Театр абсурда / антидрама. 8 страница
— Это последняя великая музыка, которая была написана, — сказал я торжественно, как какой-нибудь школьный учитель. — Конечно, потом был еще Шуберт, был еще Гуго Вольф, и бедного прекрасного Шопена тоже забывать я не должен. Вы морщите лоб, маэстро, — о да, ведь есть еще и Бетховен, он тоже чудесен. Но во всем этом, как оно ни прекрасно, есть уже какая-то отрывочность, какое-то разложенье, произведений такой совершенной цельности человек со времен «Дон-Жуана» уже не создавал.
— Не напрягайтесь, — засмеялся Моцарт, засмеялся со страшным сарказмом. — Вы ведь, наверно, сами музыкант? Ну так вот, я бросил это занятие, я ушел на покой. Лишь забавы ради я иногда еще поглядываю на эту возню.
Он поднял руки, словно бы дирижируя, и где-то взошла не то луна, не то какое-то другое бледное светило, я смотрел поверх барьера в безмерные глубины пространства, там плыли туманы и облака, неясно вырисовывались горы и взморья, под нами простиралась бескрайняя, похожая на пустыню равнина. На этой равнине мы увидели какого-то старого длиннобородого господина почтенного вида, который с печальным лицом возглавлял огромное шествие: за ним следовало несколько десятков тысяч мужчин, одетых в черное. Вид у него был огорченный и безнадежный, и Моцарт сказал:
— Видите, это Брамс. Он стремится к освобожденью, но время еще терпит.
Я узнал, что черные тысячи — это все исполнители тех голосов и нот, которые, с божественной точки зренья, были лишними в его партитурах.
— Слишком густая оркестровка, растрачено слишком много материала, — покачал головой Моцарт.
Об иронии:
«Вы находитесь сейчас в школе юмора, вы должны научиться смеяться. Ну, а всякий высокий юмор начинается с того, что перестаешь принимать всерьез собственную персону.»
«Юмор всегда юмор висельника, и в случае надобности вы научитесь юмору именно на виселице»
ТЕОДОР ДРАЙЗЕР
Он не только быстро набрал славу, а в определенной степени даже пережил свою славу. Он очень быстро превратился в живого классика, в памятник самому себе и в тот момент, когда его произведения утверждались в американской литературе, уже начало свою творческую деятельность следующее поколение, которое писало уже совершенно иначе. И Драйзер уже выглядел в 20-е годы архаичным. Недаром Фолкнер, считающийся лучшим писателем 20 века в Америке, говорил совершенно четко: "Тяжела была поступь Драйзера. но подобно тому, кок вся русская Литература вышла из "Шинели" Гоголя, все мы вышли из романов Драйзера" . Все мы — это и он, и Фолкнер, и Фицджеральд, Хемингуэй... Что сделал Драйзер, если говорить о его произведениях в целом? Они вообще чрезвычайно просты. Это романы-биографии по своей модели, все (от первого до последнего) плавно перерастающие в романы-эпопеи типа "Трилогии желаний" — об одном и том же действующем лице, где центральная фигура, ее судьба всегда представлены в тесном взаимодействии с окружающим миром. Практически каждый его роман-биография - это исследование взаимодействий человека и окружающего его общества, социума.
В самом первом романе "Сестра Керри" (1901) чрезвычайно сильны опять же натуралистические тенденции. Там Драйзер, как и Лондон в это время, объясняет причины того, что жизнь его героини Каролины сложилась так, как она сложилась, потому что в ней есть психофизиологическийпотенциал, который тащит ее вверх по реке жизни.
Язык у Драйзера достаточно суконный, тяжеловесный; немецкий английский, так как он из семьи немецких эмигрантов и дома говорили по-немецки. Он пишет по-английски мерно, но иногда через мерный тяжелый стиль пробиваются очень яркие образы, очень яркие страницы. Так как Драйзер чувствует прекрасно эту новую Америку, формирующуюся на его глазах, в начале 20 века. Это капиталистическая Америка. До конца 19 века США были аграрной страной. Только средний запад — район вокруг Великих озер, Чикаго и т.д. на рубеже веков в начале 20 века — там начинает развиваться промышленность, и США очень быстро набирают промышленный потенциал, капиталистический индустриальный облик, чему очень помогают последовательно 2 мировые войны в Европе, в которой США принимают специфическое участие. И Драйзер становится первым художником, кто черты новой Америки улавливает и отражает на страницах своего повествования. И вместе с этими чертами он ведет разговор о новых людях новой эпохи, кто эту эпоху строит и пользуется се плодами. И отсюда итог содержательный романов Драйзера — рассказ о времени, об обществе, эпохе в простейшем виде романов-биографий.
«Сестра Кэрри». Критики осудили сестру Кэрри за ее поведение, а Драйзера – за то, что он в свою очередь не осудил героиню. Но творческим методом Драйзера того времени был натурализм – метод, который признает не понятия плохо/ хорошо, а понятие существует в природе. Кэрри идет наверх, как кажется, при помощи мужчины, а на самом деле- благодаря своей внутренней энергии. Кэрри достигает благополучия, расстается со своими двумя мужчинами. Но второй и последний мужчина (Герствуд) не обладает такой энергией. Начинается расхождение этих людей. Кэрри способна сделать все, чтобы выжить, а Герствуд сломался, его психо-физиологический потенциал иссяк, а у Кэрри он огромен. Здесь никто не виноват, кроме самой сути жизни. Поэтому Д. и не осуждает Кэрри.
Первый роман Теодора Драйзера увидел свет в 1900-м году. Он не сразу был принят публикой и критиками. «Сестру Керри» отвергали за её аморальность и несоответствие традиционным американским ценностями. В Америке она была напечатана тиражом в одну тысячу экземпляров. В Англии к «Сестре Керри» отнеслись более благосклонно, после чего, в 1907-м году, она была переиздана в США и получила в начале местную, а затем и мировую признательность.
В своём романе американский журналист (а именно с этого и начинал Драйзер свой литературный путь) поднял классическую для США 90-х годов XIX века проблему реализации «американской мечты». Главная героиня произведения – Керри Мибер по достижении восемнадцатилетия переселяется из небольшого, захолустного городка Колумбия-Сити в Чикаго. Девушкой, как и большинством американцев того времени, движет единственное стремление – покорить этот город и, если не добиться в нём оглушительного успеха, то хотя бы стать его неотъемлемой частью.
Воспитанная в духе классических моральных ценностей Керри быстро сбивается с пути. В этом ей «помогают» и неблагоприятные жизненные обстоятельства (отсутствие опыта работы, тяжёлый труд на обувной фабрике, неимение тёплых вещей зимой, болезнь), и лишённые чуткости родственники, живущие размеренной жизнью, заполненной работой, экономией и домашними делами. Пассивная и мечтательная по натуре девушка, преклоняющаяся перед красотой и живущая надеждами на неизведанное доселе счастье, легко поддаётся очарованию молодого коммивояжера Чарльза Друэ. Загнанная в угол, стоящая перед выбором – вернуться к родителям или продолжать покорять Чикаго, Керри легко смиряется со своим новым положением любовницы, прикрывая непривычную для себя распущенность надеждой всё исправить. В начале девушка ждёт, когда на ней женится Друэ. Затем те же надежды она возлагает и на Герствуда. В своём стремлении жить с комфортом Керри доходит до того, что принимает за чистую монету венчание с уже женатым мужчиной, но... делает она это ровно до того момента, пока ей самой это не перестаёт быть выгодным. Как только Герствуд разоряется, а Керри получает деньги и известность на театральном поприще, она тут же его бросает.
Импозантный управляющий баром «Фицджеральд и Мой» - Джордж Герствуд – обладатель солидного состояния в сорок тысяч долларов и отец всеми уважаемого в Чикаго семейства выражает в романе идею зыбкости американской стабильности, призрачности успеха и богатства. Всё в его жизни идёт хорошо ровно до того момента, как он начинает скучать и увлекается молодой и прелестной Керри. Высокое социальное положение и деньги не делают Герствуда счастливым. Любовь – вот то единственное, что наполняет его жизнь смыслом. Ради неё он идёт на преступление («он должен хоть раз в жизни познать счастье, хотя бы ценою отречения от чести и правды»), ради неё он готов мириться с потерей влиятельных знакомых и скромным существованием. Однако выход за пределы привычной среды и надвигающаяся старость делает для Герствуда невозможным повторный взлёт: как только он теряет долю в купленном за тысячу долларов нью-йоркском баре и сталкивается лицом к лицу с безработицей, ему остаётся только сидеть в качалке Керри, читать газеты и вспоминать прошлое.
Молодой коммивояжер Чарльз Друэ представляет собой характерный для Америки конца XIX века тип людей, именуемых «мастаками». Он легко порхает по жизни, как мотылёк (по сравнению Драйзера): делает карьеру, обольщает женщин, наслаждается всеми доступными удовольствиями – любовью, деньгами, модной одеждой, вкусной едой, влиятельными знакомствами и т.п. Ни в судьбе, ни в характере Чарльза Друэ не происходит никаких изменений. Не относясь ни к чему серьёзно, он лишён возможности ошибиться, как Герствуд. Не стремясь ни к чему конкретному, он не испытывает огорчений, как Керри.
Финал романа подводит итог авторским размышлениям о ценности «американской мечты». Керри, добившись славы и богатства, не знает, что делать со своими деньгами, не верит мужчинам и довольствуется игрой в развлекательных комедийных спектаклях. Счастья она не приобрела, лучше не стала. Впереди у неё вся жизнь, которую она, в силу своих внутренних особенностей, проведёт в бесконечных поисках себя. Герствуду же искать уже нечего. Его жизнь кончена. Он убил себя, потеряв всё – семью, положение в обществе, деньги, любовь, уважение к себе как к человеку.
Успех никому не приносит счастья – ни Керри, ни Герствуду. «Американская мечта» хорошо только для таких, как Чарльз Друэ – живущих одним днём и не испытывающих сложных духовных устремлений. Материальные блага хорошо ложатся только на «земные» сердца. «Небесные» натуры в столкновении с ними почти всегда проигрывают.
В своём первом романе Теодор Драйзер показал себя мастером словесного жанра. Он подошёл к реализации художественного замысла тщательно и серьёзно, дав каждой главе два названия. Художественная манера писателя в «Сестре Керри» характеризуется чёткими, лаконичными, наполненными яркими метафорами, описаниями, простыми и понятными диалогами, небольшими собственными рассуждениями о той или иной проблеме или герое. В романе можно встретить много философских идей, выраженных по-журналистски безыскусно и прямо: например, рисуя бегство Герствуда и Керри в Монреаль Драйзер говорит о целительном воздействии дороги на человека – «в пути можно забыть возлюбленного, рассеять горе, отогнать от себя призрак смерти»; рассказывая о первом успехе Керри на сцене, писатель замечает, что «нет ничего отраднее, чем наблюдать в человеке пробуждение честолюбивых желаний, стремления достичь более высокого духовного уровня. От этого человек делается сильнее, ярче и даже красивее».
Хронотоп романа связан с двумя крупными американскими городами – Чикаго и Нью-Йорком – бурно развивающимися, шумными и отличающимися «полным равнодушием к человеку». В текст повествования Драйзер вводит ряд исторических деталей, характерных для США конца XIX века – неорганизованность грязной фабричной работы, стремление крупных корпораций к экономии, вспыхивающие время от времени забастовки (трамвайщики в Бруклине), наличие безработицы и нищих, разделение общество на богатых и бедных и в то же время – развитие театрального искусства в Америке, яркость и красота Бродвея, открывающиеся по всей стране первые универсальные магазины.
ДЖОРДЖ БЕРНАРД ШОУ (1856-1950)
Шоу тоже относится к числу тех, кто разбивает каноны мелодрамы, лишая этот жанр господства на английской, возможно европейской сцене. Главное, Шоу не только атаковал прошлое, он в своей драматургии создал определенные основы, на которых стала расти драма уже 20 века. Разные драматурги в 20 веке шли своим путем. Шоу начинал свою деятельность в конце (80-90-е годы) 19 века прежде всего как критик театральный, музыкальный — в своих статьях он осуществлял критику театра, критику ситуаций, когда большинство составляют авантюрные любовные мелодрамы. Специфика английской сцены — мемориальный Шекспир. У англичан колоссальное умение его ставить, кроме колоссального уважения. Во времена Шоу он считал, что это были музейные, антикварные постановки, с богатой обстановкой, костюмами, декламацией текста. Шоу понимал, что Шекспир здесь ни при чем. Все дело в интерпретаторах. Но в то же время он понимал; что культ Шекспира во многом мешает развитию английского театра, который сидит под сенью Шекспира и боится оттуда выбраться.
Шекспир всегда присутствовал в сознании Шоу. Есть у него одноактная пьеса "Шекс против Шо" - - воображаемый диалог его с Шекспиром по поводу того, что нужно, а что не нужно писать. Еще одноактная пьеса — "Смуглая леди сонетов", где речь идет о Шекспире. Часто пишут, что Шоу критиковал Шекспира. Он критиковал не Шекспира. Вся его полемика как бы с Шекспиром направлена на то, чтобы побудить своих современников выйти из ступора, когда произносилось имя Шекспира, потому что Шекспир — прекрасный драматург, и нельзя делать из него мумию, ореол из его пьес, спектаклей и т.д. Позднее Шоу издаст лучшие статьи раннего периода в сборнике под названием "Квинтэссенция ибсенизма". Это красноречивое название, которое выдает Шоу с головой — помимо критики у него существовала положительная программа, она была связана с моделью, разработанной Генрихом Ибсеном. Шоу превозносил социально-психологические пьесы Ибсена, он подчеркивал, что вот это новый герой, современный, с современными проблемами, выведенный на сцену. Это то, что нужно современному зрителю.
Когда в Лондоне открылся Независимый театр режиссерами, актерами, которые тоже (Шоу был не одинок в желании реформировать театр) попытались что-то сделать для реформы английского театра, то в нем в начале 90-х годов стали ставить пьесы Ибсена. Затем они стали испытывать некоторые затруднения с репертуаром. Тогда руководитель и главный режиссер театра предложил молодому критику, который хорошо рассказывал, какими должны быть пьесы, и был автором нескольких романов, попробовать себя в драматургии. Романы были неудачными, хотя были изданы, но Шоу был недоволен, когда их вспоминали.
Шоу попробовал себя в драматургии и написал 3 пьесы, которые позже были опубликованы в качестве сборника "Неприятные пьесы". Для автора судьба их была не очень приятной: одну пьесу из этого сборника цензура запретила сразу (она была поставлена в начале века на частной сцене, ставили на Бродвее, потом она вернулась в Лондон). Вторая пьеса была со скандалом снята после нескольких представлении. Была поставлена третья, которая сейчас практически неизвестна, это самая слабая с нашей точки зрения пьеса этого сборника. Остановлюсь на этих пьесах.
Шоу написал за свою жизнь достаточно много. Умер в 1950 году из-за несчастного случая. Работал в своем поместье в саду, подрезал изгородь из высокого кустарника. Он стоял на верху садовой лестницы (это в 94 года!) и, к несчастью, упал с нее, сломал шейку бедра. В те времена исход был предрешен. Если бы не этот несчастный случай, вполне возможно, он справил бы 100-летний юбилей при жизни.
Шоу обвиняли не сколько в том, что он выдвигает идеи марксизма, а столько в том, что он не умеет писать пьесы, что он настолько сосредоточен на бредовых идеях, что у него нет характеров, нет действия, нет интриги и т.д. Шоу на эти обвинения отвечал очень четко: " Особенность моего таланта состоит в том. что я умею собрать на сцене несколько человек и дать им выговориться". С течением времени становится ясно, что (может быть, в первых пьесах чувствуется ослабленность действия как недостаток) мы не найдем во всем творчестве Шоу пьес с чрезвычайно развитой, лихо закрученной интригой, с тем. что можно назвать "динамичный сюжет". Шоу действует другим образом: он создает ситуацию, в которой принимают участие определенные люди. И в ходе диалогов, разговоров эта ситуация развивается как-то, и вместе с тем она постоянно обсуждается. Ее причины, основы, производные, следствия — все это есть предмет разговора. Отсюда та формула, которой обозначается подобный тип драмы. Шоу становится создателем пьесы-дискуссии. Какую бы пьесу Шоу мы не взяли - - например, самая известная пьеса "Пигмалион". Какое там действие? Приходит Элиза Дулитл к профессору Хиггинсу и говорит: "Научите меня правильно говорить". И он ее учит и выучивает. Все. Конец истории. Вот этой развитой событийной интриги, неожиданных поворотов нет. Есть ситуация, внутри себя развитие проходит, сохраняется до конца. Важно не что происходит с героями, а как они понимают или не понимают; важно, как они пытаются осознать, как они обсуждают, что с ними происходит. Потому самое важное в пьесах Шоу — что герои думают о той ситуации, в которой они оказались. А их позиции реализуются через диалог, через дискуссию. Но это не просто пьесы-дискуссии ради каких-то споров, обсуждений, обсуждения ради обсуждений.Каждый из участников дискуссии имеет какое-то отношение к какой-то идее, которую хочет донести до читателя, зрителя Шоу. Эти дискуссии, речи идейно заряжены. И вот тут авторский выбор и произвол. Ему нужно обсудить какую-то идею, представить ее зрителю, свое понимание этой идеи зрителям. И он может сделать все что угодно.
можно сказать, что Шоу это создатель социальной драмы в этом ее варианте. С другой стороны, основная часть серьезной драматургии 20 века это именно драматургия идей, пьесы идей. Это может быть событийная, дискуссионная драматургия, но чаще дискуссионная, но практически всегда драма каких-то идей. Этот принцип Шоу ввел, и в этом смысле роль Шоу колоссальна.
Первой проблемой, которую Шоу решает в пьесе, стал вопрос «является ли человек изменяемым существом». В пьесе девушка из восточного Лондона, со всеми уличными чертами характера, превращается в женщину с чертами характера дамы высшего общества. Чтобы показать, как радикально можно изменить человека, Шоу выбрал переход из одной крайности в другую. Если такое изменение человека возможно в короткое время, то зритель должен понять, что возможно и любое другое изменение человеческого существа.
Второй важный вопрос пьесы - что дает человеку правильное произношение? Достаточно ли научится правильно говорить, чтобы изменить социальное положение? Вот что на этот счет думает главный герой профессор Хиггинс: «Если бы вы знали, как это интересно - взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо. Ведь это значит - уничтожить пропасть, которая отделяет класс от класса и душу от души».
Как постоянно подчеркивается в пьесе, диалект лондонского востока несовместим с существом леди, так же как и язык леди не может вязаться с существом простой девушки-цветочницы из восточного района Лондона. Когда Элиза забыла язык своего старого мира, для нее закрылся туда обратный путь. Таким образом, ее разрыв с прошлым был окончательным.
Бернард Шоу уделял много внимания проблемам языка. У пьесы, кроме того, была еще одна серьезная задача: Шоу хотел привлечь внимание англичан к вопросам фонетики. Он боролся за создание нового алфавита, который больше соответствовал бы звукам английского языка, чем ныне существующий, и который мог бы облегчить задачу изучения этого языка иностранцами. В «Пигмалионе» Шоу соединил две одинаково волнующие его темы: проблему социального неравенства и проблему классического английского языка.
Один из тезисов пьесы гласит, что человеческий характер определяется совокупностью отношений личности, а языковые отношения являются лишь ее частью. В пьесе этот тезис конкретизируется тем, что Элиза наряду с занятиями языком учится еще и правилам поведения. Следовательно, Хиггинс объясняет ей не только то, как надо говорить на языке леди, но и, например, как пользоваться носовым платком.
Если Элиза не знает, как пользоваться носовым платком, и если она противится принять ванну, то любому зрителю должно быть ясно, что изменение ее существа требует также изменения ее повседневного поведения. Форма и содержание речи, образ суждения и мыслей, привычные поступки и типичные реакции людей приспособлены к условиям их среды. Субъективное существо и объективный мир соответствуют друг другу и взаимно пронизывают друг друга.
Автору было важно показать, что все качества Элизы, которые она раскрывает как леди, можно уже обнаружить в цветочнице как естественные способности или что качества цветочницы можно затем снова обнаружить в леди.
Тезис о наличии природных способностей и их значении для создания характеров самым убедительным образом демонстрируется на примере пары Хиггинс-- Пикеринг. По своему социальному положению оба они джентльмены, но Пикеринг и по своему темпераменту джентльмен, в то время как Хиггинс расположен к грубости. Эти различия и общность обоих персонажей постоянно демонстрируются их поведением по отношению к Элизе. Если Хиггинс с самого начала обращается с ней грубо, невежливо, бесцеремонно, то Пикеринг, напротив, - врожденный джентльмен, и в обращении с Элизой всегда проявляет такт и исключительную вежливость. Так как никакие обстоятельства не объясняют эти различия в поведении, зритель должен предположить, что, наверное, все же имеется нечто вроде врожденных склонностей к грубому или деликатному поведению. Для предупреждения ложного вывода, будто грубое поведение Хиггинса по отношению к Элизе обусловлено исключительно существующими между ним и ею социальными различиями, Шоу заставляет Хиггинса вести себя заметно резко и невежливо также и среди ему равных. Однако при всей врожденной склонности к бесцеремонному высказыванию правды, Хиггинс не допускает в обществе таких грубостей, какие можно наблюдать при его обращении с Элизой. Когда его собеседница миссис Эйнсфорд Хилл по своей ограниченности полагает, что было бы лучше, «если б люди умели быть откровенными и говорить то, что думают», Хиггинс протестует восклицанием «Упаси бог!» и возражением, что «это было бы неприлично».
Характер человека определяется не непосредственно средой, а через межчеловеческие отношения и связи. Человек - чувствительное, восприимчивое существо, а не пассивный предмет, которому можно придать любую форму. Какое значение Шоу придает этому вопросу, подтверждается выдвижением его в центр драматического действия.
Вначале Элиза для Хиггинса кусок грязи, который можно завернуть в газету и выбросить в мусорный ящик. Вымытая и одетая Элиза становится не человеком, а интересным подопытным предметом, на котором можно производить научный эксперимент. За короткое время Хиггинс сделал из Элизы графиню, так он выиграл свое пари, что стоило ему большого напряжения. То, что Элиза сама участвует в этом эксперименте, до его сознания - как, впрочем, и до сознания Пикеринга - не доходит вплоть до наступления открытого конфликта, который образует кульминацию пьесы. К своему удивлению, Хиггинс должен в заключение констатировать, что между ним и Пикерингом, с одной стороны, и Элизой - с другой, возникли человеческие отношения, которые не имеют ничего общего с отношениями ученых к своим объектам.
Зритель понимает, что Элиза сделалась леди не благодаря тому, что ее научили одеваться и говорить как леди, а благодаря тому, что она вступила в человеческие отношения с леди и джентльменами в их среде.
«Леди отличается от цветочницы не тем, как она себя держит, а тем, как с ней себя держат». Эти слова принадлежат Элизе. По ее мнению, заслуга в превращении ее в леди принадлежит Пикерингу, а не Хиггинсу. Хиггинс ее лишь дрессировал, учил правильной речи и т. д. Это способности, которые можно легко приобрести и без посторонней помощи. Вежливое обращение Пикеринга произвело те внутренние перемены, которые отличают цветочницу от леди.
Объяснение концовки «Пигмалиона» очевидно: желательным является не превращение жителей трущоб в леди и джентльменов, а превращение их в леди и джентльменов нового типа, чувство собственного достоинства которых основывается на их собственном труде. Элиза в стремлении к труду и независимости является воплощением нового идеала леди, который ничего общего не имеет со старым идеалом леди из аристократического общества. Она не стала графиней, как об этом неоднократно вещал Хиггинс, но стала женщиной, сила и энергия которой вызывают восхищение.
Пьеса «Пигмалион» была написана в годах. В этой пьесе Шоу использовал миф о Пигмалионе, перенеся его в обстановку современного Лондона. Если ожившая Галатея была воплощенной покорностью и любовью, то Галатея Шоу поднимает бунт против своего создателя. Непосредственная задача Шоу, как он всячески старался подчеркнуть в предисловии, - пропаганда лингвистики, и в первую очередь фонетики. Но это только одна из сторон интересной, многогранной пьесы. Это в то же время пьеса большого социального, демократического звучания - пьеса о природном равенстве людей и их классовом неравенстве, о талантливости людей из народа. Это и психологическая драма о любви, которая по ряду причин почти превращается в ненависть. И, наконец, это пьеса гуманистическая, показывающая, как бережно и осторожно нужно подходить к живому человеку, как страшен и недопустим холодный эксперимент над человеком. Обаяние и незаурядность Элизы Дулиттл мы чувствуем уже в первых действиях, когда она еще говорит на нелепом уличном жаргоне. Только произношение отличает уличную цветочницу от герцогини, но Элиза не собирается становиться герцогиней. Галатея восстает против своего создателя со всей силой оскорбленной и негодующей души. Шоу сумел в своей пьесе осветить вопрос о социальном неравенстве людей. Образованная Элиза остается такой же нищей, какой она была, когда торговала цветами. Прибавилось только трагическое сознание своей нищеты и безграничного неравенства между людьми.
«Пигмалион» - это насмешка над поклонниками «голубой крови»… каждая моя пьеса была камнем, который я бросал в окна викторианского благополучия», - так отзывался сам автор о своей пьесе. Теперь. Спустя много лет после его смерти, человечеству становится ясно, кого оно имело и потеряло в лице Шоу. Становится ясно, что таких, как он, вообще нельзя потерять - они навсегда остаются с нами.
ТОМАС МАНН
"Будденброки". В 1901 году в Германии появилось произведение, которое по всем нужным параметрам соответствовав типу тех произведений, которые были нужны. Это "Будденброки". Этим писателем был молодой Томас Манн, которому было 25 лет. Это была его вторам крупная публикация, и этот роман сразу же сделал его знаменитым. Но в 25 лет стать национальным гением — это психологически рано, большая нагрузка. И с сознанием того, что он национальныйгений. Томас Манн и прожил всю оставшуюся жизнь, ничего не мешало писать ему прекрасные произведения. Его отношения с братом Генрихом Манном были сложные. У Томаса был достаточно талантливый сын Клаус Манн, он автор довольно интересного романа ... (?), который был экранизован. Взгляды, позиции жизни двух братьев (Генрих жил дольше) по многим пунктам различались. Я упоминаю имя Генриха Манна, так как Томас и Генрих принадлежали к поколению литераторов в сложное для Германии время, жизнь была сложной. Потому что Германия всю 2-ю половину 19 века находилась в застое (Мелкие княжества), в литературе - тоже застой. Вот эта раздробленность, конечно же, сдерживать развитие Германии очень сильно: и экономическое, и культурное. И поэтому новому поколению уже в 20 веке приходилось решать все ту же задачу: искать какие-то принципы, параметры восстановления уровня немецкой литературы (17-19вв.). После романтиков немецкая литература двигалась к временному закату, и перед молодежью стояла задача восстановить репутацию немецкой литературы. Следовательно, здесь тоже ситуация, когда человек вступает в творческую жизнь, начинает писать, он первое, что делает -начинает осмыслять, что происходит вокруг него, какова литературная ситуация, 'какую дорогу он должен выбрать. И вот этот рационалистический подход, характерный для Голсуорси, Роллана, в высшей степени был и у молодого Манна.
Здесь был и еще один исторический момент: с середины 70-х годов 19 века Германия стала собираться в единую страну, новый этап развития государства — складывается единое государство, начинается развитие империи. И все эго в значительной степени стимулирует тоже. То есть появление нового поколения литераторов связано с этим. Но первый шаг, который они сделали - это осмысление этой ситуации и желание восстановить репутацию немецкой литературы, придать ей тот блеск, который был в начале 19 века -приводит к тому, что немецкие литераторы начинают подражать и ориентиры для творчества ищут вне национальной традиции. Если Генрих Манн для себя идеалом и примером выбрал Бальзака и традиции французской литературы (интерес Г.Манна к Франции был постоянен), а первые его романы вообще были выстроены по модели бальзаковского повествования, то Томас Манн для себя ориентир нашел опять же в русской литературе. Его привлекла масштабность повествования, психологическая глубина исследования, но одновременно еще сумрачный немецкий гений Т.Манна был очарован способностью, стремлением русской литературы добираться до того, что виделось как корни жизни, наше стремление познать жизнь во всех первоосновах. Это свойственно и Toлстому, и Достоевскому.