Лекция III Трансформационистское направление в психолингвистике 60-х годов

Сторонники трансформационистского направления, оценивая психолингвистику Ч. Осгуда, считают, что ассоциации между соседними словами не могут объяснить ни понимание речи, ни ее порождение. Лидер этого направления Дж. Миллер — психолог, активно работающий в области речевой деятельности, автор очень многих оригинальных исследований.
Знакомить лингвиста с трансформационистским направлением в психолингвистике в чем-то проще, чем с ассоцианистским, потому что оно базируется на хорошо известной трансформационной грамматике Н. Хомского.
Первая работа Н. Хомского «Синтаксические структуры» появляется в 1957 году, почти одновременно с Психолингвистикой-54. Н. Хомский утверждает, что знание всех предложений языка невозможно, что в основе языка должна лежать некоторая ограниченная система правил. Эта система правил и есть грамматика языка. Она задает бесконечное число «правильных» предложений. Носитель языка, как говорящий, так и слушающий, каждый раз пускает в ход эту порождающую грамматику, чтобы с ее помощью либо построить «правильное» высказывание, либо понять «правильно» построенные высказывания.
Н. Хомский выделяет два понятия: языковая способность (competence) и языковая активность (pеrfоrmanсе). Языковая способность — это нечто вроде потенциального знания языка. Языковая активность — процессы, которые происходят при реализации этой способности в речевой деятельности. Показательно, что, по Н. Хомскому, языковая способность первична, она определяет языковую активность, а не наоборот.
Анализируя теорию Н. Хомского, следует иметь в виду, что порождающая грамматика сегодня — это не одно направление: наряду с многочисленными модификациями модели самого Н. Хомского (в которых учитываются и замечания критиков), есть еще направление порождающей семантики, созданное его учениками. Нужно также очень четко различать Н. Хомского как философа-идеалиста, концепция которого подвергается справедливой критике, и Н. Хомского как собственно лингвиста, создателя ряда моделей порождающей грамматики, в которых содержится определенное рациональное зерно.
Не вдаваясь в подробности полемики вокруг идей Н. Хомского, рассмотрим те основания его первых моделей, на базе которых выросла психолингвистика миллеровского направления.
Остановимся на первом варианте модели Н. Хомского. Из чего конкретно появилась трансформационная грамматика? Приведем несколько совершенно хрестоматийных фраз, например: Пение птиц, Изучение языка, Приглашение писателя. С помощью анализа по непосредственно составляющим (НС) здесь одинаково выделяется структура «существительное в именительном падеже + существительное в родительном падеже», которая может быть преобразована (свернута) в структуру «существительное в именительном падеже»:

Пение птиц ==> Пение

Изучение языка ==> Изучение

Приглашение писателя ==> Приглашение

В то же время во всех трех фразах, по существу, разные синтаксические структуры, потому что во фразе Пение птиц «птица» — это субъект; во фразе Изучение языка«язык» — это объект, а во фразе Приглашение писателя «писатель»—вообще непонятно — то ли субъект, то ли объект. Несмотря на одинаковую форму все три структуры являются различными, а последняя оказывается к тому же омонимичной. Однако все это невозможно выявить с помощью анализа по НС. Ничего не даст этот метод и тогда, когда исследователь сталкивается с сочинительными конструкциями. Например: Петя и Маша делают уроки. Говорящий производит здесь ту же операцию, которую делают в математике, вынося за скобки скобки общий член: Петя делает уроки + Маша делает ypoки = (Петя и Маша) делают уроки. Во внешней структуре текста это преобразование никак не отражено. Подобные факты показали, что на основе чисто формального анализа текста по НС многие существенные особенности структуры фразы выявить невозможно. В поисках выхода Н. Хомский и разрабатывает трансформационную грамматику. Н. Хомский говорит, что предложение может быть либо ядерным, либо преобразованным из такого ядерного, eго трансформой. Так, предложение Рабочие строят дом — пример типичного ядерного предложения со структурой: N1им. Vnepex. N2иm., где N — существительное в соответствующем падеже, а Vnepex. — переходный глагол. А предложение Дом строится рабочими представляет собой пассивную конструкцию. И структура предложения иная: N2им. Vвозвр. N1твор., где Vвозвр. — возвратный глагол. Такое предложение — уже не ядерное. Оно получено путем одной из операций трансформации, а именно операции пассивизации из ядерного (активной структуры):

Рабочие строят дом ==>Дом стройся рабочими

Трансформами являются и приведенное ранее примеры:
Птицы поют==>Пение птиц

(Кто-то) изучает язык==>Изучение языка

Писатель приглашает (кого-то)==>Приглашение писателя

(Кто-то) приглашает писателя==>Приглашение писателя

Во всех этих трансформациях глагол преобразуется в отглагольное существительное, т. е. происходит операция номинализация.
Итак, все предложения делятся на ядерные предложения и на трансформы. С помощью анализа по НС можно адекватно проанализировать только ядерные предложения. Таким образом, получается очень простая грамматика: небольшой список распространенных ядерных конструкций типа N1им. Vnepex. N2вин. (Рабочие строят дом) или Nим. Vнеперех. (Человек идет) (обычно таких конструкций около десяти), несколько правил-блоков преобразований по НС (типа существительное в данном падеже -- прилагательное в том же падеже + существительное в том же падеже: N -- AN) и несколько правил трансформаций (пассивизация, номинализация, отрицание и т.п.). Например, фраза Молодые рабочие очень быстро строят многоэтажный дом— это результат развертывания по НС ядерной структуры все той же фразы Рабочие строят дом:

После операции пассивизации получается новая фраза: Многоэтажный дом очень быстро строится молодыми рабочими.
&nbs Такова в общих чертах первая попытка описать синтаксические структуры с помощью трансформационной грамматики. При этом было введено понятие «грамматической правильности». Отсюда классические примеры бессмыслиц, вроде фразы Зеленые идеи яростно спят, в которой, однако, с точки зрения синтаксической структуры, все правильно.
В первом варианте в модель еще не были включены ни лексика (это хорошо видно из последнего примера), ни фонетика. Все это появляется во второй модели, опубликованной несколько лет спустя. В этой модели выдвигается принципиально важ- ная идея глубинной структуры, скрытой от непосредственного наблюдения. Эти глубинные структуры на поверхностном уровне могут быть либо просто воспроизведены, либо воспроизведены в виде трансформ, т.е. появляется четкое разграничение чего-то поверхностного, реализованного в тексте, привычного для анализа в дескриптивной лингвистике, и чего-то глубинного, что в тексте не отражено, но каким-то образом там все же присутствует.
Процедура анализа с использованием преобразований при переходе от глубинных структур к поверхностным для европейской лингвистики не нова. Хорошо знакома с ней и русская логическая традиция. Изучая в школе преобразование придаточного определительного предложения в причастный оборот: Мальчик, который пишет на доске, мне незнаком в Мальчик, пишущий на доске, мне незнаком, — ученики делают, по существу, то же трансформационное преобразование. Но для американских исследователей, которые привыкли к формальным процедурам дескриптивной лингвистики, подобный подход оказался действительно новым.
В первых работах Н. Хомского еще нет никаких психологических проблем. Он строил свою модель с расчетом на автомат, на жесткую логико-формализованную систему. Еще в 1961 году Н. Хомский считал ошибочным утверждение о том, что порождающая грамматика как таковая есть модель для говорящего или соотнесена с ней каким-то строго определенным образом. Однако примерно в это же время Дж. Миллер и его сторонники подхватили идеи трансформационной модели, и постепенно сам Н. Хомский заинтересовался проблемами речевого поведения людей.
Как только появляется идея глубинней структуры, появляется разграничение, с одной стороны, чего-то лежавшего на поверхности и принципиально наблюдаемого и, с другой стороны, чего-то лежащего на глубине и принципиально ненаблюдаемого, не выраженного во внешней речи. Должны быть какие-то механизмы перехода от глубинного к поверхностному и наоборот. Очень заманчиво принять все это за «мышление». Но, поскольку все трансформационные преобразования алгоритмичны, подчинены жесткой логике, все мышление предстает таким же алгоритмичным. Глубинные структуры действительно имеют место в речемыслительных процессах, но «глубинное» в моделях порождающей грамматики все же еще очень близко к «поверхностному». А вот откуда и как возникает само это «глубинное», не рассматривается. Поэтому собственно «мышления» в модели Н. Хомского еще нет. По сути, берется уже готовая, хотя и «глубинная», структура и на каком-то этапе включаются соответствующие правила, преобразующие ее в поверхностную структуру. Порождающая семантика делает еще один шаг в глубину мыслительных процессов, поскольку она уже берет в качестве исходной не ядерную конструкцию в целом, а отдельные семантические параметры. Эти параметры комбинируются в те или иные узлы, к которым подбираются отдельные слова. Но и сами семантические параметры все же не являются элементами настоящего мышления с его сложным и тонким взаимодействием сознательного и бессознательного, логического и эмоционального, с его ассоциативными структурами и т. п..
Объясняя популярность среди лингвистов трансформационистского направления в психолингвистике, я хочу обратить внимание на следующее. Ч. Осгуд, как психолог, шел от сложного комплекса психолингвистических проблем, от ассоцианизма, от психического механизма и пытался включить в единую концепцию элементы из весьма разнородных подходов. Поэтому освоение концепции Ч. Осгуда лингвистами оказалось делом достаточно сложным. Что же касается концепции Миллера — Хомского, то эта концепция, по существу, — проекция лингвистической модели в психику. Здесь найден новый подход к уже известной проблеме, весьма близкой и понятной лингвистам. Не случайно именно в миллеровском направлении появляется понятие «проверка психологической реальности лингвистической модели». Отсюда разработка разнообразных и тонких экспериментальных методик (см. лекцию XIII). Отсюда лингвистичность этой психолингвистической концепции, большая ее «гомогенность», простота и понятность для лингвистов, но одновременно и большая огрубленность.
Рассмотрим более детально различия между подходами к коммуникации Ч. Осгуда и Дж. Миллера.

1. По Миллеру, порождение речи определяется характером планируемого поведения, а не системой ассоциативных связей, характерной для пассивной реактивности в понимании бихевиоризма. Идея реактивности в какой-то мере уже преодолена. С точки зрения общей психологической базы в миллеровской психолингвистике просматривается более прогрессивный, хотя еще и не вполне последовательный, деятельностный подход к речевому поведению.
В целом, в связи с анализом трансформационных преобразований, Дж. Миллер подчеркивает момент планирования поведения, большую активность человека, а не просто реактивность.

2. Вероятностно-статистические критерии развертывания сообщения для Ч. Осгуда были основными, а для Дж. Миллера перестают быть ведущими. Главное здесь — жесткие алгоритмические правила трансформационного преобразования высказывания. В результате точного выполнения этих правил автоматически получается грамматически правильная трансформа.

3. В психолингвистике Дж. Миллера делается шаг к представлению о единстве процессов восприятия речи и процессов производства речи, т.е. к тому, что еще не было по-настоящему реализовано у Ч. Осгуда.

4. Преодолен атомизм концепции Ч. Осгуда. «Центральная проблема современной лингвистики, -- пишет Д. Слобин, — состоит в следующем: каким образом мы можем понимать (или создавать) новое для нас предложение?» И здесь-то идет основная полемика с Ч. Осгудом. Человек овладевает запасом слов при помощи запоминания, но он не может таким же образом овладеть запасом предложений. Следует предположить, что человек овладевает чем-то психологически эквивалентным системе правил, благодаря которым он может понимать и порождать бесконечное число предложений. Это не значит, что люди всегда могут эти правила сформулировать. Как верно подметила С. Эрвин-Трипп, «чтобы стать носителем языка… нужно выучить… правила… То есть нужно научиться вести себя так, как будто ты знаешь эти правила».

Итак, если ассоцианистская психолингвистика занималась прежде всего структурой отдельного слова, которое составляет элемент цепочек слова, трансформационистская психолингвистика от слов поднимается уже к целым высказываниям, предложениям, ибо трансформационное преобразование — это преобразование сразу всего предложения целиком. И это серьезный шаг вперед. Правда, речь обычно не представляет собой просто цепочки отдельных слов, но она не представляет собой и просто цепочки отдельных предложений. Поэтому позднее наблюдается поворот психолингвистики к проблемам развернутого текста.
Для трансформационистской психолингвистики, так же как и для ассоцианистской характерен индивидуализм в трактовке речевых механизмов. Говорящий человек остается у Дж. Миллера Робинзоном. Более того, индивидуализм в трактовке трансформационистами речевых механизмов оказывается даже глубже, чем у Ч. Осгуда, потому что важное место здесь занимает идея врожденных правил оперирования языком. Поскольку в трансформационнстской грамматике проявляются некоторые универсальные правила порождения предложения, причем довольно простые, возникает вопрос, откуда берутся эти правила. (Поэтому исследователи трансформационистского направления очень много внимания уделяют детской речи.) У Ч. Осгуда все строится на идее научения, у Дж. Миллера появляется идея врожденных механизмов, поскольку правила, которыми успешно овладевает ребенок, не содержатся в явной форме в усваиваемом материале и поскольку любой ребенок одинаково свободно может овладеть языком любой структуры. Это можно объяснить, если предположить, что процесс овладения языком сводите к взаимодействию каких-то универсальных врожденных умений и усваиваемого конкретного языкового материала.
Откуда же берется языковая способность — то ли она генетически заложена в человеке, то ли приобретается в результате социализированной деятельности ребенка, в его контакте с окружающими? Эти вопросы активно дискутируются в психолингвистике. Думается, что в такой альтернативной постановке вопроса смешиваются разные вещи. С одной стороны, ребенок, конечно же, не рождается с готовыми знаниями правил языка и с навыками и умениями его использования. Все это приобретается позднее, в ходе воздействия на развитие ребенка именно социальных факторов (общение со взрослыми, учет оценок собственного речевого поведения со стороны взрослых, а позднее — и сверстников, овладение социально закрепленными нормами языка и т. д.). С другой стороны, у ребенка должна быть какая-то генетическая предрасположенность к языку. И считать, что мозг новорожденного — действительно tabula rasa («чистая доска»), а формирование всего комплекса языковых механизмов —результат воздействия исключительно социальных факторов, было бы сильным упрощением реального поло- жения дел. У нормального ребенка должны быть врожденные предпосылки к формированию умений, как база, на которой потом могли бы развиться собственно умения (в том числе и языковые). Отсутствие такой базы или ее нарушения — одна из главных причин детской патологии речи. Известно, что маленькие дети, оказавшись у обезьян или других животных, не могут овладеть человеческой речью. Отсюда делается совершенно справедливый вывод о том, что язык есть общественное явление. Однако даже и попав обратно к людям, эти дети потом за много лет так и не научаются говорить. (Так что легенда о Маугли — это не больше, чем красивая легенда!) Значит, дело не только в том, что язык — общественное явление, но и в том, что если в определенном возрасте (приблизительно до 3—4 лет) ребенок не овладеет основами языка, то он биологически теряет эту возможность. Следовательно, есть какие-то биологические механизмы, которые «запускаются» только в определенный период. Таким образом, проблема овладения языком многоаспектна, и ее нужно решать обязательно с учетом сложного комплекса взаимодействия и социальных, и биологических факторов.

* * *

В целом американская психолингвистика 50—60-х годов в обоих ее вариантах — весьма заметное явление в мировой науке, новый поворот в исследовании речевой деятельности. Не случайно оба эти направления приобрели такую широкую известность и популярность.
Отдельные психолингвистические исследования, которые велись в 50 — 60-х годах и в Европе (ФРГ, Англия, Италия, Норвегия, Румыния и другие страны), как правило, представляют собой варианты этих же направлений (прежде всего трансформационистского). Исключение составляют, пожалуй, работы французских ученых. Но это, скорее, психологические исследования речи (работы Ж. Пиаже и его последователей), чем собственно психолингвистические.

Вопросы для самопроверки

1. В чем суть трансформационистского направления в психолингвистике?

2. Как понимать тезис трансформационистов о необходимости проверки. психологической реальности лингвистических моделей?

3. Насколько исследование глубинных структур и их преобразований в поверхностные можно считать исследованием процессов мышления?

4. Кажется ли Вам справедливой идея о врожденных механизмах речи?

5. Что в основных идеях трансформационистского направления в психолингвистике кажется Вам наиболее важным для современной лингвистики?