскоре понимая, что труп окоченел, замёрз… я пытался прижаться к ней, но это не помогало. Я попросту зарыдал…

Так шла тихо ночь; она ступала на мои колени, на мои запястья. Моё тело ушло, улетучилось в сон. Моя душа перестала кряхтеть и скитаться; потухла на тонкое время.

— Моя милая Сара… Моя милая Сара…

«Конечно, вы мне не поверите, но это я сама решила выяснить, умрёт ли человек. Думаю, что если вы читаете это, то человек умирает. Жаль, что именно таким спобосом я решилась показать вам событие, но других действий было бы нечётно мало. Искренно верю, что за моей кончиной никто не будет скрываться, а люблю я вас всё так же небрежно и мучительно… Но вы не должны понимать, что именно из-за вас я умерла. О, боже, нет! Ни в коей мере. Вы не должны себя винить, я просто поиграла… Но мы с вами ясно понимаем, что победителей уже не будет. Мне жалко покидать вас, но и быть с вами мне крайне сложно. Я поверила бы вам на слово, если б вы пригласили меня в свою жизнь, но лучше мои уши пусть больше ничего не услышат. Простите меня, но и не сердитесь!

Я всё ещё ваша, хоть теперь и холодна.

Сара»

Кишащая реальность ласкала труп её, возможно, и кости; мимолётное чувство единения застигло бы врасплох, если бы дверь резко не отомкнулась — идиотский смех птиц застыл в середине улитки, чтобы раствориться там и навсегда забыться. Кажется, после этого даже свет стих, а стихи прекрасные перестали сочиняться:

Мертвецкая душа кричит в агонии;

Бредёт по темени спеша; кидает много вони.

Братская душа не такая братская, если брат не понимает брата;

Что же тогда нам, друзьям?.. Ничего тогда непонятно.

Всего лишь несколько птенцов коснулись неба, да и те готовы были подохнуть под ногами толп спешащих, движущихся, кишащих, словно та же реальность, что возвратилась без поклона, без призыва, без страха; нас не сломить одним звоном, крахом… Труды останутся трудами; трупы никогда не поднимутся, не будут веселиться вместе с нами! В этом вся печаль и горести нынешнего мира, но только мы решаем, кто умирает, а кто — нет порой бывает и так. Прости, мой друг, без этого никак.

Я очнулся на кухне; в руке у меня слаженно лежал кусок осколка — крови не было, но было странное и жуткое ощущение. Я испугался и резко разжал ладонь — кусок выпал и разбился о кафель, идеально-вросший в бетон. «Как я здесь оказался?» — будто струна ударилась по мыслям и вытянула необъяснимо высокую нотку звучания, какой я раньше и не слыхал, казалось. Конечно, детство всё могло бы исправить, если бы с лихвой хватало памяти… А её всегда так мало; или нам говорят об этом, главное не всем верить.

Никогда не думал, что столь нежное и мягкое существо могло бы хоть кому-то причинить зло!.. Всё же неловко испытывать молчание, когда есть повод говорить; ибо всякое говорение есть выход, а когда выхода нет — нет и свободы, нет надежды и веры в идеальное. Погубили вы наших детей, заложив в них веру в неуспех и скупую слаженность мира; мир слажен прекрасно, только ужасно сложен. Поэтому всякие трусы считают, что трусы-то не они, а другие; тем не менее, труслив здесь пруд пруди. Иначе бы не лезли друг на друга, убивая, словно твари; неужели не хватает места? Мозгов вам не хватает.

РОБИН

Пятое такси проехало за окном по четырёхполосной дороге на одной из главных улиц города И. Мне уже становилось немного скучно, но мы с Офелией ждали друга… Он недавно нашёл себе наконец-таки девушку, и теперь мы редко его видели. Вот и настал тот день, когда он решился познакомить нас со своей новой пассией! Мы были в предвкушение, тем не менее, это не заставило сделать нашу беседу с Офелией более оживлённой: между нами явно не хватало страсти… Наоборот, с каждой секундой разговор угасал, а после очередной моей пошлой шутки вовсе сошёл на «нет». Усугубление подкрепилось тем, что я забыл дома деньги; Офелия же посчитала, будто теперь ей дан шанс наорать на меня, обвинить, да ещё и унизить!..

— Блин, раззява, только не вздумай говорить, что ты не взял ни карточку, ни наличку! — Офелия не на шутку разозлилась и двинулась вперёд так, что стол накренился, будто льдина в открытом океане; еда тихонько покатилась к её новой блузке, но Роберт (наш друг) резко дёрнул за стол и прекратил шоу:

— Вот и наша пара! — с улыбкой заявил он всему бару. — Как всегда бодры и веселы?!.. — обратился он ко мне, а затем плавно перешёл на Офелию: — Запачкаешь блузку, дорогая…

Постоял, подумал. Мы даже с Офелией и не переглянулись. Будто нам было плевать друг на друга. Возможно, так и…

— Выходит, ссора в самом разгаре?.. Или… — тут он взглянул пристально на меня: — Мне уйти?

Я не подал вида, зато:

— Что ты… — потянулась к нему Офелия: — Просто этот дурачок забыл деньги! Представляешь?! — она кокетливо улыбнулась.

— Да, поэтому, Роб, тебе лучше остаться!.. Будешь нашим кошельком на сегодня! — язвительно заметил я.

Тут в бар вошла она. Это платье ей явно шло, хоть и было слегка вызывающим: оно немного скрывало от публики её зад, виляющий по направлению к нашему столику. Вероятно, мой рот раскрылся, словно бархатный цветок в разгаре весны, а изумлению не было границ! Конечно, я моментально ощутил себя скотом, ведь ещё туча голов с выпученными шарами заглотили слюни в тот момент, когда к ней подошёл… Роберт!

Боже, мне показалось, что я в полном дерьме… Особенно, когда он обнял её, а мы с Офелией продолжали играть спектакль «Ссора», разрозненно облокотившись на свои стулья. Говоря по чесноку, я немного и забыл про Офелию, однако теперь и на подругу Роберта, которую звали Робин, как оказалось, я поглядывать тоже не был вправе… Меня напрягала эта обстановка, заодно смущали мои поведение и мысли, что в тревоге бились о стеночки сердца.

Роберт в общении уделял должное внимание и время всем сторонам, как будто, в равной степени. Где-то он успевал поддевать меня, если я вдруг сбивался с курса или слишком уводил всех в сторону; Офелию он не поправлял (я и сам бы не стал этого делать), но учтиво интересовался её занятиями, работой, родителями, а та, знай себе, болтала без умолку; Робин, напротив, была чрезвычайно молчаливой — за час посиделок она всего лишь пару раз взвизгивала над некоторыми фразами Роберта: особенно когда он перепутал Гессе и Гёте. Даже я не засмеялся здесь (но мне жутко хотелось). Думаю, Офелия такого видения слегка не понимала, но вслух негативного она ничего так и не прошипела.

— Робин в своём репертуаре! — говорил Роберт, когда та вновь закатывалась от смеха; я обычно пялился в эти моменты на её лёгкий вырез, из которого выглядывала гладкая поверхность груди; это жутко меня будоражило, и я, боясь, неторопливо добирался до её скул и в сторону… Роберт!..

— И это ещё не всё! — крикнул неожиданно он, видимо изрядно долбанув спиртягу; он резко схватил груди Джейн с обеих сторон и сжал так, что они чуть не выпрыгнули из лифака. Сложно было не уронить пару слюнь на стол, но вроде бы Офелия ничего не заметила; она смотрела в это всё без удивления, с ухмылкой просто отвернулась и начала разглядывать сам ресторан. Робин повела себя немного странно, если учесть, что её платье, и вырез… и её парень рядом. Короче, она резко оттолкнула его и ударила даже в плечо. Легкое «ау» Роберта смутило только меня; Офелии было плевать — кажется, она даже немного шипела, словно шампанское. А я случайно обронил:

— Порой мне кажется, что я тебе завидую, Роберт… — глядя на его, валяющиеся на столе кредитки и наличные.

— Я вижу… — сказал он, немного отхлебнув бренди и вывел: — Ты губы изгрыз, пока смотрел, как она подводит брови… — и он повернулся полностью в сторону Робин.

Резко возникла тишина, которую оборвал одинокий смех Робин. Офелия сразу исчезла; её уже не было у стола, словно она просто испарилась, она просто улетучилась! Робин заржала ещё сильней. Теперь я стал сдерживать свои взгляды, однако у меня это крайне плохо получалось…

— А когда ты понял, что Офелия тебе изменяет? — неожиданно начал Роберт и с интересом придвинулся ближе, чем хотелось мне; пришлось поёрзать, чтобы удобней потонуть в кресле и перестать смущаться: «Этот гад начал говорить об измене при своей девушке!» Я покраснел, но попытался подбирать слова:

— Примерно полтора месяца назад она точно уже с кем-то спала, — начал я резко, а ноги мои задрожали; Роберт удивился, произнеся: «В чём твой секрет, Шерлок?» Я продолжил: — Ну, сегодня я не нашёл своего мобильника и купил новый; этот! — я потянул ему свой кирпич.

— Да уж… — Роб не был удивлён, точнее был: — А чо такой уродский? А-а… Вечная проблема Александра — нет денег.

Он покосился на Робин, но она никак не отреагировала, копаясь на своём айфоне. Он закурил. Мне даже показалось, что у них какая-то напряжёнка. Я попытался продолжить:

— Пишу я ей, — резко оглянулся на дверь сортира; закрыта. Продолжаю, наклоняясь ближе к Роберту и тише: — Пишу ей: «Привет, знаешь, я случайно полтора месяца назад кончил в тебя! Как думаешь, что об этом подумает твой жених?» и смайл.

Кхах!.. Роберт подавился сигаретой. Даже Робин приохуела и резко заявила:

— Какой ты проницательный!.. (её смех).

— Блин, мой рот горит! — кричал Роберт.

Я продолжил:

— А эта сука ответила: «А это кто?»

Роберт продолжал давиться, а Робин ржать. Офелии не было. Я смотрел на другие столы. На многих из них сидели одинокие пары. Кажется, только мы тут одни решили собраться вчетвером.

Роберт долгое время теперь молча сидел и уже изредка смотрел на Робин. Вообще теперь он смотрел только на уличное движение. Такое было чувство, что он ждал Офелию, для единства всей картины. «Роберт, только не вздумай при Офелии…» — я не успел закончить, как Роберт брызнул: «Саш, я не дурак!»

В тишине просидели мы минут так десять, а Офелии всё не было.

Теперь не стесняясь Робин, Роберт резко заявил:

— Так, может, поменяемся партнёрами? — удивлённо сначала, и вроде сам от себя не ожидая, спросил он.

Сейчас давился я; только не ясно чем. Похоже, просто воздухом. Тем более, здесь можно было курить, поэтому тут хорошенько надышали дымом! Я закашлял то ли от этого воздуха, то ли от смятения, но решился заговорить:

— Роб, ты же знаешь, что эта идея слегка странноватая? — произнёс я, всё же задев его подругу более продолжительным взглядом. Он это, конечно, заметил, но подождал с минуту, пока я глазами гладил её тело, и произнёс:

— Уверен, что ты сохнешь по её фигуре! Но я устал от тупых её бесед и разговоров!

Меня удивляла невозмутимость Робин: либо она была пьяна, либо пьян был я, ведь, казалось, что нихрена я не улавливаю суть, кою хочет мне впихать Роберт.

— Тебе же, — выделил он: — Не обижайся, но тебе легко удаётся общаться с дурочками!

Я посмотрел на Робин ещё раз, но она продолжала копаться в этом ебаном устройстве! Роберт нёс чушь на заднем плане, но вдруг он киданул:

— Или ты боишься, что она тебе не даст?.. — и он звонко загоготал.

Не сомневаюсь, что я покраснел в этот момент, но пари всё-таки принял. Осталось договориться с Офелией, но Роберт упрямо заявлял, что он переманит к себе Офелию как в прошлый раз, когда она у него жила целый месяц, пока мы с нею не общались. «А где же будет Робин для неё?» «Робин уедет к родителям!»

Хм… Всё же мы удосужились ввести срок и некоторые правила:

1. Не трахаться в первую неделю!

2. Если кто-то друг другу надоест, то пари обламывается и всё возвращается на круги своя.

Поехали!

Точнее поехали Роберт и Офелия, а я остался наедине с моей новой подругой. Поначалу мы сидели молча в баре, но потом выпивка кончилась, и нам пришлось уходить. Теперь, кстати, я совсем не обращал внимания на Робин. Я пил, себе, пил, глядел по сторонам, а она копалась… сами знаете где. Слава Богу, что Роберт всё оплатил заранее, но денег на дорогу у меня всё же не было.

— Неудобно тебя спрашивать… — начал было я, спустя двадцать минут, но меня тут же перебили:

— Мэ-мэ, точно тряпка! Роберт говорил, что ты такой…

— Ч-ч-что?.. — удивлённо смягчил я злость.

— Тряпка ты! — почти криком ударила Робин; я осмотрелся, не палит ли на нас кто — много голов повернулось к нам, но тут же отвернулось после того как Робин сказала: «Да хватит пялится на мой зад и сиськи!».

— Зря ты… Мне кажется, никто даже не смотрел…

— Кроме тебя! Я могу об этом заорать на весь бар, если ты не угомонишься! — довольно громко заявила она, но я надеялся, что никто не понял сути…

— Л-л-ладно! Что тебе нужно?.. — выразил я.

— Нам придётся идти домой пешком!.. Если я устану, тебе ещё придётся меня волокчи!.. Ик… Ик…

Бля, эта тварь напилась!

— И мне нужно… кажется, мне нужно… в сортир! Стой здесь…

Из туалета я услышал звуки блевоты, но не шевельнулся. Бежать мне не хотелось. Я и не понимал, что вообще произошло некоторое время назад. Неужели моя жизнь резко поменялась?.. Хоп! И всё.

— Эй, мечтатель хуев!.. Попёрли! — прозвенела она, пробегая рядом. Как оказалось, она спиздила часы какой-то дамы, что малевала себя в этом же сортире. Крики той бабы уже слышались за нашими стопами, когда мы выпустили тела за двери ресторана.

Спустя несколько секунд мы скрылись за углом.

На улице было очень темно, а до дома тащиться крайне долго! Путь не близкий, но Робин вышагивала своими стройными ножками размашистые па: заодно крутилась, вертелась. Я не был удивлён, считая, что это временное влияние алкоголя, однако сам держался осторожней. По природе сыкун, я постоянно озирался на тёмные места, считая, что из любого из них может кто-то выпрыгнуть. Но всё-таки природа Робин меня вдохновила… Мне стало проще вышагивать и самому.

Мимо нас проплывали медленно машины, порой останавливаясь, но Робин умело их отшивала. Честно: я иногда подумывал, что она слиняет в той или иной тачке, но всё-таки мы через часа три допёрлись до моей квартиры пешим шагом.

— Фууу, ну и вонища! Ну и срач! — оценила Робин сначала падик, потом квартирку. — Бля, ну у Роберта куда симпатичней всё, канеш… — тут ей явно не хватало меж зубов играющей жвачки, отскакивающей от нёба и челюсти. Удивлён я был, когда Робин случайно приблизилась ко мне и, начав стаскивать с себя высоченные каблучары, дыхнула — алкоголем от неё не несло!

— Ты разве трезвая?

— А ты разве нет?..

Трезв я не был, но ситуация усугубилась тем, что воду отключили, а разложенная постель была одна; конечно, в другой комнате стоял старый диван, но спать на нём мне было пыткой. Сначала я по привычке бухнулся на кровать, но Робин разворчалась, что от меня воняет потом и бухлом.

Угадайте, что было потом: я спал на том диване. Сама же Робин медленно стянула с себя платье, под которым был голубоватый комплект нижнего. В свете Луны сложно было разглядеть что-то, да я и не пытался.

Почти махом я отрубился.

На следующий день разговор совершенно не клеился, но я так и не решился набрать Роберту, чтобы узнать, как там у них дела. Вроде мне не хотелось именно сейчас прощаться с Робин, а вроде и было страшно узнать, не случилось ли там чего за одну лишь ночь… Однако бесило и то, что Роб сам не звонил!

— Да хватит ты о них думать! Они полюбас уже побултыхались в ванной и поеблись!

Конечно, прямота Робин меня смущала, но… с нею вечер настал быстрей, хоть и без особых бесед и разговоров. Мы пару раз поели, а остальное время глазели в телик. Я боялся шевелиться, когда она ходила рядом.

В очередной раз, изъяв из холодильника немного колы и кусок пиццы, она шумно протоптала по полу, чуть запнувшись о мои ноги, и плюхнулась очень близко от моей потной и вонючей туши. Как ни странно, но её попец находился рядом с моим, всё же она не отодвинулась ни на миллиметр, ни на дюйм, ни на другую сраную измерительную единицу этой планеты. Меня смущал немного мой запах, но она не подавала признаков того, что сама смущается. Мне казалось, что я кишел паразитами. Ей, видимо, было плевать, либо нюх у ней резко отключился.