Vedere napoli e poi - pro patria - mori 2 страница

Таким образом Лу была в моем распоряжении вплоть до завтрашнего дня, когда он явится с маскарадными костюмами. И я не собирался терять ни минуты.

Признаюсь, я чувствовал себя паршиво от того, как подвело меня белое облако. Я бы погнался за этим глупым старым солнцем и сам, не будь я женат.

Как бы то ни было, мы были одни, одни навсегда, Лу и я, на Капри, и все это было слишком здорово, чтобы в это поверить! Свет солнца и свет луны, и свет звезд! Все они читались в ее глазах. И с каким вызывающим жестом она вручила мне кокаин! Я знал, что значит быть сумасшедшим. Я мог превосходно понять, отчего глупые шуты, которые не лишены рассудка, боятся его потерять. Я и сам был таким, пока не знал ничего лучшего.

Этот паршивый народишко измеряет мир на свой аршин. Он затерян в необъятных просторах Вселенной, и в следствии этого боится всего, чему случается превзойти его собственные пределы.

Мы с Лу отбросили в сторону жалкие мерила человечества. Подобные вещи хороши только для ученых мужей и портных; но мы одним прыжком отождествили себя со Вселенной. Мы были также несоизмеримы, как отношение окружности к ее диаметру. Мы были столь же выдуманы и нереальны с их точки зрения, как квадратный корень из минус единицы.

Человечество не имело никакого права нас судить. Ошибкой было уже рассматривать нас как простых бесперых двуногих. Возможно мы и выглядели человеческими существами в их глазах; присылали же они нам счета и все прочее, как будто мы и в самом деле были людьми.

Но я отказываюсь отвечать за ошибки посредственных животных. Я потакаю им в их заблуждениях, потому что они - лунатики, а лунатикам не надо противоречить. От этого, однако, очень далеко до признания, что за их галлюцинациями стоит какая-либо фактическая основа.

Я бывал в их дурацком мире здравого смысла где-то миллион лет тому назад, когда меня еще звали Питер Пендрагон.

Но зачем вспоминать болезненное прошлое? Разумеется сильными не становятся за одну минуту. Возьмем к примеру орла. Кто он такой, пока пребывает в яйце? Ничто, всего лишь яйцо с возможностями. И вы не ждете, что вылупившись из яйца он в первый же день слетает на Нептун и обратно. Ведь не ждете!

Но день ото дня, во всех отношениях, он становится лучше и лучше. И если я когда-нибудь шлепнусь и вспомню о своем происхождении от раздвоенной редиски, все, что мне будет нужно - это поцелуй из уст Лу или понюшка кокаина, чтобы вернуться туда, где мой дом родной - в Рай.

Не смогу вам ничего рассказать о последующих двадцати четырех часах. Достаточно будет сказать, что все мировые рекорды были побиты, и еще раз побиты. И мы дышали просто как пара голодных волков, когда заявился Фекклз со своими косттюмами и пистолетами!

Он повторил прежние инструкции, присовокупив к ним почти отеческий совет, сказанный весьма доверительным тоном.

- Я знаю, что вы меня простите; я ни на секунду не ставлю под сомнение вашу абсолютную способность постоять за себя, но вы никогда раньше в этих местах не бывали, и не должны ни на миг не забывать о резком и бурном нраве обитателей итальянского Юга. Он подобен внезапному шквалу, которого так опасаются рыбаки. Часто это просто выплеск эмоций и выглядит страшно только со стороны, но вам следует держаться подальше от любых ссор. В "Пьяном Фавне" может быть полно пьяных хулиганов. Сядьте у двери; и если кто-нибудь начнет приставать, тихонько улизните и гуляйте, пока все не прекратится. Вам ни к чему связываться с полицией.

Мне была очевидна мудрость его указаний, хотя с другой стороны, лично сам я не прочь был подраться. Единственной мухой в аптечном настое медового месяца, пусть я этого и не замечал, было как раз некоторое отсутствие возбуждения от азартной игры со смертью, к которому меня приучила война.

Достаточно было мимолетного напоминания об этих диких страстях - ссоры двух лодочников, бранящегося по пустяковому поводу туриста, - чтобы кровь ударила мне в голову. Я только и хотел, что законного предлога для умерщвления нескольких сотен человек.

Но природа мудра и снисходительна, и мне всегда удавалось избавиться от этого с помощью Лу. Тяга к убийству и тяга к сексу нераздельно связаны в нашем прошлом. Все, чего цивилизации удалось добиться, так это научить нас притворяться, будто мы этого не замечаем.

План стартовал без малейшей заминки. Наша комната выходила на террасу, погруженную в густую тень. Вряд ли в отеле мог быть кто-нибудь еще, учитывая время года. Небольшой ряд ступенек, сбоку от террасы, вывел нас под арку, увитую виноградной лозой, а затем - на ослиную тропу, которая на Капри считается дорогой.

Никто не обратил на нас никакого внимания. Прогуливались влюбленные парочки, ватаги крестьян, на ходу поющие под гитару, да двое-трое счастливых рыбаков, плетущихся домой из винной лавки.

Мы нашли катер на причале, и тотчас впали в восторженное состояние. Нам показалось, что и минуты не прошло, а мы уже очутились в Сорренто, где уселись в поджидавший нас громадный родстер. Без единого слова мы тронулись с места на предельной скорости. Красота этого маршрута общеизвестная; и все-таки:

We were the first that ever burst

Into that silent sea.

Мир был сотворен заново ради нас. Он возник в виде калейдоскопических фантасмогорий восхитительных звуков, картин и запахов; и все они казались простыми украшениями для нашей любви, обрамлением для бриллианта нашей сверкающей страсти.

Даже те несколько миль на въезде в Неаполь, где дорога проходит через унылые, омраченные торгашеским духом пригороды, приняли новый вид. Это были простые очертания зданий на фоне неба. Но нам они каким-то образом напомнили выщербленный контур партитуры Дебюсси.

Но все эти красоты, какими бы изысканными и захватывающими они ни были, содержали в себе нечто поверхностное. На дне наших сердец, вот где бурлило и вздымалось добела раскаленное озеро расплавленного инфернального металла.

Мы еще не знали, какие ужасные, чудовищные гадости поджидают нас в "Гатто Фритто".

Я установил, что действие наркотиков частично стирает свежие пласты памяти. Ими же достигается сходный результат и в плане морали, только еще более эффективный. Труды бесчисленных поколений, потраченные на эволюцию, оказались загублены в один месяц. Мы все еще сохраняли до некоторой степени условности приличия; но мы понимали, что это с нашей стороны только искусное обезьянничание.

Мы вернулись к горилле. Любой акт похоти или насилия казался всего лишь естественным способом выплеснуть нашу энергию!

Мы ничего друг другу об этом не говорили. Оно было, воистину глубиннее и темнее всего, что может быть передано членораздельной речью.

Ну да, человек отличается от низших животных, и прежде всего в вопросе языка. Использование языка вынуждает оценивать свои мысли. Вот почему великие философы и мистики, те, кто имеют дело с представлениями, которые не могут быть выражены в каких-то терминах, постоянно вынуждены употреблять негативные прилагательные или одергивать разум, формулируя свои мысли в виде серии противоречивых заявлений. В этом объяснение "Символа Веры" Афанасия Великого, чьи пункты озадачивают простого человека.

Для понимания божественного, нужно быть божественным самому.

Но в равной степени верно и обратное. Страсти преисподней находят выход только в шумном безумстве скотства.

Автомобиль затормозил в конце грязной улочки, где и притаился "Пьяный Фавн". Водитель указал на полоску света, что зигзагом исходила от него, бросая зловещий отблеск на противоположную стену.

В дверях стояла нахальная черноволосая девица в короткой юбке, с кричащей шалью на плечах и золотыми сережками в ушах. Мы были немного пьяны от быстрой езды, наркотиков и всего остального - ровно настолько, чтобы сознавать, что это - часть нашей политики, казаться чуточку пьянее, чем мы были на самом деле.

Мы прошли к двери, шатаясь и вертя головами из стороны в сторону. Мы уселись за столик и заказали выпивку. Нам подали одну из тех гнусных итальянских подделок под ликер, что на вкус отдают шампунем.

Но вместо тошноты это пойло вызвало у нас восторг, мы наслаждались им, как одним из условий нашей игры. Одетые под неополитанскую чернь, мы с головой ушли в нашу роль.

Мы влили огненную жижу себе в глотку, будто это был "Курвуазье `65". Напиток подействовал на нас с удивительной быстротой. Он словно выпустил наружу роящийся караван тех муравьев, что прогрызают себе дорогу сквозь джунгли бытия, он подействовал точно серная кислота, выплеснутая на женское лицо.

В притоне не было часов, а свои мы, конечно, оставили у себя в номере. Мы стали выказывать легкое нетерпение. Мы не могли припомнить, говорил ли нам Фекклз или нет, насколько он задержится. В зале было душно. В этом месте толпился самый отъявленный сброд Неаполя. Одни несли обезьянью тарабарщину, другие сами себе распевали пьяные песни; а некоторые обменивались бесстыдными ласками; кое-кто был уже погружен в скотский ступор.

Среди последних был больший и сильный громила, который неким образом привлек наше внимание.

Мы думали, что ничем не рискуем, разговаривая по-английски; и, насколько я помню, мы вынуждены были беседовать во весь голос. Лу заявила, что этот человек - тоже англичанин.

На первый взгляд он явно спал; но когда, наконец, оторвал от стола свою голову, то вытянул ручищи и потребовал выпить по-итальянски.

Он осушил свой стакан одним глотком, после чего неожиданно подошел к нашему столику и обратился к нам по-английски.

Мы моментально распознали по акценту, что изначально этот тип был более или менее джентльменом, но его лицо и голос рассказывали долгую историю падения. Должно быть он катился под откос много лет - давно достиг дна, и открыл для себя, что там ему живется легче всего.

На свой скотский манер он нам симпатизировал: он предостерег нас, что наши маски могут стать источником опасности; любой видит нас насквозь, и сам факт, что мы их надели, мог быстро вызвать подозрение в неополитанской башке.

Он заказал еще спиртного, и выпил за Короля и Державу с некой угрюмой гордостью за свое происхождение. Он напоминал мне опустившегося англичанина, описанного Киплингом.

- Да не бойтесь вы, - успокоил он Лу. - Я не допущу, чтобы вас здесь обидели. Такой-то персик? Только не наложите от страха в штаны!

Это замечание повергло меня в безумный гнев. Пусть этот тип проваливает к чорту!

Он мгновенно это заметил, и зловеще ухмыльнулся с жутким смешком.

- Все в порядке, мистер, - сказал он. - Никто не хотел никого обижать, - и, обняв Лу своей лапой за шею, попытался ее поцеловать.

Секунду спустя я был на ногах и двинул его правой в челюсть. Удар сбил его со скамьи и он растянулся на полу.

Мгновенно поднялся шум. Все мои былые боевые инстинкты тотчас прорвались на поверхность. Мне тотчас же стало ясно, что мы накануне того самого скандала, которого нам столь мудро советовал избегать Фекклз.

Целая толпа - мужчины и женщины - повскакивали с мест. Они напирали на нас, точно охваченный паникой рогатый скот. Я замахнулся моим револьвером, как кнутом. Волна отхлынула назад, точно бурун, когда он разбивается о скалу.

- Прикрой меня сзади! - крикнул я Лу.

Едва ли она нуждалась в подсказке. В критический момент в ней вспыхнул дух истинной англичанки.

Удерживая толпу стволом и взглядом, мы пробивали себе дорогу к выходу. Один человек поднял стакан и намеревался его бросить, однако padrone [хозяин - ит.] вынырнул из-за стойки и одним ударом обезоружил его.

Стакан разбился об пол. Атака на нас выродилась в град угроз и воплей. Мы очутились на свежем воздухе, а также в объятиях полдюжины полицейских, которые набежали с обоих концов улицы.

Двое из них прошли в распивочную. Гам затих, словно по волшебству.

И затем мы выяснили, что находимся под арестом. Нас допрашивали на бойком, возбужденном итальянском. Ни я, ни моя возлюбленная не понимали ни слова из того, что они нам говорили.

Из притона вышел сержант. Он показался нам человеком интеллигентным. Он сразу же понял, что мы были англичане.

- Inglese? - поинтересовался он. - Inglese?

И я ответил мощным эхом: "Inglese, Signore Inglese", - будто это улаживало все дело.

Среди англичан на материке распространена иллюзия, что дескать факт английского подданства позволяет им творить, что вздумается. И в этом есть доля правды, потому что обитатели Европы твердо убеждены, что все мы - безобидные сумасшедшие. Поэтому нам и разрешается целый ряд поступков, которые европейцы ни на миг не потерпели бы со стороны предположительно разумной персоны.

В данном случае, я почти не сомневаюсь, что будь мы в подобающей нам одежде, нас бы вежливо проводили до гостиницы, или посадили бы в автомобиль без дальнейшего шума, кроме, возможно, нескольких поверхностных вопросов, с целью произвести впечатление на подчиненных сержанту людей.

Но поскольку все было не так, он недоверчиво покачал головой.

- Arme vietate [оружие запрещено] , - произнес он торжественно, указывая на револьверы, которые все еще находились в наших руках.

Я попытался объяснить ему суть приключения на ломаном итальянском. Лу вела себя куда более благоразумно, воспринимая всю эту историю, как глупую шутку, и исходя пронзительным истерическим хохотом.

Что до меня, то кровь моя кипела. Я не собирался терпеть вздор от этих проклятых итальянцев. Несмотря на кровь римлян, которая является законной гордостью их древнейших фамилий, мы всегда как-то уже инстинктивно думаем об итальянце, как о черномазом.

Нет, мы не называем их "дагос" или "уопс", как это делают в Соединенных Штатах, добавляя неизменный эпитет "грязный"; но чувствуем тоже самое.

Я начал задирать сержанта; и этого, конечно, было вполне достаточно, чтобы нарушить равновесие в игре не в нашу пользу.

Нас скрутили. Сержант сказал отрывистым тоном, что нам следует пройти в комиссариат.

Два порыва боролись во мне. Первый - это перестрелять их как собак, и скрыться; а второй - уподобиться заблудившемуся ребенку, и пожелать, чтобы появился Фекклз и вытащил нас из этой неприятности.

Итак, нас увели в полицейский участок и бросили в разные камеры.

Даже и не пытаюсь описать ту кипящую ярость, что не давала мне заснуть всю ночь. Любые попытки соседей проявить сочувствие отвергались мною с обидой и раздражением. По-моему они инстинктивно догадались, что я попал в беду не по своей вине, и спешили по-своему грубовато проявить доброту к незнакомцу.

Наихудшим в этом деле было то, что нас обыскали и отняли нашу опору, дорогую бутылочку с золотым верхом! С ее помощью я мог бы легко привести себя в состояние, когда все это показалось бы смешным, как это уже случалось так часто раньше; и в первый раз я познал жуткий спазм сердца, который вызывает воздержание.

И это был пока только намек на дальнейший кошмар. Во мне было достаточно вещества, чтобы продержаться какое-то время. Но даже при таком положении вещей, состояние было довольно скверное.

Я чувствовал полнейшую беспомощность. Я начал раскаиваться, что отвергал попытки сокамерников пойти мне навстречу. Я приблизился к ним и пояснил, что я "Signor Inglese" у которого "molto danaro" [много денег - ит.] ; и если кто-нибудь сделает одолжение и угостит меня щепоткой кокаина (это я показал жестом), то он не останется без благодарности, и это не просто слова.

Меня сразу же поняли. Они сочувственно посмеялись, прекрасно понимая, что это за случай. Но, как обычно бывает, никто не ухитрился протащить что-нибудь в камеру. Не оставалось ничего другого, кроме как дожидаться утра. Я лежал на скамье, ощущая себя жертвой все более и более острого раздражения.

Часы проходили, точно шествие наследников Банко перед глазами Макбета; и голос во мне продолжал повторять: "Макбет зарезал сон, Макбет больше никогда не будет спать!"

Я испытывал жуткое тревожное ощущение, словно меня выследил некий невидимый враг. Меня обуял совершенно беспричинный гнев на Фекклза, как если бы это по его вине, а не по моей собственной, я попал в этот переплет.

Вы можете счесть это странным, но я так и ни разу не подумал о Лу. Мне было все равно, страдает она или нет. Мой ум всецело занимали только мои личные физиологические ощущения.

Сразу по прибытии комиссара, меня проводили к нему. Похоже, они решили, что наше дело представляет важность.

Лу уже находилась в кабинете. Комиссар по-английски не говорил, и переводчик в эту самую минуту был также недоступен. Она выглядела абсолютно несчастной.

Удобств, чтобы привести в порядок свой туалет, у них не имелось, и при свете дня наш маскарад выглядел смехотворно.

Волосы Лу спутались и были грязны. Цвет лица был желтоватый, с вкраплениями нездоровой красноты. Глаза мутные, налитые кровью. Под ними появились темно-фиолетовые круги.

Меня крайне разозлил ее непривлекательный вид. Уже потом мне в первый раз вдруг открылось, что я и сам, наверное, не похож на Принца Уэльсского в День Дерби!

Комиссар был коротенький субъект с бычьей шеей; очевидно выскочка из народной массы. Соответственно он обладал преувеличенным чувством своего значения.

Он говорил с нами почти грубо, и явно презирал нашу неспособность понимать его язык.

Что до меня, то боевой дух покинул меня полностью. Все, на что я был годен, это назвать наши имена тоном школьника, вызванного к директору и апеллировать к "Consule Inglese".

Клерк комиссара похоже всполошился, услыхав, кто мы такие, и заговорил со своим начальников быстрым приглушенным голосом. Нам попросили написать наши имена на бумаге.

Мы показалось, что мы выберемся отсюда со всеми приличиями. Я был уверен, что "Сэр" не может не подействовать, а "Кавалер Креста Виктории, Рыцарь Британской Империи" вряд ли не произведут впечатления.

Я ни капли не сноб; но я был искренне рад, что в кой веки раз, являюсь важной персоной.

Клерк с бумагой выбежал из кабинета. Он тут же вернулся, весь сияя, и предложил вниманию комиссара одну из утренних газет, проводя пальцем по строчкам со сдерживаемым восторгом.

Мой дух воспрянул. Какой-нибудь параграф светской хроники явно подтверждал нашу личность.

Манеры комиссара сразу же изменились. Его новый тон не был совсем уж дружелюбным и сочувственным, но я приписал это его плебейскому происхождению.

Он что-то сказал насчет "Consule", и направил нас в приемную. Клерк показал, что нам придется ждать здесь - сомнений не было - прибытия консула.

Прошло не больше получаса; но он показался вечностью. Нам с Лу нечего было сказать друг другу. Мы только и чувствовали, что невыносимое желание поскорее убраться от этих дряных людишек, снова попасть в "Калигулу", принять ванну, съесть обед. Но прежде всего - успокоить свои нервы доброй и крепкой дозой героина и несколькими щедрыми порциями кокаина.

ГЛАВА X

МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ ЛОПНУЛ

Мы поняли, что наши беда позади, когда в приемную продефилировал высокий, загорелый джентльмен во фланелевом костюме.

Мы инстинктивно вскочили на ноги, но он не обратил на нас никакого внимания, только взглянул краем глаза и скривил свой рот в курьезном компромиссе между улыбкой и знаком вопроса.

Клерк с поклонами проводил его в кабинет. А мы все ждали и ждали. Мне было совершенно непонятно, о чем они могли там разбираться так долго.

Но вот, наконец, солдат у дверей поманил и нас. Вице-консул сидел на софе в отдалении. Склонив голову на бок, он бросал проницательные пристальные взгляды, и настойчиво кусал ноготь большого пальца, словно находился в состоянии крайне нервозной растерянности.

На меня нахлынуло чувство полнейшего унижения. То был преходящий, лихорадочный всплеск, но после него я стал еще слабее.

Комиссар развернулся в своем кресле к нашему спасителю, и что-то сказал, что очевидно означало: "Пожалуйте открыть огонь".

- Я - здешний вице-консул, - начал тот. - И, как я понимаю, вы настаиваете, что вас зовут Сэр Питер и Леди Пендрагон.

- Они самые, - мой ответ был жалкой попыткой казаться небрежно-развязным.

- Не сомневаюсь, что вы меня простите, - промолвил вице-консул, - если я скажу, что на взгляд среднего итальянского чиновника вы не совсем подходите для этой роли. Паспорта у вас с собой?

Уже одно присутствие английского джентльмена возымело положительный эффект и помогло мне взять себя в руки.

Я сказал, с большей, чем прежде, уверенностью, что наш агент организовал нам показ в Неаполе некоторых зрелищ, о которых обычный турист ничего не знает, и в порядке избежания возможного беспокойства, он же порекомендовал нам надеть этот маскарад - и так далее, вплоть до того, чем закончилась эта история.

Вице-консул улыбнулся - снисходительно, как мне показалось.

- Признаться, кое-какой опыт у нас имеется, - произнес он неспешно, - когда молодые люди, наподобие вас, попадают в разного рода неприятности. Нельзя ожидать от каждого знания всех хитростей; и кроме того, если я правильно понимаю, вы совершаете свадебное путешествие.

Я подтвердил этот факт с несколько смущенной улыбкой. Мне пришло в голову, что парочки молодоженов традиционно были предметом беззлобных насмешек со стороны людей в менее блаженном положении.

- Совершенно верно, - ответил вице-консул. - Сам я не женат, но несомненно это весьма впечатляет. Кстати, как вам понравилось в Норвегии?

- В Норвегии? - переспросил я, полностью изумленный.

- Ну да, - повторил он. - Как вам понравилось в Норвегии; климат, cеледка, тамошние люди, ее фьорды и глетчеры?

Тут должно быть закралась какая-то большущая ошибка.

- Норвегия? - повторил я не своим голосом.

Я был на грани истерики.

- Я ни разу в жизни не бывал в этих местах. И если это что-то вроде Неаполя, то я не желаю их видеть!

- Это гораздо более серьезное дело, чем вы думаете, - парировал консул. - Если вы не в Норвегии, то где же вы?

- Как это где, я - здесь, черт побери, - огрызнулся я с очередной слабой вспышкой гнева.

- Позвольте спросить, с каких пор? - прозвучало в ответ.

Тут он меня и поймал. Я понятия не имел, как долго я не был в Англии. Даже на пари я не смог бы ему назвать, какой сегодня день или месяц.

Меня выручила Лу.

- Завтра будет ровно три недели, как мы покинули Париж, - сказала она достаточно определенно, несмотря на слабый и утомленный тон ее голоса, в глубине которого были слышны раздражение и страдание. Я с трудом признал в нем те богатые и глубокие оттенки, которые пленили мое сердце, когда она декламировала свою превосходную "Литанию" в "Курящем Псе".

- Мы провели здесь два дня, - продолжила она, - в отеле "Музео-Палас". После чего остановились в "Калигуле" на Капри; и наша одежда, паспорта, деньги и все остальное находится там.

Я не мог не обрадоваться той легкости, с какой она вышла из критического положения; ее практичный здравый смысл, ее память на детали, что так важно в делах, пускай мужской темперамент и рассматривает их как необходимое неудобство.

Все эти качества абсолютно необходимы в случае бюрократической неразберихи.

- Вы совсем не говорите по-итальянски? - спросил консул.

- Всего несколько слов, - призналась Лу. - Правда, знание Сэром Питером французского и латыни помогают ему улавливать смысл того, о чем пишут в газетах.

- Хорошо, - сказал консул, томно вставая, - так получилось, что именно в этом суть дела.

- Я понимаю главные слова, - ответил я, - а вот с причастиями у меня неважно.

- Тогда, возможно, я избавлю вас от лишних трудов, если я предложу вашему вниманию вольный перевод одной заметки в этой утренней газете.

Он протянул руку, взял ее у комиссара и приступил к чтению, бегло, но ровно, выговаривая фразы.

- Англия всегда впереди, если речь идет о романтике и приключениях. Знаменитый ас, Сэр Питер Пендрагон, Кавалер Креста Виктории, Рыцарь Британской Империи, недавно взволновавший Лондон своей внезапной женитьбой на ведущей светской красавице, мисс Луиз Лейлигэм, нисколько не намерен проводить свадебное путешествие каким-либо общепринятым путем, как и следовало ожидать от джентльмена со столь отважным и склонным к приключениям характером. Он пригласил свою невесту провести сезон занимаясь скалолазанием без проводника на Йостедаль Браэ, самом большом леднике Норвегии.

Я мог видеть, что комиссар буквально сверлит дыры в моей душе своими глазами. Что до меня, то я был совершенно сбит с толку бесцельной фальшивостью этой заметки.

- Но, Боже правый! - воскликнул я. - Ведь все это полнейший вздор.

- Извините, - произнес консул немного мрачно. - Я не дочитал до конца.

- Прошу прощения, сэр - ответил я учтиво.

- Этими фактами, а также легким внешним сходством с Сэром Питером и Леди Пендрагон, воспользовались двое хорошо известных международных мошенников. Выдавая себя за чету молодых аристократов, последние появились в Неаполе и его окрестностях, где их жертвами уже успели стать несколько торговцев.

Он бросил газету, убрал руки за спину и строго посмотрел мне в глаза.

Я был не в силах встретить его взгляд. Обвинение было таким абсурдным, уродливым, таким неожиданным! Я чувствовал, что вина читается в каждой черточке моего лица.

С запинкой я изрек какое-то слабенькое, но бурное опровержение. У Лу слух был по-прежнему лучше моего.

- Но, помилуйте, это нелепо, - возразила она. - Пусть пошлют за нашим агентом. Он знает Сэра Питера со школьной скамьи. Вся эта история позорна и отвратительна. Не понимаю, как только газетам дозволяют такие вещи.

Консул, кажется, сомневался, как ему поступить. Он нервно поигрывал цепочкой своих часов.

Я упал на стул, и отметил, что они не предложили нам сесть, когда мы вошли - и вдруг вся сцена перестала занимать мой мозг. Я не сознавал ничего, кроме страстной жажды наркотиков. Мне хотелось их физически, как не хотелось до сих пор ничего в жизни. Но и умственно мне их тоже хотелось. Они, и только они, прояснили бы мой разум от этого смятения, и указали бы мне выход из этой дрянной ситуации. Более всего мне хотелось их морально. У меня не доставало духа выстоять под этим внезапным шквалом ураганного огня.

Однако Лу держалась бойко. Она сохраняла мужество, хотя я и мог видеть, что она почти теряет сознание под гнетом различных обстоятельств.

- Пошлите за нашим курьером, Гектором Лярошем, - настаивала она.

Консул пожал плечами.

- Но где его взять?

- Как это где, - удивилась Лу, - да он должно быть ищет нас по всему городу. Когда он попал в "Пьяный Фавн" и обнаружил, что нас там нет, и услышал, что произошло, он наверняка очень встревожился за нас.

- В самом деле, мне непонятно, почему он сейчас не здесь, - заметил консул. - Ведь он должен был узнать, что вас арестовали.

- Быть может с ним что-то случилось, - предположила Лу. - Правда, это было бы совсем уже странное совпадение.

- Да, такие вещи случаются, - согласился консул.

Похоже ему было несколько легче общаться с ней, чем со мной, и расположен он к ней был явно лучше. Ее магнетическая красота и очевидный аристократизм не могли не возыметь своего эффекта.

Я любовался ею со стороны безмерно, и совсем иначе, чем прежде. Я и не подозревал, что она способна выходить из положения с таким самообладанием.

- Не хотите ли вы присесть? - предложил консул. - Уверен, что вы сильно устали.

Он подал ей стул, и снова занял свое место на софе.

- Как-то нескладно получается, - вернулся он к теме, - видите ли, я не очень-то верю всему, что печатают газеты. И в этой ситуации есть несколько пунктов, которые и вы сами, похоже, не понимаете. И я не могу не отметить, что ваше неведение относительно их, производит весьма благоприятное впечатление.

Он помешкал, кусая губу, и вытянул шею.

- Дело очень трудное, - наконец продолжил он. - И те его факты, что на поверхности, выглядят без сомнения паршиво. Вас поймали переодетыми в одном из наихудших мест Неаполя, и вы действительно держали в руках оружие, которое strengst verboten [строго запрещено - нем.] , как говорят в Германии. С другой стороны то, как вы себя ведете, выставляет вас такими, извините за прямоту выражения, дураками, что это не вызывает сомнения в вашей невиновности; ну и то, что вы британцы, - тут он дружелюбно улыбнулся, - также несомненно, и мне думается, что я обязан сделать для вас все, что смогу. Прошу извинить, но мне нужно побеседовать с моим здешним другом.

Лу обернулась ко мне с триумфальной улыбкой; одной из ее былых гордых улыбок, если только не считать того, что она была, если можно так выразиться, выжата из сердца в несказанной агонии.

А комиссар, тем временем, размахивал руками и орал на консула, который отвечал с похожей живостью языка, сохраняя однако свою непреодолимую апатичность.

Затем их разговор резко прекратился. Оба поднялись.

- Я все это уладил с моим здешним другом, ведь у него большой опыт работы с нахальными британскими туристами. Вы пройдете со мною в консульство под охраной двух его людей, - он снова улыбнулся, теперь саркастически, - из опасений, что вы снова попадете в беду. Вы можете получить назад все свои вещи, за исключением револьверов, ношение которых запрещено.

Как мало понимал он, какой всплеск радости вызвали в нас последние слова!