Чем мельче шрифт — тем важней инфа, блять! 6 страница

— Молчишь? — спрашиваю.

— А что говорить? Скоро отчаливаю. А меня не прёт. Ты такая реальная. Господи. Лучше бы я тебя выдумал... Сколько осталось нам побыть вдвоём?

— Два часа, — отворачиваюсь, чтобы он не видел слезу, которая выкатилась из глаза. Беру руку и смахиваю её, вытираю о простынь. Хоть один поцелуй. Мне этого будет достаточно...

— Что делать-то? Я не пойму. Вроде всё не так... А вроде всё так же, как и всегда. Не пойму. Меня шпилит уже или нет.

«Меня бы кто отшпилил...» — грустная улыбка слетает с губ. Он смотрит и будто мёртвый. Стоит как статуя — не движется. Глазами не водит. Я боюсь. Потом резко взгляд то влево, то вправо. Не пойму. Он играет со мной или просто сам на своей волне.

— Два часа значит?.. Не знаю, что тебе предложить даже...

— А что у тебя в голове, Винсент? Есть какие-то мысли?

— Есть пара мыслей. Да...

— Винсент... (чуть обрадованно) Какие же?

— Ещё думаю дунуть.

Зло говорю: «Может тебе всю дурь высыпать уже в нос?»

— Не надо. Дай ещё одну дозу. Одну только...

И вдруг ближе ко мне идёт (а я на постели), встал на колени и просит меня ещё об одной дозе. «Неужели мне так же умолять о поцелуе?»

— Винсент...

— БЕГИ НАХУЙ ОТСЮДА СУКА! — снова из окна.

— Тише, — говорит он. — Это не палево? Похоже, я сдвинулся с фазы. Ох... Закрутило.

Встал с колен и подошёл к зеркалу. Начал рассматривать себя. Неожиданно приблизился вплотную и поцеловал своё отражение. Я заплакала. Он не видит. Не слышит даже. Я продолжаю плакать. Он целуется со своим отражением. Я плачу. Оборачивается ко мне. Наверное, в темноте слёз не видно, потому что он молчит и ничего про это не говорит. Думаю, чего бы мне предпринять, чтобы он всадил в меня свой...

— ОТЪЕБИСЬ ШЛЮХА! ТЫ ОВЦА ЗЛОЕБАНАЯ УЖЕ МЕНЯ ОТШИЛА СЕГОДНЯ, ЗАЧЕМ ТЫ СНОВА ПРИШЛА? Я НЕ ЗВАЛ ТЕБЯ... — и громко так орёт этот кто-то на всё той же улице.

Винсент снова падает на колени. Я ему пакет кидаю с дозняком. Он заулыбался. Смотрит на часы. «Боже... — говорит. — Только минута прошла!»

У меня он смутный такой... Свет с улицы не позволяет его разглядеть полностью. Его короткая причёска... Вчера я видела молоденького парня точно с такой же причёской! Поначалу я просто шла за ним, а потом даже начала следить. Он скрылся от меня в подъезде. Он не понял, что за ним кто-то идёт. Не обернулся ни разу. Поэтому я и думала, что это Винсент. Конечно, я знала, что это не был он. Просто очень похож на него сзади. Та же причёска и рост у них одинаков. Куртки только разные, но я через полчаса слежки перестала придавать этому значение. Сначала он шёл вниз, к озеру. Обошёл его и завернул на угол к пиццерии, где мы постоянно обедали. Я обрадовалась: думала, что он зайдёт в неё. Но нет... Он закурил! (А он не курит.) Я не удивилась. Но посчитала его лжецом. Забыла, что это не он. Всё равно продолжила слежку. Пять кварталов. На шестом он поднялся по лестнице — никогда я здесь ещё не была... Обрадовалась снова — победа: мы наконец-то гуляем, а то его нихера не вытащишь никогда на улицу! Уродец. А потом он исчез в подъезде; я очнулась. Поняла, что следила за кем-то другим. И звонок. Он звонит. Я рассмеялась. Только за ним следила, а он теперь мне звонит. Так мило. Подняла трубку. И вот мы теперь с ним заперты в одной комнате. До поезда ещё полтора часа. Даже чуть больше... Он до сих пор стоит на коленках. Заплакал... Вот идиот. Прости. Хорошо, что он не слышит. Или жаль... Странно, но он не обижается. Безумец. А скажи ему что-то невинное: типа, опять ты сегодня с дурацкой причёской, и он поникнет всем телом, присядет на край кровати и смотрит в одну точку, даже не шевелится. «Что не так? Я что-то не то сказала?» «Да... Никогда не трогай мою причёску!» Даже мыслями нельзя трогать. Вот придурочек!

Солнце запачкало горизонт своими цветами. Это радуга? Дождь был что ли? Это радуга.

— Радуга! Смотри, Винсент!.. — улыбаюсь, а он снова на коленках. Не пойму, что он так стоит. Лучше бы меня угостил поцелуем. Тяну к нему руки. Он не шевелится. — Винсент, что с тобой? Обнимемся?

— Что? Обнимемся?.. Смешная.

И отворачивается. Не пойму я мужиков. Он реально ёбнутый.

— Мы же встречаемся, Винсент. У нас отношения... Почему бы не обняться? Чо ты такой сложный?

— Простой. Проще некуда. Выкинуть и забыть. Искать сложных!

«Что? Снова взрывает мне мозг своими чудо-фразами!»

— Господи, Винсент, не будь букой! Ну Вин...

Бля, даже имя ласковей не сделать. Что не так с этим чудаком?

— Не будешь ждать меня, да?

— В смысле? — глаза с целое яблоко сделались. — Как это не буду ждать? А кого мне кроме тебя-то ждать, придурок?

— Другого придурка найдёшь. Их много же... хм... придурков.

«Заметили? Причёску я не трогала, а он уже обиделся!»

Включает музыку. Парим. Я встаю на кровать и кувыркаюсь. Смеюсь. Он смеётся в ответ. Встаёт с колен. Бежит ко мне, и мы обнимаемся. Целует. Боже, я потекла. Даже слёзы полились. Чудо! О, боже... Как я счастлива... Один поцелуй. Отталкивает меня. И танцует на полу. Закрыл глаза. Падает и ударяется головой о стену. Падает. Бегу к нему. «Что с тобой?» — думаю. Он смеётся. Смеюсь в ответ. Целую его. Он не сопротивляется. Скорей руку несу в трусы к нему. Пока не поздно. О, да. Очень горячий мальчик. Завожусь сама. Он тоже заводится. Стягиваю чёртовы штаны. Год без этого члена! Как же выдержать это всё? Сажусь на него и прыгаю. Как сука. Как последняя сука. Да! Винсент! Блядский Винсент!

Он кончил чуть раньше... Но я не переживаю. Плевать. О, боже, чудо-парень решил мне додрочить. Да, Винсент! Да, бэйбик! Ещё минуту! Ещё... Так... Ещё минуту.

— СУКА ДА ОТСОСИ ТЫ УЖЕ У НЕГО ТВАРЬ ЕБАНАЯ!!!

Кончаю и принимаю сигнал с улицы. Берусь ртом за член.

— Полчаса осталось хоть?

— Бред вообще. Пять минут всего осталось. Прикинь!

V

2017 год

Убил чёртова муравья. Рыжий сукин сын!

— ВИНСЕНТ!

— Да?..

— Вы не помните адрес, по которому жили раньше? Ну... до того, как попали к нам?..

— Смеётесь? Я даже не помню, как я без уха оказался... А где оно? Где моё ухо?

— Часть уха. Всё-таки у вас осталась другая его часть.

— Всё равно там бинт. Я не понимаю... А как я оказался здесь?

— А вы знаете какой сейчас год?

— 1888? Или уже 1890-ый?

— Не совсем. Думаю, пока я умолчу о точном годе.

— А что? Неужели я перепутал на лет десять? (засмеялся)

— Да. Вы немного перепутали. Не беспокойтесь, Винсент. Откуда у вас такой прекрасный русский язык?

— Не врите мне. Я отлично говорю на французском.

— Parlez-vous français?

— Что? Я вас не понял.

— Но вы сказали... Ладно. Простите. Не буду вас беспокоить. До вечера.

Исчезает за дверью. Я остаюсь один. Смешной доктор.

Быстро встаю на колени и начинаю молиться. «Бог ведь есть, да? Бог же есть? Иначе, зачем я это всё…? Зачем иначе всё? Я зачем иначе? Иначе зачем? Зачем? Иначе... зачем... же... Как объяснить? Иначе не объяснишь. Бог есть. Есть же? Бог... ты... вы... Я? Иначе... как же...»

Смотрел в стену и вверх поехала она... Линия кривая очень. Упала и снова вверх. Снова падает, а я слежу за ней глазами. Упала и снова вверх. Зажмурился — куча ниток разлетелось в стороны.

По комнате ходить можно: моя комната — белый изнутри куб с довольно-таки ярким светом откуда-то сверху: лампочек не видно. Я подошёл к стене, которая расположилась напротив лежанки. Пощупал стену: мягкая. Увидел окно... Встал на цыпочки. Не дотянусь. Беру ладонь и сжимаю в кулак. Удар. Ещё удар. «Сильней!» — кричу и снова ударяю по лицу себе. Кровь покапала. Черепу больно. Бью прямо в глаз. Удар. Ещё удар. «СИЛЬНЕЙ!!!» — ору неистово. Возникает ужасная мигрень. Беру коленку и ударяюсь со всего размаха ей о лоб. Падаю. Звёзды летят.

— Я ДОЛЖЕН СТАТЬ ВЕЛИКИМ! Я ДОЛЖЕН ОСТАВИТЬ ПОСЛЕ СЕБЯ СВОИ КАРТИНЫ!!!

24 декабря 1888 год

«Больше жёлтого! Оно будет ярким, как и Солнце». Ван Гог смотрит на Солнце и щурится, голова ведётся влево, ладонь показывает Солнцу отпечатки пальцев и гнев на лице читается. Злюсь на Солнце. Щурюсь снова и отвращение. Отворачиваюсь и глаз, то есть внимание, падает на краски, которые расположились на полотне. Отвращение держится и внутренний голос говорит: «Такой мерзости я ещё в жизни не видел! Винсент, неужели ты ещё не понял, насколько ты бездарен?» Сжимаю челюсть очень сильно и злюсь на эту злоебучую картину. Голова ведёт вправо — Солнце. Злое. Небеса... Выдыхаю. Хоть что-то светлое. Боже... «Какое же ты ничтожество, Винсент!»

— Заткнись! Я умоляю тебя. Заткнись сука! Заткнись! Я умоляю тебя...

Беру нож. Смотрю на край лезвия. На картину. Брожу по краю полотна. Снова лезвие. Картина. Лезвие.

Ногтём исследую край лезвия — краснеет и чуть крови. Разрезал ноготь. Даже не щиплет. Луч от Солнца чешет крылья носа своим тупым светом. Картина тёмная. Нужно больше жёлтого!

Резко поднимаюсь. Замахиваюсь! Остываю так же резко. В глазах мутит. Тошнит. «Чёртов... Иисусе... Боже... Дева Мария. Сраная реальность! Я должен... Успею ли?» и Винсент падает на колени. Он падает. ОН... Я. Я то есть. Мысли путаются. Почему некоторые не мои? «Какие это не твои?»

— Поль!

Гоген сидел на кушетке и разглядывал своё полотно. Мне разонравилось то, чем он стал заниматься. Пока я ищу новые способы выразить себя и своё видение этого мира, этот паршивец занимается лютой дребеденью портя одно полотно за другим. «Всё-таки его картины не такие уж и яркие, Винсент... Или ты правда ему завидуешь? Этот недомерок...»

— Что, Винсент?

А мне и ответить нечего. Он просто вторгся в моё поле зрения. Я до этого даже не заметил, что он там сидит.

— Поль... А чем ты занимаешься?.. (он смотрит удивлённо; я уточняю) Да, сейчас. Вот в данный момент времени.

— Что? (усмехается)

Прикрывает рот ладонью и видно даже, что слюна катится по внутренней стороне руки. Падает на пол. Меня снова тошнит. «Этот старик меня бесит!»

— Старик?

— Что, Винсент?! Что ты опять бормочешь? Если ты мне помешал, то закончи свою мысль и дай мне дальше работать!

— Работать? Ты это о своей мазне?

«Чёрт. Я вслух это говорю?»

— Что ты сказал? Повтори или у тебя не хватит смелости.

— Мазня твоя... Это ты её называешь работой?

Поль вскакивает и хватает саблю за ручку. Но не вытаскивает. Она продолжает лежать в ножнах на полу. Рука его ужасно неуклюжа и дрожит. Левую сторону улыбки моей тянет куда-то вверх — похоже, это нечто такое как сарказм. Я ковыряюсь в подбородке. Нахожу там в спорах жир и достаю ногтём. Ломаю жир о пальцы и кидаю в сторону Гогена.

— Ты меня ещё никогда так не оскорблял, Винсент! Прошу дать мне свои извинения! Ты нарвёшься на того, кто сильней тебя! Я играю со шпагой с детских лет! Убить тебя будет небольшой пустяк! Понимаешь меня, Винсент?! Ты оскорбил меня! Моё существование! Моё искусство! Видение... Моё видение мира! Ты оскорбил всё, чем я занимаюсь уже так долго! Да ты ничерта не смыслишь сам!

Сижу на кровати и ковыряюсь в носу. Прошёл указательным пальцем сначала одну норку. Потом большим пальцем левой руки засунул поглубже в другую. Достал сухую соплю и скрутил её на пальцах. Кидаю в сторону Гогена. Ему плевать. Он этого не видит. Он не в себе! Что-то говорит. Такая длинная речь в таком узком черепе... Боже... Куда катится этот мир? Какие-то глашатаи сообщают свои идеи и считают это притягательностью своей натуры. Ещё ковыряю в носу и харкаюсь на пол. Сапогом растираю. Тру лоб. Лицо протираю. Смех играет где-то внутри. Искусство — это ведь что-то типа жертвоприношения? Я трачу своё бесценное или драгоценное время на то, чтобы кто-то любовался этими рисунками после моей смерти. Иногда мне кажется, что всё, что я создал пройдёт для мира незаметно, как сегодняшний концерт Поля для меня. Я ничего не слышу. Мигрень. Жуткая головная боль и ухо ноет. Где-то в ухе. Мочка аж болит. Боже... Какая ужасная боль. Его слова всё-таки не такие уж и бесследные.

— Перестань, Поль. Все знают, кто в этой комнате настоящий мастер.

Он недоумённо смотрит на меня. Я встаю с постели и хлопаю в ладоши. Встаю на одно колено, на левое и снова хлопаю. Губы сжаты, а глаза презрительно смотрят ему на сапоги. Голова моя отворачивается влево, а рот смеётся. Он хотел меня шпагой зарубить. Боже. Что за идиот?

Здорово. Он заулыбался. Блин... Чёрт возьми. Он покраснел. Неужели он думает, что я хлопаю ему? Я встал на колено, будто я ему свадебное предложение хочу сделать. Какой бахвал! Я и не думал, что люди могут быть такими скудоумными. Поль...

— Ты меня поражаешь своими умозаключениями. Хоть я их и не вижу.

— И никогда не услышишь, слюнтяй! Ты в этом деле молодой игрок! Тебе бы ещё лет шесть, чтобы тщательней научиться проводить параллели, где можно мазать краски, а где это строго воспрещено.

«Опять своими рамками затыкает мне рот. Боже... Хамло. Считает, что он мой учитель. Какого же ёбаного чёрта я столько журналов прошелестил? Чтобы он приехал ко мне со своими дрянными полотнищами и рассказывал, насколько у него богато воображение и насколько он мастер деловито, почёсывая свои придатки, рассматривать свои работы и нихуя там не находить? Идиот. Своими мулатками засрал уже все свои полотна...»

— Успокойся Гоген.

— Гоген? Хорошо, мистер Ван Гог.

Снова присел на постель и опять рассматривает свои чудеса. «А жёлтого всё-таки не хватает...» Мочка уха ужасно горит.

«А что подарить моей Беатриче?»

2017 год

Надо мной голоса. Ничего не вижу. Глаз будто заплыл. Как я его коленкой? Появилась улыбка. Ничего не пойму, что происходит. Жар в голове. Ужасно плохо.

— Этот чёртов дегенерат жениться хочет! Он чёртов ублюдок. Тео.

1888 год

Это письмо лежало на кровати уже пятые сутки. Я не мог на него смотреть, но и обходить его взглядом тоже не мог. Меня это жутко бесило. Он, мой брат... Он написал мне, что собирается жениться на этой... Еле сдерживаю гнев. И это после того, что между нами было. Наше общение... Самое открытое и тесное, что я испытывал. Эта дружба. Между братьями. Мы словно Каин и Авель, только не собираемся предавать друг друга. Чёрт... Он собирается превратить меня в Каина. Я разрушу его чёртову жизнь!

— СУКА!

— Винсент?.. Что с тобой? Прекрати немедленно. Мы уже спорили с тобой сегодня. Мне не до тебя... Я никак не могу нарисовать этот уголок. Я не знаю, что там должно быть.

— Нарисуй там кучу дерьма. У тебя это лучше всего получается!

Он летит на меня с ножом. Откуда у него он? Я резко отворачиваю голову, он попадает мне в мочку.

— Блять! Сука. Поль! Чо за хуйня?

— Винсент... Господи. Винсент... Прости... я...

— Убирайся нахуй отсюда! Чёртов еблан! Пошёл на хуй!

Он убегает. Берёт куртку и дверь закрывается. Кровь на полу. Капает сильно. По плечу течёт кетчуп. Тошнит от еды. Утром съел свинину и два ломтя хлеба. Весь мой рацион на сегодняшний день. Подхожу к зеркалу и смотрю... Мочка уха висит на двух сантиметрах кожи. Беру лезвие... «Чёрт. Как же сейчас будет больно...»

— Ааааааааааааааааааааааааааа!!!! ААААААААААа!..

Вот и конверт. Лежит. Пустой... Кладу туда часть уха. Вот и готов подарок для моей Беатриче.

Мне плохо. Выхожу на улицу. Прохладный воздух делает меня чуть лучше... Делает лучше... Что? Рука хватает лоб. Пот на лбу. Протираю большим пальцем брови. Капли... Ужасное состояние. Не совсем понимаю, что со мной происходит. Фонари сливаются на улице в один: их в ряд стоит девять штук — каждый день их считаю.

«Хорошо быть простачком. Не правда ли?»

— Каким ещё нахрен простачком? О чём ты?

«О том, что когда всё просто, жить становится проще...»

— Говоришь всем известные факты. Зачем?

«Чтобы тебе не было так скучно идти до своей шлюхи!»

— Если она делает это за деньги, не значит, что она...

«Что? Смейся, когда говоришь, иначе кажется, что ты это серьёзно! Кто виноват, что она решила брать за это деньги?»

— Общество.

«Она сама. Причём здесь общество?»

— Оно сжимает твою голову своими стенами.

«Будь романтиком. Продолжи фразу!»

— Стенами непонимания и отрешения.

«Бездарь! С отрезанным ухом ты стал идиотом. Там что, у тебя были мозги? В самой мочке?»

— Не городи чепухи. А лучше — заткнись!

Так... Третий этаж. Какая же квартира?..

«Твоя шлюха уже заждалась тебя...»

Стучусь.

— Винсент, что с тобой... Кровь? Откуда она... Винсент, что случилось?.. Проходи — расскажи мне, пожалуйста! Ухо... Где... Мочка, Винсент? Где твоя мочка, Винсент?.. Мочка... Винсент?.. Боже... Он упал.

VI

После того, как он уехал, я расположилась в постели и целыми днями торчала в ней как отрешённая. Меня не интересовал весь мир: что там на улице происходит — плевать! Тело дрожит — думает о нём. Как без него плохо. Его будто никогда у меня и не было даже... Он просто растворился за дверью. Не дал даже проводить к поезду. Ровно год. Ждать ровно год. Это ужасно. Я смогу? Конечно, смогу. Но... я не умру без него? Я схожу с ума. Это такой... беспонт!

Строить прекрасное будущее, возводить небесные замки и тому подобное; а сама лежишь в это время на грязном провонявшем диване и ждёшь, когда он вдруг зайдёт в эту дверь и просто ляжет рядом, чтобы согреть тебя. Хоть этого почти и не было... Да, когда мы жили вдвоём, он почти всегда спал то на полу, то отдельно — на диване. Он сказал, что это его привычка ещё со времён школы, когда к нему постоянно ходили девчонки. Он говорил, что ночью они выматывали его и не давали ему покоя. Мать его была не против. Сын, которого все хотят, наверное, это прекрасно, если пользоваться презервативами. Иногда он ими не пользовался... Он признался в этом мне через три дня после первого секса. До этого мы встречались два месяца. Только поцелуи. Я даже не пускала его домой, зная его репутацию. Он совращал девушек и кидал их. А что со мной не так? Неужели он влюбился. Мы уже год вместе. Год вместе, а теперь будем год раздельно.

Мой отец умер давно. Мне было лет 9-ть. Я совсем не помню этого момента. Он будто вылетел из моей головы. Мне не было трудно. Мне было... плевать. Похоже, как и всегда после этого. Возможно, это так гибель отца повлияла на меня. Гибель. Именно, что гибель:

Он постоянно гулял в саду. В тот день был дождь. Неизвестно зачем он пошёл в этот чёртов сад! Зачем, папа? Но он пошёл. Он пошёл. Было очень скользко на улице. Этот идиот, — тот, кто виновен в его смерти, — ехал на мотоцикле. Он просто упал — слетел с мотоцикла, а тот полетел в стену. Отец разглядывал в этот момент работы юных граффитчиков — да такая неуклюжая эта была работа! Незачем ему было вообще стоять там в этот момент! Совершенно незачем! Секунда и он уже надвое разделён сраным мотоциклом.

Мама почти сразу перестала со мной общаться. Сначала она запиралась в комнате и сидела там часами. В совершенной тишине. Мне было страшно понимать и пытаться анализировать, что происходит в этой комнате. Иногда я часами сидела рядом с дверью и подслушивала, что же там творится. Но там была сплошная тишина. Гордый мрак из тишины и горя. Да, порой я слышала слёзы. И плакала сама. Только не по отцу. Как ни странно, но я вообще не почувствовала его исчезновение. Единственное, что изменилось в моей жизни — мама перестала общаться со мной. Отец до этого вообще практически не участвовал в моей жизни. Он не говорил по утрам: «Доброе утро, солнышко!» Ночью он не заправлял мою постельку со словами: «Сладких снов, малыш!» Ему было плевать. Я плакала над его смертью, только когда слышала, что мать моя рыдает над своими воспоминаниями. Я не знаю даже, счастлива ли она была с ним, но без него она стала жутко несчастна.

Она закрылась, я продолжала ходить в школу в своей нищенской одежёнке. Мама перестала покупать... Всё-таки... Я её в какой-то момент стала жутко ненавидеть. Поэтому... Мать перестала покупать мне одежду. Я ходила как нищенка, хотя знала, что деньги имелись, но попросить у неё их я стеснялась. Я почти не ела дома, но у меня было несколько подружек, которые каждый день угощали меня чем-нибудь. Дома развелись жуки и тараканы, много пыли и паутина по углам. До чего я могла дотянуться, я убирала, но что-то было мне не по силам... Запах был жутким. Нос почти всегда был заложен. Я сопя говорила. Подруги смеялись над моей речью. Однажды, — мне было тогда 13 лет, — они повели меня на какую-то дискотеку или что-то вроде этого. Она была на квартире одного мальчишки. Я слышала, что его родители были весьма богатыми, но больше ничего о нём не знала. Мне дали платье, очень чистое и красивое, но жутко короткое. Накрасили меня. Пока мы шли до его квартиры, я несколько раз слышала оскорбительное «малолетние шлюхи» в нашу сторону. Другим девочкам было по лет 14-15. Я была самой младшей. Они пересмеивались, когда узнали, что у меня ни разу не было с парнями. Я жутко краснела, когда они узнали, что до сих пор не целовалась. Они даже пытались издеваться надо мной, но у них ничего не получилось, потому что я внимания не обращала на их издёвки. Они даже сочли меня сильной личностью. Мне казалось даже, что они меня уважали... Но они мне не завидовали. Они смеялись над моей девственной чистотой и советовали отдаться в этот вечер кому-нибудь из парней. Когда один из парней узнал, что у меня сильные проблемы с деньгами, он предложил обмен — секс за деньги. Довольно крупная сумма. Он сказал, что готов каждую неделю мне давать эти деньги, лишь бы я шла на любые меры. Мы заперлись в одной комнате, и он сказал, что я очень красива и что я выгляжу на 16. Ему было 19 лет. Мы молчали, и он до меня дотронулся, хотя я ему ещё ничего не сказала по поводу обмена. Но он так нежно дотронулся, что я растаяла. Он ласково так проводил руками по бёдрам, а потом выше. Не касался того, чего я жутко стеснялась... Даже до грудей он не дотронулся. То, что было открыто — то он и трогал. Когда он потрогал бёдра в первый раз, я сильно начала постанывать... Со мной это впервые было такое. Я жутко покраснела и хотела выбежать, но он попросил остаться и спросил, было ли у меня вообще хоть раз с парнями. Когда я честно созналась, он сказал, что, наверное, мне ещё рано таким заниматься и вышел из комнаты. Я не знала, кто он. Оказалось, что он закончил колледж и теперь уезжает из города. Но это лето он хочет провести здесь.

Мать перестала готовить примерно через полгода после смерти отца. Сложно теперь пытаться понять, как я именно относилась к нему... Однако он всё-таки мой отец. Он выпустил меня на волю, он дал мне шанс побывать в этом мире. Наверное, стоит быть благодарной ему. Но я очень зла на него, что он просто так исчез! Я знаю, что это не его вина, но меня это выводит из себя. Я разбила почти всю посуду дома, пока думала об этом. Его нет рядом, и вся семья рушится. Он не дал мне братьев, чтобы они мне помогали. Не дал мне сестру, чтобы она мне указывала, что делать. Я разваливаюсь на части, а мать... я просто ненавижу это суку! Она совсем про меня забыла.

Что делать? Есть было нечего уже третьи сутки. Только питьевая вода из-под крана. Иногда она отдавала ржавчиной, но я привыкла. Мне даже нравилась она, нравилась вода. Но еды... Еды нет. Что делать? Подруги от меня отвернулись, когда узнали, что я не использовала шанс переспать с тем мальчиком... Я много думала. Много мыслей было за эти три дня. Я не ходила в школу — уже были каникулы. Я не ходила по подругам — они забили на меня. Я пошла к нему...

— Привет. Не ожидал...

Я не могла выговорить ни слова. Я пришла в своём жутком платье. Мне было не по себе. Я стояла как вкопанная. Когда я увидела позади него обстановку, то поняла, что он очень богат. Я почувствовала себя ещё скованней. Я даже повернула корпус, чтобы сбежать, но он украл рукой моё плечо и двинул меня к себе.

— Такое чувство, что ты не ела несколько дней... Что-то случилось?

Его заботливый голос меня окутал; мне было холодно до этого, но сейчас вдруг стало тепло; даже жарко. «Да, я несколько дней не ела...» — очень тихо сказала ему я, что он даже наклонился ко мне ближе ухом. Боже, это ухо…

— Тогда проходи... Чёрт, где ж мои манеры?! Сейчас мы что-нибудь придумаем.

Он закрыл за собой дверь и провёл меня на кухню. Я не слишком вовлекла своё сознание во всё, что происходило в данные секунды, и просто шла, оперев свой взгляд на пол; ноги шли шатко, и я боялась упасть в любой момент, но он, этот молодой парень, меня поддерживал. В доме была странная тишина, но я не решалась ничего спрашивать. Мне, конечно, в первую очередь хотелось кушать, и я даже не боялась последствий. Я уже была готова, что он меня изнасилует, лишь бы он дал меня несколько кусочков хлеба. Я ничего не чувствовала, я была словно лёд, который тащат за собой сотни человек. Для чего им это нужно? Зачем им этот лёд? Эта груда льда? Я была ею и не совсем понимала, чего от меня ждёт этот парень. Он был намного выше меня, но не слишком широк, но и не худощав. Приятная внешность, причёска, которая закрывала лоб; нос и скулы идеальные. И тут я, которая увидела себя в зеркало; я резко остановилась: дрянное платье, лицо в какой-то саже, я даже не обратила внимание на это, когда выходила из дома, я похожа была на бомжиху! Как он принял меня в свой великолепный дом? Это ужасно. Я почувствовала себя очень плохо и упала на коленки.

— Что случилось?

Я зарыдала и закричала: «Посмотри на меня! Разве я достойна здесь находиться?»

— Но ты же здесь... Я тебя не выгнал. Если хочешь... У моей сестры... Она сейчас не дома. Она за границей. У неё есть шмотки. Она никогда их не выкидывала! Я думал, что несколько платьев тебе могут подойти! Только не переживай ты так!..

И он улыбнулся. Я была ослеплена его божественной улыбкой. Как я сюда попала? Разве я... Разве я могу быть здесь? С ним? Я такая... Господи. И я падаю.

Неделю я лежу и думаю о нём. Он уехал ровно неделю назад. От него ни весточки, ни чёрточки. Ничего. А что происходит внутри меня? Тысячи банальных поэтов и один гений могли бы описать это. Но я не гений. Моё перо не готово к столь усердной работе с мыслью. Этим странным экспериментам, хождениям по словам и чужим словам; они всегда для следующих поколений будут чужими. Все, что есть во мне, внутри — это моё. Но слова — они чужие. Как ими вообще возможно что-то описать? Это ужасно, когда внутри тебя столько всего рождается за секунду думания о нём одном, а ты и строчки не можешь написать об этом. Это, наверное, и есть самое сильное, что было в моей жизни. Когда я столь стремительно падаю мечтами куда-то в пространство, где не могу не описать не уладить проблемы, которые обволакивают мой жалкий крошечный мозг. А если бы я была поэтом? Что бы я написала такого ему? Одни банальности, скроенные в нечто вразумительное. Наверное, пустота, которую я дарю ему из невозможности рассказать, что я чувствую это и есть то святое, чем ни с кем нельзя поделиться и даже ему невозможно это высказать, потому что и говорить нечего. Он должен разрезать меня на миллиарды атомов, чтобы догадаться, что я по-настоящему чувствую к нему. Да ему плевать! Этому козлу всё равно! Чёрт.

Поджигаю то, что осталось от наших отношений. Крэк. Теперь меня будет параноить всю оставшуюся ночь. А ночь для меня о нём, когда мысли бушуют во мне — вечность!

— А что это за девка? Почему она спит на моей кровати, брат?

— Я хочу, чтобы она пожила здесь это лето. Она моя хорошая подруга. Она попала в сложную ситуацию. Отец выгнал её из дома. Поэтому... Ей плохо. Она не может нигде быть. Ей всего 15 лет.

— 15? Ты что, сдурел? Ты её трахнуть хочешь?

— Нет. У меня даже мыслей таких не было! О чём ты вообще? Ты так рано приехала! Почему ты здесь так рано? Я думал, что тебя не будет ещё несколько дней.

— Это тебя не волнует. Если ты её точно не хочешь, почему бы тебе не пристроить её в комнату рядом с собой? Она такая грязная...

— Я не мог её помыть. Она была бы голая.

— Понятно. Ты боишься, что у тебя встанет?!!

— Ты смешная! Ничего такого в мыслях моих даже не было.

— Смотри... Постели ей рядом со своей комнатой. В моей комнате должна спать я. Я здесь ненадолго. На пару дней, а потом снова в Египет.

— Нашла там кого? (засмеялся)

— Нашла, да тебя не должно волновать! А то смотри, я позвоню нашим родителям, и они быстро выметут эту шваль на улицу, где ей, честно говоря, и место!

— Не злись так. Она моя подруга.

— Она не будет у нас воровать?

— Нет, что ты? Да зачем ей деньги... Ей всего лишь нужен кров и еда.

— Я надеюсь. Беда с тобой. Зачем ты вообще постелил ей в моей комнате? Я её ненавижу теперь. И тебя!

— Да всё уладится. Я перестелю.

— Придётся постель выкидывать. Бельё это всё... Блин. Мне подарил его... Как же его звали? Чёрт с ним. Но бельё отличное!

— Вставай... (ко мне обращается) Тебе придётся подняться, чтобы перейти в другую комнату. Понимаешь...

— Я всё поняла. Может быть, мне стоит вообще уйти?

— Нет. Конечно, нет. Где ты будешь есть эти три месяца? Я так понял, что тебе вообще негде кушать.

— Ты сказал, что у нас будет обмен...

— Нет... (он засмеялся — опять эти красивые зубы) Тогда я был очень возбуждён. Я думал, что тебе больше шестнадцати.

— Я не выгляжу на 16-ть.

— Возможно, ты мне так сильно понравилась, что я решил себе солгать. Такое тоже бывает. Но теперь я думаю о том, что тебе нужно покушать. И где-то жить это лето. Потом я уеду... к сожалению. И тебе придётся что-то придумать за это лето, чтобы научиться себя прокармливать.