Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 14 страница

Еды нет — просить я не смел. Упрямо обходить чужие улицы, выманивая у людей валюту? Я не в силах!.. И это не сарказм. Это правда.

Поборов одну зависимость мы получим ценный опыт, да и сможем более адекватно всё воспринимать и анализировать. Поэтому я лежал в засранной опять мною квартирке, мечтая о секунде, в момент которой я окрашусь в цвет трезвости. Погода стыла, снег летал в веселье словно, окна крылись мелкими узорами. Так природа ласково ударяла по моим глазницам.

Разрубленная пополам, одна из частей текла наружу. Жаль, что голова моя запрокинута совсем не туда, откуда можно наблюдать процесс.

Тем более, я уже умер.

Я всё срал и срал: понос атаковал мои мышцы сфинктера, они жутко болели и ныли. Болели ляжки, пока я сидел на холодном ободе унитаза. Всё болело, а горло ныло; воняло гарью, опять жутко тошнило. Позыв!

Кажется, мышцы настолько онемели, что я просто отрубился и упал в своё дерьмо. Ещё и обосрался, пока спал.

«Господи! За что ты так меня ненавидишь?»

Когда я пришёл в себя и попытался встать, и наконец, встал, чувствуя облегчение — кинул тело в ванночку, да помылся.

Более-менее чистый я понимал, что нужно прибраться. Прибраться, да самому в это время устаканиться внутри своей мягкой туши. Но перед этим нужно пожрать!

«Да, жрать жутко хочется!»

Денег нет, поэтому возник план — украсть что-то в магазине.

Нашёл еле носки; надел кальсоны, брюки; кофту здоровенную, да пальто, шапку. Натянул боты.

Вышел.

Молоко осушило моё горло. Спёр его. Было стыдно. Какое-то время. Продавщица только отвернулась.

Ушёл быстро. Никто и не прознал даже. Но стыдно…

Поднялся ввысь — лифт работал. Надолго ли?

Зашёл в квартирку: холодно. Было разбито окно. И я вновь — везунчик.

Тело к концу дня ныло, а молоко кончилось. Холодно дома, оно и не скисло, хотя постоянно стояло открытое.

Думаю, в утробе мне было куда комфортней. С улицы издавались постоянно какие-то страшные звуки. Даже выходить туда не хотелось.

Сколько мигалок я слышал, пока лежал здесь? И сколько ещё предстоит выслушать мне этих тайных разговоров соседей, не удосужившихся прикрыть форточку.

— Моё окно разбито, бестолочи! — кричу я в стену и бью её головой.

Я не знал, кто она, но мы проснулись в одной постели.

Будто молния она носилась вокруг меня днями. Рычала, елозила, кусала!

Хоть свежий воздух продувал все эти её мерцания, да пируэты. Так бы я вообще свихнулся. Но пишу же!

Что-то мигает: она становится спокойней, заинтересованно смотрит, рычит. Свежий воздух, а она рычит на него!.. Потом кашляет плохим.

Плохой. Хороший. Не горжусь.

Руки начинали мёрзнуть, а она не унималась. Словно змея, она ползала по моим ногам, а потом взобралась на меня, будто я здоровенный дуб, раскинувший свои ветви, загородивший тенью своей здешнюю местность.

Закрыл, за тенью теперь уже всё умирает, поэтому, может, и молятся теням?

Но они иногда пропадают. И что приходится нам делать?

Наваливаются мысли.

Очередная скорая промчалась мимо дома. Или патруль. Сегодня пять машин стояло у соседнего подъезда.

Не моё дело.

Ох, и надавать бы затрещин этому малявке, который подсадил меня на все эти сладости, которые так горчат во рту. Но я и сам такой же.

Молоко выпито, а кто-то рулит в моём сознании. Будто точка где-то в башке ноющая, тычет в меня и тычет.

«Её взгляд сложно было не заметить…»

Всё не так. Не хватает красок и чёткости. Всё кажется размытым, а порой и пустым. Грустно становится, когда пусто в очередной раз. Нету этого!

Появляется она… Ха! Надежда.

Поёшь перед ней, кланяешься; трогаешь за руку. Не больше. Влюбляешься в неё… Манишься. Но она смогла найти лучше!.. Клянёшься ей. Плачешься.

— Нет! — в темноте кричит на меня своей болью и отрешённостью.

А за ней та, от которой ты всегда был без ума. Просто не понимал этого.

Ты в ночь идёшь за ней по тёмной улице, несмотря на трусость свою и свою никчёмность. Доходят вести о том, что глаза её будто взрываются, когда она узнаёт, что я рядом.

Мы сидим с ней молча, по большей части, да и я не пою перед ней. Зато наши взгляды если смыкаются, то мы стеснённо иногда их уводим, ведь такая интимность никому не подвластна. Мы влюбляемся и понимаем, что не можем ещё быть друг с другом. Но скоро будем…

Навсегда.

Моя потеря пространства и времени приняла скверный оборот. Иногда не понимаю, где нахожусь. Теряюсь, в общем… Мысли бродят по камням прошлого, в котором больше беспокойств и страхов, чем в неясном будущем, таком вроде бы ясном.

Ветер волнует ветви. Солнце же не спешит просыпаться, лежа под игристым одеялом неба, облаками, обманчиво убегающими за горизонт; размазываю свою фактуру по сочному небу.

Время для ярких лучей, но пока их нет.

Пятно на руке стало ещё больше. Я смог увидеть лицо девушки. Его очертания. Будто подросток, она манит своей красотой и юностью.

Только зачем я?..

Я, который уничтожает другие души…

Непослушный.

Ранимый. Скучный.

Малодушный.

Упрямый.

Я решил очиститься.

В очередной раз я пропал из вида. Нужен план. Настоящий план. Блин, вот были же ляпы. Эх, какие ляпы…

Всегда любил кино.

Однажды, помню, врезался в меня кадр из фильма: грузовик падает с высокого ущелья и взрывается; водитель, перед тем, как понимает, что всё, конец, всё равно защищает своё лицо, свой череп, свой мозг.

Потом мне это снилось ночью, я просыпался, кричал и плакал. Мне казалось, будто я утопаю где-то. Но мне всегда нравились сны.

Помню, начал читать Фрэйда, — жил уже в Квартире. Было у него что-то о снах. Приятное начало, но показалось скучным. Тем не менее, я проникся историей детских снов, но вскоре вовсе позабыл читать.

Ленился. И вскоре решил написать Роман.

— И чем твой роман поможет людям? Это вот мужик, Роман, сможет помочь: дрова порубит, воды натащит.

Но розетку всё же я смог починить.

Мой Отчим был шизофреником

И это правда. Я почему-то думал в детстве, что тоже могу подхватить это. Помню в голове картину: лежит огромный джип, на котором ездил Отчим, перевёрнутый. Как я знаю, Отчим попал в аварию.

Я очень любил дёргать за рулевое колесо. Отчим позволял садиться на коленки, и я рулил машиной. Было классно!

Однажды мы ехали, был слишком крутой поворот, в машине бабушка, мама, я и Отчим. Я на коленках у него, за рулём; поворот дикий был, я не вывернул. Бабушка заорала — Отчим выровнял машину.

Не помню, чтобы после этого сидел. Но, кажется, сидел. Я называл Отчима по имени, но он просил иногда называть отцом. Я не смог преодолеть в себе этого, но он был мне как отец.

Бывшая когда-то прозрачной, бутылка приобрела тёмный оттенок; через несколько дней она и вовсе станет чёрной.

Неужели разуму не под силу понять гибель, находящуюся за окном? Он быстро прыгает на коня и скачет! Он не слушает приказов. А потом плачется.

Плачет и оправдывается, спихивая всё на детскую шалость. Но я уже давно не подросток!

Заигрался?

И вновь мы оказались непонятыми — ошмётки наши выброшены с неудачным плацдармом: его почистили, прибрали, выстроили в ряд травоньку.

Да только нам нужно, чтобы она остыла, высохла вся: и мы потом покуражимся!

Тело изнывает от жары, но нужно подождать немного. Пробьёт час, и мы отключимся, чтобы отдохнуть; отдышаться. А сейчас перед нами только мечты. Приходится ждать своего часа.

Я иссяк, однако руки что-то набирают. Это дивно, ведь я вообще не принимаю в этом участия.

Хочется срать.

Опять круговорот реальности.

Бытие.

Альтруизм перед ближним — смывать за собой!

Разве когда-то я хотел быть писателем? Вряд ли я в силах вспомнить, однако жажда быть всегда в центре и в нужный момент увиливать так и не задалась в мои школьные годы: смутьяном я не оказался, а то и вовсе случались нападки своих же одноклассников.

Потом мы дёргали девочек за косички. И я точно помню, что минимум однажды я так делал. Но мне это не пришлось по вкусу.

В те годы я общался с другом, который жил недалеко в четырёхэтажке. Мы её так и называли в детстве, когда я жил у бабушки в шестиквартирке.

После таких огромных домов нам пришлось ютиться некоторое время в маленькой комнатушке — мне было 11 — после пожара зимой 2001.

Помню, как поднялся с постели, бабушка меня звала, начала одевать, натянула кучу одежды, носок; смотрю в окно: зарево… Всё мигает. Будто в сказке. Я удивился так, но все не унимаются. Плачут что-то. Тогда у бабы жила её племянница с сыном, моим троюродным братом, которого я когда-нибудь тоже застыжу. Дядя мой любимый, кстати, брат вот этой племянницы, тёти моей, которую я всегда любил. В детстве мы и у них в гостях с мамой, да с бабушкой очень много проводили времени.

После пожара стало всё нелегко. Перестал общаться со своим единственным внешкольным другом. Конечно, с ребятами пытался дружить, с одним играл в игры на сеге-меге. И у самого был такой аппарат. Но что-то там случайно сломалось, а я побоялся сказать об этом маме. Думал, что будет ругать. Поэтому играл на косячном: там не все картриджи работали. Поэтому в очередной раз думая, что новая игра подойдёт, я понимал, что она не подходит! Блин, приходилось постоянно играть в Червяка Джимма. Блять, ну он такой охуенный. Только очень сложные уровни!

Особенно мне нравилась музыка, но тогда я не знал, что это классические обработки. На самом деле, классика мне не слишком-то нравится, но к некоторым работам я очень трепетно отношусь. Но мой музыкальный слух начинался ещё в садике. Моцарт, кажется, там правил, да Бетховен.

В школе, честно говоря, не любил ходить на урок музыки. Пели хором, мне было стыдно. Хорошо, что не заставляли петь по одному. Хотя я не слишком-то помню те моменты. Наверное, я жутко боялся тогда, ведь у меня плохо получалось запоминать слова.

Получается, учился это я в Первой школе. Она была второй.

Первой была 10-ая.

Хороший район, жизнь красочно расписана; у меня есть собака, Матильда. Я очень любил эту сучку! И мне было жалко, когда мама и одна из её подруг заперлись на кухне, или где-то там, и отрезали Моте хвостик!.. Мне было так страшно, ведь это же был её хвостик…

Потом она ходила с этим обрубком; родившаяся от пуделихи, Мотя была чёрным терьером.

Мне всегда нравилось с ней гулять; однажды, правда, я гулял с двумя собаками: Мотей и её мамой, Пуделихой. Кажется, мне было не по себе, что я гулял с двумя сучками. Мне было даже за это стыдно. Вообще в том возрасте я обходил, кажется, девочек любой породы. Не только сучек, но и Людей.

Недавно открыл в себе дар рисования…

Картины всегда для меня казались загадкой. Помню, у бабы в спальне (ещё не сгоревшая шестиквартирка) висела картина, с изображённой на ней Боярыни Морозовой. Даже сейчас она возникла в моей голове, и я её до сих пор помню: лицо её, наполненное, казалось, злобой и суровостью, на деле же — полным несчастием и разочарованием.

Кто-то любит болтать руками, но мой разум более спокоен. Руки лишь иногда подрагивают; честно говоря, в последнее время всё чаще.

Как бы не убежать…

Все к чему-то призывают, приказывают; просят, ждут от тебя действий, ищут что-то, в тебе, в других, в себе начинают рыться; а ты всего лишь смотрел в небо и думал о том, как же прекрасна жизнь.

Вопрос о нормальности ненормален! Это лишь вежливость. Зачем ждут ответа?

LXXXII

Имя: Александр

Интересы: музыка, голоса людей, которые поют, писательство и писатели, но редко современники; книги, много книг, но мало прочитанных; жизнь, суровая жизнь, но очень любимая; будущая жена, очень любимая мною будущая жена;

Внешние данные: две руки и две ноги, довольно увесистый член, есть жопа, пупок есть; грудь, похожая на мальчишескую, неволосатая такая; башка, тело, туловище, всякая хуета внутри, очень ценная, как и у других

искренне надеюсь, что больше никогда подобной суеты не напишу!

Прилежно истязаю себя мыслями;

Пасусь на пастбищах единой реальности —

Но для всех разного бытия.

Кривыми пальцами бросаюсь жизнями;

«Да и кому какая разница,

Что со мной случаются за события?»

По тонкой ниточке с горбом и памятью:

В горбу вода и жир. Желает мозг нести

Причину лестницы — той, что в конце пути.

Ну что ж, дыхание измыслить пустяки

Никак не может. Подобно танцу

Слепая линия...

Последние сдохли нейроны!

Теперь мне и права нет видеть!

Барабан не содержит патроны!

Лишь в стволе можно пулю увидеть!

«Кому эта пуля; тебе, друг?»

Охмуренный знаком вопроса,

Не смог он увидеть, что пуля

Вряд ли б дождалась вопроса...

«Курок для меня... Поиграйся...»

Один выстрел сделан; стою я,

Смотрю на тебя и не вижу...

Нет дыма ствола твоего, друг!

Ещё один день здесь, и я пробью потолок своей головой.

Нет, я не вырос, что вы? Я просто хочу быть немым.

Просто говорить так тихо, чтобы насекомые ползали свободно по моей гортани внутри...

Одна связка лопнула — хрипло навещать нас будет другая.

Подайте апелляцию — отказано! Следующий.

Свеча потушилась слезой... Следующая.

Вечное полубытие. Следующее.

Всего лишь лампа,

что стоит и свет так слепо дарит ночи.

Всего лишь лампа,

что горит, но глаз не слепит; может, впрочем...

Всего лишь лампа,

блики, крик узоров, ввысь всё тянется и шире...

Всего лишь лампа,

что и я, что так свечусь в огромном мире.

Простая лампа.

Я не прост; я просто быть хочу простым.

Простая лампа.

Молчалива, а мне никак не быть немым.

Простая лампа.

Лампа гаснет; а я тихонько становлюсь седым…

Простая лампа.

Этот рост; ей удаётся медленно гореть.

Простая лампа.

Вряд ли удастся ею кого-нибудь согреть.

Простая лампа.

Просто светит — её работа; моя ж — приходится потеть.

чокнутый инвентарь

наверно, поэтам будет несложно

понять, догадаться, ну или возможно

придраться

задиристый мул тащит груз издалёка

извёстка, навоз и камней очень много

сломается кость -- бросит всё на дорогу!

картина, искусство -- старания Бога.

НИКТО — ЭТО Я.

(миниатюра) за которой скрывается бестолочь и неудачник; будущий призывник, который ещё тянется к мамкиной соске. «У меня встал!»

— Это речь о члене?

Сложно сказать... Можно всяко выкрутиться, чтобы случайно не упомянуть хачей...

«Буду резать, буду бить, всё равно тебе голить!»

«Вышел — пальцем на тебя;

немец — палец в меня;

из — снова ты;

тумана — я;

буду, ты; резать, я;

буду, ты; бить, я;

всё, ты; равно, я;

тебе, ты; голить — я!»

Я — голя! Побежали?

Дай бог, чтобы сдохнуть как можно раньше.

Жаль, что в моём представлении богу нифига нет места... Очень жаль.

Как кратко можно выразить эмоции по поводу моего вокала?

Бесподобное говно.

Первосортное дерьмище в пятой или шестой степени.

Я бросил учёбу. Работать не люблю. Хочу жить на всём готовеньком и нихуя не делать.

Встречайте — я ребёнок 90-х годов. Бит-поколение. Мёртвые трупы, которые бродят и общаются с живыми; никогда и ничего из себя не представляй и тогда будет тебе в жизни что-то. Так меня хочется обезглавить; обезобразить; отнять мою жизнь; я жажду самоубийства и мщения в свой адрес.

Поганый нахлебник, трус, ябеда и забияка. Идиот и бес в одном ключе, который самомнение раздул до масштабов Вселенной; свой гений он не скрывает, поэтому тот, гений, просто торчит у него из-под рубашки, когда юнец щеголяет по пути своего разоблачения и отторжения от всей субстанции бытия.

Когда я встречусь с разложением?.. Мне хочется нюхать и ласкать тебя, разложение, и поедать твоих червИков, грызть их, щупать и запихивать прямо туда, где ещё не обсохло молоко, и ещё туда, в одно место, где ещё этот, как его... творог. Хм... Там черви точно будут в безопасности!

Червяк превратился в червика. Вот это да, ад, безумие. Троянский конь в моих ушах постоянно что-то щепчет. Я буду считать его другом пока из-под моих ногтей не вытащат кусочки чужой кожи. Да... это я лежу в этой канаве башкой вниз. Да меня и не узнать. Я — ребёнок блудного поколения. Так ненавижу своих родных, что готов скормить их всех самым жестоких рабам этой планеты — свиньям, коровам, овцам, курицам, уткам, мб овсянки сэр? «Баюсь, баюсь»

Что может рассказать неудачник, вам?

То же, что и всегда. Удача прошла стороной. Хуй повис. Тёлок нет. Держать осталось только нос по ветру, чтобы дышать пытаться, а когда пою, кстати, дышать легче. Один плюс. Вспомнил о своих соседях, которые слушали мою стряпотню... Беда, беда. Молю бога, чтобы им не отдаться, для их карания. БДСМ — мой защитный механизм. Про хачей нужно добавлять что-то?*

* смотрите поправку где-нибудь в узбекской конституции.

А что, теперь нам можно национальности трогать? Ну, раз я резко перехожу в стадию фашизма. Боже, славься фашизм. Церковь не раз его поддерживала. И не два. И даже не три. Я так думаю. Эти слова вообще безосновательны и способны оскорбить самолюбие. Ненавижу церковь. Вера — заебись. Церковь... Бяка. Слишком уж она богата. Завидую.

А теперь серьёзно, Саша. Чем будем заниматься в жизни? Я полагаю, что нужно остановиться на чём-то одном. Знаешь, играя в Фэйбл можно заметить, что прокачку лучше организовывать на чём-то конкретном; не распыляться.

Одно точно могу сказать — с девушками сам я точно не буду больше знакомиться. Факт первый.

А что так?..

Смешно будет, когда неуданик начнёт искать свою вторую половину.

А ты слышишь, что смеются?..

Порой кажется, что я себе это воображаю.

Ты так зациклен на себе, что в пору примерять сомнения других.

Дерьмовокалист.

Письмоговнишон.

Дворник.

Ещё можно стать забулдыгой.

Мне порой кажется, что я убил Катю.

Тут либо не хватает «бы», либо я — шизофреник.

ВНИМАНИЕ ПЕРВАЯ КАРТИНА ИЗ СЕРИИ «70», СОДЕРЖАЩЕЕ 70 ПОЛОТЕН ОБЩЕЙ СТОИМОСТЬЮ 10 МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ

ЧИСТЫЙ ЛИСТ

ВСТУПЛЕНИЕ

Рано или поздно приходится с чего-то начинать. Поэтому и я начну с чего-то. Эта история произошла давно. С тех пор мои усы уж отросли, а борода облагородила лицо, но я редко вспоминал этот случай, который сошёл с чужих уст до моего сознания. Мне рассказали о человеке, поэтому и я решил вам рассказать о нём и о том, что он пережил.

Кажется, теперь-то я могу и успокоиться; отрезветь от пьяных лоскутков тех мутных дней. Могу хоть наконец-то передать кому-то правду об этом событии. Бросить всё сейчас не имело б смысла! Нужно до конца прожить, чтобы чуточку оказаться полезным... Пользой же оценивает время нашу жизнь, иначе мы б не корячились под светом звёзд, Луны и Солнца; не танцевали б хороводом и песнопениями под сводом бесконечности приятного неба, да тихого таинственного омута над головой плавучих светлячков, этих бесчисленных услад для глаза.

Его имя я совсем уж позабыл — теперь и не узнать его мне вовсе, поэтому в данной рукописи я буду называть его господином К. Начнём же!

Однажды господин К. проснулся не от быстрого сна, в котором некоторым обычно снятся яркие и насыщенные; другим же, — хоть глаз выколи — ничего не снится: пустоты, да темноты; тем не менее, К. помешал не звон будильника, который он всегда ставил точно на 7 часов и 15 минут. Нет!.. Он проснулся от резкого стука! И этот сильный стук звучал из деревянной его двери.

Господин К., испуганный столь неприятным событием, натянул сорочку и носки — пол в этой халупе постоянно ужасающе холодный, поэтому К. пришлось искать ещё и тапочки! Пока тяжёлый стук лишь докучал, порой усиливаясь и нарушая покой ближайших соседей.

О, боже! Господин К. взглянул на будильник — только 6 часов! Он здорово испугался и быстро побежал к двери, запинаясь о ковёр; не спрашивая, он растворил кому-то дверь.

— Здравствуйте, господин К.!

Вошли в квартиру двое. Один толкнул К. и тот угодил в кресло, что стояло совсем близко от входной двери. Другой быстро закрыл дверь, а тот, первый, потянул к господину К. руку, видимо для того, чтобы её пожать... К. моментально отодвинулся вместе с креслом назад; а кресло старое, как ещё не развалилось — всё в заплатках, в каких-то ранах. Сам будто израненный К. сжался в страхе и попытался задать вопрос, который тотчас повис в воздухе и испарился.

Эти двое насторожились, прошлись по комнате и вновь подобрались к сидящему и сжавшемуся К.

— Ещё раз здравствуйте, господин К., — уже без рук сообщили они ему и даже поклонились. Одеты оба одинаково, но на одном из них нет шляпы; впрочем, другой был совершенно без ботинок, поэтому ступни господина К. сами сжались от холода... он немного пошевелил пальцами на ногах и внимательно попытался осмотреть своих внезапных гостей: один был холериком — он постоянно бегал взад и вперёд, жестикулировал руками, но у него как будто это плохо получалось, поэтому он снова забегал; второй же был явным меланхоликом, и очень спокойно и вяло колебался, словно от ветра и подёргиваний первого. Вскоре, по всей видимости, холерик устал чего-то ждать и толкнул спокойного — тот быстро отозвался и упал на колени прямо перед К. — тот закричал и закрыл глаза руками. Когда глаза снова открылись, а руки исчезли, шевелюра меланхолика упала на лоб господина К. — он сразу же поднялся с кресла и заорал:

— Безобразие! Кто вы такие?

К. пошёл в сторону окна и оттолкнул холерика, он побежал к креслу и уселся, но и в нём он был крайне неспокоен, поэтому пытался дотянуться до своего меланхоличного друга.

Тишина всё поглощала, но всё-таки холеричный человечек дотянулся до бирюзового в клеточку пиджака меланхолика — тот заговорил:

— Мы из Агентства!.. Мы разве не представились?.. — и он повёл бровями вниз, удивился и презрительно посмотрел на своего коллегу: — Тебе нужно было предупредить господина прежде, чем мы могли к нему прийти!.. Это и правда безобразие... — он оказался рядом с коллегой и ударил его небольшой папкой, которая неожиданно появилась в его руках. В моей комнате валялись кипы книг, и меланхолик уселся на одну из них, повёл руками вперёд, в мою сторону:

— Это вам!

И в моей руке оказался конверт.

— Что это? И для кого?

— Ни в коем случае не смейте открывать конверт! Он для лорда Садерика!

И действительно на конверте я разглядел очень мелкую надпись: «для лорда Садерика!»

— Он проживает в деревне Дохлая корова! — подключился вдруг второй и стал словно бы его соперником; он поднялся и начал ударять не очень сильно своего коллегу в руку; тот, однако, громко закричал и поднялся с кипы книг, развалив её, он сам упал и начал бултыхаться по полу. Второй, увидев безумие первого, спрятался за кресло.

Меланхолик резко поднялся и произнёс:

— Знаете, вам уже оплатили поездку до этой деревеньки, а по возвращению вам обязательно доплатят! Естественно, мы созвонимся с лордом Садериком, чтобы уточнить всё у него, но, думаю, что вы легко сможете доставить это ценное письмо! Печально, что добравшись до деревни, вам придётся самому искать дорогу к огромному особняку лорда... Однако самый высокий дом среди прочих так легко найти! — он протяжно зевнул.

Они исчезли, а дверь и не шелохнулась! «Конечно, мне это всё приснилось!» — говорил К. себе, однако, как только увидел конверт, моментально образумился и приковал свой взгляд к нему. Ни просвечивать, ни открывать его он никак не пытался, ведь неизвестно кто такой этот лорд Садерик... «Возможно, он щепетильно относится к разного рода вестицам, поэтому мне не стоило бы что-то пытаться разузнать; особенно никоим образом не стоит разрывать этот конверт, ведь это может помешать покою восприятия лордом этого конверта и самого письма. Не хотелось бы стать причиной неизвестной мне беды; а вдруг письмо содержит что-то важное, да и это действительно так, если ко мне прислали этих двоих... И как они одеты: один без шляпы, другой без ботинок! Не потеха ли?»

ГЛАВА 1

Таксист выкинул мой чемодан под вечер в снег, который завалил всё кругом — не видно было этих мелких разваленных домов; они красивы были под снеговыми шапками. Я впивался в белую гущу и тяжело двигался в сторону скопища домов.

Луна царила огромная, а свет разливался по окнам, сквозь них и не видно было ни человеческой души, ни тела. Воздух — свежайший, а туман пара изо рта взлетал вверх. Недалеко от меня проходил конь. Огромный и тёмный, как ночь, но с ярко-синей в темноте светящейся сбруей... Он игриво поначалу топтался в сугробе, а потом пытался, похоже, опрокинуть его на себя; пошумел там и быстро умчался в сторону домов. Я пошёл по его следам...

Неожиданно моя нога зацепилась, и я упал. Грохнулся прямо в снег! Как оказалось, это был камень. Он повалил меня наземь! Такой небольшой... Я взмолился и посмотрел куда-то вверх, однако мой взгляд упёрся в худощавого мужика, который стоял у окна домика. Он что-то раздвигал руками; кажется, это шмотки... Видимо, у него сегодня стирка. Я снова вдохнул этот воздух и попытался подняться. Залаяла собака. Её подхватили другие. Мужик этот потёр стекло и начал пялиться в округу. Видать, ничего не заметив, он отошёл от окна. Я же в этот момент разглядывал звёзды и считал, что мне очень кстати могла бы быть трубка с табаком. К сожалению, несколько лет назад я бросил курить, поэтому немного разгневался на себя, но и успел улыбнуться себе за это дело. Ко мне в этот момент кто-то подошёл.

Он помог мне подняться, а моё письмо выпало. Он поднял его, увидев, видимо, фамилию — испугался, поклонился мне и предложил пойти с ним. Я не стал расспрашивать его, просто последовал следом.

Мы оказались внутри домика, в котором происходила мойка: одна женщина умывала двух детей за занавесками, но по крикам я услышал, что их именно двое: девочка и мальчишка. Они что-то напевали, а женщина вышла и увидела меня. Она грозно покосилась на мужа, он лишь отмахнулся и пошёл к телевизору, который что-то рассказывал. Сам я почувствовал себя очень скованно, но когда женщина снова скрылась за занавеской и продолжила нянчить детей, мне стало чуть легче, и я разделся, промокши от пота и от снега.

Спустя несколько минут я уснул, а когда проснулся, моё внимание упало на лицо женщины, что загораживала свет; она отошла, и свет ударил по моим глазам так сильно, что я отвернулся — рядом лежал тот худосочный мужичок.

— Я и тебя выгоню на пол, если произнесёшь здесь хоть слово! Я видела твой конверт! Не хочу больше ничего слышать! — после этих слов она отошла от меня к плите, затем снова покосилась на меня и подошла ближе. Вид у неё был очень запаханный, ей лет 50, она словно старуха, лицо всё блеклое и постаревшее, огромные круги под глазами и тяжесть на скулах, с которых кожа сильно обвисла, как у бульдога.Она направилась ко мне с такой сильной быстротой, что я резко поднялся, не ожидая от себя такого, и пошёл к телевизору, который до сих пор работал.

— Зачем ты встал? Я хотела накормить тебя, но раз ты позволяешь себе хозяйничать в этом доме, то... — она указала рукой на мужа и приказала взглядом идти туда. Я не стал спорить с её выразительными глазами, и без удовольствия двинулся к её мужику. Сел с ним рядом.

Мне сдаётся, она готовила либо пироги, либо пекла блины. Я затосковал по столь изящному ужину, как вдруг обратил свой взгляд на улицу — там стоял уж день!

— Который час? — произнёс я мгновенно, и уставился в окно; услышал сильный топот и рёв детей — эта баба неслась ко мне со сковородкой и по вываливающимся оттуда блинам я вдруг понял, что она готовит сегодня... Я махом выбежал из дому и поплёлся в сторону чемодана. Пройдя некоторое расстояние, я понял, что мой конверт оставлен там, но обернувшись, я увидел, как захлопывая дверь, она выкинула следом и конверт. Я обрадовался и подбежал, хоть и был уже без сил; в этом снегу я утонул. Вслед она кинула мне мою одёжку.

Тут я услышал колокольный звон и увидел совсем рядом небольшую церквушку. Я вошёл в неё и уселся рядом с каким-то мужиком. Он пил что-то из бутыля, чёрного и измазанного сажей; руки мужчины тоже были в саже, поэтому я не стал протягивать свою руку, а лишь поклонился, перед тем как сесть. Он кивнул мне, и я понял, что он является доброжелателем, либо просто изрядно подвыпившим — от него неплохо так воняло водярой.