Классификационные системы счета.

СИСТЕМЫ СЧИСЛЕНИЯ(нумерация) – совокупность способов обозначения натуральных чисел.

На ранних ступенях развития общества люди почти не умели считать. Они различали совокупности двух и трех предметов; всякая совокупность, содержавшая бóльшее число предметов, объединялась в понятии «много». Предметы при счете сопоставлялись обычно с пальцами рук и ног. По мере развития цивилизации потребность человека в счете стала необходимой. Первоначально натуральные числа изображались с помощью некоторого количества черточек или палочек, затем для их изображения стали использовать буквы или специальные знаки. В древнем Новгороде использовалась славянская система, где применялись буквы славянского алфавита; при изображении чисел над ними ставился знак ~ (титло).

Древние римляне пользовались нумерацией, сохраняющейся до настоящего времени под именем «римской нумерации», в которой числа изображаются буквами латинского алфавита. Сейчас ею пользуются для обозначения юбилейных дат, нумерации некоторых страниц книги (например, страниц предисловия), глав в книгах, строф в стихотворениях и т.д. В римской нумерации явственно сказываются следы пятеричной системы счисления.

В славянской системе нумерации для записи чисел использовались все буквы алфавита, правда, с некоторым нарушением алфавитного порядка. Различные буквы означали различное количество единиц, десятков и сотен. Этим системам свойственны два недостатка, которые привели к их вытеснению другими: необходимость большого числа различных знаков, особенно для изображения больших чисел, и, что еще важнее неудобство выполнения арифметических операций.

Более удобной и общепринятой и наиболее распространенной является десятичная система счисления, которая была изобретена в Индии, заимствована там арабами и затем через некоторое время пришла в Европу. В десятичной системе счисления основанием является число 10.

Существовали системы исчисления и с другими основаниями. В Древнем Вавилоне, например, применялась шестидесятеричная система счисления. Остатки ее мы находим в сохранившемся до сих пор делении часа или градуса на 60 минут, а минуты – на 60 секунд.

Широкое распространение имела в древности и двенадцатеричная система, происхождение которой, вероятно, связано, как и десятичной системы, со счетом на пальцах: за единицу счета принимались фаланги (отдельные суставы) четырех пальцев одной руки, которые при счете перебирались большим пальцем той же руки. Остатки этой системы счисления сохранились и до наших дней и в устной речи, и в обычаях. Хорошо известно, например, название единицы второго разряда – числа 12 – «дюжина». Сохранился обычай считать многие предметы не десятками, а дюжинами, например, столовые приборы в сервизе или стулья в мебельном гарнитуре.

Самой молодой системой счисления по праву можно считать двоичную. Эта система обладает рядом качеств, делающей ее очень выгодной для использования в вычислительных машинах и в современных компьютерах.

Позиционные и непозиционные системы счисления.Разнообразные системы счисления, которые существовали раньше и которые используются в наше время, можно разделить на непозиционные и позиционные. Знаки, используемые при записи чисел, называются цифрами.

В непозиционных системах счисления от положения цифры в записи числа не зависит величина, которую она обозначает. Примером непозиционной системы счисления является римская система, в которой в качестве цифр используются латинские буквы.

В позиционных системах счисления величина, обозначаемая цифрой в записи числа, зависит от ее позиции. Количество используемых цифр называется основанием системы счисления. Место каждой цифры в числе называется позицией. Первая известная нам система, основанная на позиционном принципе – шестидесятeричная вавилонская. Цифры в ней были двух видов, одним из которых обозначались единицы, другим – десятки.

Однако наиболее употребительной оказалась индо-арабская десятичная система. Индийцы первыми использовали ноль для указания позиционной значимости величины в строке цифр. Эта система получила название десятичной, так как в ней десять цифр.

1. Система терминов родства, основные типы

Терминология родства – составная часть лексики любого языка – имеет два аспекта изучения. С одной стороны, как часть лексики, она является объектом интереса лингвистов, а с другой, поскольку группировка терминов родства в определенную систему отражает брачные и семейные нормы, структуру минимальной ячейки, да и в целом родственную организацию того или иного общества, а также выявляет особенности этнокультурного развития и этнические связи, является важнейшим разделом этнологии (социокультурной антропологии), имеющим тенденцию превращения в . Считалось, что если сама терминология родства, как объект лингвистического анализа может помочь в установлении генетических связей между языками, а, следовательно, и их носителями, то система терминов родства одинакова для народов генетически неродственных, но стоящих на одной ступени эволюции социальной организации. С другой стороны, народы, говорящие на родственных языках, но различные стадиально будут иметь и различные системы терминов родства. Следовательно, собственно этнические аспекты терминологии родства находятся в предметном поле лингвистики, а социальные детерминанты системы терминов родства раскрываются с помощью этнологических подходов⁴.

Однако, в дальнейшем, благодаря исследованиям, прежде всего, тюркских систем терминов родства, рядом специалистов были показаны возможности анализа и систем терминов родства для реконструкции этногенеза и этнической истории, определения этнического своеобразия отельных народов и метаэтнических общностей.

Это своеобразие заключается, прежде всего, в наличии в системах терминов родства тюркских народов принципа "скользящего счета родства" ("относительного возраста" или "возрастного поколения"), по которому все боковые кровные родственники по отцовской линии, а также младшие родственники из филиации говорящего лица (эго) и их супруги терминологически обозначаются вне зависимости от генеалогической цепочки и/или принадлежности к поколению, как в большинстве других систем, а определяются по их относительному возрасту, где системой координат служит прямая линия родства. На основе анализа этих особенностей не только у тюркских, но и у других народов алтайской, а также уральской языковых семей, сформулировал теоретически важную мысль о том, что "структурно-однотипные территориальные блоки систем родства" существуют "у генетически родственных, но социально неоднотипных народов"⁶.

Впрочем, признание факта не только сугубо социальной, но и этнической (этногенетической) детерминированности систем терминов родства, не только в их терминологическом, но и в структурном аспектах, отнюдь не отменяет факта обусловленности многих важнейших особенностей этих систем социальными трансформациями.

1. с 1 5 Понятие о прототипе, соотношение прототипа и понятия. Лексический состав языка как отражение народной картины мира

Примером исследований универсалистского направления в этнолингвистике являются классические работы А.Вежбицкой, посвященные принципам описания языковых значений. Цель многолетних исследований Вежбицкой и ее последователей – установить набор так называемых «семантических примитивов», универсальных элементарных понятий, комбинируя которые каждый язык может создавать бесконечное число специфических для данного языка и культуры конфигураций. Семантические примитивы являются лексическими универсалиями, иначе говоря, это такие элементарные понятия, для которых в любом языке найдется обозначающее их слово. Эти понятия интуитивно ясны носителю любого языка, и на их основе можно строить толкования любых сколь угодно сложных языковых единиц. Изучая материал генетически и культурно различных языков мира, в том числе языков Папуа – Новой Гвинеи, австронезийских языков, языков Африки и аборигенов Австралии, Вежбицкая постоянно уточняет список семантических примитивов. В ее работе Толкование эмоциональных концептов приводится следующий их список:

«субстантивы» – я, ты, кто-то, что-то, люди;«детерминаторы и квантификаторы» – этот, тот же самый, другой, один, два, много, все/весь;«ментальные предикаты» – думать (о), говорить, знать, чувствовать, хотеть;«действия и события» – делать, происходить/случаться;«оценки» – хороший, плохой;«дескрипторы» – большой, маленький; «время и место» – когда, где, после/до, под/над; «метапредикаты» – не/нет/отрицание, потому что/из-за, если, мочь;«интенсификатор» – очень; «таксономия и партономия» – вид/разновидность, часть; «нестрогость/прототип» – подобный/как.

Из семантических примитивов, как из «кирпичиков», Вежбицкая складывает толкования даже таких тонких понятий, как эмоции. Так, например, ей удается продемонстрировать трудноуловимое различие между понятием американской культуры, обозначаемым словом happy, и понятием, обозначаемым русским словом счастливый (и близкими ему по смыслу польским, французским и немецким прилагательными). Слово счастливый, как пишет Вежбицкая, хотя и считается обычно словарным эквивалентом английского слова happy, в русской культуре имеет более узкое значение, «обычно оно употребляется для обозначения редких состояний полного блаженства или совершенного удовлетворения, получаемого от таких серьезных вещей, как любовь, семья, смысл жизни и т.п.». Вот как формулируется это отличие на языке семантических примитивов (компоненты толкования В, отсутствующие в толковании А, мы выделяем заглавными буквами).

Для исследовательской программы Вежбицкой принципиально, что поиск универсальных семантических примитивов осуществляется эмпирическим путем: во-первых, в каждом отдельном языке выясняется роль, которую играет данное понятие в толковании других понятий, и, во-вторых, для каждого понятия выясняется множество языков, в которых данное понятие лексикализовано, т.е. имеется специальное слово, выражающее это понятие.

ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА, исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности. Понятие языковой картины мира восходит к идеям В. фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев (Вайсгербер и др.) о внутренней форме языка, с одной стороны, и к идеям американской этнолингвистики, в частности так называемой гипотезе лингвистической относительности Сепира — Уорфа, — с другой.

Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации (= концептуализации) мира. Выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка. Свойственный данному языку способ концептуализации действительности отчасти универсален, отчасти национально специфичен, так что носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков. С другой стороны, языковая картина мира является «наивной» в том смысле, что во многих существенных отношениях она отличается от «научной» картины. При этом отраженные в языке наивные представления отнюдь не примитивны: во многих случаях они не менее сложны и интересны, чем научные. Таковы, например, представления о внутреннем мире человека, которые отражают опыт интроспекции десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить надежным проводником в этот мир. В наивной картине мира можно выделить наивную геометрию, наивную физику пространства и времени, наивную этику, психологию и т.д.

Так, например, заповеди наивной этики реконструируются на основании сравнения пар слов, близких по смыслу, одно из которых нейтрально, а другое несет какую-либо оценку, например: хвалить и льстить. Анализ подобных пар позволяет составить представление об основополагающих заповедях русской наивно-языковой этики: «нехорошо преследовать узкокорыстные цели». Характерной особенностью русской наивной этики является концептуальная конфигурация, заключенная в слове попрекать (попрек): «нехорошо, сделав человеку добро, потом ставить это ему в вину». Такие слова, как дерзить, грубить, хамить, прекословить, забываться, непочтительный, галантный и т.п., позволяют выявить также систему статусных правил поведения, предполагающих существование определенных иерархий (возрастную, социально-административную, светскую): так, сын может надерзить (нагрубить, нахамить) отцу, но не наоборот и т.п.

Итак, понятие языковой картины мира включает две связанные между собой, но различные идеи: 1) что картина мира, предлагаемая языком, отличается от «научной» (в этом смысле употребляется также термин «наивная картина мира») и 2) что каждый язык «рисует» свою картину, изображающую действительность несколько иначе, чем это делают другие языки. Реконструкция языковой картины мира составляет одну из важнейших задач современной лингвистической семантики.

Одним из распространенных приемов реконструкции языковой картины мира является анализ метафорической сочетаемости слов абстрактной семантики, выявляющий «чувственно воспринимаемый», «конкретный» образ, сопоставляемый в наивной картине мира данному «абстрактному» понятию и обеспечивающий допустимость в языке определенного класса словосочетаний (будем условно называть их «метафорическими»). Так, например, из существования в русском языке сочетания его гложет тоска, тоска заела, тоска напала можно сделать вывод о том, что тоска в русской языковой картине мира предстает как некий хищный зверь

Как уже говорилось, картины мира, рисуемые разными языками, в чем-то между собой похожи, в чем-то различны. Различия между языковыми картинами обнаруживают себя, в первую очередь, в лингвоспецифичных словах, не переводимых на другие языки и заключающих в себе специфические для данного языка концепты. Исследование лингвоспецифичных слов в их взаимосвязи и в межкультурной перспективе позволяет уже сегодня говорить о восстановлении достаточно существенных фрагментов русской языковой картины мира и конституирующих их идей.

Небо и земля. для русской языковой картины мира характерно противопоставление «возвышенного» и «приземленного», «мира горнего» и «мира дольнего» одновременно с отчетливым предпочтением первого. (Этот дуализм коренится, в конечном счете, в особенностях русского православия, определивших черты русской культуры в целом. Целый ряд важных понятий существует в русском языке в таких двух ипостасях, которые иногда называются даже разными словами — ср. следующие пары слов, противопоставленные, в частности, по признаку «высокий» - «низкий»: истина и правда, долг и обязанность, благо и добро. Ярким примером такого рода ценностной поляризации может служить пара радость — удовольствие.

Относительно места интеллекта в русской языковой картине мира можно сказать следующее. Показательным является уже само по себе отсутствие в ней концепта, по своей значимости сопоставимого с душой (значимость концепта проявляется, в частности, в его разработанности, т. е. богатстве метафорики и идиоматики). Ни ум, ни разум, ни рассудок, ни даже голова (имеющая наиболее богатую сочетаемость) на эту роль претендовать не могут. Но главное — в том, что ум в русском языковом сознании являет собой относительно малую

Сравнение русских слов счастлив, счастье и английских happy, happiness показывает, что расхождения между ними столь существенны, что вообще вызывает сомнение их эквивалентность. Русское счастье ни в коей мере не является «повседневным словом»: оно принадлежит к «высокому» регистру и несет в себе очень сильный эмоциональный заряд, следствием чего являются две противоположные тенденции в его употреблении, соответствующие двум крайностям «русской души».

Русский язык располагает средствами для весьма детализированного обозначения первой части суток: утром, поутру, с утра, под утро, к утру, утречком, с утречка, с утреца и т.д. При этом, как выясняется, решая, какое из них выбрать, мы учитываем, в частности, чем человек занимался во время, до и после наступления этого времени суток. Так, мы можем сказать Завтра утречком я хотел бы сбегать на речку искупаться - при том, что фраза Завтра утречком я хотел бы подольше поспать звучит несколько странно. Действительно, утречком можно заниматься лишь какой-то активной деятельностью. Утречком выражает готовность и желание приступить к дневной деятельности, началом которой является утро; отсюда — оттенок бодрости и хорошего настроения. Выражения наутро, поутру и с утра используются, когда мы говорим о ситуациях, только что возникших или возобновившихся после перерыва на ночь. Наоборот, выражения под утро и к утру допустимы, лишь когда речь идет о чем-то, продолжавшемся всю ночь. Так, если мы говорим, что кто-то пил вечером вино, а с утра — коньяк, это значит, что в питье алкогольных напитков был сделан перерыв (скорее всего, для сна), но если сказать Вечером пили вино, а под утро - коньяк, это будет означать, что пили без перерыва или, во всяком случае, не ложились спать.

С утра отличается от других выражений тем, что здесь наиболее отчетливо проступает идея «начиная день». Итак, обозначение времени суток в русской языковой картине мира зависит от того, какой деятельностью оно заполнено, — в отличие от западно-европейской модели, где, наоборот, характер деятельности, которой надлежит заниматься, детерминируется временем суток.

В большинстве европейских стран день структурируется «обеденным перерывом», который носит универсальный характер и расположен в интервале от 12-ти до 2-х. Время суток до этого перерыва (т.е. от полуночи до полудня) называется «утро». Часть времени после этого перерыва и приблизительно до конца рабочего дня имеет специальное название, точного эквивалента которому в русском языке нет В некоторых контекстах это слово может быть переведено как после полудня, послеполуденный; в других наиболее близким переводным эквивалентом здесь является просто слово день. Вечер — это конец дня. При этом семантика конца, заключенная в значении слова вечер, нетривиальным образом взаимодействует с семантикой начала, присутствующей в выражении с вечера (параллельном выражению с утра). С вечера означает «начиная накануне вечером деятельность, основная часть которой запланирована на следующий день»: собрать вещи с вечера, приготовить обед с вечера. Если деятельность, произведенная вечером, не имела релевантного продолжения на следующий день, выражение с вечера употребить нельзя; нельзя сказать: поел с вечера, лег спать с вечера.

Ночь — это «провал», перерыв в деятельности, время, когда люди спят (поэтому, например, выражение провести ночь с кем-то имеет скабрезный оттенок: о человеке, засидевшемся в гостях до утра, не говорят, что он провел ночь с хозяевами). Если по тем или иным причинам человек не ложился спать, то в некотором смысле у него не было ночи.

1. Этнолингвистика и сравнительно-историческое языкознание

Сравнительно-историческое языкознание (лингвистическая компаративистика) — область лингвистики, посвящённая прежде всего родству языков, которое понимается историко-генетически (как факт происхождения от общего праязыка). Сравнительно-историческое языкознание занимается установлением степени родства между языками (построением генеалогической классификации языков), реконструкцией праязыков, исследованием диахронических процессов в истории языков, их групп и семей, этимологией слов.

Сравнительно-историческое языкознание появилось после открытия санскрита, литературного языка древней Индии. Ещё в XVI веке Итальянский путешественник Филиппо Сассети заметил сходство индийских слов с итальянскими и латинскими, однако научных выводов сделано не было. Начало сравнительно-историческому языкознанию было положено Вильямом Джонзом в XVIII веке, которому принадлежат следующие слова:

Санскритский язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий язык, более богатой, чем латинский, и более прекрасной, чем каждый из них, но носящей в себе настолько близкое родство с этими двумя языками как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что не могло быть порождено случайностью, родство настолько сильное, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих трех языков, не сможет не поверить тому, что они все произошли из одного общего источника, который, быть может, уже более не существует. Имеется аналогичное обоснование, хотя и не столь убедительное, предполагать, что и готский и кельтский языки, хотя и смешанные с совершенно различными наречиями, имели то же происхождение, что и санскрит.

Дальнейшее развитие науки подтвердило правильные высказывания В.Джонза.В начале XIX века независимо друг от друга разные ученые различных стран занялись выяснением родственных отношений языков в пределах той или иной семьи и достигли замечательных результатов.Франц Бопп исследовал сравнительным методом спряжение основных глаголов в санскрите, греческом, латинском и готском, сопоставляя как корни, так и флексии. На большом обследованном материале Бопп доказал декларативный тезис В.Джонза и в 1833 году написал первую "Сравнительную грамматику индогерманских (индоевропейских) языков".А датский ученый Расмус-Кристиан Раск всячески подчеркивал, что грамматические соответствия гораздо важнее лексических, потому что заимствования словоизменения, и в частности флексий, "никогда не бывает". Раск сопоставил исландский язык с гренландским, баскским, кельтскими языками и отказал им в родстве (относительно кельтских Раск позднее переменил мнение). Затем Раск сопоставлял исландский язык с норвежским, потом с другими скандинавскими языками (шведский, датский), далее с другими германскими, и, наконец, с греческим и латинским языками. Раск не привлекал в этот круг санскрита. Возможно, в этом отношении он уступает Боппу. Но привлечение славянских и в особенности балтийских языков значительно восполнило этот недочет.Третьим основоположником сравнительного метода в языковедении был А.Х.Востоков. Он занимался только славянскими языками. Востоков первый указал на необходимость сопоставления данных, заключающихся в памятниках мертвых языков, с фактами живых языков и диалектов, что позднее стало обязательным условием работы языковедов в сравнительно-историческом плане.Трудами этих ученых сравнительный метод в языкознании был не только декларирован, но и показан в его методике и технике.Большие заслуги в уточнении и укреплении этого метода на большом сравнительном материале индоевропейских языков принадлежат Августу-Фридриху Потту, давшему сравнительно этимологические таблицы индоевропейских языков.Результаты почти двухсотлетних исследований языков методом сравнительно-исторического языкознания подытоживаются в схеме Генеалогической классификации языков.

1. Язык и стереотипы поведения. Язык и этническая психология

Каждый язык по-своему членит мир, имеет свой способ его концептуализации. У каждого народа, каждой нации есть свои собственные представления об окружающем мире, о людях, о представителях другой культуры. В обществе складываются определенные стереотипы – как относительно самих себя, относительно поведения и традиций в пределах своего культурного пространства, так и относительно представителей другого языкового и культурного пространства.

стереотип – это представление человека о мире, формирующееся под влиянием культурного окружения (другими словами, это культурно-детерминированное представление), существующее как в виде ментального образа, так и виде вербальной оболочки, стереотип – процесс и результат общения (поведения) согласно определенным семиотическим моделям. Стереотип (как родовое понятие) включает в себя стандарт, являющийся неязыковой реальностью, и норму, существующую на языковом уровне. В качестве стереотипов могут выступать как характеристики другого народа, так и все, что касается представлений одной нации о культуре другой нации в целом: общие понятия, нормы речевого общения, поведения, категории, мыслительные аналогии, предрассудки, суеверия, моральные и этикетные нормы, традиции, обычаи и т.п.

Отмечая национальную специфику каждого народа, в нее включают: самосознание, привычки, вкусы, традиции, связанные с национальными чувствами, национальную культуру, быт, национальную гордость и национальные стереотипы в отношении к другим народностям.

Язык зафиксировал патриархальную установку: в нем прочно закрепились стереотипы, согласно которым женщине присуще многие пороки, поэтому сравнение с ней мужчины – всегда несет негативную окраску: болтлив, любопытен, кокетлив, самовлюблен, капризен, истеричен как женщина, женская логика; женщину же сравнение с мужчиной только украшает: мужской ум, мужская хватка, мужской характер. Женщине приписывается неумение дружить и хранить тайны, глупость, алогичность: бабе дорога от печи до порога, бабьи умы разоряют дома; в английском языке: A woman's advice is best at a dead lift ( у бабы волос долог, да ум короток). В многочисленных пословицах и поговорках о женщинах сквозит пренебрежение и покровительственный тон: мое дело сторона, а муж мой прав; мужнин грех за порогом остается, а жена все домой несет; женщина льстит – лихое норовит.

В наше время, когда международные контакты становятся все более массовыми и интенсивными, проблема улыбки неожиданно встала особенно остро. Одна из странных особенностей представителей русской культуры в глазах Запада – это мрачность, неприветливость, отсутствие улыбки. Русские не улыбаются, они неулыбающаяся нация, и поэтому с ними надо быть настороже: от этих мрачных типов можно ожидать чего угодно.

Немецкая аккуратность, русский “авось”, китайские церемонии, африканский темперамент, вспыльчивость итальянцев, упрямство финнов, медлительность эстонцев, польская галантность – стереотипные представления о целом народе, которые распространяются на каждого его представителя.

Специалисты по этнической психологии, изучающие этнокультурные стереотипы, отмечают, что нации, находящиеся на высоком уровне экономического развития, подчеркивают у себя такие качества, как ум, деловитость, предприимчивость, а нации с более отсталой экономикой – доброту, сердечность, гостеприимство.

Среди глубинных стереотипов в особую группу выделяются внешние, связанные с атрибутами жизни и быта народа, в русском языке их часто именуют словом “клюква”. Несмотря на постоянные перемены в быте народов, подобные стереотипы меняются очень незначительно. Меха, самовары, огромные шали, матрешки считаются неотъемлемой частью русской жизни вот уже несколько веков. Некоторые из этих атрибутов действительно сохраняются до сих пор. Некоторые атрибуты русской жизни ушли в небытие естественным путем, однако культивируются в нашей стране или из коммерческих соображений, так как хорошо покупаются иностранцами, или чисто обрядово.

Стереотипы всегда национальны, а если встречаются аналоги в других культурах, то это квазистереотипы, ибо, совпадая в целом они различаются нюансами, деталями, имеющими принципиальное значение. Например, ситуация очереди в различных культурах различна, а следовательно, различным будет и стереотипное поведение: в России спрашивают “Кто последний?” или просто встают в очередь, в ряде европейских стран отрывают квиток в специальном аппарате и после этого следят за цифрами, загорающимися над окошком, например, на почте.

Несмотря на то, что поведение человека вариативно и многообразно, не менее справедливо и другое утверждение: поведение человека в обществе типизировано, то есть оно подчиняется нормам, выработанным в обществе, и поэтому с неизбежностью во многих отношениях стандартно. Такое положение является результатом действия двух противонаправленных тенденций. Однако многообразие поведения никогда не бывает беспредельным (в противном случае невозможным было бы общение людей, их объединение в различного рода социальные образования). На упорядочение разнородных вариантов поведения направлена противоположная (центростремительная) тенденция к унификации поведения, его типизации, выработке общепринятых схем и стандартов поведения. Эта вторая тенденция выражается в ом, что всякое общество, заботясь о своей целостности и единстве, вырабатывает систему социальных кодов (программ) поведения, предписываемых его членам.

Стереотипы существуют в любом обществе, но особо важно подчеркнуть, что набор стереотипов для каждого из них сугубо специфичен. На регулирование поведения человека в пределах родного культурного и языкового пространства большое влияние оказывают культурные стереотипы, которые начинают усваиваться именно с того момента, когда человек начинает осознавать себя частью определенного этноса, частью определенной культуры.

Понятия “национальный характер” и “стереотип” в широком понимании являются почти тождественными терминами, поскольку они формируются под влиянием культурного и исторического окружения той или иной нации. Единственным различием является то, что национальный характер является родовым понятием, включающим в себя стереотип, как составляющее единого целого. Типичными чертами национального характера англичан считают уравновешенность, чопорность, надменность, стремление следовать правилам; немцам же причисляют пунктуальность, бюрократизм, аккуратность, любовь к порядку, основательность в делах, дисциплинированность, трудолюбие. В соответствии с названными чертами национального характера, в английском и немецком обществе формируются разные стереотипы культуры, призванные подчеркнуть эти черты и сложившиеся представления о нации.

В процессе восприятия стереотипов культуры другого народа возникает конфликт культур - результат несовпадений принятых норм и стандартов (а это и есть стереотипы) в своей и чужой для реципиента культуре. Столкновение стереотипов, характерных для разных культур (то есть конфликт культур), может создать трудности в общении, стать причиной “культурного шока” и таким образом привести к непониманию культуры другого народа. Основными стереотипами, создающими трудности в общении между людьми разных культур, являются субъектные/национально-психологические и деятельно-коммуникативные лакуны, отражающие национально-культурные особенности коммуникантов к различным лингвокультурным общностям и национально-культурную специфику различных видов деятельности в их коммуникативном аспекте.

Язык фиксирует коллективные стереотипные и эталонные представления, объективирует интерпретирующую деятельность человеческого сознания. Картина мира того или иного этноса становится фундаментом культурных стереотипов. Ее анализ помогает выявить различия в национальной культуре того или иного народа.

1. Значение слова и концепт

Считается, что по своему гносеологическому статусу языковое значение - это промежуточное образование, занимающее серединное положение между представлением как формой образного знания и понятием как формой абстрактного мышления [Соломоник 1992: 86]. Однако основным признаком, отделяющим лингвокультурологическое понимание концепта от логического и общесемиотического, является его закрепленность за определённым способом языковой реализации. В самом деле, если понятие в логике означает не более чем обусловленный конкретными потребностями предел членения суждения на составные части. Из признания концепта планом содержания языкового знака следует, что он включает в себя помимо предметной отнесенности всю коммуникативно значимую информацию. Прежде всего, это указания на место, занимаемое этим знаком в лексической системе языке: его парадигматические, синтагматические и словообразовательные связи - то, что Ф.Соссюр называет «значимостыо» и что, в конечном итоге, отражает «лингвистическую ценность внеязыкового объекта» [Карасик 1996: 4], проявляющуюся в семиотической плотности той или иной тематической группы, соотносимой с концептом. В семантический состав концепта входит также и вся прагматическая информация языкового знака, связанная с его экспрессивной и иллокутивной функциями, что вполне согласуется с «переживаемостъю» и «интенсивностью» духовных ценностей. Еще одним, факультативным, но, тем не менее, высоковероятным компонентом семантики языкового концепта является «этимологическая», она же «культурная», она же «когнитивная память слова» - смысловые характеристики языкового знака, связанные с его исконным предназначением, национальным менталитетом и системой духовных ценностей носителей языка. Язык, культура и этнос неразрывно между собой связаны и образуют средостение личности - место сопряжения ее физического, духовного и социального Я. Человек как «символическое животное» .

Принято считать, что в естественном языке отражается «наивная картина мира», составляющая содержание «обыденного сознания» его носителей . Лексическое значение, зафиксированное в словаре, - это то, что люди имеют в виду, когда они употребляют слово . картина мира, воссоздаваемая лексической системой национального языка, может быть приблизительна и неточна в деталях, но она интуитивно достоверна, наглядна и отвечает здравому смыслу: вода здесь - это жидкость, заполняющая реки и моря, прямая - линия, не отклоняющаяся ни вверх, ни вниз, ни вправо, ни влево.

Если совокупность концептов как семантических единиц, отражающих культурную специфику мировосприятия носителей языка, образует концептуальную область, соотносимую с понятием ментальности как способа видения мира, то концепты, отмеченные этнической спецификой, входят в область, соотносимую с менталитетом как множеством когнитивных, эмотивных и поведенческих стереотипов нации. Граница, разделяющая ментальность и менталитет - концепты в широком понимании и концепты в узком понимании в достаточной мере нечетка, и формальных средств для описания современного менталитета той или иной лингвокультурной общности в настоящий момент не существует. Единственным критерием здесь может служить степень массовидности и инвариантности когнитивных и психологических стереотипов, отраженных в лексической семантике языка [См.: Добровольский 1997: 42; Телия 1996: 235].

Выделение концепта как ментального образования, отмеченного лингвокультурной спецификой, - это закономерный шаг в становлении антропоцентрической парадигмы гуманитарного, в частности, лингвистического знания. По существу в концепте безличное и объективистское понятие авторизуется относительно этносемантической личности как закрепленного в семантической системе естественного языка базового национально-культурного прототипа носителя этого языка. Воссоздание - «образа человека по данным языка» [Апресян 1995, Т.2: 348], осуществляемое через этнокультурную авторизацию понятия, в определенной мере сопоставимо с авторизацией высказывания и пропозиции относительно субъекта речи и мысли в теории модальной рамки высказывания и в неклассических (оценочных) модальных логиках.

Связь концепта с вербальными средствами выражения вообще отмечается практически во всех лингвокультурологических определениях , однако единства во мнениях относительно конкретных значимых единиц языка, с которыми соотносится концепт у «лингвоконцептуалистов» пока не имеется.

Лингвокультурный концепт, как и его средневековый предшественник, - семантическое образование высокой степени абстрактности. Однако если первый, получен путем отвлечения и последующего гипостазирования свойств и отношений непосредственно объектов действительности, то второй - продукт абстрагирования семантических признаков, принадлежащих определенному множеству значимых языковых единиц. Соотнесение концепта с единицами универсального предметного кода едва ли согласуется с принадлежностью лингвокультурных концептов к сфере национального сознания, поскольку УПК идиолектен и формируется в сознании индивидуальной речевой личности. В принципе, концепт можно было бы соотнести с корневой морфемой, составляющей основу словообразовательного гнезда, но тогда он останется без имени.

Чаще всего представительство концепта в языке приписывается слову, а само слово получает статус имени концепта - языкового знака, передающего содержание концепта наиболее полно и адекватно.

Концепт - это культурно отмеченный вербализованный смысл, представленный в плане выражения целым рядом своих языковых реализации, образующих соответствующую лексико-семантическую парадигму. План содержания лингвокультурного концепта включает как минимум два ряда семантических признаков. Во-первых, в него входят семы, общие для всех его языковых реализации, которые «скрепляют» лексико-семантическую парадигму и образуют его понятийную либо прототипическую основу. Во-вторых, туда входят семантические признаки, общие хотя бы для части его реализации, которые отмечены лингвокультурной, этносемантической спецификой и связаны с ментальностью носителей языка либо с менталитетом национальной языковой лич-ности. «Расщепление» семантики концепта на два ряда, два уровня в определенной степени согласуется с лексикографическими постулатами, выдвинутыми Ю.Д.Апресяном [1995, Т.2: 468], более того, наличие у слова национально-культурной специфики признается признаком, придающим ему статус концепта [Нерознак 1998: 85].

Если исходить из того, что лингвокультурный концепт семантически представляет собой некую абстракцию, обобщающую значения ряда своих языковых реализации, то конкретная форма этого концепта будет задаваться интервалом абстракции, в границах которого он качественно определен, т.е. объемом лексико-семантической парадигмы, формируемой единицами, передающими этот концепт в языке или в языках. В первом же приближении выделяются концепты-автохтоны, абстрагируемые от значений своих конкретных языковых реализации, содержащие в своей семантике и «предметные», и этнокультурные семы, и протоконцепты – «универсальные концепты» [Вежбицкая 1999: 53, 291], «ноэмы» [Хегер 1990; 6], абстрагируемые от неопределенного числа языковых реализации и обеспечивающие эталон сравнения, необходимый для межъязыкового сопоставления и перевода. Последние собственно концептами не являются, поскольку их семантика содержит лишь один ряд признаков - предметный; они по существу эквивалентны понятиям, а концептами могут стать лишь при реализации: своего потенциально культурного компонента, что теоретически возможно лишь при дальнейшем расширении интервала абстракции, скажем» при сопоставлении Языка землян с каким-либо инопланетным языком, если таковой когда-нибудь обнаружится. В более или менее «чистом виде» «универсальные концепты» представлены в научном сознании в виде этических терминов и логических операторов: добро-зло, хорошо-плохо-безразлично и пр. В свою очередь автохтонные концепты могут быть не только внутриязыковыми. моноглоссными, они могут быть абстрагированы от лексических единиц двух и более языков, образующих культурньй суперэтнос, - быть полиглоссными. как, например, «предельные понятия» западной и восточной лингвокультур [См.: Снитко 1999;.1999а].

Итак, в лингвистическом понимании концепта наметились три основных подхода. Во-первых, в самом широком смысле в число концептов включаются лексемы, значения которых составляют содержание национального языкового сознания и формируют «наивную картину мира» носителей языка. Совокупность таких концептов образует концептосферу языка [См.: Лихачев 1993], в которой концентрируется культура, нации. Определяющим в таком подходе является способ копцептуализации мира в лексической семантике, основным исследовательским средством – концептуальная модель, с помощью которой выделяются базовые компоненты семантики концепта и выявляются устойчивые связи между ними [См.: Михальчук 1997: 29]. В число подобных концептов попадает любая лексическая единица, в значении которой просматривается способ (форма) семантического представления. Во-вторых, в более узком понимании к числу концептов относят семантические образования, отмеченные лингвокультурной спецификой и тем или иным образом характеризующие носителей определенной этнокультуры [См.: Степанов 1997; Нерознак 1998]. Совокупность таких концептов не образует концептосферы как некого целостного и структурированного семантического пространства, по занимает в ней определенную часть – концептуальную область. И, наконец, к числу концептов относят лишь семантические образования, список которых в достаточной мере ограничен [См.: Снитко 1999а: 46] и которые являются ключевыми для понимания национального менталитета как специфического отношения к миру его носителей. Метафизические концепты (душа, истина, свобода, счастье, любовь и пр.) – ментальные сущности высокой либо предельной степени абстрактности, они отправляют к «невидимому миру» духовных ценностей, смысл которых может быть явлен лишь через символ - знак, предполагающий использование своего образного предметного содержания для выражения содержания абстрактного. Вот, очевидно, почему концепты последнего типа относительно легко «синонимизируются», образуя «концептуализированную область" [См.: Степанов 1997: 69] , где устанавливаются семантические ассоциации между метафизическими смыслами и явлениями предметного мира, отраженными в слове, где сопрягаются духовная и материальная культуры.

Как представляется, обобщение точек зрения на концепт и его определений в лингвокультурологии позволяет прийти к следующему заключению: концепт - это единица коллективного знания/сознания (отправляющая к высшим духовным ценностям), имеющая языковое выражение и отмеченная этнокультурной спецификой. Общим в этом определении и в определениях понятия, представления и значения остается родовой признак - принадлежность к области идеального, видовые же отличия (форма знания/сознания - логическая/рациональная, психологическая/образная, языковая) нейтрализуются, а их место занимают вербализованность и этнокультурная маркированность. По существу, единственным raison d’etre терминологизации лексемы «концепт» является потребность этнокультурной авторизации семантических единиц - соотнесения их с языковой личностью, осуществляемой в лингвокультурологических исследованиях

1. Теория концептуальной теории Лакоффа

Лакофф критикует основное направление лингвистических исследований за выхолощенный взгляд на метафору, при этом он исходит из внутренних позиций знания. Метафора- это не поверхностный риторический механизм украшения речи, а фундаментальный когнитивный агент, который организует наши мысли, оформляет суждения и структурирует язык. Он показывает, что метафора настолько пропитывает нашу обычную, риторически не приукрашенную речь, что к этому тропу невозможно больше относиться как к чему-то аномальному. В качестве эмпирического доказательства когнитивной роли метафоры, Лакофф приводит ярко выраженную системность, которую демонстрирует этот феномен: отдельные метафорические системы, например спор – это война или любовь – это путешествие, кажется, обладают огромной генеративной силой – они проявляют себя в различных образах, каждый из которых раскрывает новую грань этой метафоры.

Центральный тезис Лакоффа состоит в том, что метафоры облегчают процесс мышления, предоставляя нам эмпирические рамки, внутри которых мы можем осваивать новоприобретенные абстрактные концепты. Переплетение метафор, лежащее в основе мыслительной деятельности, формирует когнитивную карту, сеть концептов, организованных таким образом, чтобы укоренить абстрактные концепты в физическом опыте когнитивного агента, в его отношениях с внешним миром. Главным компонентом когнитивной карты человека является то, что Лакофф называет когнитивной топологией, «это механизм, которым мы накладываем на пространство структуру так, чтобы поддержать свои пространственные умозаключения» (см. Лакофф, 1988).

Лакофф (1988) выдвигает гипотезу, что метафоры проецируют когнитивную карту порождающей сферы (т.е., транспорт метафоры) на целевую сферу (тенор), таким образом заставляя целевую сферу укореняться в пространственном опыте порождающей сферы. В результате схемы, являющиеся посредниками между концептуальными и сенсорными уровнями в порождающей сфере становятся также активными и в целевой. Высокая степень, в какой конкретные пространственные метафоры пропитывают наш язык, показательна для раскрытия особенностей представления мира в наших когнитивных топологиях. Например, метафоры, использующие направление вверх/вниз (например, хорошее – вверху, плохое – внизу, лучшее – вверху, худшее – внизу, счастье – вверху, печаль – внизу) гораздо более распространены, чем метафоры вперед/назад (например, будущее – впереди, прошлое – сзади), но и они, в свою очередь, более распространены, чем метафоры левое/правое (например, хорошее – справа, плохое, злое, мрачное – слева). С объективистской позиции каждое пространственное измерение должно обладать одной и той же описательной силой. Но с субъективной позиции мы замечаем, что малая распространенность метафор левое/правое связана с общей симметрией человеческого тела в этих направлениях, и поскольку левое и правое направление настолько топологически похожи, в эгоцентрической модели мира это измерение используется гораздо меньше.

Лакофф утверждает, что радиальные категории и эффект прототипичности возникают из-за склонности людей концептуализировать мир посредством идеализированных когнитивных моделей (ИКМ). Каждая категория задается относительно такой конкретной модели, в которой фиксируются наши ожидания по поводу того, где данная категория может иметь применение. Степень, в какой фоновая ИКМ данной категории соответствует данному реальному объекту или ситуации и является мерой репрезентативности этого объекта/ситуации. Так что прототипические члены категории – это те, которые очень хорошо соответствуют фоновой ИКМ, то есть, те, которые удовлетворяют всем фоновым предположениям и конвенциям, связанным с этой категорией