Ндогенные преступники. Главные их разновидности. Обитая характеристика. 3 страница

Придет пора, гроза минует; вражды не будет никогда; и все, что душу так волнует, оно исчезнет навсегда. Замрет зловещее мученье, что меня терзает с юных лет; померкнет все. И без сомненья взгляну я радостно на свет, и вспоминать мной пережитых не буду мрачных тех ночей, когда дождусь уж позабытых, вновь отрадных, светлых дней. И вновь мне счастье улыбнется, вздохну свободно я душой, и кровь невольно всколыхнется в груди еще моей младой.

Недостатки этих стихов ясны, но если принять во внимание, что они написаны почти безграмотным юношей, который только урывками мог заглянуть в книжку, после продолжительной физи­ческой работы, то к ним нельзя не отнестись с особенной снисхо­дительностью. Окружающая Иосифа обстановка была нерадостна: отец часто пил; кругом — бедность, мать едва справлялась с домаш­ним хозяйством и четырьмя мальчишками, из которых Иосиф был старшим. Родители часто вздорили, и во время их ссор сильно доставалось и Иосифу. В 1921 году мать скончалась от рожи. Отец вскоре женился на другой, которая с детьми не ладила, не хотела их обшивать и обстирывать, вооружала против них отца, упрекала постоянно Иосифа, что он мало зарабатывает и т. д.;

словам, в семье возникли обычные нелады мачехи с пасынками. Однако до последних дней Иосиф жил с отцом. Отец его умер, уже когда Иосиф был в тюрьме, — в 1923 году. В 1919 и 1920 гг. семья Иосифа довольно сильно голодала. Иосиф болел в это время цынгой и сыпным тифом. Из-за пайка он поступил в 1920 году в армию и прослужил более Г/а лет, с начала 1920 года по сен­тябрь 1921 года.

Шестнадцать лет лишь миновало, и я покинул дом родной; с своим семейством распростился, страдать уехал в край чужой. Добровольцем я, конечно, в строй советский поступил, добросовестно и честно почти два года прослужил.

На фронте Иосифу пришлось много раз бывать в сражениях с поляками. Сначала он испытывал сильный страх, но после 3-го или 4-го боя привык; во время атак «себя не помнил», «голову захватывало»; как на «ура» бросятся, «не видишь ничего». Ране­ных и трупы он часто видел на полях сражения. Кровь и раны всегда производили на него неприятное впечатление, но за время войны он несколько привык к ним. В одном из сражений он был ранен в руку. Вернувшись с военной службы, Иосиф застал боль­шую перемену в семействе: матери не было в живых, мачеха вздорила с братьями, братья все «обовшивели»... Он опять устроился на железную дорогу и стал работать. Жизнь он вел довольно уединенную. Одиночество его вообще не тяготит, он любит посидеть — почитать стихи или поиграть на гитаре или гар­монии какую-нибудь заунывную песню. За женщинами он ухажи­вать не охотник, никого еще не любил, невесты себе не намечал; лет с 17 имел иногда мимолетные половые связи, от которых, во время своей военной службы, болел триппером. Но сильных влечений к женщинам никогда не испытывал. Более всего ему нравится поси­деть в тишине одному, мысли разные приходят, стихи в уме скла­дываются... Не прочь он и выпить, но пьет, по его словам, не сильно, и как выпьет, так ложится спать. Если Иван 3. — люби­тель плясать на вечеринках и балагурить, то Иосиф выступал на этих вечеринках, главным образом, в роли гитариста или гармо­ниста. Иван — сангвиник, Иосиф — скорее флегматик, любящий спокойно посидеть и отдаваться своей печали. Его прошлое и настоящее рисуются ему в мрачном свете, но от будущего он ждет сам не знает чет, но чего-то светлого, радостного: Я живу среди людей столь же несчастных как я; в мраке бурных ночей жизнь проходит моя.

Не страшитесь, друзья,

Скоро «утро» придет.

«День жизни» настанет,

«Ночь жизни» — пройдет.

Но это светлое, • радостное будущее должно придти, по его предположению, как-то да стороны, без его личных усилий, придет и всем станет хорошо. Никакого жизненного плана, с помощью которого он, Иосиф, мог бы завоевать это будущее для себя, у него нет, да и осмыслить это светлое будущее, хоть сколько-нибудь определить его ожидаемое содержание он не пытался. Его натуре, несомненно, присуща пассивность. Он — нытик, склонный жало­ваться на судьбу, обстоятельства и других людей и мало способ­ный напрягать свою волю к им самим поставленным целям. Что же побудило его совершить преступление? Раньше он судился лишь с Иваном 3. за самогонку. Таким образом, он новичок на пути преступления, но преступную карьеру свою начал сразу с одного из самых тяжких и отвратительных преступлений, — с корыстного убийства. Он хорошо помнит подробности этого убийства, помнит, как они нагнали Воеводина, как Иван схватил его и повалил, помнит, как он ему крикнул «стреляй» и как он стрелял, помнит, что ему пришлось стрелять в затылок убитого в упор, в расстоянии одного-двух вершков, помнит, что затылок Воеводина, — которого он увидел в день убийства впервые, — не был седой, что воротник его мехового пальто был опущен, помнит место убийства и как они оттаскивали труп в лес. Вся картина преступления жива в его памяти. Он осуждает свой поступок и на вопрос: «а как же на фронте, ведь, убивал», отве­чает . «на фронте, там природа заставляет, а здесь ни с того, ни с сего убить человека — сверхъестественно». Что же заставило его совершить поступок, который он называет сам «сверхъестествен­ным»? Он ссылается на Николая К., который подал им эту мысль, обещал денег и подпоил их, а также на свою нужду: одеться было не на что, был праздник, нужен был пиджак, которого Николай не отдавал. То обстоятельство, что Иосиф пишет стихи и воспевает в них страдания и какое-то неопределенное «светлое будущее», ничего не говорит в его пользу. Многие преступники пишут целые тетради стихов, в которых даже прямо осуждают свое преступле­ние, изображают себя игрушкой судьбы или жертвою несчастных обстоятельств и т. д., а потом вновь и вновь совершают те же преступления. Дело в том, что известные идеи, — и особенно идеи расплывчатые и неопределенные, хотя бы и с возвышенным оттен­ком, — являются у них чисто умственным построением, не сочетанным с такими нравственными чувствами, в силу которых они 'стали бы психическими комплексами, руководящими их поведе­нием. Из этих идей у них не родится конкретных жизненных идеалов, стремление к осуществлению которых удаляло бы с пре­ступного пути.

Желание получить к празднику новый костюм побудило Якова Л., 20 лет, принять участие 28 декабря 1922 года в бандитском нападении в Перове и вовлечь в это нападение описанного выше Ивана Ивановича Т. Л. жил в момент преступления в Кус­кове и работал в качестве подручного пекаря в булочной своего отца. Нужды он никакой не знал, так как у отца его колониальная лавка и булочная, и они жили довольно зажиточно, несмотря на то, что отец Л. сильно пил и много пропивал. Л. вполне сознавал, что кража и грабеж вещи плохие. Он — не глуп, развит средне, окон­чил городскую школу, не прочь почитать беллетристическую книжку, читал Тургенева, Достоевского и некоторых других авто­ров. Почему же он, сознавая, что кража и грабеж плохи, и будучи человеком не злым и добродушным, решился участвовать в бандит­ском налете? У него не было хорошего костюма, а он очень любит принарядиться; особенно любит, чтобы верхнее, видное другим, платье было хорошее, ну а белье, которого никто не видит, может быть и похуже. Отец мало денег давал на одежду. А приближение праздников делало потребность в красивом костюме и карманных деньгах особенно острой.

Стремление добыть себе обувь получше побудило двух кре­стьян — К. и М., — без особой нужды живших своим хозяйством в деревне, 25 июня 1923 года, в три часа утра, напасть на старика-крестьянина, проезжавшего по лесу, недалеко от их села, и отра­зить его. Оба они — ребята веселые, любят погулять и побалагурить с «дивчатами», а одежды и, главное, приличной обуви у них не было. Оба недавно вернулись с фронта и сильно пообтрепались. Заметив проезжавшего через их деревню колесника, как им каза­лось, богатого, они в два часа ночи расстались с девицами, с которыми гуляли, отошли с пол версты в находящийся около их деревни и стали поджидать, когда колесник, сделавший в их деревне тановку, поедет мимо. Обвязав лица портянками, чтобы не быть узнанными, они выскочили из кустов и крикнули колеснику: «отдай деньги!». Тот отдал им 4 миллиарда и просил оставить ему часть на чай. Тот, кто был знаком колеснику — М. —сказал другому: «ну, дай ему на чай». Потерпевший по этим словам узнал голос, и все дело раскрылось.

IV.

Теперь я остановлюсь на тех импульсивных преступниках, которые, судя по их преступлениям, склонны совершить преступление или для того, чтобы таким путем достать средства для кого-нибудь развлечения, напр., чтобы пойти на вечеринку, в кинематограф и т. п., в частности, для игры карты, или для кутежа, для посещения ресторанов, угощая приятелей, для приобретения себе наркотика, или для нескольких подобных целей сразу. Перспектива таких развлечений и увеселений является в их сознании с такими живыми антиципациями, из которых родятся сильные импульсы к преступлению, не задерживаемые у них ничем. Вот несколько предста­вителей этих разновидностей.

Один кореец — Xер - чан, 26 лет, — откровенно признался, что принял участие в убийстве в Москве 4 человек, бывших в квар­тире Лебедева, куда он с товарищами явился с целью выпить самогонки, которою Лебедев торговал, и похитить имущество, потому что последние 3 месяца он мало зарабатывал, между тем приближался день его именин, для которого хотелось достать самогонки, а денег не было. Придя в квартиру Лебедева поздно вечером 1 апреля 1923 года вчетвером, они сначала выпили чет­верть самогонки, а затем один встал, объявил, что они пришли грабить, и началось самое исполнение преступления, в результате которого оказались убитыми жена Лебедева и еще 3 человека.

22 февраля 1923 года, в г. Дмитрове, два молодых человека — Федор Георгиевич К., 19 лет, и Иван Васильевич К., 18 лет, заду­мали лишить жизни торговцев, граждан Поповых, Василия 60 лет, Екатерину 75 лет и Александру 50 л., с целью похищения их иму­щества. Убийцы знали, что Поповы жили уединенно и у них мало кто бывал; они и рассчитывали, что их во время преступления никто не застанет. Они днем проникли в дом с задней его сто­роны, через незапертый сарай, с фомкой, и стали ломать храни­лище. Вышедшую к ним навстречу старуху убили; первый ее ударил в спину Иван, а затем, когда она упала и захрипела, добили ее молотком оба и решили поджидать остальных, чтобы убить их. С полчаса «сидели без делов», поджидали своих жертв. Затем, Федор спрятался за дверь и, когда вошла Александра, нанес ей удар. Он же ударил через некоторое время вошедшего старика Попова, однако удар скользнул, и старик схватил его за руку, но в это время Иван ударил его сзади. Трупы оставили, как они лежали. Расправившись со всей семьей, убийцы стали «собирать имущество». По словам Федора «искали в каждой щели». От убитой ими первой — Екатерины — они узнали, где деньги, и все-таки тщательно обшарили весь дом, чтобы не пропустить чего-либо ценного. В общем, набрали одежды и монет золотых, сере­бряных и медных 3 мешка, положили их на салазки Поповых и увезли. Они привезли их к одной знакомой, ничего не подозре­вавшей, и просили ее временно положить их в чулане. Надо заме­тить еще, что удары своим жертвам убийцы наносили поочередно большим молотком — «кувалдой», найденным ими у Поповых. Вечером они вернулись в дом Поповых, полили разные части его керосином и зажгли с целью скрыть следы своего преступления, а сами уехали в Москву и поселились у некоего знакомого своего У., которого, затем, попросили съездить в Дмитров и узнать, что там нового. Тот поехал в Дмитров, узнал там об убийстве и сообщил, о странном поведении приехавших к нему знакомых. Поехавший с ним в Москву агент уголовного розыска арестовал обоих убийц. Последние вынуждены были во всем сознаться, и указали, где находятся награбленные вещи. Оба убийцы ранее не судились.

Федор К.—брюнет, с большими желто-карими глазами навыкате, рассказывает обо всем с улыбкой. Отец его — курьер одного про­винциального народного суда; прежде он сильно пил запоем и пья­ный бил жену, теперь остепенился и пьет меньше. Пьяный он «никаких резонов не принимает», выгоняет из дому жену, кото­рая вынуждена обороняться и раз сильно разбила ему голову. Кроме Федора, в семье еще четверо детей. Жили, конечно, бедно, но особой нужды не знали. Учился Федор в сельской школе два года «ничего себе», хотя жалуется, что память у него всегда была неважная. Он охотник почитать, как он говорит «романсы» и очень любит театр; часто бывал и в большом, и в малом, и в художественном театре, но более всего он посещал театр Струйского и всяким операм и драмам предпочитает «что посмеш­ней». «Я,— говорит он, — к дому относился легкомысленно, а заботился, как бы в театр сходить». В 1916 году он был отдан в ученье в шорное заведение, пробыл в нем 2 года, но ничему не выучился. В 1918 году перешел в другое заведение и работал до 1921 года, когда его «уволили по сокращению штатов». Зара­боток его все время был мал, не хватало на прожиток, приходи­лось ездить в деревню, где тогда жили родители, и привозить про­дуктов. По увольнении вернулся к родителям и жил у них, иногда кое-что прирабатывая. С 1921 года по день преступления был без­работным, имея по временам случайный заработок. Пил он редко и начал пить с 1921 года, когда сосед стал гнать самогонку. Поло­вую жизнь начал с 14 лет, при чем сходился с женщинами не часто, раза два в месяц, денег на это не тратил. Про это свое престу­пление говорит: «попали по легкомысленности». «Гуляли, нужны были деньги, — было дело на масленице, все гуляют, а у пас даже на табак нет». «Мы с Иваном К. в хороших отношениях, сосед был, часто вместе гуляли». «Дня за 4 имели разговоры: хорошо бы украсть». «Мысль подал я». Его соучастник, наоборот, гово­рит, что мысль о бандитском нападении пришла в голову первому ему: как-то он проходил мимо двери Поповых, увидел висящий на ней замок, ему и запала в душу эта мысль; он высказал ее Федору, и тот на следующее утро пришел к нему, когда он подшивал вале­нок, и они решили пойти и совершить преступление. Итак, как бы то ни было, мысль о гулянье на масленице со свободными день­гами, — вот что лежит в корне деятельности Федора. Он не прочь выпить, хотя пьет не сильно; охотник погулять с девчонками, с одной уже 9 месяцев был в связи и считал ее своей невестой. Но у него очень плоха была одежда, и хотелось поприодеться получше. Не прочь он и на вечеринке побывать, и в ресторане посидеть. После убийства, когда устроили похищенное добро в чулане знакомой, пошли было в ресторан чай пить, а затем — на бал в гимназию, но туда их не пустили, хотя и перед преступле­нием, и во время его, и после они вина не пили и были; совершенно трезвы. После того, как они вечером подожгли дом Поповых, часа через 2 раздался набат, стал сбегаться народ на пожар, пошли и они; видели, как вытаскивали трупы. Екатерину не нашли, потому что они засыпали ее подушками. В народе пошел говор об убийстве. Иван и Федор почувствовали себя «неудобно» и решили уехать в Москву. Опасаясь, что на станции они могут встретить агентов, они отошли верст 5 от Дмитрова, на другую станцию и там сели на поезд. В их поведении после убийства видно было тревожное настроение и суетливость, которые пока­зались странными и У., к которому они явились в Москве и обра­тились с странной просьбой съездить узнать, нет ли чего нового в Дмитрове. Ночь провели у У. спокойно. О содеянном преступле­нии Федор сожалеет только потому, что за него приходится сидеть, — он осужден на 10 лет заключения, — да потом, когда выйдешь, «девчонки очень презирать будут», а ему хотелось бы, чтобы его невеста его дождалась. Жаль ему, что не все нашли у Поповых; оказывается, потом ребятишки в разрушенном доме Поповых нашли бадью и в ней золото и камни. Во время самого преступления он ни страха, ни сожаления не испытывал: бояться нечего было, знал, что никто не войдет. Из всего преступления он особенно ясно помнит самый процесс убийства и то, как они искали денег. После самого акта убийства они не менее 3 часов пробыли в доме Поповых. Федор тщательно там умылся, отпряг лошадь, на которой приехал старик Попов, «успокоил» корову, которая почему-то кричала, и т. д., словом, вел себя довольно спо­койно и деловито. Относительно Поповых он говорит: «мне Попо­вых ни черта не было жаль». «Черт с ними, что их убили, они были звери, а не люди», и поясняет, в чем заключалось их зверство: у них была земля, которая после революции от них отошла, а на ней колодезь, из которого все брали воду; Поповы будто бы лили туда керосин. Убивать, по его мнению, вовсе не трудно, только волнуешься, но дело это — нехорошее, потому что за него при­ходится сидеть. Раз убитые все трое приснились ему во сне, причем старик требовал, чтобы он за него поставил свечу, но он ему ответил: «убирайся к черту». Теперь о них и не вспоминает. Что касается будущего, то он не может поручиться, что не будет воро­вать: не будет работы, так придется воровать. Вообще с пред­ставлением о воровстве его мысль примирилась. Воровство, по его мнению, лучше убийства и бандитизма; украдешь — жизнь у чело­века останется; при грабеже человека можно так напугать, что он через это жизни лишится.

Иван К. — широкоплечий деревенский парень с большой голо­вой, сдавленной с боков, с узким лбом, с толстыми носом и губами, старается притвориться более бестолковым, чем он есть на самом деле. В момент преступления ему не было еще полных восемна­дцати лет. Он ленив и на вид довольно апатичен. Отец его сна­чала был сторожем в г. Дмитрове и занимался сапожным ремеслом. Родители его жили очень недружно. Отец постоянно пил и дрался с женой и детьми. Из 6 человек детей выжили четверо, два сына, из которых Иван второй, и две младших дочки. Отца Иван избе­гал, ненавидел за побои; ему от него постоянно попадало: и рем­нем, и кулаком, куда попало. Несмотря на свою строгость, отец давал Ивану водки и раз, когда Ивану было 9 лет, напоил его допьяна; при нем Иван стал и курить. Когда Ивану было с неболь­шим 9 лет, отец его умер от чахотки. Мать и старший брат ста­рались вывести Ивана в люди, отдали: его в семиклассное высшее начальное училище и всячески старались, чтобы он ни в чем не терпел недостатка, хорошо одевали его и не отказывали ему в деньгах. Но ученье у Ивана шло плохо, и способности у него оказались плохие, да и лень и баловство ему мешали учиться. Он сам признается, что был большим озорником. Умственных инте­ресов у него нет никаких, читать он не любит. Перед пасхой 1918 года он оставил школу, не окончив ее. Оставив школу, Иван делал попытки поступить на службу, но очень слабые. Так, он поступил в военный комиссариат переписчиком, как красноармеец-доброволец, но пробыл там лишь до июля 1919 года, служба ему надоела, он воспользовался декретом о демобилизации и покинул военный комиссариат. В течение 4 месяцев он оставался безра­ботным, а потом поступил в Дмитровский продовольственный коми­тет счетоводом, но прослужил лишь до декабря, когда его уволили. Этим его служебная карьера кончилась. В это время вернулся с военной службы старший брат, и Иван снова стал пользоваться помощью родственников, но в меньшем, чем прежде, объеме: он имел у них квартиру и стол, а на остальное должен был зараба­тывать сам. А между тем он привык быть недурно одетым. С 15 лет он стал выпивать и пил все сильнее, пил все: и самогонку, и ханжу, и политуру. Пьянеет он нескоро, но пьяный ко всем пристает и придирается, хулиганит, дерется, пристает к женщинам. Да и трезвый он вспыльчив, легко переходит к насилию. С 16 лет он начал половые сношения с проститутками, причем обладает боль­шою половою возбудимостью. Надо добавить, что он — любитель поиграть в карты и повеселиться в компании. На все это, конечно, были нужны деньги и деньги. Он пробовал торговать самогоном, получаемым из деревни, но товар этот, нужно думать, был соблаз­нителен для него самого, а потому он обратился, как к подсоб­ному источнику средств к существованию, — к кражам. С Федо­ром К. он начал дружить с 13 лет и нередко выпивал вместе. Можно догадываться, что Федор участвовал и в некоторых его кражах. Про свое участие в последнем преступлении Иван гово­рит: «по пьянке было». «Был я, выпивши, пришел к Федору, у него еще выпили, день был базарный, я напился и пошел». У Федора К. будто бы в это время была ссора с матерью из-за денег. Он — несомненно, преувеличивает свое опьянение так же, как и глу­пость, — если он и был, выпивши, то не так сильно. Он запомнил и воспроизвел очень точно и полно всю картину своего преступле­ния, рассказал, как они пошли, как он захватил фомку, думая, что придется ломать, как он ударил фомкой Екатерину, которая вошла и спросила: — «К., ты, что тут делаешь?» Федор жил вблизи от Поповых, и они его знали, Иван—с ними знаком не был. После того, как он ударил Екатерину, он положил ее на кровать и заме­тил, что голова у нее была разбита, а крови не было. Вторую вошедшую старуху Федор ударил кувалдой, а он —«гитарой» (т.е. фомкой), когда она уже лежала, при чем все время был спо­коен. Когда, часа через 1-2, вошел старик, Федор ударил его кувалдой, а Иван — фоткой. После старика было много крови, Федор был ею забрызган и пошел умываться. Добра забрали много, искали долго и тщательно, одного серебра было пуда 17, бегло и золото. В Москве, когда они приехали к У., они не сказали ему прямо, что совершили убийство, а сказали, что «натворили много дел» и показали ему привезенные с собой золотые вещи. У. через день уехал в Дмитров по своей надобности, причем приятели поручили ему узнать новости, а сами все ходили в Москве по театрам. Спал Иван все время хорошо, никаких тревожащих снов не видал, только его почему-то все тянуло уехать из Москвы подальше, и он сожалеет, что поехал к У..- «Глупо сделал, — гово­рит он, — что поехал в Москву к У., не поехал бы, не сидел бы». «Плохо, — говорит он,— что я погубил свою жизнь; что троих убил, об этом я не думаю», — замечает он, а беспокоит его то, что теперь ему нельзя приехать в Дмитров, а жизнь там ему нра­вилась. О матери и брате он не скучает, а тяготит его сидение в тюрьме: энал бы, как скучно сидеть, ни за что бы преступления не сделал. «Освободят, — говорит он, — пойду к матери; если брат не примет, не знаю, что и делать, брат за 3, года ни разу у него не был и ему не писал. Мать у него на свидании бывает. Не скучает он и о «девице», с которой гулял три года и никакой рев­ности не чувствует при мысли, что она с другими путается: «что же, — говорит, — я и сам с другими путался». Сравнивая его с соучастником, нельзя не заметить большого сходства между ними. Оба корыстолюбивы, жестоки, тупы нравственно — мораль­ные имбециллы, — оба склонны к праздной жизни с кутежами. У обоих в центре их криминального типа стоит склонность к добы­ванию любыми средствами, на чужой счет, денег на кутежи. Но Иван — азартный игрок, беззаботный гуляка, легко и щедро рас­швыривающий те деньги, которые попадают ему в руки, вспыль­чивый буян, склонный выпить, приволокнуться за женщинами и повеселиться в компании. Федор — не картежник, но осталь­ными удовольствиями не прочь попользоваться и он, только он более расчетлив, не так легко расстается с деньгами, любит поку­тить более на чужой счет и очень сожалеет, что не забрал всего имущества Поповых; он жаднее Ивана.

Вот еще один случай, виновник которого принадлежит к дан­ной группе. 12 апреля 1922 года, около 9 часов вечера, в Москве, в районе Мясницкой улицы, между Фуркасовским и Златоустинским переулком, с одной стороны, и Лубянскою площадью, с дру­гой, раздались громкие крики, и прохожие увидели человека, кото­рый бежал наискось через улицу, по направлению Фуркасовского переулка. За ним гнался другой субъект, весь в крови, с криком: «держите... родственник-убийца». На убегавшем была расстег­нутая шуба и одежда военного образца. В вытянутой руке он дер­жал мужские золотые часы. Собравшаяся толпа задержала убе­гавшего, причем гнавшийся за ним человек объяснил, что задер­жанный — двоюродный брат его жены — Владимир Б., который явился к ним на квартиру и, в отсутствие его, ударами топора убил его жену, Людмилу, бывшую на 6-м месяце беременности, после чего пытался ограбить квартиру, но этого сделать не успел, так, как был, застигнут им; что, ничего не подозре­вая, он, вернувшись, домой, долго зво­нил у дверей и лишь после того, как ему не отпирали, обеспокоенный, ре­шил влезть в квартиру, разбив со­седнее с входной дверью окно. Когда он влез, на него кинулся с топором Владимир Б. и нанес ему удар топором по голове, а затем пытался скрыться; так как удар не был столь сокруши­телен, как, быть может, думал убийца, то потерпевший бросился из квартиры за убийцей. При задержании, кроме часов потерпевшего, у преступника были найдены: золотое кольцо с рубином, принадлежавшее также потерпе­вшему, и в боковом кармане френча пачка денег. Владимир Б. — молодой человек 21 года, довольно высокий, крепкого сложения. Волосы — темно-русые, глаза — зеленовато-серые, глубоко сидящие, с довольно хитрым выра­жением. Черты лица — крупные, несколько ассиметричные, лицо кажется старше его юного возраста. Держится спокойно и уве­ренно, говорит любезно, внимательно следя за своими словами; временами вскакивает, сильно жестикулирует, но без признаков особого волнения, а единственно с расчетом придать большую убе­дительность своим словам. Хотя он пойман с поличным, уличен свидетелями и, несомненно, виновен, он развязно, все время смотря в глаза собеседнику, пытается показать чрезвычайно искусствен­ными объяснениями, что произошла печальная ошибка, что Р. смешал его с кем-то и поддался ошибке особенно легко, потому что ненавидит его — Владимира Б.

Родители Владимира Б. занимались торговлей; до Октябрь­ского переворота отец его имел свой склад извести и асбеста. Семья их была большая, 10 человек: отец, мать, четыре сына и четыре дочери. Образование Владимир Б. получил в гимна­зии, но последней не кончил, сдал экзамены лишь за 6 классов. В гимназии учился неважно и сам себя не считает способным; особенно слаб он был в математике. В высшее учебное заведение поступать не собирался; имел в виду, как свое будущее, хозяйни­чанье на принадлежавших родителям хуторах. Развитием Б. не отличается; хотя он говорит витиевато, утверждает, что много читает, но признается, что прочитанного не помнит и читает без разбора, что под руку попадется; он не производит впечатления интеллигентного человека. Умственных, духовных интересов у него нет никаких. Он — типичный прожигатель жизни, кутила, который, кроме болтовни и кутежей в веселой компании, ничем, в сущности, не интересуется. Сам себя он характеризует как человека очень веселого, который никогда не унывает. А так как для кутежей нужны деньги и жалованья не хватало, то он прирабатывал несколько спекуляцией. Незадолго до убийства, напр., он устроил перепродажу партии яиц и, по его словам, хорошо заработал на этом. Еще ему удалось «провести сделку на сахарин», и он предлагал Р. свое участие в сделке по продаже пар­тии мануфактуры и т. д. Словом, тяготение к спекуляции у него сильное. Он желал и с Р. участвовать в спекулятивных сделках, но тот, видя в нем человека не серьезного, кутилу, на которого трудно полагаться, воздерживался от принятия его к участию в своих делах. Чувственный эгоцентрик, — он искал только раз­влечений и денег для них; и на этом пути он ни перед чем не оста­навливался. Когда он увидел у своей двоюродной сестры, с кото­рой рос с детства, драгоценности и деньги, и у него мелькнула мысль о захвате их, он не остановился перед мыслью о убийстве этой женщины и убил ее с полнейшим бессердечием, в то время как она доверчиво и любовно, по-родственному, беседовала с ним. Вла­димир Б. в Москве жил временно; он приехал похлопотать о полу­чении хорошего места по кавалерии. Приехав в Москву, он на другой же день пошел к Р. и был любезно ими принят; еще раньше Люся (так звали убитую), встретившись с ним в вагоне, взяла с него слово, что, когда он приедет в Москву, он сейчас же зайдет к ним: «тетя (т.-е. мать Владимира Б.) никогда мне не простит, если ты за время пребывания в Москве не будешь к нам захо­дить»,— говорила она ему. Таким образом, отношения с Р. и, в частности, с Люсей у него были хорошие родственные й друже­ские. И это не помешало ему иметь черные мысли и привести в исполнение мысль об убийстве заведомо беременной сестры, ради денег и золотых вещей. Он — несомненный моральный дегенерат, моральный имбецилл. Черты нравственной тупости были у него, по-видимому, с детства. Пребывание на фронте с 1918 года и уча­стие в целом ряде боев довершили его нравственное огрубение. В кавалерии он последовательно занимал разные командные долж­ности — эскадронного командира и др. Альтруистические чувства у него отсутствуют; быть может, нужны особенно близкие отно­шения родственные или плотские, чтобы у него слабо зазвучали струны этих чувств,.

Б. — человек душевно здоровый. Никаких признаков психопа­тии у него никогда не наблюдалось. В роду у него также не наблю­далось случаев душевного расстройства. С 1918 года он почти все время был на фронте и с этого времени стал сильно выпивать. К алкоголю его, собственно, не тянет, но, когда представляется случай выпить в веселой компании, от других не отстанет, пьет довольно много и охотно. В день убийства не пил. Раньше при­влекался к ответственности лишь за дезертирство, в 1921 году, но был оправдан.

Бродячая военная жизнь с вечной сменой сильных ощущений и чувственных наслаждений более всего его к себе привлекала, «затягивала», по его выражению. После того, как познакомился с нею, его прежний идеал сельской жизни на родительских хуторах рухнул окончательно. Он стал желать быть только> кавалеристом, более всего он любит лошадей. «Лошади», — говорит он, — это — жизнь моя». «Лошадь я люблю и к лошади даже приревную». К насильственным действиям и к риску жизнью он привык на воен­ной службе, где ему много раз приходилось участвовать в рукопашных схватках: «идешь, — говорит он, — по течению... неве­роятный подъем... или; может быть, действует чувство, что тебя могут убить, и ты за это бьешь»... Неудовлетворенности своих чувственных потребностей он не выносит; элементарно-животные потребности превалируют в нем над всем другим, даже над само­любием: крупно поссорившись с кем-либо в тюрьме, Б. готов тот­час же обратиться с просьбой к обидчику, если последний может помочь ему, например, в утолении голода. Эту черту свою он склонен принимать за слабость характера. «Я слаб характе­ром», — говорит он, выясняя эту не выносливость к неудовлетво­рению или к задержке в удовлетворении его элементарных чув­ственных потребностей. Что касается половой жизни, то любить он никого не любил; с женщинами у него бывали лишь мимолет­ные связи, длительного сожительства не было. О браке и семей­ной жизни еще не думал. В общем Б. представляет собою тип, у которого прочно господствует в душе склонность к свободному и непрерывному удовлетворению своих чувственных потребностей в формах веселой, беззаботной жизни с кутежами и пирушками, и желание всего того, что лежит в плоскости этого стремления, как средство для его удовлетворения; эта склонность осуще­ствляется без задержек в виду его морального вырождения, жесто­кости, бессердечия и способности быстро решаться на насильствен­ные действия.