ГЛАВА 2 Теоретические модели особых состояний сознания 5 страница
Таким образом, каждое ментальное пространство описывает свою собственную реальность — реальность человеческого представления, будь то воспоминание о прошлом, мечты о будущем, реконструкция исторической эпохи или образ самого себя, В трактовке ментального пространства как системы представлений подразумевается, что эти системы представлений имеют, конечно, различное отношение к действительности: если одни строятся на основе житейских и научных фактов и корректируются по мере получения новых знаний о мире (на-
прим*ер, научные теориии), то другие (например, художественная литература) обладают гораздо большими степенями свободы в моделировании действительности, сохраняя тем не менее ее отдельные черты и закономерности (например, психологическую достоверность характеров персонажей).
Важно также подчеркнуть, что в таком понимании ментальное пространство тоже прежде всего есть построение некоего автора — субъекта или группы субъектов как коллективного творца. Для одних ментальных пространств это положение, очевидно, лежит на поверхности, как авторство очевидца, утверждавшего: «Я вчера это видел собственными глазами» (и далее разворачивается особое ментальное пространство виденного вчера), или для таких ментальных пространств, как «Петербург Достоевского, булгаковская Москва или, скажем, Дублин Джойса, ставших идеальными моделями общекультурного значения» (Б. М. ВеличковскиЙ с соавт., 1986). Для других авторство задается коллективным трудом других (например, историков), реконструирующих определенный семиотический пласт и опирающихся на документы (такие знания могут быть презен-тированы в общественном сознании не только в форме научных монографий, но и в произведениях художественной литературы — например, «Имя розы» У. Эко). Общекультурное ментальное пространство как совокупность значений, образов и символов общественного сознания в той или иной степени полноты присваивается конкретным субъектом и, преломляясь через его мировоззрение, приобретает тот или иной личностный смысл, задающий отношение субъекта к этой реальности и определяющий использование данного ментального пространства как исторической метафоры для категоризации последующих эпох.
Особо детальное изучение личностные смыслы в рамках лингвистического подхода к бессознательному получили в работах Ж. Делеза. «Бракосочетание между языком и бессознательным, — считает он, — уже нечто свершившееся. Оно празднуется на все лады. А коль скоро это так, то необходимо еще раз исследовать подлинную природу такого союза». Центральный вопрос для него — проблема смысла, выражаемого бессознательным, смысла, неотделимого от бессмыслицы, выражаемого посредством парадоксов. «Смысл — это несуществующая сущность, он поддерживает крайне специфические отношения с нонсенсом».
Смысл, по Делезу, есть поверхностный феномен, он существует как бы на границе между вещами и предложениями, описывающими их. Смысл — это отношение, связь между событиями и их выражениями. Поэтому способ выражения, задающий тип языка, может быть любым. Главное требование к языку как средству выражения смысла (или его изображения,
или намека на него) — динамичность, свойство неограниченного расширения семантики и синтаксиса, бесконечная вариативность связей между означаемым и означающим. «В языке есть термины, непрестанно смещающие область собственного значения и обеспечивающие возможность взаимообратимости связей... Все происходит на границе между вещами и предложениями... Парадокс — это освобождение глубины, выведение события на поверхность и развертывание языка вдоль этого предела. Юмор — искусство поверхности, противопоставленное старой иронии — искусству глубины и высоты».
В трудах Делеза смысл рассматривается в единстве с бессмыслицей — нонсенсом, парадоксом, фантазмом, обладающими своей особой логикой. Бессознательное, репрезентирующее себя преимущественно через кажущуюся бессмыслицу, имеет свою собственную логику, отличную от рационачьной логики сознания. Отсюда смысл образов в особых состояниях сознания — всегда двойной, исключающий возможность наличия «здравого смысла» с его причинно-следственной логикой. События никогда не являются причинами друг друга; скорее, они вступают в отношения квазипричинности, некоей нереальной, призрачной каузальности, которая бесконечно вновь и вновь проявляется в этих двух смыслах. Каузальные отношения связывают факты и события фантазии или сна не друг с другом, а с бессознательным посредством особой логики.
Интерпретация феноменов особых состояний сознания заключается в понимании того, как могли бы возможность, реальность и необходимость означаемого (бессознательных содержаний) воздействовать на смысл. Ж. Делез показывает, что исследуемая логика смысла реализуется посредством парадоксов, к числу которых относятся: парадокс неопределенного регресса (задающий серии событий), парадокс бесконечного размножения (регулирующий «стерильное раздвоение» связей означающего с означаемым), парадокс взаимозаменяемости избытка и недостатка (парадокс Леви-Строса, посредством которого обеспечивается несовпадение-смещение составляющих серии структур) и т. д.
Парадоксальная логика бессознательного использует плавающее означающее, которое ассимилирует любой факт или суждение и открывает возможности для поэтической, мифологической и иной символики, а также утопленное означаемое, «которое хотя и задается означающим, но при этом не познается, не определяется и не реализуется... Мы имеем здесь дело со значением, лишенным самим по себе смысла и, следовательно, способным принять на себя любой смысл, то есть со значением, чья уникальная функция заключается в заполнении зазора между означаемым и означающим»'. Таково значение
особых состояний сознания в рамках задаваемой бессознательным логики смысла.
Такой структурный элемент логики бессознательного, как парадокс, координирует разнородные серии его содержаний, заставляет их резонировать и сходиться к одной точке, а также размножает их ветвлением и вводит в каждую из них многочисленные дизъюнкции1. В привычной сознанию логической системе парадокс — воплощение произвольности связи означающего с означаемым, это своего рода фонологические закономерности языка бессознательного. «Парадоксальный элемент является одновременно и словом, и. вещью. Другими словами, и пустое слово, обозначающее парадоксальный элемент, .и эзотерическое слово, обозначающее пустое слово, исполняют функцию выражения вещи. Такое слово обозначает именно то, что оно выражает, и выражает то, что обозначает. Оно одновременно и говорит о чем-то, и высказывает смысл того, о чем говорит: оно высказывает свой собственный смысл. А это совершенно ненормально».
Парадоксальные элементы особых состояний сознания хорошо знакомы всем. Как фонологические отношения системы языка бессознательного, парадоксы воплощают отдельные единицы смысла сообщений, исходящих от данной части психики. Пользуясь лингвистическими аналогиями, можно сказать, что отдельные парадоксы-фонемы складываются в целостные морфемы -нонсенсы, являющиеся носителями отдельных значений бессознательных содержаний.
Нонсенс (буквально «не-смысл», бессмыслица) — знаком нам прежде всего как литературный феномен2. Классическим его примером является знаменитый «Бармаглот» из «Алисы в Зазеркалье»:
...Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по навс. И хрюкотали зелюки. Как мумзики в моне.
Как видим, нонсенс как риторическая фигура требует слов
особого типа, слов, высказывающих свой собственный смысл. Л. Кэррол устами Шалтая-Болтая объясняет этот смысл следующим образом:
Дизъюнктивные (разделительные) суждения — суждения вида«А или В»(нсисключающе-раздслитсльные) и«Либо А, либо В» (исключающе-раздели-тельиые).
г Нонсенс в своих произведениях часто использовали Л. Кэррол, Э. Лир, Дж- Джойс. В отечественной традиции он предстаален главным образом впоэзии для детей (С. Я. Маршак, К. И. Чуковский, Д. Хармс, Гр. Остер).
«Значит, так; «варкалосъ» — это четыре часа пополудни когда пора уже варить обед.
— Понятно, — сказала, Алиса. — А «хаивкие» ?
~ «Хпивкие» — это хлипкие и ловкие, а еще хилые. Понимаешь, это слово как бумажник. Раскроешь, а там два отделения. Так и тут — это слово раскладывается на два!
— Да, теперь мне ясно, — заметила задумчиво Алиса. — А «шорь-ки» кто такие?
— Это помесь хорька, ящерицы и штопора!..
— А что такое «пырялись»?
— Прыгали, ныряли, вертелись!..
~ Ну, а «хрюкотали» это хрюкали и хохотали... или, может, летали, не знаю. А«зетоки» — это зеленые индюки! Вот тебе еще один бумажник!».
Ж. Делез пишет: «Имя, высказывающее свой собственный смысл, может быть только нонсенсом». В «Бармаглоте» используются условные слова, слова-бумажники, поскольку они имеют как бы несколько отделений для смысла. «Слово-бумажник само является источником альтернативы, две части которой оно формирует (злопасный - злой-и-опасный или опасный-и-злоЙ).Каждая виртуальная часть такого слова обозначает смысл другой части или выражает другую часть, которая в свою очередь обозначает первую. В рамках одной и той же формы все слово целиком высказывает свой собственный смысл и поэтому является нонсенсом. В самом деле, ведь второй нормальный закон имен, наделенных смыслом, состоит в том, что их смысл не может задавать альтернативу, в которую они сами бы входили. Таким образом, у нонсенса две фигуры: одна соответствует регрессивным синтезам, другая — дизъюнктивным синтезам».
Отдельные эпизоды переживаний в особых состояниях сознания являются классическими примерами нонсенса. Делез, показав, что нонсенс (в том числе и сновидения) высказывает свой собственный смысл, описывает специфическое отношение между смыслом и нонсенсом, не совпадающее с отношением между истиной и ложью: «Утверждение между смыслом и нонсенсом изначального типа внутренней связи, некоторого способа их соприсутствия необходимым образом задает всю логику смысла... Нонсенс обеспечивает дар смысла, но делает это совсем по-другому».
Рассматривая парадокс как фонему, а нонсенс — как морфему языка бессознательного, в роли эквивалента третьей лингвистической единицы, семантемы (фразы, сочетания слов, объединенных синтагматическими либо парадигматическими отношениями) выступает фантазм — воображаемый сценарий, в котором исполняется бессознательное желание сновидца. Термин «фантазм» фиксирует противостояние воображения
и реальности восприятия. В структурно-семиотическом подходе именно фантазмы формируют психическую реальность как продукт бессознательных желаний, замещающих образ внешней реальности. Невроз и тем более психоз характеризуются преобладанием фантазм этической реальности в жизни субъекта. Фантазмы лежат в основе истерических приступов, сексуальных извращений и т. п. Типичной формой фантазма является сновидение. Еще 3. Фрейд подчеркивал основополагающую роль первофантазмов, организующих всю жизнь воображения независимо отличного опыта индивида (внутриутробная жизнь, травма рождения, первосцена — половой акт родителей, наблюдаемый ребенком, — кастрация, соблазнение). Универсальность этих фантазий объясняется их филогенетической природой. В этом отношении первофантазмы Фрейда, довлеющие над всей психической жизнью человека, имеют определенное сходство с юнговскими архетипами.
У фантазма, согласно Ж. Делезу, три основные характеристики:
1) фантазм — ни активное, ни пассивное (страдательное) действие, а результат действий и страданий — чистое событие. «Вопрос о том, — пишет Делез, — реально ли конкретное событие или воображаемо, неверно поставлен. Различие проходит не между воображаемым и реальным, а между событием как таковым и телесным положением вещей, которое его вызывает и в котором оно осуществляется. События — это эффекты (например, «эффект» кастрации, «эффект» отцеубийства)»;
2) фантазм определенным образом связан с Эго, Я сновидца, которое сливается с событием самого фантазма, «даже если то, что событие представляет в фантазме, понимается как другая индивидуальность или, вернее, как серия других индивидуальностей, по которым проходит распавшееся Эго». Практически каждый знаком с этим специфическим свойством особых состояний сознания, формирующим единственный, в сущности, непатологический опыт расщепления собственного Я;
3) становление фантазма выражается в определенной игре лингвистических трансформаций, способе сигнификации (обозначения) действий, страданий и качеств положения вещей. Основой любого фантазма является символизм, проявляющийся в способе репрезентации пути или формы удовлетворения потребности. Фантазм-событие столь же сильно отличается от выражающих его предложений или образов, «как и от положения вещей, в котором оно происходит. И это при том, что никакое событие не существует вне своего предложения, которое по крайней мере возможно, — даже если это предложение обладает всеми характеристиками парадокса или нонсенса».
Фантазм — это движение от образного через символическое к абстрактному, это «процесс полагания бестелесного». Он обладает свойством приводить в контакт, во взаимодействие друг с другом внутреннее и внешнее, сознавание реальности и " реальность бессознательного, объединяя их на одной стороне, на некой поверхности, являющейся местом смысла, который, согласно Делезу, есть эффект на поверхности, «на стыке» явлений и описывающих их языковых структур.
Элементы лингвистической структуры языка бессознательного в сновидении (парадокс, нонсенс, фантазм) специфичны тем, что располагаются в долингвистической области. «Указанные элементы не организованы в оформленные лингвистические единства, которые могли бы обозначать вещи, манифестировать личности и означать понятия». Они лишь выражают смутно ощущаемые влечения и желания. В сновидении нет ни денотации (или индикации) Я отношения к внешнему положению вещей, ни манифестации Я самовыражения субъекта, ни сигнификации (синтаксического отношения понятий, отражающих универсальные сущности). Эти три основных типа лингвистических отношений, формирующих предложения (высказывания) сознательного дискурса, заменены в дискурсе особых состояний сознания отношением смысла. Успешный поиск этого смысла требует от толкователя владения логикой бессознательного и умения разбираться в поверхностных эффектах на грани явлений реальности и описывающих их языковых структур.
Когда мы обращаемся к тому бесконечному переплетению, которое задает логику смысла бессознательного, в попытке поймать этот смысл на поверхности сознательно построенной фразы — такое событие Делез сравнивает со вспышкой молнии и говорит, что оно «быстро обрастает повседневной банальностью или, наоборот, страданиями безумия».
К сожалению, отечественная психотерапия «только начинает осваивать структуралистскую парадигму» (Н. Ф. Калина, 1997). Это связано как с немногочисленностью пока работ по данной тематике, так и со сложностью перевода и восприятия читателем этих работ1.
1 Как пишет виднейший специалист по структурализму Н. С. Автономова, •еслибы труды великого реформатора французского психоанализа Жака Лакана можно было перевести на хоть сколько-нибудь понятный русский язык, он мог бы больше сказать русской душе, нежели краткие инструкции по достижению счастья на американский манер. Однако вследствие нзыкооого и культурного барьера талантливая лакаковская заумь до российского читателя не доходит, а развипаемая французами психоаналитическая концепция субъекта, многим обязанная философиям субъективности, но многим их же и обогащающая, остается недоступной ■>.
ТЕОРИИ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ И ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИ
В середине XX века психотерапия находилась под преобладающим влиянием двух теорий — психоанализа и бихевиоризма (учения, большинство постулатов которого основывались на теориях'И. П. Павлова и Р. Скиннера). Но постепенно все' большее число известных клиницистов, исследователей и философов, непосредственно сталкивающихся с нормальными и патологическими проявлениями человеческой души, испытывали неудовлетворенность механистической направленностью этих школ. Внешним проявлением такого недовольства стало возникновение экзистенциальной1 психотерапии во главе с Ролло Меем (1958) и развитие гуманистической психологии. Поскольку и экзистенциальная, и гуманистическая психология первостепенное внимание отводят свободе и значимости индивидуальностей, в них проявляется достаточное сходство. Оба этих направления весьма интересны для нашего обсуждения, так как включают как интраперсональное, так и трансперсональное измерения и являются связующим звеном -между главенствующими традиционными воззрениями академической психологии и психотерапии и теми, которые представлены в этой книге.
Своими корнями экзистенциальная и гуманистическая психотерапия уходит в философию Серена Къеркегора и в феноменологию Эдмунда Гуссерля. Они подчеркивают, что каждый человек уникален и непостижим с точки зрения какой бы то ни было научной или философской системы. У человека есть свобода выбора, что делает его будущее непредсказуемым и тревожащим. Различают религиозных (К. Ясперс, Дж. Марсель, Н. Л. Бердяев, J1. И. Шестов) и атеистических экзистенциалистов (М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр, А. Камю).
Центральная тема всех психотерапевтических подходов экзистенциальной психотерапии — неизбежность смерти. Наиболее отчетливое выражение этот факт нашел в книге Мартина Хайдеггера «Бытие и время» (1927). По его описанию, заброшенные в недружественный им мир люди отчаянно пытаются достичь каких-то целей, релевантность (смысл) которых безжалостно уничтожается смертью. Они могут пытаться не думать о своем конце и жить привычными поверхностными представле-
1 Термин происходит от поздпелатинскою exisentia — существование. В известной мере экзистенциальная психотерапия имеет генетическое родство с экзистенциальной философией (философией существования), возникшей и XX столетии как следствие потрясении и разочарований, вызванных двумя мировыми войнами.
ниями; однако это придает жизни качество неподлинности (неаутентичности). Единственный способ быть честным с самим собой — постоянно осознавать неизбежность своей смерти, то есть быть в особом состоянии сознания.
Цель дазайнанализа1 — направления, разработанного Л. Бин-свангером, М. Боссом, Р. Меем, Р. Куном и Р. Страусом, содействовать индивиду в познании своих возможностей, выявлении их для решения задач, с которыми он столкнулся. Психотерапия данного направления отвергает любое понимание сущности психического здоровья личности, исходящее из необходимости соответствовать требованиям определенного общества. С этой точки зрения, саморазвитие и психотерапевтическая помощь необходимы даже тогда, когда это ведет к обострению противоречий между пациентом и социальным окружением. Выздороштение понимается как восстановление способности к саморазвитию2.
Еще один постулат — положение об индивидуальной неповторимости личности. Здесь оно доведено до отрицания любых диагностических схем и классификаций, а также любых психологических теорий личности и ее психопатологических нарушений. По убеждению последователей этого направления, для каждого пациента необходимо разрабатывать отдельную, соответствующую только его случаю, теорию. Отсюда психотерапевтическая практика — это прежде всего ряд тщательно разработанных индивидуальных случаев. Отказ от научной категоризации тесно связан при этом с образно-художественным и философско-мета-форическим описанием психической эволюции пациента, приведшей его к отказу от саморазвития и, как следствие, к психическому заболеванию.
По Л. Бинсвангеру, психические нарушения должны рассматриваться как результат особого представления о мире (world design). Это относится не только к окружаещему миру, но и к миру, который включает самого человека и других людей. Невротическая тревога возникает, когда индивидуум целиком погружается в полностью созданный им самим мир, в котором он не разрешает себе быть свободным. Основной процесс дазайнанализа — исследование того, что человек «знает — чувствует — желает».
Бинсвангер писал о нескольких способах существования. При одномерном способе существования человек живет только для себя. Дуалистический может быть достигнут двумя людьми, любящими друг друга. Плюралистический означает формаль-
1 Dasein — бытие в мире (нем. da — здесь, sein — бытие).
2 Джордж Бернард Шоу говорил: «Разумные люди, приспосабливаются к окружающему миру. Неразумные люди приспосабливают мир к себе. Вот почему прогресс определяется действиями неразумных людей».
ные отношения с людьми, конкуренцию и борьбу. Аноним-ый способ существования описывает человека, затерявшегося
в толпе.
Становление важно для развития человека, так как посредством его человек становится чем-то большим, чем был до этого. Поскольку существование постоянно изменяется, всегда есть возможность стать чем-то большим и лучшим. Остановка становления и саморазвития, чем бы она ни была вызвана, обусловливает разного рода личностные, в том числе и психические, нарушения.
Ядром экзистенциального психоанализа Ж.-П. Сартра является понятие свободы, которую он определяет как выбор своего бытия: человек таков, каким он себя свободно выбирает (свобода выражается в возможности выбирать свое отношение к данной ситуации). Таким образом, понятие свободы у Сартра сводится к отношению субъекта к независимому от него окружению. Объективная ситуация не сама по себе ограничивает или подавляет свободу, а лишь в той мере, в какой она переживается как ограничение. Поскольку препятствие определяется тем, чего мы хотим, достаточно отказаться от своего стремления, и данная ситуация перестает быть препятствием. В этом случае задача как свободной личности, так и психотерапевта заключается не в том, чтобы изменить мир, а в том, чтобы изменить свое отношение к нему. Исходя из этого, человек, по словам Ж.-П. Сартра, «осужден быть свободным».
Свобода предполагает независимость по отношению к прошлому, некое отрицание его и даже разрыв с ним. Будущее, а не реальное настоящее, служит критерием свободы. Исходя из этого, свобода обеспечивается только выбором цели и не нуждается в достижении последней.
Такое учение о человеческой свободе предопределяет характер экзистенциальной этики: человек — единственный источник, .критерий и цель нравственности. Моральные ценности, как и все ценности вообще, лишены объективного критерия. В качестве основополагающего критерия нравственности выдвигается аутентичность — соответствие сознания человека именно его собственному, «подлинному» сознанию. Это выражено и в «категорическом императиве» Ж.-П. Сартра: пользуясь своей свободой, будь самим собой.
Аутентичность означает свободное становление, отрицание любой наличной действительности, спонтанный выход за собственные пределы, полноту ответственности за собственные действия. «Неподлинно» же существующий человек, по мнению Сартра, пребывает в «дурной вере», у него «нечистая» совесть, так как он перекладывает ответственность за свои поступки на природные или социально-исторические закономерности.
Таким образом, «подлинное» существование понимается как результат осознания индивидуумом своей жизненной ситуации и ответственного к ней отношения1.
Для Ж.-П. Сартра «отношение» — это отношения Я как субъекта к себе, другим Я и окружающей среде. Это отношения, которые связывают человека «через внутреннее с внутренним других». Сердцевина их индивидуалистична: личность первична, система общественных отношений вторична (она сводится к межиндивидуальным отношениям). Поэтому любые формы социального существования, подчинения «диктатуре публичности», коллективные действия являются неаутентичными.
В экзистенциальном анализе Виктора Франкла, или логоте-рапии (1956), основное внимание уделяется ощущению смысла жизни. Согласно его мыслям, в принципе невозможно оправдать жизнь и найти в ней смысл с помощью интеллектуального анализа и чистой логики. Необходимо попасть в такое состояние сознания, когда эмоционально и физически осознаешь, что жить стоит, и ощущаешь радость от самого факта существования. В мучительных философских изысканиях смысла жизни следует видеть не закономерную философскую тематику, а некий симптом, показывающий, что динамический жизненный поток замутнен и блокирован. Единственным эффективным решением проблемы будут не изобретение надуманных целей жизни, а глубокая внутренняя трансформация и сдвиг в сознании, восстанавливающий течение жизненной энергии. Человек, активно участвующий в процессах жизни и испытывающий живой и радостный интерес к ним, никогда не задастся вопросом, имеет ли жизнь какой-нибудь смысл. В этом своего рода особом состоянии сознания существование воспринимается как драгоценность и чудо, и его ценность очевидна.
Кратко упомянем и о гештальт-терапии, разработанной Фрицем Перлзом (1976) и очень быстро ставшей одним из самых популярных подходов при работе с особыми состояниями сознания. На ее становление большое влияние оказали концепции 3. Фрейда, экзистенциализма и особенно гештальт-психология. Основной принцип немецкой школы гештальта состоял в том, что люди не воспринимают вещи несвязанными и изолированными, а организуют их в процессе восприятия в осмысленные целостности — гештальты. В гештальт-терапии подчеркивается холистичность (целостность) — это метод личностной интеграции, основанный на идее о том, что вся природа есть единый и взаимосвязный гештальт. Внутри этого целого органические
1 Мораль Ж.-П. Сартра «знаетод ну-единственную обязанность — готовность сознаться, готовность отвечать за вес».
и неорганические элементы составляют непрерывные и постоянно меняющиеся паттерны согласованной активности — «фигуры»(от лат. figure — образ, вид) и «фон» (от франц. fond — дно, основание). Выделяют три зоны контакта с миром: внутреннюю (образованную ощущениями тела), внешнюю (идущую от осознания окружающей реальности) и среднюю (зону воображения и фантазии, в которой реализуются мысленные игры). Главное внимание гештальт-терапия уделяет не интерпретации проблем, а повторному переживанию конфликтов и травм «здесь и теперь» с внесением осознавания во все телесные и эмоциональные процессы и завершением всех незаконченных в прошлом гештальтов. Пациента побуждают принять на себя полную ответственность за процесс и освободиться от незаконченных гештальтов. Часто в этой терапии используется индивидуальная работа в групповом контексте. Под особым контролем — главное условие прогресса — дыхание и полное осознание (awareness) собственных телесных и эмоциональных процессов1. Терапевт уделяет большое внимание тому, какими способами пациент прерывает свой опыт. Он устанавливает эти тенденции и способствует свободному и полному переживанию и выражению развертывающихся психологических и физиологических процессов.
Самым выдающимся представителем гуманистической психотерапии стал Абрахам Маслоу (1969). Резкая критика Маслоу и психоанализа, и бихевиоризма состояла в том, что он настаивал; психотерапия должна сочетать объективные наблюдения с интроспекцией, в то время как бихевиоризм занимается почти исключительно внешними воздействиями, а психоанализ — интроспективными данными. А. Маслоу подчеркивает: источником информации для психологии человека должны быть человеческие данные, и, что особенно важно — он впервые сосредоточился на психологически здоровых и самоактуализирующихся личностях, на «растущей верхушке» популяции.
Одно из крупнейших достижений А. Маслоу — проведенное им исследование опыта индивидов, у которых были спонтанные
Ден Еруле считает, что каждое состояние сознания, любая внутренняя реальность связаны с особым состоянием (или качеством) дыхания. Те или иные виды дыхания настраивают нас на восприятие одних вещей и фильтрацию других. С его точки зрения (согласующейся со взглядами йоги), изменяя способ, которым мы дышим, мы можем изменять содержания и результаты любою опыта, переживания, состояния. Например,когда человек испуган или расстроен, он обычно дышит высоким грудным поверхностным и неритмичным дыханием через нос. Переключаясь на дыхание ртом, направляя медленный глубокийпоток в полость живота или сердца, человек может вернуть себе уравновешенность и испытать ощущение релаксации. Кстати, такую закономерность уже давно подметили известные сатирики: «Дышите глубже — вы взволнованы».
мистические, или, как он их называет, «пиковые» переживания В традиционной психиатрии к любому такому опыту обычно относятся как к серьезной психопатологии, считая его ярким признаком психотического процесса. В своем обширном и подробном труде А. Маслоу показал, что спонтанные «пиковые» переживания часто оказывались благотворными для испытавших их людей, которые после этого выказывали отчетливую тенденцию к «самореализации» и «самоактуализации». Он предположил, что такой опыт относится к категории выше нормы а не ниже или вне ее, и, исходя из этой предпосылки, заложил основы для абсолютно нового подхода к особым состояниям сознания. Патология — это ослабление человека, потеря или пока еще неосуществленность человеческих возможностей. Таким образом, болезнь, включающая все обычные психиатрические понятия, и здоровье располагаются на континууме: кем человек стремится быть — кем он может стать.