Принц Линдворм и трансформация демонического через жертву и выбор
В этой сказке, как и в сказке о Птице Фица, изображена кошмарная дьявольская форма Самости, воплощающая роль архетипической защиты или системы самосохранения. Здесь показано, что защиты могут быть (1) пережиты и (2) трансформированы с помощью женского начала —в этом случае опять женское выступает в качестве "третьего". Фон Франц говорила об этой сказке, что она изображает одержимость Самостью: "Именно к таким, пограничным в психическом отношении, личностям относятся слова Юнга, что комплекс эго и архетип Самости у них наложились друг на друга, контаминировались, так что в результате оба приобрели уродливый, размытый характер... так что не произошло необходимой поляризации в психике"(von Franz, 1980b: 79,83*). Все верно, однако фон Франц в своем анализе не упоминает об архетипических защитах и не предлагает концепции развития, которая описала бы, каким образом происходит эта "контаминация" с темной стороной Самости и как это можно использовать в клинической практике. Мы надеемся, что нам удастся осветить эти вопросы на последующих страницах.
* М.-Л. фон Франц. Психология сказки. СПб.: БСК, 1998, с. 302, 306. В цитируемых лекциях Мария-Луиза фон Франц использует несколько иную версию сказки "Принц Линдворм". Она приводит этимологию имени героя: Линдворм [в русском издании — Линдорм] — "кельтско-германское слово, означающее "змей" или "дракон"; им называют также течение реки, имеющее змееобразную форму (...) Оно может означать также большого червя или ящерицу — летучего дракона, королевского дракона, напоминающего своим видом змею" (с. 298).
Принц Линдворм1: сюжет
Жил-был однажды Король вместе со своей любимой Королевой. Жили они счастливо, одного им только не хватало: не было у них детей. Однажды Королева в великом горе обратилась за советом к старухе, которая жила в лесу и о которой говорили, что у нее может быть средство от ее бесплодия. Старуха сказала Королеве, что та должна поставить перевернутый кубок в своем саду, а на следующее утро сорвать две розы, которые вырастут на единственном стебле под кубком, одну белую и одну красную. Если она съест красную розу, то у нее родится мальчик, а если белую розу, родится девочка. Так или иначе, ей нужно выбрать одну из них. Если же она съест обе розы, то случится непоправимое.
Королева была вне себя от счастья и сделала все, что сказала ей старая женщина. Но после того, как она съела белую розу, ею овладела жадность, она забыла о своем обещании и съела вторую розу. Когда ей пришло время рожать, то родились близнецы. Первым родился отвратительный Линдворм, или змей. Королева была в ужасе, увидев его, однако змей молниеносно, одним гибким движением, скрылся из вида, так что кроме нее никто его не видел. Сразу после Линдворма появился на свет прекрасный мальчик, все были очень счастливы, и Королева стала жить-поживать, как будто Линдворма и не существовало.
Прошло много счастливых лет, и однажды прекрасный Принц отправился в королевской карете на поиски приключений и жены. Однако как только он достиг перекрестка, огромный Линдворм, с клыками, разящими быстрее молнии, поднялся перед ним и зашипел: "Сначала невесту для меня, а потом для тебя!" (7). Принц бежал обратно в замок, и Король уже собрался было послать армию сразиться с чудовищем, когда Королева решила, что настало время ей признаться, что Линдворм потребовал то, что по праву принадлежало ему — он был старшим ребенком и имел право жениться первым.
После этого наступили "девять дней изумления и десять дней споров" (7), после чего Король пришел к выводу, что если Принцу суждено когда-либо жениться, то сперва нужно будет найти невесту для Линдворма. Это было легче сказать, чем сделать, однако Король послал гонцов в самые дальние страны, какие только можно было вообразить, на поиски Принцессы. Вот прибыла первая Принцесса. Не ведая ни о чем, она была вовлечена в свадебные торжества, так что было уже поздно отступать. Когда наступило утро, то от нее ничего не осталось, а Линдворм выглядел подобно спящему после сытного ужина. "Много ли, мало ли дней кануло" (7), и Принц опять выехал из замка для того лишь, чтобы вновь столкнуться с Линдвормом, еще более нетерпеливым, чем прежде! И снова отыскали Принцессу, и вновь ей не позволили увидеть своего жениха до тех пор, пока уже было слишком поздно. И опять после брачной ночи ничто не свидетельствовало о ее недавнем существовании, кроме округлившегося живота Линдворма. И в третий раз Принц пускается в путь и опять на перекрестке дорогу ему преграждает его братец Линдворм. На этот раз Король был вне себя. Уже невозможно было отыскать для чудовища еще одну Принцессу, и Король, в отчаянии, решил обратиться к одному из своих пастухов, жившему в полуразрушенном домике, с просьбой отдать свою дочь в жены Линдворму. Пастух отказался, однако Король не принимал возражений, так что прекрасная девушка была обречена.
Дочь пастуха была сама не своя от горя. Рыдая, до крови исколотая и исцарапанная, бежала она через лес, пока не повстречала старуху — кажется, ту же самую, что дала совет отчаявшейся Королеве двадцать лет тому назад,— этой старухе она излила свое горе. "Вытри глаза, дитя мое, и делай в точности так, как я тебе скажу,— молвила старуха,— Когда закончатся свадебные торжества, ты должна попросить, чтобы тебя нарядили в десять шелковых сорочек, и когда Линдворм попросит тебя снять сорочку, ты должна настоять, чтобы он сбросил кожу. Когда это случится девять раз, от него не останется ничего, кроме корчащейся массы мяса, тогда ты должна будешь сильно отхлестать его розгами, смоченными в щелоке. Когда ты сделаешь это, погрузи его в ванну со сладким молоком, и самое последнее, что ты должна сделать,— взять его в руки и тесно прижать к себе, хотя бы на один короткий миг" (11). "Ах!— воскликнула пастушья дочь,— я никогда не смогу сделать это!" — "Сделаешь или быть тебе съеденной",— разгневанно крикнула старуха и исчезла.
Итак, когда закончился свадебный пир, Линдворм во всем своем ужасном виде предстал перед ней в спальне — наполовину человек, наполовину змей. Отвратительное создание повернулось к ней и произнесло: "Прекрасная дева, сними свою сорочку".— "Принц Линдворм,— ответила она,— сбрось свою кожу!" — "Никто не осмеливался раньше просить меня об этом",— гневно прошипел он, и в этот момент она подумала, что чудовище сейчас проглотит ее, но вместо
этого он стал стонать, охать и извиваться до тех пор, пока длинная прочная змеиная кожа не осталась лежать на полу. Она сняла с себя первую рубашку и бросила ее поверх кожи. Так продолжалось и дальше, несмотря на его протесты, его стоны, извивания и жалобы, до тех пор, пока он не превратился в склизкую массу сырого мяса, "громоздящуюся, катающуюся, скользящую по всему полу" (14). Тогда дочь пастуха взяла розги, окунула их в щелок, как ей было сказано, и изо всей своей силы высекла его. Когда она пришла в изнеможение, она омыла его свежим молоком, а потом взяла его, пресмыкающегося, в свои руки и прижала к себе на одно короткое мгновение перед тем, как погрузиться в сон.
Следующим утром Король и его придворные в печали подошли к свадебной палате, боясь войти внутрь. В конце концов Король распахнул дверь. За ней он увидел прекрасную дочь пастуха, озаренную первыми лучами восходящего солнца. В ее объятиях лежал, нет, не Линдворм, "а живой Принц, прекрасный, как молоденькая травка". Когда весть об этом облетела дворец, он огласился счастливыми возгласами, все, возрадовавшись, отпраздновали такую свадьбу, каких не было ни до ни после. А потом Принц и его новая Принцесса правили долго и счастливо.
Тема ребенка и бесплодия
Наша сказка, как и сказка о Рапунцель и многие другие, начинается с ситуации бездетности, которая вызывает горе и страстное желание. Юнг много занимался психологией архетипа ребенка, он ясно показал, что тема ребенка, когда она появляется в символическом материале, подобном нашей сказке, означает нечто большее, чем конкретный, буквальный "ребенок". Юнг говорит, что тема ребенка почти всегда связана с чем-то чудесным или божественным,— чудесное дитя, чье появление на свет очень необычно (рожденный девой), чья смерть каким-то образом связана с искуплением тьмы и с возрождением света. По существу, говорит Юнг,
он представляет собой символ, объединяющий противоположности; посредник, приносящий исцеление, т. е. тот, кто создает целостность... Он означает самое сильное, самое непреодолимое стремление каждого живущего на Земле — стремление осознать самого себя. Это есть, так сказать, воплощенная невозможность поступить по-другому.
(Jung, 1949; par. 278, 289; курсив оригинала)
Итак, ребенок воплощает в себе понятие границы, разделяющей потенциальную целостность Самости и актуализацию в мире реальности эго. Он являет собой вечность во времени. Он связывает мир реальности и мир воображения, воплощая надежду на то, что вечный нуминозный мир может обрести жизнь в этом мире. Именно по этой причине ребенок является почти универсальным ответом мифологии на вопрос: "Проявляет ли себя Бог в истории?" Будь то Моисей, Христос, Будда или Кришна, ответом всегда является божественный ребенок. Мы могли бы сказать, в терминах нашего предшествующего обсуждения, что символически он представляет потенциал для реализации неуничтожимого личностного духа, или Самости в "этой жизни", т. е. в личной истории индивида.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что так много сказок начинается с желания иметь ребенка. Если мир реальности отделен от психоидного, магического мира, в котором обитают трансперсональные силы, то в нем нет спонтанности, нет жизни, нет реальной возможности личностного роста. Все иссякает. В этом мире нет ни полноты, ни надежды. Мы видели, что точно такой же разрыв между эго и Самостью является наследием ранней травмы.
Наша история говорит, что королева, будучи бесплодной, советуется со старухой, которая воплощает древнюю провидческую мудрость психики в ее архаичной "нецивилизованной" форме. Мы обращаем внимание на то, что бесплодна не только утроба Королевы, но и все ее отношение к жизни переполнено отчаянием. Она жалуется старухе: "Увы, во всем мире нет никого, кто мог бы помочь мне". Старуха отвечает ей: "Нет такой болезни на свете, для которой не нашлось бы лекарства" — утверждение, которое само воплощает надежду, символизированную страстным желанием иметь ребенка.
Здесь отношение Королевы типично для тех пациентов, перенесших психическую травму, которые переступают порог кабинета аналитика в состоянии депрессии, покинутые теми, в зависимости от которых они, будучи детьми, так остро нуждались. В этой ситуации терапевт поддерживает в них надежду — точь-в-точь, как старуха из сказки — "нет такой болезни на свете, для которой не нашлось бы лекарства". Этой надежды, растущей в атмосфере доверия, часто бывает достаточно для того, чтобы в бесплодной психике вновь пробудились мечты. Это обновленное чувство возможного является первым этапом в двухстадийном процессе, как мы видели из предшествующего анализа. К сожалению, на втором этапе "придется" в конце концов "разочароваться" в надежде, возникшей на первой стадии для того, чтобы могло произойти полное воплощение личностного духа и чтобы была полностью проработана ранняя психическая травма пациента.
Отказ от выбора
Первое, о чем старуха говорит Королеве, которая хочет ребенка, это о необходимости сделать выбор между двумя розами, растущими на одном стебле, которые та найдет под кубком на следующее утро. Эта задача кажется достаточно простой, но Королева "забывает" о своем обещании и, "набросившись на сладкое", съедает и вторую розу. Выбор означает ограничение во времени и пространстве. В действиях Королевы мы видим отказ от такого ограничения — она предпочитает воспользоваться неограниченными, как ей кажется, возможностями этой ситуации: может быть, удастся родить и мальчика, и девочку. Это равноценно предпочтению фантазии, как ее понимал Винникотт (отличая от воображения), и мы уже видели, с каким постоянством психика травмированных пациентов становится дьявольской, когда вследствие такого предпочтения, отдаваемого фантазии, нарушается связь с реальной жизнью. Возможно, предпочтение фантазии является центральной проблемой всех видов зависимостей (addictions). Для нашей Королевы это была "еще одна роза", для страдающего зависимостью это может быть еще одна рюмка, или еще одна порция кокаина. Такое компульсивное предпочтение самоублажающей фантазии и связанный с этим отказ от жизни в человеческой реальности, предполагающей смирение с ее ограничениями, негативно констеллируют бессознательное и вызывают демона.
Мы сталкивались с темой выбора и его демонических последствий в истории Эроса и Психеи, когда Эрос предостерегает беременную Психею, находящуюся в блаженном, бессознательном состоянии в хрустальном дворце, ничего не говорить сестрам о его истинном обличье: "чрево твое носит в себе новое дитя для нас, божественное, если скроешь нашу тайну; если нарушишь секрет— смертное" (Neumann, 1956:18)*. Другими словами, ты должна выбрать, остаешься ты в фантастическом мире богов или нет. Отсюда вытекают определенные последствия. Подобно Королеве в рассматриваемой сказке, Психея сначала испытывает затруднение, стоя перед выбором, который может нарушить ее "единство" с фантастическим миром Эроса и потенциальную "божественность" ее ребенка. Почти все свое предпочтение она отдает безграничным возможностям нуминозной фантазии, пока, в конце концов, не выбирает судьбу смертных с присущим ей знанием добра и зла. Все это происходит, как мы видели, через столкновение с темными силами нуминозного, т. е. через осознание его поглощающего, подобно змею, аспекта — это та цена, которую платят за то, чтобы жить в реальности.
* Рус. перевод приводится по цит. изд. Апулея, стр. 178.
В своем интервью в журнале "Парабола" писатель Исаак Бишевис Зингер дает замечательное описание связи между неспособностью выбрать и попаданием психической жизни под власть демона. Зингер отмечает:
Я сказал бы, что за всеми моими идеями... стоит свобода выбора. Я считаю, что свобода выбора составляет квинтэссенцию жизни. Мы обладаем одним великим даром от Бога, и это — возможность выбирать. И мы всегда потакаем себе в выборе. Если мы уделяем внимание чему-то одному, значит, мы выбрали именно это объектом нашего внимания. Если мы любим кого-то, значит, мы выбрали этого человека объектом нашей любви. И так в каждом человеческом поступке. Для меня Бог — это свобода. А природа, с моей точки зрения,— необходимость... Когда люди отказываются от свободы выбора, появляются демоны. Демоны принадлежат темной стороне природы, которую мы выбрали. Если мы полностью прекратим верить в собственную способность (power) [выбора], другие силы смогут овладеть нами. Иначе говоря, демон представляется мне негативной стороной свободного выбора. Демоны появляются, когда люди отказываются от себя... когда люди говорят себе: "Я не собираюсь больше делать какой-либо выбор. Пусть просто действуют те силы, которые есть". И тогда демон просто не может не появиться. Опасность всегда где-то рядом — врач скажет вам, что микробы всегда здесь, в вашем рту и в вашем желудке, и стоит вам ослабеть, они тут же начнут размножаться и станут очень сильными... Точно так же как мы, с точки зрения медика, окружены опасными микробами, так и наш дух всегда должен сражаться с меланхолией, неверием, порочностью, жестокостью и подобными вещами.
Здесь ему задают вопрос: "А почему вы говорите о меланхолии?" Зингер отвечает:
О, сама сущность демонов есть меланхолия. Потому что она диаметрально противоположна надежде... Я симпатизирую каждому, кто страдает и живет. Потому что все мы живем в очень, очень напряженной борьбе, независимо от того, понимаем мы это или нет. Иногда мы понимаем это. Это очень трудно — мы очень часто говорим, как трудна жизнь... Мы должны пройти через эту борьбу. В известной мере, надежда состоит в том, что жизнь не вечна, кризис не будет длиться все время, и за всеми кризисами, за всей этой тьмой есть великий свет. Мы должны бороться, но мы не потеряны, потому что сила, сотворившая нас, действительно является великой и доброй силой.
(Singer, 1981: 73)