Ср.: Evans Е.С. Physiognomies in the Ancient World. Philadel­phia, 1969.

Что божество «сферовидно», утверждал еще Ксенофан (А 1. 28. 33. 35 Diels); Эмпедокл учил о «бескачественном Сферосе» (А 41, В 27, 4 Diels) как изначальном тождестве Бога и мира. Сфера, соглас­но греческому пониманию, дает образ идеального самодовления, ибо включает в себя все существующие фигуры и ничего не оставляет рядом с собой (ср. Plat, Tim., p. 33 В).

Xenoph. В 26, I Diels. Что касается олимпийцев народной ве­ры, мифа и поэзии, то они, разумеется, заинтересованы в жертвах и уважении смертных, в преуспеянии любимцев и в гибели обидчиков, но довольно поверхностно, почти «спортивно». «Так как весь промы­сел о чувственном... называется детской забавой богов, то мифотвор-цы и привыкли именовать эту особенность действования богов в мире смехом», — резюмирует стиль уходящего в прошлое мифа Прокл (In rem publ. I, 126—128 Kroll). Конечно, всякий народ изначально пред­полагает заинтересованность Бога в человеке и человека в Боге по принципу do, ut des; важно, куда пойдет движение от этой исходной точки. Греческое божество по мере своего одухотворения в мысли философов становится все более безразличным к миру (предел это­го развития — боги Эпикура); Йахве по мере своего одухотворения в мысли пророков становится все более заинтересованным в мире (предел этого развития — христианский догмат о боговоплощении).

Давно отмечено, что у Достоевского, глубинно диалогический характер творчества которого блестяще выяснен М.М.Бахтиным, принцип речевой характеристики постоянно нарушается, так что ин­тонации персонажа проникают в голос автора и наоборот. «В смеше­нии автора и авторского персонажа... не следует ли видеть отступле­ние от реализма и художественности? Нет. В „Бедных людях" изобра­жен разговор двух душ, а души могут говорить не временным своим языком, а преодолевать все преграды бытового косноязычия...» (Ли­хачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967. С. 321—322).

Характерно, что уподобление места человека во вселенной ма­ске и роли становится у стоиков избитым общим местом. Панеций учил, что каждый из людей носит четыре маски: маску человека, маску конкретной индивидуальности, маску общественного положе­ния и маску профессии (ср.: Pohlenz М. Die Stoa. Gottingen, 1948. S. 201). Когда Сенека хочет выразить идею душевной цельности, он говорит: «Великое дело — сыграть роль единообразного человека!» («Unum hominem agere» — ер. 120, 22).

Лихачев Д. С. Культура Руси времен Андрея Рублева и Епи-фания Премудрого. М.; Л., 1962. С. 64—66. Едва ли можно, однако, согласиться с вдумчивым исследователем, когда он характеризует по­добную «психологию без характера» в терминах «еще-не», как если бы Епифанию или автору Русского Хронографа попросту не хватало знаний о человеческой сущности. Очевидно, что принцип историзма приказывает нам рассматривать поэтику древнерусской литературы в соответствии с ее целями, с ее мировоззренческими принципами. Христианский писатель Средних веков хотел внушить своему хрис­тианскому читателю самое непосредственное ощущение личной со­причастности к мировому добру и личной совиновности в мировом зле: читатель должен был внутренне отождествить себя с праведни­ком — в его доброй воле, а со злодеем — в его греховности, усматри­вая все ту же борьбу — Бога и дьявола в описываемых событиях и в себе самом. Такой «сверхзадаче» объектно-созерцательная «психоло­гия характера» явно не соответствует. С другой стороны, ни из чего не следует, будто для нашего сознания — переставшего верить в не­проницаемость и неразложимость каких бы то ни было «атомов» — «психология характера» абсолютно и безусловно права против «пси­хологии без характера»; по-видимому, обе эти психологии соотносят­ся между собой примерно так, как геометрия Евклида и геометрия Лобачевского. Достаточно вспомнить стиль психологизма Достоев­ского, никоим образом не укладывающийся в каноны «психологии характера». Ср. нашу статью: Авертцев С. С. «Аналитическая психо­логия» К. Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // Вопросы литературы. 1970. №3. С. 113-143, особенно с. 130-132.

В древности физиогномика была наукой, и притом весьма по­чтенной и важной; к ней были прикосновенны такие умы, как Гип­пократ и Аристотель, бесчисленное множество ученых меньшего ран­га занимались ее систематизированием и усовершенствованием.

Ср.: Evans Е.С. Physiognomies in the Ancient World. Philadel­phia, 1969.

34 Напротив, греческая литература начиная с Гомера берет олим­пийцев как пластичные еШАс с фиксированными приметами, как «маски», которые отличаются от человеческих «масок» лишь большей степенью статичности и самотождественности. Из этих «масок» мож­но монтировать некий сборный облик героя: